Да, братец, волчий паспорт не шутка!.. — Затем он с завистью заговорил: — Что ты горюешь, Отец Зеленой Лягушки! Поучился бы у нас в казенной гимназии — тебе бы всегда снился наш инспектор Сегодский. Что ваша гимназия —в ней даже инспектора нет! А ваш директор, этот Неруш, — он и ругаться не умеет. Я уже давно прошусь у отца к вам. Да нет — слишком дорого: на целых двадцать рублей дороже. А в старших классах и того больше...
Стало темнеть, нам обоим пора было слезать. Тут — тррр! Мне в бедро вонзился сучок.
Отец Зеленой Лягушки долго мучился, зашивая •в моих брюках дырку. Когда все было закончено и иголка с ниткой водворена в деревянный туесок, мне припомнились слова отца:
«Роб, тебе нужно подрабатывать...»
Да, не худо бы где-нибудь подработать. У меня, правда, и сейчас весь день занят: то делаю уроки, то читаю. Ну что ж, пока не раздобуду несколько рублей, придется временно отложить книги.
Но где бы подработать? С завистью смотрел я, как мальчики моих лет ташат тележки с грузом, подметают улицы и выполняют другую работу. А я гимназист и не смею никому предложить свои услуги: «Уважаемая госпожа, разрешите отнести ваши покупки. ..»
Посоветовался с Егорушкой, с Трехглазым Горным Орлом, но тот заявил коротко:
— Гимназистам в форменной одежде не разрешается выполнять грубую работу. А без формы нельзя показываться в городе. Что это за гимназист, если он подметает улицу?
Когда я спросил у него, каким же образом гимназист может зарабатывать, Трехглазый Горный Орел с укоризной ответил:
- Говорю же: бежим в Америку! Там есть золотые россыпи.
С таким, как Егорушка, не стоило пускаться в разговор о серьезных вещах. Со временем я узнал, что некоторые ученики дают уроки. Но кто доверит обучение своих детей третьекласснику?
Я задумчиво бродил по улицам и внимательно рассматривал тротуары. Существовали ведь купцы и другие денежные тузы, которые таскались по питейным заведениям. Разве какой-нибудь толстосум не может потерять кошелек с деньгами, которые он все равно растранжирит
и пропьет? Однако кошелек не попадался. Помощь явилась совсем с другой стороны.
Однажды хозяйка спросила меня, не одолжу ли я ей полтинник для одной спешной покупки. Я минуту подумал, затем печально ответил: «Нет, у меня в кармане пусто. Не только не могу одолжить, но даже не знаю, как заплачу за квартиру».
Миронова поморщилась: в таком случае, что же я думаю делать без денег? Неужели надеюсь, что она будет меня держать даром, к тому же еще в комнатке, где есть форточка?
Нет, на это я не надеялся, но... Я не раз слыхал, что моя квартирная хозяйка рассказывала своим соседкам: ей попался не квартирант, а настоящее золото. Такой честный и тихий гимназист, просто удовольствие. Я подумал: а вдруг она поможет такому «золоту»? Ведь она всех тут знает — быть может, подыщет мне какую-нибудь работу капусту шинковать, кирпичи складывать, пилить или колоть дрова...
Хозяйка в самом деле помогла мне. Вскоре познакомила с одним стариком — татарином Меламедовым, который занимался пилкой дров. Это был своеобразный старик: магометанское вероисповедание запрещало ему пить водку и курить. Поэтому он не пил водку, а макал в нее хлеб, как в соус, и напивался допьяна. Табак он тоже не курил, а нюхал и засовывал за щеку, и в этом повинуясь своему богу и его слугам.
Миронова одолжила мне старую одежду своего сына. Я снял гимназическую форму и появился на улице одетым, как настоящий бродяга. За это меня могла запи-
сать в кондуит и выгнать из гимназии. Но что было делать? Если в следующий раз отец не привезет денег, так мне все равно крышка. К тому же риск невелик: меня тут никто не знал, гимназическому начальству нечего делать на окраине, а из наших гимназистов тоже никто не жил поблизости.
