— Не-е, у нас все порассчитано...
Подкатил к полойцам и покров. На покров в Коврижки со всех сторон съезжались коноводы: в этот праздник здесь шла бойкая торговля лошадьми. А у Ильки Кропота— двойной праздник: Илья-то он Илья, а родился в самый покров.
К покрову выпал в Коврижках снег. Не растает — все девки выскочат замуж, а если случится, что покров пройдет по голу — не жди тогда женихов. Такая тут примета. Посмеиваясь над приметой, Илька Кропот каждый год при любой погоде справлял свои именины. Нынче на покров даже пива наварил. Назвал гостей к себе много. Мургин тоже оказался у него в гостях. Появился он у Кропота поздно вечером. Илька вскочил, подхватил его под руку —и к столу. Усадил рядышком с собой, протянул на блестящем подносе стакан водки да стакан
пива.
— Из одного пить, из другого запивать,— сказал он.
— Непьющий я,— дотронувшись до стакана с пивом,возразил Мургин.
— Да полно-ко... Все нынь начальники говорят, что непьющие да негулящие, а пьют да гуляют больше нашего.
— И факты есть?
— А как же нет, товарищ Мургин, без фактов мы не обходимся....
— Фактики найдем,— поддержал Прялка.
— Прошу вначале водочки,— настаивал хозяин.
— Только разве за здоровье хозяев,— и, морщась,
Мургин запрокинул голову.
Не прошло и часа, как в горницу ворвалась Настя и истошно, по-бабьи, крикнула:
— Пожа-а-р!
Все повскакали из-за стола и, выбежав в переполохе на улицу, увидели, как над прудом, шурша и потрескивая, поднимался золотистый столб.
— Мельница! — взревел Илька и, спотыкаясь, бросился под гору, освещенную полыхающим огнем, который с каждой минутой становился шире и, расправляясь в розовый полог, уже охватил полнеба.
Амбар с гарнцевым сбором,— пожар начался с него,— сгорел за каких-нибудь полчаса. Огонь перекинулся на мельницу. Но вдруг повалил густой снег, пушистыми хлопьями принялся забрасывать бушевавшее пламя. А тут подоспели и мужики с ведрами, с подхватами и все же кое-как отстояли нутро — обгорела степа да край тесовой крыши. Бабы крестились: хоть и сгорел амбар, но уцелела мельница, как же без мелсики мужику жить, за двадцать верст пришлось бы ездить, а тут — рядышком.
Выпавший снег, остановив пожар, упрятал под свое покрывало его следы. На том месте, где стоял амбар с голубыми над дверями наличниками, лежала огромная белая куча с подтаявшими рыжими подпалинами. Косноязычный сторож, прозванный Немком, обычно говорил мало,— теперь он совсем лишился голоса, и сна лишился старик. Сидел он в нагольном тулупе на обгоревшем конце бревна и плакал. Видать, плакал о том, что не уберег амбар с государственным хлебом, а не уберег потому, что пригласил его Илька Кропот в неурочный час к себе на именины — в это время и случилась беда. Смотрели на Немка люди и, жалея его, осуждали самого Кропота: он оставил мельницу без присмотра.
Две недели жил на мельнице молоденький следователь со стеклышками на глазах, опрашивал мужиков, сторожа, самого Ильку Кропота, ходил около остывшего холмика, по вечерам что-то записывал в книгу.
Однажды утром следователь зашел в волостной Совет.
— Не проясняется,— пожаловался он Ветлугину.
— Чего же не можешь подобраться, все видят, что это Кропотова рук дело,— упрекнул Ветлугин.
— Может, оно и так, но по ходу дела нет объективных улик... Пока что оборачиваются больше против Мургина. Он перед пожаром последним вошел в дом
Кропотовых.
— А ты все же держи в поле зрения самого Кропотова,— настаивал Ветлугин.
