— В случае чего, записку возьми...
Фанька не на шутку задумался, впервые понял, что рядом вырос другой человек, с которым придется считаться.
Молчком подступила ночь. Когда все улеглись спать, Федярка оделся, взял в хлебнице полкаравая хлеба и тайком выбрался на улицу. Постоял немного на крыльце— и к дяде Егору. Но дяди дома не было. Вспомнил, он вчера еще уехал в город. «А может, я его там разыщу? Дядя вон какой, его все знают... Да и чего же страшиться, живет же там Лаврушка — остановлюсь у него...»
Повесив через плечо сумку, в которой он носил книги в школу, Федярка вышел на тракт. Он шел по посвежевшей дороге и все еще думал о доме, о маманьке, об отчиме.
Почти год Федярка проработал в кузнице вместе с отчимом, с утра и до позднего вечера махал он тяжелым молотом. И вроде поднавык в деле — сам мог кое-что уже ковать. Но кузница была кузница, сюда приходили отовсюду люди, приносили с собой разные новости, случалось, и спорили... И отчим тоже спорил... Прислушиваясь к людям, Федярка частенько не соглашался с отчимом, но в разговоры старших не
встревал. Отчим все больше жаловался на жизнь, говорил, что в деревне слишком власти прижали мужика, что, пожалуй, надо убираться куда-нибудь в лес, выходить на «отруб». Чем больше ФедЯ|рка слушал эти жалобы, тем больше росло в нем желание возразить отчиму, но доказать, что отчим неправ, Федярка еще был не в силах. Тем не менее это внутреннее несогласие с каждым днем росло, Федярке уже не нравились не только его разговоры, но и он сам, медлительные движения его рук —
точно он ими все что-то нащупывал, его угрюмова-тая походка, его полузатаенная на лице ухмылка. Эту ухмылку он увидел и в тот день, когда отчим сказал ему: «В моей семье живешь», — тут вдруг все оборвалось...
Фанька, Фанька!Не таким казался ты, Фанька, раньше. Когда-то и Федярка к тебе бегал: то Фанька свистульку из сосновой, в соку мутовки свернет, то игрушку какую-нибудь особенную изладит. Кузница Фанькина для него тогда была кладовой чудес. Чего только в пей не увидишь: тут и старые, точно высеребренные, подковы, и замки со звончатым запором, и оловянные тарелки — из них режь да катай на железной плошке картечип-ки, и труба от старого депрейсовского граммофона... Федярка и теперь еще помнит, как Фанька возился с этим граммофоном — и вдруг тот граммофон, с вытянутой по-гусиному шеей, запел человеческим голосом.
Федярка смотрел на Фаньку, как на кудесника, который все знает, все умеет. Стоит он, бывало, в кузнице, напевает что-то себе под нос и мастерит, мастерит... Спросишь его, а он в ответ лишь скажет: «Угадай». Одного не угадали ржанополойцы, каким же станет Фанька потом...
И не трусливый он, никто не мог поймать Прошку Морало, а Фанька не дрогнул, пошел к нему в самое логово.
Другим стал отчим, непонятным. Жалко Федярке только мать, да маленькую сестренку Гальку жалко. Еще бы — с утра до вечера мать в работе. Заберет с собой Гальку на полосу, положит ее под суслон и, не рас-клоняясь, жнет. Выжать же такое поле надо! Отчим тут маманьке не подмога. У него на уме лишь кузница, да веялки, да сундук с замком звончатым. Да тот дом, который строить начал...
«Теперь нэп мне все разрешил!» — не раз наставлял своих Фанька.
Эх, Фанька, Фанька...
«Однако найду ли я в городе дядю Егора? Где буду жить? Чем буду кормиться?.. Да ведь у меня есть руки. Они были нужны отчиму... Но с ним теперь все кончено...»
На другой день вечером Федярка перебрался за реку, поднялся по пыльному, поросшему жесткой серой травой откосу и удивился: город-то какой большой! Домищи здесь куда лучше, чем в Уржуме. Только в котором доме тут заседает дядя Егор? Наверное, в самом, самом большом. И красный флаг должен быть на том доме, как у нас в Коврижках...
Федярка, доев хлеб, шел с пустой сумкой по городу и смотрел на дома, на крыши, но флагов красных не было. А церквей-то сколько понастроено... На одной стороне улицы церковь, на другой — вторая. Вот уж, наверное, по праздникам здорово звонят в колокола!