Меламедов был хороший старик — он не обманул меня ни на копейку. Он знал всех окрестных жителей, и мы вечерами во дворах пилили дрова, кололи и складывали их в сарайчики. Иногда он ворчал, что у меня мало силенок. Однако мне кажется, что Меламедов ворчал по привычке: он также не отличался ни силой, ни ловкостью, я был для него подходящим напарником. Вдруг все чуть не кончилось крахом. Мы пилили дрова вблизи Могилевского рынка — плохо, что я решился отойти так далеко от дома. Это меня Меламедов уговорил: о, он знает там богатого еврея, скупщика льна, тот хорошо заплатит. Только мы собирались приняться за колку дров, как на улице поднялся странный шум. Послышались крики: «Автомобиль, автомобиль!» В те времена это звучало так же, как если бы из Двины вылез кит. Мы оба, запыхавшись, подбежали к калитке и увидели чудовище, которое по камням мостовой двигалось само, без рельсов и без лошади.
Тут я сразу представил себе, как хорошо мчаться на этой машине. Можно побывать во всех концах света —
разумеется, прежде всего в американских прериях и пампасах... Внезапно у самого уха раздался возглас:
— Роберт Залан, ты?
Я отскочил, словно у меня под ногами оказалось раскаленное железо. Тьфу! Это же Доморацкий — гимназист четвертого класса, кичливый сынок фаньковского помещика. Мои родители каждую осень возили его отцу камни, и он в конце концов обманул их, недодав нескольких рублей. Я вспомнил Тихона Боброва, его рассказы о фаньковском папе и панычах. Мной овладела безумная злоба. Что этот мальчишка смотрит на меня, будто увидел морское чудовище о семи головах?
— Ну я!
— Вот как! Значит, в кашей гимназии учится настоящий бандит. Или ты из породы помельче — обыкновенный карманный воришка?
Это уж было слишком. Схватив палку, я запустил ее в Доморацкого. Тот отчаянно заорал и бросился наутек, а следом за ним с криком побежала толпа мальчишек: в этом квартале не питали особенного уважения к гимназистам.
У меня дрожали руки, и я не был в состоянии колоть дрова. Меламедов укоризненно проговорил:
— С сильным не борись, с богатым не судись!
На следующий день я ожидал вызова к Исаю Исаевичу Остроухову.Но, должно быть, Доморацкий понял, что ничего не докажет без свидетелей. Кроме того, в гимназии существовал неписаный закон: что бы товарищ ни сделал — молчок. Хотя я был существом низшей породы, все же нельзя предугадать, не появятся ли у меня защитники, и тогда ябеду наверняка поколотят. Трехглазый Горный Орел рассказывал мне об одном таком случае в казенной гимназии: гам в гардеробной набросили на голову доносчика его собственную шинель и втемную, кулаками и коньками, обработали так, что он целый месяц пролежал дома. Еще беспощаднее колотили таких типов в коммерческом училище: там даже пускали в ход камни.
Одним словом, барчонок все виденное и пережитое (я имею в виду удар по ногам) проглотил дома вместе с котлетами и пирожным. Но все же он мне отомстил.Через несколько дней меня пригласил к себе Исай Исаевич: у кого я живу, что это за люди? По простоте душевной я рассказал все как есть: это честные люди, они работают на кожевенном заводе, расположенном на берегу Двины; у меня хорошая комнатка — во всяком случае, за эти деньги я не могу желать лучшей.
Хорек выслушал мои объяснения и покачал головой. В такой квартире я могу потерять способность мыслить как патриот отечества. А кто будет тогда отвечать за меня, кто скажет: «Я виновен в гибели этого мальчика»? Да, кто, если не гимназическое начальство? Мои родители со спокойным сердцем передали меня под высокое попечение гимназии, глубоко убежденные в ее благотворном влиянии на молодое поколение. Кроме того, общество тоже предъявляет свои требования. Я в известном смысле уже образованный человек. И если по-
паду в плохие руки, то могу стать особенно опасным для порядочных людей. Я должен снять квартиру в благопристойном семействе. Ему известен один пансион, хозяйка которого, достойная вдова, сама закупает про-, дукты и строго следит за тем, как кухарка готовит. Двадцать два рубля в месяц, а если он порекомендует, то будет на несколько рублей дешевле...
Я терпеливо молчал, но, когда речь зашла о достойной вдове и двадцати двух рублях, не сдержался и возразил, что не смогу поселиться в пансионе, даже если это будет стоить вдвое дешевле... Исай Исаевич смолк; я покосился на его левую ногу. Увидев, что она не дергается, продолжал: неужели мне действительно придется менять квартиру? Нельзя ли все-таки остаться там?
— Нет-нет! — Остроухое вздернул верхнюю губу с усиками.