И следователь снова ушел «держать в поле зрения Кропотова». Закрывать бы надо дело, но вот председатель волисполкома настаивает продолжать расследование. И опять следователь ходит около мельницы, слушает объяснения мужиков, в который раз уже допрашивает Ильку Кропота.
— А может, цыганы сожгли? — будто сам себя вслух спрашивает Кропот.
И следователь — к цыганам.
Правда, цыгане в то время останавливались у речки, их табор был раскинут верстах в двух от мельницы, да ведь улик-то опять же нет. А старая цыганка трясущимися руками раскинула карты на широкой цветной юбке и, тряхнув седой головой с блестящими кольцами в ушах, прошамкала:
— Король ваш... Король сам, золотая голова, сжег, а не цыган, не-ет... Он, цыган, коней увести со двора может, это его дело... А гореть — он не может...
Следователь в душе посмеялся над рассуждениями старой цыганки и втайне от всех решил подбираться к Мургину. Допросил одного, потом другого... Дошло дело до Немка. Немок, как и прежде, молчал, непонимающе пялил глаза на пустой лист бумаги,—он не говорил, и следователю нечего было записывать.
— Ну что ж, не отрицаешь, что Мургин поджег? — наконец спросил он старика.— Судить его, значит,надо?
Немок вздрогнул, поднял на следователя удивленные глаза, поскреб рукой лоб, переспросил чуть слышно:
— Судить?
И опять замолчал. Молчал он долго, о чем-то напряженно думал, снова скреб скрученной продубленной ладонью лоб. И вдруг, вскочив с табуретки, хватил об пол шапку и, подняв ее, нахлобучил па глаза:
— Зазря нельзя судить... Пошли!
Опираясь на суковатую палку, старик выбрался из помолки, молча окинул взглядом косогор, будто прощаясь с белым светом, и, суторбясь, неходко направился через мост в сосновое урочище. У осека свернул в прогалину и, покружившись около молоденьких сосенок, ткнул палкой в землю:
— Тута, должно...
Следователь тотчас же послал Немка в деревню за понятыми. Когда мужики пришли, он распорядился копать землю. Разбрасывая свежий, неслежавшийся песок, мужики вдруг почувствовали, как лопаты начали упираться, во что-то твердое. Один из мужиков присел на колени и, нащупав мягкую ткань, потянул на себя.
— Да тут, братцы, целый склад! — вытаскивая из земли мешок с зерном, воскликнул он.
На суд собралось много людей, даже все и пс поместились в зале. Лохматые шапки, серые выцветшие картузы, пестрые бабьи платки тянулись в проем дверей — всем хотелось взглянуть на Ильку Кропота. Лопаткой мужики отмеривали ему при помоле зерно, жертвовали его государству, а тут, смотри-ка, что натворил подлец Илька с ихним трудовым хлебушком! И не один, слышь, творил эдакое, целая шайка-лейка собралась.. Трое обвиняемых из четырех сидели теперь на скамье подсудимых, четвертый, свояк Кропота, до разбирательства дела умер.
Вытягиваются на носках мужики, и среди них — Фань-ка. Хочется ему услышать, увидеть, понять все — двое-то ведь оказались из «Веялки». Видит он на сцене большой стол, накрытый кумачом. За ним —судья с заседателями.
Вот поднялась высокая статная женщина в черной гимнастерке, подпоясанной ремнем. Это, говорят, сама Ковынева приехала из Вятки судить, дело-то разбирается нешуточное: триста с лишним пудиков в яме откопали, да сколько еще сгорело, да сколько так, может, растащено.
Огласив обвинительный акт, судья обратилась к подсудимому:
— Признаете ли вы, Кропотов Илья Калиныч, себя виновным?
— Признаю,— хрипло ответил Илька Кропот и пригладил на затылке склокоченные волосы.
— Признаете ли вы, Рукавицын Гаврил Пахомыч?
— Никак нет, не признаю,— будто из-под земли донесся голос Прялки.— То есть частично... Не скрою, возил хлебушко на Рыжке, а чей хлеб — не знаю...
