Но войска Муравьеву не подчинились, остались верными Советам. Ему ничего не оставалось, как только застрелиться.
Известие о самоубийстве бывшего царского генерала Муравьева потрясло Степанова. Когда-то он встречался с ним, был лично знаком... «Однако что же делать — неизвестность следует по пятам каждого из нас»,— и Степанов, снова уткнувшись в газету, прочитал о восстании эсеров в Муроме. В корреспонденции сообщалось, что восстание не имело успеха, Советы энергично подавили его, как подавили недавний мятеж в Ярославле.
«Интеллигентность нас заела»,— поморщился Степанов и хотел отложить газету, но его внимание привлекла другая статья.
«Одновременно с убийством графа Мирбаха начались выступления боевых левоэсеровских дружин в различных частях столицы»,— прочитал он в радиограмме из Москвы.
«Ну, что же, это для начала совсем неплохо»,— улыбнулся Степанов.
Он продолжил чтение:
«...Вооруженные отряды левых с-р заняли телефонную станцию, телеграф и некоторые другие важные пункты...»
— Даже по Кремлю стреляли?! — воскликнул он,читая дальше. Однако по мере чтения Степанов снова помрачнел.
«Жаль, жаль, что отступили,— поджав губы, подумал он.— Так же, видно, отдали телеграф, как и мы с Хомаком... И в Петрограде эсеры тоже провалились».— И Степанов, все еще не выпуская из рук газету, уставился в потолок, с которого свисала легкая сеточка паутины.
Он вгляделся и увидел, как в середине паучьего кружева завязла муха, она была уже совсем бессильна и лишь изредка двигала своей крохотной лапкой.
«Ужели лапотный неграмотный мужик сильнее вооруженной армии, сильнее наших старых, хорошо обученных военных кадров, наконец, сильнее объединенных сил Антанты? — думал Степанов.— Или мы так оскудели душой и телом, что вместо того, чтобы стрелять в противника, убиваем самих себя? Убиваем беспрецедентно и глупо...»
Степанов вскочил с дивана и швырнул газету.
«Надо торопиться, штабс-капитан, а то и ты увязнешь тут, как вон та муха на потолке»,— застегивая блестящие пуговицы кителя, подумал он и, открыв дверь, позвал к себе Малыша.
Когда тот вошел в комнату, Степанов кивнул головой на графин:
— Налей и выпей!
— А вы, товарищ командир? — Я тоже.
Степанов поднял рюмку с позолоченным ободком и, запрокинув голову, выпил, потом взял с тарелки жареного цыпленка и, оторвав ножку, принялся есть.
После второй рюмки он вытер рот салфеткой и, щурясь, сказал:
— Через день мы снимаемся с тобой, Малыш. Снимаемся по вине Хомака. Он изменил нам,—и, помолчав, тихо и доверительно и в то же время твердо добавил:— Списать его с довольствия!..
— Это как понять вас, товарищ командир?—недоуменно заморгал глазами матрос и поставил на стол рюмку.
— Списать, а как — придумай сам...
— Не могу, товарищ командир...
— Что-о-о?! — вскипел не ожидавший возражения Степанов.
— Я с корабля «Гангут», товарищ командир, и не могу так.
— Значит, ты против?— Процедил сквозь зубы Степанов.— Против воли пролетарской революции? — и, выхватив револьвер, крикнул: — В карцер!
На другой день, пасмурный и ветреный, у приземистого собора с разливистым зеленым куполом, похожим на чашу, перевернутую вверх дном, собралась кучка горожан, которые напряженно вглядывались в конец Воскресенской улицы. Вскоре из-за угла, со стороны солдатских казарм, показался отряд конных, за ним шли в пешем строю солдаты, потом двигались повозки, тарахтя колесами по булыжной мостовой. В рессорном экипаже, запряженном парой сытых лошадей, сидел сам Степанов в шинели, перехваченной ремнем. Угрюмо поглядывая из-под козырька фуражки, он лишь изредка кивал головой своим знакомым.
Когда экипаж поравнялся с собором, до Степанова донесся сипловатый голос:
— Наезжайте, Анатолий Ананьич!..
Степанов повернул голову и увидел среди горожан Риторика, вытягивавшегося на носках и махавшего соломенной шляпой.
— Обязательно,— сухо обронил Степанов и подумал: «Удастся ли только? Но почему же не удастся? Я бросил здесь семена, и они должны взойти...»