Было время (как я позже понял, это было в 1905 году), когда рабочие кожевенного завода показали себя с самой дурной стороны. Возможно, семья Мироновых в известном смысле исключение. Но вообще гимназистам предпочтительнее селиться у людей более уважаемых профессий, не принадлежащих к сословию простых рабочих. Если бы я сказал, что мой квартирный хозяин, например, гробовщик, он бы не возражал. Но сейчас, разрешив мне остаться у рабочих кожевенного завода, он когда-нибудь еще может стать соучастником моих преступлений. Ну, судите сами, должен ли классный наставник идти на столь рискованные уступки?
Ни минуты не сомневался я в том, что это дело рук подлеца из имения Фаньково. Вскоре у всех гимназистов запросили домашние адреса. Я указал: живу у гробовщика. Так писал и впредь.
Но с Мироновыми пришлось расстаться.
Глава XI
Поиски копеек. — Битва с черноишнельника ии. — По банку!
Мой новый квартирный хозяин был, однако, не гробовщик, а портной, по фамилии Ипполитов. Мне уже не удалось получить отдельной комнатки. Я снял угол, и за него пришлось платить рубль восемьдесят копеек в месяц, или, как говорил отец, шесть фунтов масла.
Самым большим злом был старый утюг — мы часто от него угорали; даже портной не выдерживал и кричал: «Жена, скорей дай квасу, а то упаду в обморок!»
Была и еще одна беда, под вечер к хозяину иногда приходили друзья; они пили, распевали жалобные песни и рассказывали анекдоты.Со временем я придумал, как от них отделиться вбил в стены гвозди и, развесив на них одеяло, отгораживал себе нечто вроде треугольной комнатки. Я снимал одеяло, только когда ложился спать. Так было легче читать и заниматься. Однажды между разгоряченными водкой гостями началась перепалка, в мою «комнату» полетела бутылка. И тут-то мне очень помогло старое одеяло: не будь его, бутылка разбила бы мне голову.
Наконец мне повезло — вернее, снова помог дядя Давне: он нашел мне ученицу. За сорок копеек в час я обучал арифметике первоклассницу Полину Ольхову, удивительно капризную и неряшливую дочку управляющего имением Чибур-Золотоухиной. Но что это была за работа! Час мой длился очень долго. Иногда его было не втиснуть и в два часа! У моей ученицы пропадали неизвестно куда книги и тетради... В один прекрасный день я, время от времени поглядывая на роскошные стенные часы, подсчитал: пока Полина жеманилась, морщила нос, надувала губки и с помощью дородной мамаши разыскивала готерянные книги, прошло целых двадцать пять минут. Я терпел: что поделаешь? Восемьдесят копеек в неделю — где их возьмешь?
Спустя некоторое время жена портного потребовала квартирную плату. Я сосчитал свои сбережения — набралось сорок две копейки. Протянул их хозяйке, но она и разговаривать не стала: муж давно запретил ей получать от жильцов по крохам. Я должен уплатить все сразу — только так можно привыкнуть к порядку.
Как быть? Земляк, приехавший из Рогайне, привез мне продукты, но денег из дома не прислали. Я отнес на базар кусок масла и продал за пятьдесят копеек. Набралось девяносто две копейки. Где взять остальные? От ученицы ничего не получишь до конца месяца: об этом предупредили меня с самого начала.
Я вышел на улицу; было сыро и темно. Время тянулось медленно.Так я плелся по улицам и переулкам, размышляя о различных жизненных явлениях. Вдруг под ногами что-то звякнуло! Несмотря на полную тьму, мне все-таки повезло! Я боялся нагнуться, хотя в душе был совершенно уверен, что это золотая монета.
Нужно было поднять ее, чтобы не подобрал кто-нибудь другой. Зажав монету в кулак, я подошел к фонарю и раскрыл ладонь: это был обыкновенный медный пятак!
Теперь набралось дезяносто семь копеек. Не хватало еще восьмидесяти трех... Я слышал, что в тяжелые минуты люди закладывают в ломбард всякие вещи: шубы, кольца, часы. Что же мне заложить?
Ноги машинально понесли меня через Двинский мост; в начале Вокзальной улицы находилось известное фотоателье Мещанинова. С минуту я рассматривал выставленных в витрине изящных дам и барышень. Какие спокойные и довольные лица! Я повернул направо и внезапно в одном слабо освещенном переулке увидел трех дерущихся подростков. Два реалиста напали на гимназиста и дубасили его изо всех сил. Я уже был знаком с большей частью неписаных законов средних учебных заведений товарищ попал в беду — выручай. Быстро сорвав ремень, ударил пряжкой одного реалиста по спине.