— А вы, Огорельцев Фрол Денисыч?
— Ить как я буду признавать... Возил и я,— вскинулся рядом с Прялкой высоченный, как стожар, Огорельцев.— Ить как же быть... Не для себя,
однако...
— Признаете ли себя виновным, Огорельцев? — повторила судья.
— Чего же такое признавать? Не я, а он нанимал... Товарищ Кропотов нанимал возить... Обещал навроде плату... В этом признаюсь, что плату обещал...
— Ты-то чем, стожар, думал? —бросил из зала Ваня-чудотворец.
— Ну-к чем? — и мужик почесал стриженный наголо затылок.
— Не мешайте подсудимому.— И в третий раз судья повторила свой.вопрос, признает ли подсудимый себя виновником.
— Ну к, как не признать-—возили.. Возил мешки за плату... А в остальном признаваться не имею права.
— Ишь ты, крал хлебушко, а не сознается,— опять послышался голос Вани-чудотворца.
— Не украл я, а возил... возил...
После перерыва в зал заседания начали вызывать свидетелей. Допросили одного, другого...
— Позовите свидетеля Мургина,— попросила судья.
— На него, говорят, все хотели свалить,— шепнула Настя стоявшим у окна бабам.— А он, смотри-ка, ни в чем и не повинный.
— У нас зазря теперь, бабоньки, не осудят,— ответила Макуха.
Из соседней, боковой комнаты, где помещалась контора кредитного товарищества, показался Мургин в полувоенном кителе, в галифе, в серых доброт-
ных валенках. Взглянув на судью, он вдруг опешил, растерянно втянул голову в плечи: «Неужели это она,Люда?!»
— Ваша фамилия, свидетель? — вглядываясь в лицо Мургина, спросила Ковынева и неожиданно почувствовала, как по спине пробежал щекочущий холодок: сбрей квадратную бородку, и перед ней —ни дать, ни взять, сам Сафаней Вьершов.
— Как, как вы сказали? — спросила она вновь, еле сдерживая волнение.
— Мургин, товарищ судья,— и уже громче: — Мургин... Серафим Иванович...
— Где вы родились, Мургин, когда? — не зная, как держать себя, спросила обычное Ковынева.
— Тыща девятьсот... то есть, что я говорю... восемьсот девяносто пятом... Да, да... Омская губерния.... деревня...
— Разрешите ваши документы.
— Минуточку.... С вашего разрешения,— и он повернулся и так быстро юркнул в боковушку, что судья не успела даже вымолвить слова.
Но вот прошла минута, другая, а свидетель Мургин не возвращался.
— Скажите, чтоб свидетель поспешил,— попросила судья стоявшего около подсудимых милиционера.
Козырнув, милиционер шагнул к двери, но та, к удивлению всех, оказалась на запоре.
— Спокойно, спокойно,— стараясь остановить всполошившихся в зале людей, сказала судья, но все поняли, что произошло что-то неладное.
Судья кивнула головой милиционеру и, приподняв руку, назвала фамилию следующего свидетеля.
Милиционер тем временем протиснулся к выходу и, выскочив на двор, подбежал к окну, но в кредитном уже никого не было.
Сафаней Вьершов несколькими минутами раньше выскочил в окно, отвязал у коновязи первую попавшуюся лошадь, вскочил в сани и, погоняя ее, поскакал по смерзшемуся, точно литому первопутку. Сколько раз он уезжал по этой дороге и всегда верил в удачу, и она сопутствовала ему. Вот и сейчас он хлестнул лошадь, и опять ему хотелось верить, что он уйдет от погони к другому берегу... Но где тот желанный для него берег? Как до-
браться теперь до него? Этот же берег —крут и горяч, что раскаленная плита. «Где же берут они силы —Ложенцовы, Ветлугины? — думал Вьершов.—Неужели им было суждено сказать последнее слово? Или последнее слово еще за нами.., Смертельная схватка не кончена...»
Война еще терзала Россию.