Степанов уже с неделю находился в Малмыже. Это был небольшой уездный городок с деревянными домиками, которые теснились вдоль прямых улочек, обсаженных деревьями. На одной из улиц в скромном особняке и поселился Степанов. Жил он внешне тихо-мирно, казалось, со всем смирился, руководителям местного исполкома своими визитами не надоедал, занимался только внутренними делами продовольственного полка, а что там происходило, в этом полку,— никто и понятия не имел. Но полк жил своей напряженной жизнью, многим из солдат казавшейся странной и тревожной.
Когда чехословаки, оседлав железную дорогу, подошли к самой Казани, Степанов вдруг оживился, он почувствовал, что наконец-то пришло время действовать. Не долго думая, он арестовал Хомака, обвинил его в измене революции, снова пересмотрел состав командиров своих отрядов, отстранив от руководства тех, кто не особенно ладил с ним. Да и весь полк за последний месяц значительно изменился. Когда полк снялся из Уржума, к нему примкнули сынки богатеньких местных мещан — преимущественно офицеры старой царской армии. Сейчас же, одновременно с заготовкой хлеба, агенты Степанова вербовали в полк всех, кто был недоволен новой властью. Они не скупились на посулы — щедро обещали награды, деньги, даже лучшие земельные наделы. И это имело успех. К полку присоединилось и несколько скрывавшихся в лесах белых банд, голодных и оборванных и теперь согласившихся воевать за «восстановление поруганной справедливости».
Однажды дождливой ночью кто-то постучался в дверь.
Степанов вскочил с перины, прислушался. Стоявший в охране солдат пропустил незнакомца в сени и о чем-то начал вполголоса разговаривать с ним. Степанов выглянул в сени и увидел при свете фонаря незнакомое костлявое лицо позднего гостя.
— Петр Чирков,— представился тот.
— Член Самарского Комуча?
— Представьте себе, он самый,— сухо усмехнувшись, ответил Чирков и вошел в комнату.—На улице дождь, а ты вот езди, разыскивай то одного друга, то другого,— пошутил он.— Хорошо, что старикашка какой-то указал... А то пришлось бы вас искать до утра, продрог бы окончательно.,.
— Ничего, теперь согреетесь, господин Чирков, отоспитесь,— ответил Степанов.
— Спать некогда, я должен через час отбыть. Пусть только передохнет мой конь. Утром я уже должен быть в другом месте.
Чирков снял фуражку и, пригладив рукой прилипшие ко лбу редкие черные волосы, внимательно посмотрел на Степанова.
— А сейчас нам с вами надо поговорить... Я уже кое-что слышал о вас, и потому, как говорят, на коня — и сразу в галоп.—Окинув взглядом комнату, спросил: — Скажите, как ваши дела?
— Да вот сидим у моря — ждем погоды.
— Будет погода, будет,— успокоил Чирков и, сбросив с себя тужурку, брезгливо поморщился:—До чертиков надоело маскироваться под комиссаров в этом кожухе.
Опустившись на диван, он расстегнул ворот суконной черной гимнастерки и устало откинулся на спинку. Болезненно-худое лицо, тонкие нервные губы, полузакрытые воспаленные глаза — все говорило о том, что Чирков проехал немалый путь без отдыха и сна.
— Куда же спешить, отдохните,— доставая рюмки, снова посоветовал Степанов.
— Ни в коем случае — служба... Через час, не позднее, выезжаю,— и, на минуту-другую закрыв глаза, он вдруг «как-то по-куриному встряхнулся и встал.— Ну-с, господин командир,— словно отдохнув, сказал он уже несколько бодрее,— расскажите, как все же обстоят дела? Я слышал, что вы обращались в центр за разрешением призвать вятских мужиков для пополнения вашего полка, доведя состав его до пяти тысяч?
— Да, обращался, — подтвердил Степанов.— Конечно, я обещал заготовить до осени минимум сорок миллионов пудов хлеба.
— Но я полагаю, что дело сейчас не только и не столько в хлебе...
— Я понимаю вас...
— Достаточно ли у вас оружия?— спросил нетерпеливо Чирков.
— На днях мы обратились в Наркомпрод с просьбой, чтобы, ввиду чрезвычайных обстоятельств, нам выделили бронированный автомобиль, десять нулеме-тов...
— И что же ответили?
— Обещали... Надо сказать, что мы в центре имеем поддержку... Благодаря этому, за последнее время мы значительно пополнили свою материальную часть.