Гимназист, воодушевленный помощью, с такой яростью накинулся на своего противника, что тот начал шаг за шагом отступать. Я принял на себя удары другого реалиста, ростом он был больше меня, и мне приходилось только отбиваться. Вдруг я получил увесистый удар по зубам и почувствовал во рту соленый вкус. Одним прыжком очутился возле реалиста. Схватил его' за горло и так сжал руками, что гот чахрипел... Второй реалист бросился наутек, а мой союзник с большим трудом высвободил горло противника из моих пальцев и укоряюше, полуудивленно сказал:
— Ну и волчонок же ты!
Как не стать волчонком, если сн мне рассек губу и она раздвоилась, как у зайца! Гимназист оказался воспитанником пятого класса нашей гимназии Толей Радкевичем. Чиркнув спичкой, он осмотрел мою губу и озабоченно спросил:
— Что ты скажешь в гимназии? Хорек тебя съест.
— Ничего, не съест! — храбрился я. — Скажу, что разбил, когда выскакивал из трамвая.
— Э, да ты молодец! — Радкевич хлопнул меня по плечу. — Не хнычешь... — Затем, поколебавшись, снова обратился ко мне: — Силенциум!
В те времена среди гимназистов это слово имело магическую силу. Его употребляли редко: только когда нарушались гимназические правила, совершались проступки, за которые можно было попасть в кондуит. Оно было как бы клятвой ни при каких обстоятельствах, никогда в жизни не разглашать виденное и слышанное. Никто не бросался этим словом попусту.
— Силенциум! — ответил я тихо; по телу пробежала теплая волна.
— Айда ко мне!
Радкевич жил в следующем переулке. Он четыре раза постучал в дверь, после этого с грохотом отскочил дверной крючок. В небольшой прокуренной комнатке сидело семь-восемь гимназистов и учеников коммерческого училища. Увидев чужого, они вопросительно взглянули на хозяина.
— Ничего, это свой парень! — успокоил их Толя Радкевич. Затем он вытащил из кармана несколько пачек папирос. — Садись, где жестче, и сиди, пока не станет мягче!
Это был особый жаргон среди тех гимназистов, которые ходили на каток «Смертельного зэпаха» и делали другие веши, запрещенные гимназическим начальством. Я осмотрелся: здесь не было детей высокопоставленных родителей — все сыновья чиновников или мелких домовладельцев.
Скоро на столе появились карты и зазвенела мелкая монета Играли в «очко». Банк быстро срывали, и хозяева денег довольно крепко держали их в своих руках.Вначале я только глядел, но вскоре почувствовал, что девяносто семь копеек в кармане, словно раскаленные, жгут, мне руку: еще мгновение — и мои карманы начнут тлеть и дымиться.
— Дай и мне... — Покраснев, я пододвинулся со своим стулом поближе к столу.
Но моего тихого голоса никто не слышал, так как в этот момент кудрявый «коммерсант» Коньков воскликнул:
— По банку!
В банке набралась солидная сумма — рубль восемьдесят копеек. Затаив дыхание, все следили за руками того, кто держал банк: какие будут карты?
Король, дама, туз... Помертвевший Коньков еле выдавил:
— Проиграл...
Азарт нарастал. Уже в следующем туре Коньков сгреб со стола около четырех рублей. Тогда он бросил на меня вызывающий взгляд:
— Юноша, попробуй на счастье!
Я было судорожно сжал свои монеты, но в самый последний момент одумался. Смел ли я рисковать своими грошами? Нет, нет и нет!
Все же просидел часа два, глядя на монеты и тузы. Наступил момент, когда я совсем близко придвинулся к игрокам. Но пересилил себя, поднялся и твердыми шагами направился к двери. Мне тут нечего было делать.
— Силенциум! — тихо прошептал Толя прощаясь.
— Силенциум!
На улице я долго стоял в оцепенении на одном месте. Что делать, куда идти?
— Эй, что это за снежная баба? Настоящая зима еще за морями! — Меня ласково обнял дядя Давис.
Я выпрямился и принялся дуть на пальцы.
— Не снежная баба, а астроном; звезды считаю! — попытался я попасть дяде в топ.