Новую Россию он не принимал, а старую —давно потерял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Подкатил к полойцам и покров. На покров в Коврижки со всех сторон съезжались коноводы: в этот праздник здесь шла бойкая торговля лошадьми. А у Ильки Кропота— двойной праздник: Илья-то он Илья, а родился в самый покров.
К покрову выпал в Коврижках снег. Не растает — все девки выскочат замуж, а если случится, что покров пройдет по голу — не жди тогда женихов. Такая тут примета. Посмеиваясь над приметой, Илька Кропот каждый год при любой погоде справлял свои именины. Нынче на покров даже пива наварил. Назвал гостей к себе много. Мургин тоже оказался у него в гостях. Появился он у Кропота поздно вечером. Илька вскочил, подхватил его под руку —и к столу. Усадил рядышком с собой, протянул на блестящем подносе стакан водки да стакан
пива.
— Из одного пить, из другого запивать,— сказал он.
— Непьющий я,— дотронувшись до стакана с пивом,возразил Мургин.
— Да полно-ко... Все нынь начальники говорят, что непьющие да негулящие, а пьют да гуляют больше нашего.
— И факты есть?
— А как же нет, товарищ Мургин, без фактов мы не обходимся....
— Фактики найдем,— поддержал Прялка.
— Прошу вначале водочки,— настаивал хозяин.
— Только разве за здоровье хозяев,— и, морщась,
Мургин запрокинул голову.
Не прошло и часа, как в горницу ворвалась Настя и истошно, по-бабьи, крикнула:
— Пожа-а-р!
Все повскакали из-за стола и, выбежав в переполохе на улицу, увидели, как над прудом, шурша и потрескивая, поднимался золотистый столб.
— Мельница! — взревел Илька и, спотыкаясь, бросился под гору, освещенную полыхающим огнем, который с каждой минутой становился шире и, расправляясь в розовый полог, уже охватил полнеба.
Амбар с гарнцевым сбором,— пожар начался с него,— сгорел за каких-нибудь полчаса. Огонь перекинулся на мельницу. Но вдруг повалил густой снег, пушистыми хлопьями принялся забрасывать бушевавшее пламя. А тут подоспели и мужики с ведрами, с подхватами и все же кое-как отстояли нутро — обгорела степа да край тесовой крыши. Бабы крестились: хоть и сгорел амбар, но уцелела мельница, как же без мелсики мужику жить, за двадцать верст пришлось бы ездить, а тут — рядышком.
Выпавший снег, остановив пожар, упрятал под свое покрывало его следы. На том месте, где стоял амбар с голубыми над дверями наличниками, лежала огромная белая куча с подтаявшими рыжими подпалинами. Косноязычный сторож, прозванный Немком, обычно говорил мало,— теперь он совсем лишился голоса, и сна лишился старик. Сидел он в нагольном тулупе на обгоревшем конце бревна и плакал. Видать, плакал о том, что не уберег амбар с государственным хлебом, а не уберег потому, что пригласил его Илька Кропот в неурочный час к себе на именины — в это время и случилась беда. Смотрели на Немка люди и, жалея его, осуждали самого Кропота: он оставил мельницу без присмотра.
Две недели жил на мельнице молоденький следователь со стеклышками на глазах, опрашивал мужиков, сторожа, самого Ильку Кропота, ходил около остывшего холмика, по вечерам что-то записывал в книгу.
Однажды утром следователь зашел в волостной Совет.
— Не проясняется,— пожаловался он Ветлугину.
— Чего же не можешь подобраться, все видят, что это Кропотова рук дело,— упрекнул Ветлугин.
— Может, оно и так, но по ходу дела нет объективных улик... Пока что оборачиваются больше против Мургина. Он перед пожаром последним вошел в дом
Кропотовых.
— А ты все же держи в поле зрения самого Кропотова,— настаивал Ветлугин.
И следователь снова ушел «держать в поле зрения Кропотова». Закрывать бы надо дело, но вот председатель волисполкома настаивает продолжать расследование. И опять следователь ходит около мельницы, слушает объяснения мужиков, в который раз уже допрашивает Ильку Кропота.