Рванул ветер, закрутил по булыжной мостовой пыльной поземкой, сметая к оврагу мусор. Мимо пробежали шумливой кучкой ребятишки с длинными шестами в руках. На концах шестов трепыхались пестрые тряпки. Над тряпками кружились голуби. И голуби-то тут пестрые, а вон совсем даже белый кувыркается в небе... А может, это вовсе и не голуби, а сороки? Только хвосты у них не такие, и летают не так, и не трещат... Подкрасили, что ль, их? А то и впрямь, может, подкрасили, чего же удивляться — город.
Федярка проводил глазами пестрых птиц, кувыркавшихся над шестами с тряпками, спросил степенного мужчину в шляпе:
— Дядь, а дядь, а где тут дядя мой заседает, Егор?..
Егор Ветлугин...
— Не знаю таковых,— холодно ответил тот и прошел мимо.
«Да ведь это буржуй,— провожая его взглядом, подумал Федярка.— Смотри-ка, обутки-то из красной кожи... И пальто до пят... И шляпа... Как же я не догадался раньше? Чего же спрашивать буржуя...»
И Федярка стал всматриваться в прохожих.
— Не скажешь, товарищ, где тут заседают? — спросил он мужика с кошелкой за плечами.
— Сам, паренек, ищу судебное заседание. Жаловаться хочу на разор...
— А ты, тетенька, не знаешь?
— Я не тетенька для тебя, а мадам...
«Мадам,— подумал Федярка.— Это, по-нашему, должно, мамаиька. Мадам — маманька, ишь ты как тут придумали, и говорят вроде как в нос, по-городскому. Что-то делает теперь маманька? Кормит, наверно, Гальку да меня вспоминает. Может, ищет уж?.. Ничего, устроюсь, напишу письмо... Через неделю-две — дойдет... Хотя дядя Егор тут... Найти его надо, пусть увезет письмо-то... Как-никак быстрее...»
— А где тут заседают, товарищ красноармеец? — спросил Федярка человека с наганом на боку.
— Ты что, беспризорный, разыскиваешь кого?
— Не-е... Я в город сам пришел... Егор Евлантьепич тут... дядя мои... Он тоже главный у нас в Коврижках... Вот где-то заседают здесь...
— Коммунист?
— А как же... Дядя, да еще не коммунист... Он красный командир...
— Это в губисполком, наверное, надо.
— Вот-вот... Дорога-то тут как?
— Так дорога тут, что, прямиком — и налево, — и, взглянув на проезжавшего мимо в пролетке бородача, сказал:—А ну-ка остановись, товарищ кучер... Вот что, папаша, губисполком ты знаешь?
— Как не знать, товарищ начальник.
— Так вот, посадишь в свой фаэтон сего товарища и представишь его туда... Я с ним посылаю свое препровождение,— и, вырвав из записной книжки листок, что-то черкнул карандашом и сунул бумажку Федярке.— На вот, там помогут разыскать...
Федярка забрался в фаэтон — по-полойски тарантас на пружинах,— впереди на козлах сидел товарищ кучер, а за ним, на мягком сиденье, он, Федярка, собственной персоной. Хорошо-то как... Сидишь, и тебя мягко покачивает, и все видно — дома и дома, один другого больше и красивее. И все каменные да белые, так и светятся.,.. И ограды каменные, и ворота — на столбах какие-то звери с лохматыми гривами сидят.
— Медведь, что ли?
— Где?
— На воротах-то.
— Львы,— ответил кучер.— От медведей какая же польза...
— А от львов?
— Ну-с, порядок такой... Сила, значит... Этот вот дом купца Долгушина..
— Большо-о-й.
— Как же, деньги хранил в заграничном банке.
— У нас-то дома, что ль, украдут?
— У нас не украдут, у нас дешевле процент...— кучер подстегнул лошадь.
Федярку на повороте подбросило, он ухватился за край фаэтона, вспомнил маманьку: «Посмотрела бы, как я разъезжаю...»
В отделе по борьбе с беспризорностью у него спросили документы. Федярка потряс пустой сумкой, сказал:
— Зачем мне документы, когда тут дядя Егор есть...
Толстая тетя взяла какую-то трубку, приложила к уху и начала говорить. Смотрит в пустую стену и говорит о нем, о Федярке. — Сбежал из дому...
— Я вовсе и не сбежал, я ушел,— уточнил Федярка.
— Да, да.... Говорит, что здесь дядя Егор есть... Егор Ветлугин. Был в исполкоме? Тогда, верно, не врет, найти его надо, а малец пока у нас побудет...
Егор Ветлугин немало был удивлен, когда вошел в отдел по борьбе с детской беспризорностью и увидел сидевшего в углу племянника.
— Ты откуда взялся? — спросил он.