В свете фонаря мелькнула его пышная борода; она заиндевела На улице такой холод, а я ничего не чувствовал!
— Ты почему, парень, к нам глаз не кажешь?
Это правда я уже много недель не был у Каулиней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Стало темнеть, нам обоим пора было слезать. Тут — тррр! Мне в бедро вонзился сучок.
Отец Зеленой Лягушки долго мучился, зашивая •в моих брюках дырку. Когда все было закончено и иголка с ниткой водворена в деревянный туесок, мне припомнились слова отца:
«Роб, тебе нужно подрабатывать...»
Да, не худо бы где-нибудь подработать. У меня, правда, и сейчас весь день занят: то делаю уроки, то читаю. Ну что ж, пока не раздобуду несколько рублей, придется временно отложить книги.
Но где бы подработать? С завистью смотрел я, как мальчики моих лет ташат тележки с грузом, подметают улицы и выполняют другую работу. А я гимназист и не смею никому предложить свои услуги: «Уважаемая госпожа, разрешите отнести ваши покупки. ..»
Посоветовался с Егорушкой, с Трехглазым Горным Орлом, но тот заявил коротко:
— Гимназистам в форменной одежде не разрешается выполнять грубую работу. А без формы нельзя показываться в городе. Что это за гимназист, если он подметает улицу?
Когда я спросил у него, каким же образом гимназист может зарабатывать, Трехглазый Горный Орел с укоризной ответил:
- Говорю же: бежим в Америку! Там есть золотые россыпи.
С таким, как Егорушка, не стоило пускаться в разговор о серьезных вещах. Со временем я узнал, что некоторые ученики дают уроки. Но кто доверит обучение своих детей третьекласснику?
Я задумчиво бродил по улицам и внимательно рассматривал тротуары. Существовали ведь купцы и другие денежные тузы, которые таскались по питейным заведениям. Разве какой-нибудь толстосум не может потерять кошелек с деньгами, которые он все равно растранжирит
и пропьет? Однако кошелек не попадался. Помощь явилась совсем с другой стороны.
Однажды хозяйка спросила меня, не одолжу ли я ей полтинник для одной спешной покупки. Я минуту подумал, затем печально ответил: «Нет, у меня в кармане пусто. Не только не могу одолжить, но даже не знаю, как заплачу за квартиру».
Миронова поморщилась: в таком случае, что же я думаю делать без денег? Неужели надеюсь, что она будет меня держать даром, к тому же еще в комнатке, где есть форточка?
Нет, на это я не надеялся, но... Я не раз слыхал, что моя квартирная хозяйка рассказывала своим соседкам: ей попался не квартирант, а настоящее золото. Такой честный и тихий гимназист, просто удовольствие. Я подумал: а вдруг она поможет такому «золоту»? Ведь она всех тут знает — быть может, подыщет мне какую-нибудь работу капусту шинковать, кирпичи складывать, пилить или колоть дрова...
Хозяйка в самом деле помогла мне. Вскоре познакомила с одним стариком — татарином Меламедовым, который занимался пилкой дров. Это был своеобразный старик: магометанское вероисповедание запрещало ему пить водку и курить. Поэтому он не пил водку, а макал в нее хлеб, как в соус, и напивался допьяна. Табак он тоже не курил, а нюхал и засовывал за щеку, и в этом повинуясь своему богу и его слугам.
Миронова одолжила мне старую одежду своего сына. Я снял гимназическую форму и появился на улице одетым, как настоящий бродяга. За это меня могла запи-
сать в кондуит и выгнать из гимназии. Но что было делать? Если в следующий раз отец не привезет денег, так мне все равно крышка. К тому же риск невелик: меня тут никто не знал, гимназическому начальству нечего делать на окраине, а из наших гимназистов тоже никто не жил поблизости.
Меламедов был хороший старик — он не обманул меня ни на копейку. Он знал всех окрестных жителей, и мы вечерами во дворах пилили дрова, кололи и складывали их в сарайчики. Иногда он ворчал, что у меня мало силенок. Однако мне кажется, что Меламедов ворчал по привычке: он также не отличался ни силой, ни ловкостью, я был для него подходящим напарником. Вдруг все чуть не кончилось крахом. Мы пилили дрова вблизи Могилевского рынка — плохо, что я решился отойти так далеко от дома. Это меня Меламедов уговорил: о, он знает там богатого еврея, скупщика льна, тот хорошо заплатит. Только мы собирались приняться за колку дров, как на улице поднялся странный шум. Послышались крики: «Автомобиль, автомобиль!» В те времена это звучало так же, как если бы из Двины вылез кит. Мы оба, запыхавшись, подбежали к калитке и увидели чудовище, которое по камням мостовой двигалось само, без рельсов и без лошади.