— А может, цыганы сожгли? — будто сам себя вслух спрашивает Кропот.
И следователь — к цыганам.
Правда, цыгане в то время останавливались у речки, их табор был раскинут верстах в двух от мельницы, да ведь улик-то опять же нет. А старая цыганка трясущимися руками раскинула карты на широкой цветной юбке и, тряхнув седой головой с блестящими кольцами в ушах, прошамкала:
— Король ваш... Король сам, золотая голова, сжег, а не цыган, не-ет... Он, цыган, коней увести со двора может, это его дело... А гореть — он не может...
Следователь в душе посмеялся над рассуждениями старой цыганки и втайне от всех решил подбираться к Мургину. Допросил одного, потом другого... Дошло дело до Немка. Немок, как и прежде, молчал, непонимающе пялил глаза на пустой лист бумаги,—он не говорил, и следователю нечего было записывать.
— Ну что ж, не отрицаешь, что Мургин поджег? — наконец спросил он старика.— Судить его, значит,надо?
Немок вздрогнул, поднял на следователя удивленные глаза, поскреб рукой лоб, переспросил чуть слышно:
— Судить?
И опять замолчал. Молчал он долго, о чем-то напряженно думал, снова скреб скрученной продубленной ладонью лоб. И вдруг, вскочив с табуретки, хватил об пол шапку и, подняв ее, нахлобучил па глаза:
— Зазря нельзя судить... Пошли!
Опираясь на суковатую палку, старик выбрался из помолки, молча окинул взглядом косогор, будто прощаясь с белым светом, и, суторбясь, неходко направился через мост в сосновое урочище. У осека свернул в прогалину и, покружившись около молоденьких сосенок, ткнул палкой в землю:
— Тута, должно...
Следователь тотчас же послал Немка в деревню за понятыми. Когда мужики пришли, он распорядился копать землю. Разбрасывая свежий, неслежавшийся песок, мужики вдруг почувствовали, как лопаты начали упираться, во что-то твердое. Один из мужиков присел на колени и, нащупав мягкую ткань, потянул на себя.
— Да тут, братцы, целый склад! — вытаскивая из земли мешок с зерном, воскликнул он.
На суд собралось много людей, даже все и пс поместились в зале. Лохматые шапки, серые выцветшие картузы, пестрые бабьи платки тянулись в проем дверей — всем хотелось взглянуть на Ильку Кропота. Лопаткой мужики отмеривали ему при помоле зерно, жертвовали его государству, а тут, смотри-ка, что натворил подлец Илька с ихним трудовым хлебушком! И не один, слышь, творил эдакое, целая шайка-лейка собралась.. Трое обвиняемых из четырех сидели теперь на скамье подсудимых, четвертый, свояк Кропота, до разбирательства дела умер.
Вытягиваются на носках мужики, и среди них — Фань-ка. Хочется ему услышать, увидеть, понять все — двое-то ведь оказались из «Веялки». Видит он на сцене большой стол, накрытый кумачом. За ним —судья с заседателями.
Вот поднялась высокая статная женщина в черной гимнастерке, подпоясанной ремнем. Это, говорят, сама Ковынева приехала из Вятки судить, дело-то разбирается нешуточное: триста с лишним пудиков в яме откопали, да сколько еще сгорело, да сколько так, может, растащено.
Огласив обвинительный акт, судья обратилась к подсудимому:
— Признаете ли вы, Кропотов Илья Калиныч, себя виновным?
— Признаю,— хрипло ответил Илька Кропот и пригладил на затылке склокоченные волосы.
— Признаете ли вы, Рукавицын Гаврил Пахомыч?
— Никак нет, не признаю,— будто из-под земли донесся голос Прялки.— То есть частично... Не скрою, возил хлебушко на Рыжке, а чей хлеб — не знаю...
— А вы, Огорельцев Фрол Денисыч?