— В фаэтоне приехал,— оживился Федярка.— Вначале, правда, пешком шел, а потом привезли вот сюда, потому как ушел я...
— А зачем ты ушел из дома?
— Так неохота там жить... Избу разломали, за горницу хотели было взяться... Я не дал ломать и ушел... Думаю, лучше так-то...
Егор покачал головой, задумался.
— Ну, а дальше кдк? — помолчав, спросил он.
— Ну, как... Живут же люди тут... Дома-то вон какие... И опять будут строить... А может, и строят тут где... Буду кирпичи подносить, доски таскать...
— А может, вернемся?
— Не-е, домой, дядя, не поеду... Здесь город-то вон какой большой... И людей много... И Лаврушка тут... Найду — жить будем вместе...
Фанька отломал от ветлугинского дома Глафину избу и увез ее из-под крыши.. Чтобы крыша не упала, подвел под нее подпорки и в пустом, пахнувшем холодком углу теперь стали укрываться от зноя овцы. Перевез на новое место и свою долю от отца — избу с мезонином, а горенку пришлось купить за хлеб в соседней деревне. Правда, жалел Фанька Евлахину горницу, и не степы жалел — они пойдут, а окна да лиственничный звонкий потолок. Такого потолка не на одно поколение хватило бы.
С возрастающей тревогой смотрела Глафа на осунувшегося, почерневшего от заботы мужа, боялась — не подломился бы, совсем очертенел со стройкой, сам не спит и другим не дает.
А он лишь одно в ответ:
— Торопиться надо, Глафа, не успей сегодня, завтра поздно будет. Завтра, может, не дадут строиться. Вон Илька Кропот второй дом уже на оклада положил.
— Куда ему второй-то?
— Для сыновей. А у нас ведь тоже... Галька..,. «Галька-то мала еще,— и Глафа невольно вспомнила
Федярку, с тоской подумала: — Как-то он в городу живет? Пишет, что на слесаря учится. Без хлебушка, может, сидит. От родного отца не ушел бы... — и, бросив взгляд на мужа, подосадовала: — Зачем же я так-то далась тебе, короб?»
К богородицыну дню — осеннему престольному празднику— Фанька подвел дом под крышу, собрал на «помочь» мужиков и сбил в избах печи, а в горнице сложил голландку из рыжего кирпича. В избах было хорошо, а горница выделялась — лучше не надо, всеми окнами уставилась она на теплую сторону. Из окон видать, как бежит Ветлужка, а за Ветлужкой тянутся к сосновому бору поля.
Плохой был ныне урожай, выгорел от жары весь. Но тут вот, на ободворице, устоял. Забрать бы поблизости всю эту землю, в один бы кусок ее соединить. Чтобы свои за окнами хлеба росли. Чтобы из окошек скотину свою видать было. Чтобы завтракать и обедать Глафа ходила домой. Чтоб вес свое было, и все — рядышком...
...Новая весна принесла Фаньке новые заботы. Дом обшил он тесом, покрасил голубой краской, крышу железную тоже покрасил в красный цвет: на-ко, выкуси, Илька, дом-то не хуже твоего взлетел над округой. У тебя сын растет, а у меня — дочь, теперь и родниться не стыдно. Сольем два хозяйства в одно — эвон что может получиться! Да еще б на отруб, на отрубок бы попасть.... Однако как попасть? В Коврижках уже заговорили о коммуне. По правде сказать, это не обрадовало Фаньку. Другое дело — отруб. Хутор бы еще лучше. Выехал бы куда-нибудь за Угор, и поле тут, и покос, опять же и лесок тут рядышком, и голубика будет своя, и каждая сыроежка...
В петров день Фанька не пошел в кузницу. Позавтракав, оделся, поверх сатиновой рубахи натянул жилетку и отправился в Коврижки. Сегодня там по-праздничному весело. На все лады гудели колокола, пели они, языкастые, звонко и заливисто, неотступно зазывали к себе. Около церковной ограды, как всегда, разместились нищие. Какая-то нищенка-плакальщица, воздевая руки к небу, грозила пальцем, слезно взывала:
— Помолитесь, христьяне! Прогневился на нас бог всеправедный. Засушил он землю-матушку. Вон на Волге-реке места для могил не хватаит. Всемирное голодание к нам надвигается.— И, уставившись блеклыми глазами на проходившего мимо Фаньку, пропела:—Вспомните бога, подайте денежку!..
Фанька, втянув голову в плечи, отмахнулся: «Бог подаст!»— и повернул к потребилке. У кредитного товарищества он повстречал Ильку Кропота. Борода у Ильки, как лопата, нежится на широком, красной дубки лице, горит на солнцепеке, узенькие глазки хитровато поблескивают из-под лакового козырька.