— Ну, а каково здесь, в губернии, моральное настроение? Готова ли вятская земля встретить, как подобает, войска армии-освободительницы? Если готова, то каковы ваши планы, предположения, соображения относительно ближайшего будущего?
— Об этом мы думали не раз, господин Чирков,— наполняя рюмки спиртом, ответил Степанов.— Некоторые инструкции из Самары я уже имею. Вчера мы относительно этого совещались в узком кругу. Не поймите превратно, но игру в комиссародержавие, как вам известно, мы уже прекратили. Хомак сыграл свою роль и, скажу по секрету,— бесславно погиб... при побеге...
— Это меня мало интересует,— заметил гость и отодвинул рюмку.— Скажите, какие есть дополнительные реальные силы на местах в пользу нас?
— Безусловно, есть... Успешные операции чехослова-ков под Казанью оказали воздействие и на местное население,— сказал Степанов.— В частности, на здешний уезд. Могу констатировать, что в ряде волостей уже кое-где начались восстания. Стихийное бунтарское чувство, к счастью, еще живет в русском мужике.
— Вы полагаете, что здесь все может произойти без вашего прямого участия?
— Да, почти что так, прямого нашего вмешательства в Малмыже, полагаю, не потребуется. Необходимо наше соучастие, подбадривание мужика,— и, подняв рюмку, добавил: — Учитывая последние сообщения об ижевских событиях, я полагаю, что мы абсолютно днями должны вернуться в Уржум, центр этого южного округа, если так можно назвать.— Не выпуская рюмку, он развернул на столе карту и ткнул в нее пальцем.— Здесь, в полукилометре от нас, пристань, две трети полка мы грузим на баржи. Поднимаемся вверх по Вятке до Русского Турека. А там от Турека до Уржума рукой подать — двадцать три версты.
— Сопротивление не окажут?
— Некому там оказывать... Как только коммунисты в Уржуме разбегутся, здесь, в Малмыже, в соседнем Яранске — само собою все рассыплется. Иначе и быть не должно. Посудите сами. Во-первых, сюда двигаются с неотвратимой настойчивостью войска чехословаков; во-вторых, мы здесь, в тылу красных, поднимаем мятеж... Ну, а с продвижением в глубь губернии силы наши с каждым днем будут расти. Мы пойдем по хлебным местам, нам, безусловно, будет симпатизировать зажиточная часть деревни...
— Каким путем вы намерены двигаться? — перебил Чирков.
— Путь у нас знакомый... Ну, выпьемте же,— и, запрокинув голову, Степанов вылил в рот рюмку, ткнул вилкой в кусочек мяса, лежавшего на тарелке.—Будем двигаться... Двигаться в двух направлениях. Первое, водным путем — на Котельнич, чтоб овладеть железнодорожным мостом. Таким образом, отрежем путь на Москву и Питер. И второе,— он снова налил рюмки,— второе направление — на Вятку по почтовому тракту... Через Нолинск, Суну... К этому моменту мы, конечно, рассчитываем на новый реальный удар освободительных войск справа, со стороны Глазова, и тогда Вятка считай что в наших руках. Одним словом, перерезать железную дорогу в Котельниче и Вятке — это уже, на мой взгляд, большое поражение красных на Восточном фронте.
— Все ясно, господин Степанов,— сказал Чирков.— Так сказать, ваша задача-минимум — овладеть югом губернии и сделать бросок на север, к Вятке. Но меня, скажу прямо, интересует задача-максимум,— сдержанно усмехнувшись, он достал из потайного кармана бумагу, протянул ее Степанову.
Тот взял. На чистом бланке вверху крупным типографским шрифтом было отпечатано: «Уполномоченный областного центра Союза возрожденной России».
Степанов понимающе кивнул головой и, в знак одобрения, пожал тонкую ладонь Чиркова.
— Значит, вы уже едете в Уржум с полномочиями?
— Да, пока что в гости к моему старому другу Березинскому.
— Николай Евгеньевич о вас много лестного говорил.
— Благодарю за комплимент,— сказал Чирков.— Надеюсь, что я скоро встречу вас там же,— и, взяв рюмку, тряхнул головой и выпил.
Уезжая, Чирков сказал: «Не упустите момента, дорогой Анатолий Ананьевич». В этом «не упустите» Степанов вдруг почувствовал легкий упрек, а может, и недоверие Чиркова к себе... «Или это только так показалось? А может быть, Чирков по-своему и прав, еще неизвестно, как все сложится... Хотя чего же сомневаться. Казань не сегодня завтра падет. А там и фронт подступит
вплотную к Вятке. Чего же мне долго ждать? Надо вводить в дело свой полк...»