— Ить как я буду признавать... Возил и я,— вскинулся рядом с Прялкой высоченный, как стожар, Огорельцев.— Ить как же быть... Не для себя,
однако...
— Признаете ли себя виновным, Огорельцев? — повторила судья.
— Чего же такое признавать? Не я, а он нанимал... Товарищ Кропотов нанимал возить... Обещал навроде плату... В этом признаюсь, что плату обещал...
— Ты-то чем, стожар, думал? —бросил из зала Ваня-чудотворец.
— Ну-к чем? — и мужик почесал стриженный наголо затылок.
— Не мешайте подсудимому.— И в третий раз судья повторила свой.вопрос, признает ли подсудимый себя виновником.
— Ну к, как не признать-—возили.. Возил мешки за плату... А в остальном признаваться не имею права.
— Ишь ты, крал хлебушко, а не сознается,— опять послышался голос Вани-чудотворца.
— Не украл я, а возил... возил...
После перерыва в зал заседания начали вызывать свидетелей. Допросили одного, другого...
— Позовите свидетеля Мургина,— попросила судья.
— На него, говорят, все хотели свалить,— шепнула Настя стоявшим у окна бабам.— А он, смотри-ка, ни в чем и не повинный.
— У нас зазря теперь, бабоньки, не осудят,— ответила Макуха.
Из соседней, боковой комнаты, где помещалась контора кредитного товарищества, показался Мургин в полувоенном кителе, в галифе, в серых доброт-
ных валенках. Взглянув на судью, он вдруг опешил, растерянно втянул голову в плечи: «Неужели это она,Люда?!»
— Ваша фамилия, свидетель? — вглядываясь в лицо Мургина, спросила Ковынева и неожиданно почувствовала, как по спине пробежал щекочущий холодок: сбрей квадратную бородку, и перед ней —ни дать, ни взять, сам Сафаней Вьершов.
— Как, как вы сказали? — спросила она вновь, еле сдерживая волнение.
— Мургин, товарищ судья,— и уже громче: — Мургин... Серафим Иванович...
— Где вы родились, Мургин, когда? — не зная, как держать себя, спросила обычное Ковынева.
— Тыща девятьсот... то есть, что я говорю... восемьсот девяносто пятом... Да, да... Омская губерния.... деревня...
— Разрешите ваши документы.
— Минуточку.... С вашего разрешения,— и он повернулся и так быстро юркнул в боковушку, что судья не успела даже вымолвить слова.
Но вот прошла минута, другая, а свидетель Мургин не возвращался.
— Скажите, чтоб свидетель поспешил,— попросила судья стоявшего около подсудимых милиционера.
Козырнув, милиционер шагнул к двери, но та, к удивлению всех, оказалась на запоре.
— Спокойно, спокойно,— стараясь остановить всполошившихся в зале людей, сказала судья, но все поняли, что произошло что-то неладное.
Судья кивнула головой милиционеру и, приподняв руку, назвала фамилию следующего свидетеля.
Милиционер тем временем протиснулся к выходу и, выскочив на двор, подбежал к окну, но в кредитном уже никого не было.
Сафаней Вьершов несколькими минутами раньше выскочил в окно, отвязал у коновязи первую попавшуюся лошадь, вскочил в сани и, погоняя ее, поскакал по смерзшемуся, точно литому первопутку. Сколько раз он уезжал по этой дороге и всегда верил в удачу, и она сопутствовала ему. Вот и сейчас он хлестнул лошадь, и опять ему хотелось верить, что он уйдет от погони к другому берегу... Но где тот желанный для него берег? Как до-
браться теперь до него? Этот же берег —крут и горяч, что раскаленная плита. «Где же берут они силы —Ложенцовы, Ветлугины? — думал Вьершов.—Неужели им было суждено сказать последнее слово? Или последнее слово еще за нами.., Смертельная схватка не кончена...»
Война еще терзала Россию.
Новую Россию он не принимал, а старую —давно потерял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40