Тут я сразу представил себе, как хорошо мчаться на этой машине. Можно побывать во всех концах света —
разумеется, прежде всего в американских прериях и пампасах... Внезапно у самого уха раздался возглас:
— Роберт Залан, ты?
Я отскочил, словно у меня под ногами оказалось раскаленное железо. Тьфу! Это же Доморацкий — гимназист четвертого класса, кичливый сынок фаньковского помещика. Мои родители каждую осень возили его отцу камни, и он в конце концов обманул их, недодав нескольких рублей. Я вспомнил Тихона Боброва, его рассказы о фаньковском папе и панычах. Мной овладела безумная злоба. Что этот мальчишка смотрит на меня, будто увидел морское чудовище о семи головах?
— Ну я!
— Вот как! Значит, в кашей гимназии учится настоящий бандит. Или ты из породы помельче — обыкновенный карманный воришка?
Это уж было слишком. Схватив палку, я запустил ее в Доморацкого. Тот отчаянно заорал и бросился наутек, а следом за ним с криком побежала толпа мальчишек: в этом квартале не питали особенного уважения к гимназистам.
У меня дрожали руки, и я не был в состоянии колоть дрова. Меламедов укоризненно проговорил:
— С сильным не борись, с богатым не судись!
На следующий день я ожидал вызова к Исаю Исаевичу Остроухову.Но, должно быть, Доморацкий понял, что ничего не докажет без свидетелей. Кроме того, в гимназии существовал неписаный закон: что бы товарищ ни сделал — молчок. Хотя я был существом низшей породы, все же нельзя предугадать, не появятся ли у меня защитники, и тогда ябеду наверняка поколотят. Трехглазый Горный Орел рассказывал мне об одном таком случае в казенной гимназии: гам в гардеробной набросили на голову доносчика его собственную шинель и втемную, кулаками и коньками, обработали так, что он целый месяц пролежал дома. Еще беспощаднее колотили таких типов в коммерческом училище: там даже пускали в ход камни.
Одним словом, барчонок все виденное и пережитое (я имею в виду удар по ногам) проглотил дома вместе с котлетами и пирожным. Но все же он мне отомстил.Через несколько дней меня пригласил к себе Исай Исаевич: у кого я живу, что это за люди? По простоте душевной я рассказал все как есть: это честные люди, они работают на кожевенном заводе, расположенном на берегу Двины; у меня хорошая комнатка — во всяком случае, за эти деньги я не могу желать лучшей.
Хорек выслушал мои объяснения и покачал головой. В такой квартире я могу потерять способность мыслить как патриот отечества. А кто будет тогда отвечать за меня, кто скажет: «Я виновен в гибели этого мальчика»? Да, кто, если не гимназическое начальство? Мои родители со спокойным сердцем передали меня под высокое попечение гимназии, глубоко убежденные в ее благотворном влиянии на молодое поколение. Кроме того, общество тоже предъявляет свои требования. Я в известном смысле уже образованный человек. И если по-
паду в плохие руки, то могу стать особенно опасным для порядочных людей. Я должен снять квартиру в благопристойном семействе. Ему известен один пансион, хозяйка которого, достойная вдова, сама закупает про-, дукты и строго следит за тем, как кухарка готовит. Двадцать два рубля в месяц, а если он порекомендует, то будет на несколько рублей дешевле...
Я терпеливо молчал, но, когда речь зашла о достойной вдове и двадцати двух рублях, не сдержался и возразил, что не смогу поселиться в пансионе, даже если это будет стоить вдвое дешевле... Исай Исаевич смолк; я покосился на его левую ногу. Увидев, что она не дергается, продолжал: неужели мне действительно придется менять квартиру? Нельзя ли все-таки остаться там?
— Нет-нет! — Остроухое вздернул верхнюю губу с усиками.