Степанов достал из накладного кармана кителя записную книжку и, взглянув на последнюю страницу, прикинул, сколько же у него значится теперь винтовок? Он сейчас не расставался со своей книжкой, каждый день заносил в нее что-нибудь. Его интересовало все — и винтовки, и телефонные провода, и кавалерийские седла... «Все со временем пригодится для полка, все»,— подумал он и, сунув книжку обратно в карман, снял китель, повесил на спинку стула. Потом стянул сапоги, разделся и, придвинув к кровати стул, на котором стояла лампа с голубым полинявшим абажуром, залез под одеяло.
«Вацетис так сюда и не заявляется,— подумал он и, потянувшись к кителю, снова достал записную книжку.—Чего же я недополучил?» И он снова начал перечитывать записи:
«13 июля. Запросил 10 мотоциклов, телефонного кабеля 500 верст, бензина 10 цистерн, телефонных аппаратов 15...»
Прочитал и против записи поставил красным карандашом галочку.
«14 июля. Запросил выслать 1 миллион рублей для выплаты продовольственному полку».
И опять — галочка...
«16 июля. Наши обстреляли пароход с губпродкомом...»
«Глупцы...— с неудовольствием подумал Степанов.— Раньше времени раскрывают себя...»
«17 июля. Получено из Вяземского артсклада: принадлежности к 6-дюймовым орудиям и инструмент для ружейной мастерской. Получено также 500 комплектов обмундирования...»
Перелистнув несколько страниц, Степанов приподнялся и сделал новую запись:
«7 августа. Получено по нарядам Москвы одеял 200 штук, простыней 200 штук, наволочек 200 штук...»
«Все, что запрашивал, в основном получено,— удовлетворение подумал он и, не выпуская записную книжку, опустил руку на ватное одеяло.— Полк сейчас обеспечен всем необходимым. Даже есть маленький резерв... Людской состав прибывает. Вместо отколовшихся моря-
ков-гангутовцев вливаются новые силы—местные офицеры. Они знают местность, людей. Это большое преимущество. Только надо выбрать, как говорил Чирков, момент... Только момент... момент...»
Проснулся он от страшного сна, будто приехал сам командующий Восточным фронтом Вацетис и хочет арестовать его. Но, к счастью, это был только сон. Степанов потушил в лампе свет — в комнате и так уже было светло; прислушался к доносившемуся с улицы разговору. Тут же вспомнив, что он еще вчера собирался послать телеграмму в Москву,— вскочил, натянул брюки, сунув моги в растоптанные домашние туфли, открыл дверь в сени и столкнулся с начальником штаба полка Отрсшко.
Отрешко был невысок ростом и худосочен. Каждый раз при виде командира он стеснительно жался, отчего казался еще меньше.
— Вам телеграмма, товарищ командир,— приложив руку к козырьку, прерывисто сказал Отрешко.
— Не от Вацетиса? — беря из его рук телеграмму, нетерпеливо спросил Степанов и разорвал склеенный край.—А-а... от командарма-дпа Блохина...— и, вернувшись обратно в комнату, пробежал глазами начало телеграммы:
«Устье Камы и Казань заняты чехословаками...>^
— Вот как! — восторженно воскликнул Степанов и, тут же упрекнув себя за несдержанность, продолжал читать уже вслух:
— «...Все железнодорожные и водные пути большей своей частью заняты противником, меньшая часть может быть занята каждую минуту. Та продовольственная работа, которую ведут ваши полки, снабженные орудия-ми, пулеметами и другим снаряжением, теряет всякий смысл, ибо заготовленный вами хлеб рискует каждую минуту остаться в руках неприятеля. Части Второй армии напрягают все усилия, чтобы сломить противника, но не хватает людских сил, орудий, снарядов, пулеметов».
Читая, Степанов хмурил разлатые брови, однако в душе он радовался.
— Да, это, пожалуй,, соответствует действительности,— сказал он и продолжал:
— «...В такой чрезвычайно ответственный момент
было бы преступным перед Советской Россией держать в бездействии ваши продовольственные полки, имеющие военное снаряжение, и использовать их для другой цели, которая теряет свое значение. Именем Революции, именем Советской Республики предлагаем вам отдать немедленно все ваши части в распоряжение штаба Второй армии целью отражения обнаглевшего противника...»