Было время (как я позже понял, это было в 1905 году), когда рабочие кожевенного завода показали себя с самой дурной стороны. Возможно, семья Мироновых в известном смысле исключение. Но вообще гимназистам предпочтительнее селиться у людей более уважаемых профессий, не принадлежащих к сословию простых рабочих. Если бы я сказал, что мой квартирный хозяин, например, гробовщик, он бы не возражал. Но сейчас, разрешив мне остаться у рабочих кожевенного завода, он когда-нибудь еще может стать соучастником моих преступлений. Ну, судите сами, должен ли классный наставник идти на столь рискованные уступки?
Ни минуты не сомневался я в том, что это дело рук подлеца из имения Фаньково. Вскоре у всех гимназистов запросили домашние адреса. Я указал: живу у гробовщика. Так писал и впредь.
Но с Мироновыми пришлось расстаться.
Глава XI
Поиски копеек. — Битва с черноишнельника ии. — По банку!
Мой новый квартирный хозяин был, однако, не гробовщик, а портной, по фамилии Ипполитов. Мне уже не удалось получить отдельной комнатки. Я снял угол, и за него пришлось платить рубль восемьдесят копеек в месяц, или, как говорил отец, шесть фунтов масла.
Самым большим злом был старый утюг — мы часто от него угорали; даже портной не выдерживал и кричал: «Жена, скорей дай квасу, а то упаду в обморок!»
Была и еще одна беда, под вечер к хозяину иногда приходили друзья; они пили, распевали жалобные песни и рассказывали анекдоты.Со временем я придумал, как от них отделиться вбил в стены гвозди и, развесив на них одеяло, отгораживал себе нечто вроде треугольной комнатки. Я снимал одеяло, только когда ложился спать. Так было легче читать и заниматься. Однажды между разгоряченными водкой гостями началась перепалка, в мою «комнату» полетела бутылка. И тут-то мне очень помогло старое одеяло: не будь его, бутылка разбила бы мне голову.
Наконец мне повезло — вернее, снова помог дядя Давне: он нашел мне ученицу. За сорок копеек в час я обучал арифметике первоклассницу Полину Ольхову, удивительно капризную и неряшливую дочку управляющего имением Чибур-Золотоухиной. Но что это была за работа! Час мой длился очень долго. Иногда его было не втиснуть и в два часа! У моей ученицы пропадали неизвестно куда книги и тетради... В один прекрасный день я, время от времени поглядывая на роскошные стенные часы, подсчитал: пока Полина жеманилась, морщила нос, надувала губки и с помощью дородной мамаши разыскивала готерянные книги, прошло целых двадцать пять минут. Я терпел: что поделаешь? Восемьдесят копеек в неделю — где их возьмешь?
Спустя некоторое время жена портного потребовала квартирную плату. Я сосчитал свои сбережения — набралось сорок две копейки. Протянул их хозяйке, но она и разговаривать не стала: муж давно запретил ей получать от жильцов по крохам. Я должен уплатить все сразу — только так можно привыкнуть к порядку.
Как быть? Земляк, приехавший из Рогайне, привез мне продукты, но денег из дома не прислали. Я отнес на базар кусок масла и продал за пятьдесят копеек. Набралось девяносто две копейки. Где взять остальные? От ученицы ничего не получишь до конца месяца: об этом предупредили меня с самого начала.
Я вышел на улицу; было сыро и темно. Время тянулось медленно.Так я плелся по улицам и переулкам, размышляя о различных жизненных явлениях. Вдруг под ногами что-то звякнуло! Несмотря на полную тьму, мне все-таки повезло! Я боялся нагнуться, хотя в душе был совершенно уверен, что это золотая монета.
Нужно было поднять ее, чтобы не подобрал кто-нибудь другой. Зажав монету в кулак, я подошел к фонарю и раскрыл ладонь: это был обыкновенный медный пятак!
Теперь набралось дезяносто семь копеек. Не хватало еще восьмидесяти трех... Я слышал, что в тяжелые минуты люди закладывают в ломбард всякие вещи: шубы, кольца, часы. Что же мне заложить?
Ноги машинально понесли меня через Двинский мост; в начале Вокзальной улицы находилось известное фотоателье Мещанинова. С минуту я рассматривал выставленных в витрине изящных дам и барышень. Какие спокойные и довольные лица! Я повернул направо и внезапно в одном слабо освещенном переулке увидел трех дерущихся подростков. Два реалиста напали на гимназиста и дубасили его изо всех сил. Я уже был знаком с большей частью неписаных законов средних учебных заведений товарищ попал в беду — выручай. Быстро сорвав ремень, ударил пряжкой одного реалиста по спине.