Все еще хмурясь, Степанов повертел в руках копию телеграммы, адресованной всем продполкам, и, посмотрев на число и час подачи ее, сказал:
— Ну, вот и началось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Известие о самоубийстве бывшего царского генерала Муравьева потрясло Степанова. Когда-то он встречался с ним, был лично знаком... «Однако что же делать — неизвестность следует по пятам каждого из нас»,— и Степанов, снова уткнувшись в газету, прочитал о восстании эсеров в Муроме. В корреспонденции сообщалось, что восстание не имело успеха, Советы энергично подавили его, как подавили недавний мятеж в Ярославле.
«Интеллигентность нас заела»,— поморщился Степанов и хотел отложить газету, но его внимание привлекла другая статья.
«Одновременно с убийством графа Мирбаха начались выступления боевых левоэсеровских дружин в различных частях столицы»,— прочитал он в радиограмме из Москвы.
«Ну, что же, это для начала совсем неплохо»,— улыбнулся Степанов.
Он продолжил чтение:
«...Вооруженные отряды левых с-р заняли телефонную станцию, телеграф и некоторые другие важные пункты...»
— Даже по Кремлю стреляли?! — воскликнул он,читая дальше. Однако по мере чтения Степанов снова помрачнел.
«Жаль, жаль, что отступили,— поджав губы, подумал он.— Так же, видно, отдали телеграф, как и мы с Хомаком... И в Петрограде эсеры тоже провалились».— И Степанов, все еще не выпуская из рук газету, уставился в потолок, с которого свисала легкая сеточка паутины.
Он вгляделся и увидел, как в середине паучьего кружева завязла муха, она была уже совсем бессильна и лишь изредка двигала своей крохотной лапкой.
«Ужели лапотный неграмотный мужик сильнее вооруженной армии, сильнее наших старых, хорошо обученных военных кадров, наконец, сильнее объединенных сил Антанты? — думал Степанов.— Или мы так оскудели душой и телом, что вместо того, чтобы стрелять в противника, убиваем самих себя? Убиваем беспрецедентно и глупо...»
Степанов вскочил с дивана и швырнул газету.
«Надо торопиться, штабс-капитан, а то и ты увязнешь тут, как вон та муха на потолке»,— застегивая блестящие пуговицы кителя, подумал он и, открыв дверь, позвал к себе Малыша.
Когда тот вошел в комнату, Степанов кивнул головой на графин:
— Налей и выпей!
— А вы, товарищ командир? — Я тоже.
Степанов поднял рюмку с позолоченным ободком и, запрокинув голову, выпил, потом взял с тарелки жареного цыпленка и, оторвав ножку, принялся есть.
После второй рюмки он вытер рот салфеткой и, щурясь, сказал:
— Через день мы снимаемся с тобой, Малыш. Снимаемся по вине Хомака. Он изменил нам,—и, помолчав, тихо и доверительно и в то же время твердо добавил:— Списать его с довольствия!..
— Это как понять вас, товарищ командир?—недоуменно заморгал глазами матрос и поставил на стол рюмку.
— Списать, а как — придумай сам...
— Не могу, товарищ командир...
— Что-о-о?! — вскипел не ожидавший возражения Степанов.
— Я с корабля «Гангут», товарищ командир, и не могу так.
— Значит, ты против?— Процедил сквозь зубы Степанов.— Против воли пролетарской революции? — и, выхватив револьвер, крикнул: — В карцер!
На другой день, пасмурный и ветреный, у приземистого собора с разливистым зеленым куполом, похожим на чашу, перевернутую вверх дном, собралась кучка горожан, которые напряженно вглядывались в конец Воскресенской улицы. Вскоре из-за угла, со стороны солдатских казарм, показался отряд конных, за ним шли в пешем строю солдаты, потом двигались повозки, тарахтя колесами по булыжной мостовой. В рессорном экипаже, запряженном парой сытых лошадей, сидел сам Степанов в шинели, перехваченной ремнем. Угрюмо поглядывая из-под козырька фуражки, он лишь изредка кивал головой своим знакомым.
Когда экипаж поравнялся с собором, до Степанова донесся сипловатый голос:
— Наезжайте, Анатолий Ананьич!..
Степанов повернул голову и увидел среди горожан Риторика, вытягивавшегося на носках и махавшего соломенной шляпой.
— Обязательно,— сухо обронил Степанов и подумал: «Удастся ли только? Но почему же не удастся? Я бросил здесь семена, и они должны взойти...»