Гимназист, воодушевленный помощью, с такой яростью накинулся на своего противника, что тот начал шаг за шагом отступать. Я принял на себя удары другого реалиста, ростом он был больше меня, и мне приходилось только отбиваться. Вдруг я получил увесистый удар по зубам и почувствовал во рту соленый вкус. Одним прыжком очутился возле реалиста. Схватил его' за горло и так сжал руками, что гот чахрипел... Второй реалист бросился наутек, а мой союзник с большим трудом высвободил горло противника из моих пальцев и укоряюше, полуудивленно сказал:
— Ну и волчонок же ты!
Как не стать волчонком, если сн мне рассек губу и она раздвоилась, как у зайца! Гимназист оказался воспитанником пятого класса нашей гимназии Толей Радкевичем. Чиркнув спичкой, он осмотрел мою губу и озабоченно спросил:
— Что ты скажешь в гимназии? Хорек тебя съест.
— Ничего, не съест! — храбрился я. — Скажу, что разбил, когда выскакивал из трамвая.
— Э, да ты молодец! — Радкевич хлопнул меня по плечу. — Не хнычешь... — Затем, поколебавшись, снова обратился ко мне: — Силенциум!
В те времена среди гимназистов это слово имело магическую силу. Его употребляли редко: только когда нарушались гимназические правила, совершались проступки, за которые можно было попасть в кондуит. Оно было как бы клятвой ни при каких обстоятельствах, никогда в жизни не разглашать виденное и слышанное. Никто не бросался этим словом попусту.
— Силенциум! — ответил я тихо; по телу пробежала теплая волна.
— Айда ко мне!
Радкевич жил в следующем переулке. Он четыре раза постучал в дверь, после этого с грохотом отскочил дверной крючок. В небольшой прокуренной комнатке сидело семь-восемь гимназистов и учеников коммерческого училища. Увидев чужого, они вопросительно взглянули на хозяина.
— Ничего, это свой парень! — успокоил их Толя Радкевич. Затем он вытащил из кармана несколько пачек папирос. — Садись, где жестче, и сиди, пока не станет мягче!
Это был особый жаргон среди тех гимназистов, которые ходили на каток «Смертельного зэпаха» и делали другие веши, запрещенные гимназическим начальством. Я осмотрелся: здесь не было детей высокопоставленных родителей — все сыновья чиновников или мелких домовладельцев.
Скоро на столе появились карты и зазвенела мелкая монета Играли в «очко». Банк быстро срывали, и хозяева денег довольно крепко держали их в своих руках.Вначале я только глядел, но вскоре почувствовал, что девяносто семь копеек в кармане, словно раскаленные, жгут, мне руку: еще мгновение — и мои карманы начнут тлеть и дымиться.
— Дай и мне... — Покраснев, я пододвинулся со своим стулом поближе к столу.
Но моего тихого голоса никто не слышал, так как в этот момент кудрявый «коммерсант» Коньков воскликнул:
— По банку!
В банке набралась солидная сумма — рубль восемьдесят копеек. Затаив дыхание, все следили за руками того, кто держал банк: какие будут карты?
Король, дама, туз... Помертвевший Коньков еле выдавил:
— Проиграл...
Азарт нарастал. Уже в следующем туре Коньков сгреб со стола около четырех рублей. Тогда он бросил на меня вызывающий взгляд:
— Юноша, попробуй на счастье!
Я было судорожно сжал свои монеты, но в самый последний момент одумался. Смел ли я рисковать своими грошами? Нет, нет и нет!
Все же просидел часа два, глядя на монеты и тузы. Наступил момент, когда я совсем близко придвинулся к игрокам. Но пересилил себя, поднялся и твердыми шагами направился к двери. Мне тут нечего было делать.
— Силенциум! — тихо прошептал Толя прощаясь.
— Силенциум!
На улице я долго стоял в оцепенении на одном месте. Что делать, куда идти?
— Эй, что это за снежная баба? Настоящая зима еще за морями! — Меня ласково обнял дядя Давис.
Я выпрямился и принялся дуть на пальцы.
— Не снежная баба, а астроном; звезды считаю! — попытался я попасть дяде в топ.
В свете фонаря мелькнула его пышная борода; она заиндевела На улице такой холод, а я ничего не чувствовал!
— Ты почему, парень, к нам глаз не кажешь?
Это правда я уже много недель не был у Каулиней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47