Степанов уже с неделю находился в Малмыже. Это был небольшой уездный городок с деревянными домиками, которые теснились вдоль прямых улочек, обсаженных деревьями. На одной из улиц в скромном особняке и поселился Степанов. Жил он внешне тихо-мирно, казалось, со всем смирился, руководителям местного исполкома своими визитами не надоедал, занимался только внутренними делами продовольственного полка, а что там происходило, в этом полку,— никто и понятия не имел. Но полк жил своей напряженной жизнью, многим из солдат казавшейся странной и тревожной.
Когда чехословаки, оседлав железную дорогу, подошли к самой Казани, Степанов вдруг оживился, он почувствовал, что наконец-то пришло время действовать. Не долго думая, он арестовал Хомака, обвинил его в измене революции, снова пересмотрел состав командиров своих отрядов, отстранив от руководства тех, кто не особенно ладил с ним. Да и весь полк за последний месяц значительно изменился. Когда полк снялся из Уржума, к нему примкнули сынки богатеньких местных мещан — преимущественно офицеры старой царской армии. Сейчас же, одновременно с заготовкой хлеба, агенты Степанова вербовали в полк всех, кто был недоволен новой властью. Они не скупились на посулы — щедро обещали награды, деньги, даже лучшие земельные наделы. И это имело успех. К полку присоединилось и несколько скрывавшихся в лесах белых банд, голодных и оборванных и теперь согласившихся воевать за «восстановление поруганной справедливости».
Однажды дождливой ночью кто-то постучался в дверь.
Степанов вскочил с перины, прислушался. Стоявший в охране солдат пропустил незнакомца в сени и о чем-то начал вполголоса разговаривать с ним. Степанов выглянул в сени и увидел при свете фонаря незнакомое костлявое лицо позднего гостя.
— Петр Чирков,— представился тот.
— Член Самарского Комуча?
— Представьте себе, он самый,— сухо усмехнувшись, ответил Чирков и вошел в комнату.—На улице дождь, а ты вот езди, разыскивай то одного друга, то другого,— пошутил он.— Хорошо, что старикашка какой-то указал... А то пришлось бы вас искать до утра, продрог бы окончательно.,.
— Ничего, теперь согреетесь, господин Чирков, отоспитесь,— ответил Степанов.
— Спать некогда, я должен через час отбыть. Пусть только передохнет мой конь. Утром я уже должен быть в другом месте.
Чирков снял фуражку и, пригладив рукой прилипшие ко лбу редкие черные волосы, внимательно посмотрел на Степанова.
— А сейчас нам с вами надо поговорить... Я уже кое-что слышал о вас, и потому, как говорят, на коня — и сразу в галоп.—Окинув взглядом комнату, спросил: — Скажите, как ваши дела?
— Да вот сидим у моря — ждем погоды.
— Будет погода, будет,— успокоил Чирков и, сбросив с себя тужурку, брезгливо поморщился:—До чертиков надоело маскироваться под комиссаров в этом кожухе.
Опустившись на диван, он расстегнул ворот суконной черной гимнастерки и устало откинулся на спинку. Болезненно-худое лицо, тонкие нервные губы, полузакрытые воспаленные глаза — все говорило о том, что Чирков проехал немалый путь без отдыха и сна.
— Куда же спешить, отдохните,— доставая рюмки, снова посоветовал Степанов.
— Ни в коем случае — служба... Через час, не позднее, выезжаю,— и, на минуту-другую закрыв глаза, он вдруг «как-то по-куриному встряхнулся и встал.— Ну-с, господин командир,— словно отдохнув, сказал он уже несколько бодрее,— расскажите, как все же обстоят дела? Я слышал, что вы обращались в центр за разрешением призвать вятских мужиков для пополнения вашего полка, доведя состав его до пяти тысяч?
— Да, обращался, — подтвердил Степанов.— Конечно, я обещал заготовить до осени минимум сорок миллионов пудов хлеба.
— Но я полагаю, что дело сейчас не только и не столько в хлебе...
— Я понимаю вас...
— Достаточно ли у вас оружия?— спросил нетерпеливо Чирков.
— На днях мы обратились в Наркомпрод с просьбой, чтобы, ввиду чрезвычайных обстоятельств, нам выделили бронированный автомобиль, десять нулеме-тов...
— И что же ответили?
— Обещали... Надо сказать, что мы в центре имеем поддержку... Благодаря этому, за последнее время мы значительно пополнили свою материальную часть.
— Ну, а каково здесь, в губернии, моральное настроение? Готова ли вятская земля встретить, как подобает, войска армии-освободительницы? Если готова, то каковы ваши планы, предположения, соображения относительно ближайшего будущего?
— Об этом мы думали не раз, господин Чирков,— наполняя рюмки спиртом, ответил Степанов.— Некоторые инструкции из Самары я уже имею. Вчера мы относительно этого совещались в узком кругу. Не поймите превратно, но игру в комиссародержавие, как вам известно, мы уже прекратили. Хомак сыграл свою роль и, скажу по секрету,— бесславно погиб... при побеге...
— Это меня мало интересует,— заметил гость и отодвинул рюмку.— Скажите, какие есть дополнительные реальные силы на местах в пользу нас?
— Безусловно, есть... Успешные операции чехослова-ков под Казанью оказали воздействие и на местное население,— сказал Степанов.— В частности, на здешний уезд. Могу констатировать, что в ряде волостей уже кое-где начались восстания. Стихийное бунтарское чувство, к счастью, еще живет в русском мужике.
— Вы полагаете, что здесь все может произойти без вашего прямого участия?
— Да, почти что так, прямого нашего вмешательства в Малмыже, полагаю, не потребуется. Необходимо наше соучастие, подбадривание мужика,— и, подняв рюмку, добавил: — Учитывая последние сообщения об ижевских событиях, я полагаю, что мы абсолютно днями должны вернуться в Уржум, центр этого южного округа, если так можно назвать.— Не выпуская рюмку, он развернул на столе карту и ткнул в нее пальцем.— Здесь, в полукилометре от нас, пристань, две трети полка мы грузим на баржи. Поднимаемся вверх по Вятке до Русского Турека. А там от Турека до Уржума рукой подать — двадцать три версты.
— Сопротивление не окажут?
— Некому там оказывать... Как только коммунисты в Уржуме разбегутся, здесь, в Малмыже, в соседнем Яранске — само собою все рассыплется. Иначе и быть не должно. Посудите сами. Во-первых, сюда двигаются с неотвратимой настойчивостью войска чехословаков; во-вторых, мы здесь, в тылу красных, поднимаем мятеж... Ну, а с продвижением в глубь губернии силы наши с каждым днем будут расти. Мы пойдем по хлебным местам, нам, безусловно, будет симпатизировать зажиточная часть деревни...
— Каким путем вы намерены двигаться? — перебил Чирков.
— Путь у нас знакомый... Ну, выпьемте же,— и, запрокинув голову, Степанов вылил в рот рюмку, ткнул вилкой в кусочек мяса, лежавшего на тарелке.—Будем двигаться... Двигаться в двух направлениях. Первое, водным путем — на Котельнич, чтоб овладеть железнодорожным мостом. Таким образом, отрежем путь на Москву и Питер. И второе,— он снова налил рюмки,— второе направление — на Вятку по почтовому тракту... Через Нолинск, Суну... К этому моменту мы, конечно, рассчитываем на новый реальный удар освободительных войск справа, со стороны Глазова, и тогда Вятка считай что в наших руках. Одним словом, перерезать железную дорогу в Котельниче и Вятке — это уже, на мой взгляд, большое поражение красных на Восточном фронте.
— Все ясно, господин Степанов,— сказал Чирков.— Так сказать, ваша задача-минимум — овладеть югом губернии и сделать бросок на север, к Вятке. Но меня, скажу прямо, интересует задача-максимум,— сдержанно усмехнувшись, он достал из потайного кармана бумагу, протянул ее Степанову.
Тот взял. На чистом бланке вверху крупным типографским шрифтом было отпечатано: «Уполномоченный областного центра Союза возрожденной России».
Степанов понимающе кивнул головой и, в знак одобрения, пожал тонкую ладонь Чиркова.
— Значит, вы уже едете в Уржум с полномочиями?
— Да, пока что в гости к моему старому другу Березинскому.
— Николай Евгеньевич о вас много лестного говорил.
— Благодарю за комплимент,— сказал Чирков.— Надеюсь, что я скоро встречу вас там же,— и, взяв рюмку, тряхнул головой и выпил.
Уезжая, Чирков сказал: «Не упустите момента, дорогой Анатолий Ананьевич». В этом «не упустите» Степанов вдруг почувствовал легкий упрек, а может, и недоверие Чиркова к себе... «Или это только так показалось? А может быть, Чирков по-своему и прав, еще неизвестно, как все сложится... Хотя чего же сомневаться. Казань не сегодня завтра падет. А там и фронт подступит
вплотную к Вятке. Чего же мне долго ждать? Надо вводить в дело свой полк...»
Степанов достал из накладного кармана кителя записную книжку и, взглянув на последнюю страницу, прикинул, сколько же у него значится теперь винтовок? Он сейчас не расставался со своей книжкой, каждый день заносил в нее что-нибудь. Его интересовало все — и винтовки, и телефонные провода, и кавалерийские седла... «Все со временем пригодится для полка, все»,— подумал он и, сунув книжку обратно в карман, снял китель, повесил на спинку стула. Потом стянул сапоги, разделся и, придвинув к кровати стул, на котором стояла лампа с голубым полинявшим абажуром, залез под одеяло.
«Вацетис так сюда и не заявляется,— подумал он и, потянувшись к кителю, снова достал записную книжку.—Чего же я недополучил?» И он снова начал перечитывать записи:
«13 июля. Запросил 10 мотоциклов, телефонного кабеля 500 верст, бензина 10 цистерн, телефонных аппаратов 15...»
Прочитал и против записи поставил красным карандашом галочку.
«14 июля. Запросил выслать 1 миллион рублей для выплаты продовольственному полку».
И опять — галочка...
«16 июля. Наши обстреляли пароход с губпродкомом...»
«Глупцы...— с неудовольствием подумал Степанов.— Раньше времени раскрывают себя...»
«17 июля. Получено из Вяземского артсклада: принадлежности к 6-дюймовым орудиям и инструмент для ружейной мастерской. Получено также 500 комплектов обмундирования...»
Перелистнув несколько страниц, Степанов приподнялся и сделал новую запись:
«7 августа. Получено по нарядам Москвы одеял 200 штук, простыней 200 штук, наволочек 200 штук...»
«Все, что запрашивал, в основном получено,— удовлетворение подумал он и, не выпуская записную книжку, опустил руку на ватное одеяло.— Полк сейчас обеспечен всем необходимым. Даже есть маленький резерв... Людской состав прибывает. Вместо отколовшихся моря-
ков-гангутовцев вливаются новые силы—местные офицеры. Они знают местность, людей. Это большое преимущество. Только надо выбрать, как говорил Чирков, момент... Только момент... момент...»
Проснулся он от страшного сна, будто приехал сам командующий Восточным фронтом Вацетис и хочет арестовать его. Но, к счастью, это был только сон. Степанов потушил в лампе свет — в комнате и так уже было светло; прислушался к доносившемуся с улицы разговору. Тут же вспомнив, что он еще вчера собирался послать телеграмму в Москву,— вскочил, натянул брюки, сунув моги в растоптанные домашние туфли, открыл дверь в сени и столкнулся с начальником штаба полка Отрсшко.
Отрешко был невысок ростом и худосочен. Каждый раз при виде командира он стеснительно жался, отчего казался еще меньше.
— Вам телеграмма, товарищ командир,— приложив руку к козырьку, прерывисто сказал Отрешко.
— Не от Вацетиса? — беря из его рук телеграмму, нетерпеливо спросил Степанов и разорвал склеенный край.—А-а... от командарма-дпа Блохина...— и, вернувшись обратно в комнату, пробежал глазами начало телеграммы:
«Устье Камы и Казань заняты чехословаками...>^
— Вот как! — восторженно воскликнул Степанов и, тут же упрекнув себя за несдержанность, продолжал читать уже вслух:
— «...Все железнодорожные и водные пути большей своей частью заняты противником, меньшая часть может быть занята каждую минуту. Та продовольственная работа, которую ведут ваши полки, снабженные орудия-ми, пулеметами и другим снаряжением, теряет всякий смысл, ибо заготовленный вами хлеб рискует каждую минуту остаться в руках неприятеля. Части Второй армии напрягают все усилия, чтобы сломить противника, но не хватает людских сил, орудий, снарядов, пулеметов».
Читая, Степанов хмурил разлатые брови, однако в душе он радовался.
— Да, это, пожалуй,, соответствует действительности,— сказал он и продолжал:
— «...В такой чрезвычайно ответственный момент
было бы преступным перед Советской Россией держать в бездействии ваши продовольственные полки, имеющие военное снаряжение, и использовать их для другой цели, которая теряет свое значение. Именем Революции, именем Советской Республики предлагаем вам отдать немедленно все ваши части в распоряжение штаба Второй армии целью отражения обнаглевшего противника...»
Все еще хмурясь, Степанов повертел в руках копию телеграммы, адресованной всем продполкам, и, посмотрев на число и час подачи ее, сказал:
— Ну, вот и началось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40