— Смотри-ка,—обвел он ручищей площадь.— Не хуже прежнего стало,— и, подхватив Фаньку под локоть, повел по торговым рядам.
И верно: откуда понаехали тут люди с товаром, где все взялось,— калачи и пряники, рожки сладкие для малых ребят и петушки сусальные на палочках, рыба красная и селедки в крепком рассоле...
— На три селедки — ложка рассолу в придачу! — кричит звонкоголосо баба, ловко орудуя деревянной ложкой.
Рядом с бочкой селедок сзывает к себе людей китаец, словно забавляясь, играет он цветными бумажными шариками. За китайцем в ряд, на корточках, сидит старик с черной повязкой на глазу и неумолчно и монотонно прославляет товар:
— Ни едина вошка не затеряется, ни гнидка не удержится, ни прочая божья козявка...
Тычет пальцем Кропот в сторону старика, смеется:
— Смотри-ка, кто на чем гонь раздувает... Мы с тобой, Фанаил, другие люди. Мы и кредитное вон товарищество обернем на свою сторону. Пойдем да теперь и отхватим по косилке, а? За день подвалим свои лу-говья, на другой день у соседа..,
— Некогда возиться с косилкой...
— Парень пусть привыкает.
— Парня-то в ученье в город отпровадил.
— Это ты зря... Не писари нужны теперь, а деловые люди.
— Верно, у кого ремесло в руках, у того и рубль в кармане.
Контора кредитного товарищества помещалась в поповском доме. Отца Вениамина в прошлом году расстреляли в бору по решению ревтрибунала: днем святой отец в церкви служил, призывал людей к миролюбию, а ночью в церковном подвале оружие собирал. Сам же трибуналу и сознался: на всякий случай, дескать, приберегал это оружие.
Теперь в одной половине поповского дома — читальня с библиотекой, в другой, что окнами к складу, кредитное товарищество, а «праздничное зало» осталось залом для собраний. Напротив дома, в большом складе, стоят машины для продажи.
Войдя в контору кредитного товарищества Кропот снял картуз, сделал общий поклон и шагнул к столу, за которым сидел широколицый человек с аккуратно подстриженной, холеной квадратной бородкой. Протянув ему руку,он кивнул в сторону Фаньки:
— А это, Серафим Иванович, кузнец... Наш мастеровой человек...
— Очень приятно,— здороваясь, сказал тот.— Очень приятно... Чем могу быть полезен?
— Так вот косилку советую ему купить.
— Крестьянину без машины теперь невозможно жить,—ответил Серафим Иванович и, встав, пригласил их на склад.
Полдня Фанька простоял около новенькой косилки, поблескивавшей свежей зеленой краской. Потом незаметно ушел домой, а часа через два вернулся на лошади. Купив косилку, запряг в нее своего мерина, одной рукой взял за узду, другой рукой зажал черемуховый кнут для острастки. От стрекота машины взвилась на дыбы лошадь, подбросила на аршин от земли Фаньку — велик ли он; однако узды Фанька не выпустил.
Стукнувшись о землю, он вскочил, размахнулся кнутовищем, ударил по морде лошадь, рассек ей губу. Тут же и пожалел — своя ведь лошадь-то, черт
возьми.
— Купил машину, теперь можешь катиться и на отруб,— подзадоривал Кропот.
— Да ну, ужели можно?..
— Говорю, можно..., Спроси вон Серафима Ивановича, он, Мургин, головастый... Недавно приехал с торгово-коммерческих курсов. Теперь жизнь-то, сам видишь, каким крылом повернулась к нам... Сходи вот, узнай...
«И впрямь, надо сходить»,— подумал Фанька и, оставив лошадь, снова забежал в контору.
— Я к вам, товарищ, еще... С вопросиком, насчет пути-дороги...
— Рад помочь, в чем дело?
— Так вот... Я кую... Лошадей подковываю и все прочее,— начал издалека Фанька.
Мургин, уставившись глазами на нескладного мужика, внимательно кивал головой: выходить на отруба дело, мол, теперь вполне законное.
— Так с чего начать-то?—спросил Фанька.
— Ну что же, если есть желание, я могу написать вам заявление,— ответил Мургин.— Однако в волиспол-коме говорят, что сейчас для крестьян есть другой путь, вроде бы более прогрессивный,— и не без иронии усмехнулся.
— Не-е... Не подходит коммуния,— поняв его усмешку, согласился Фанька.— У нас ведь разные силы, товарищ заведующий.
— Я тоже такого мнения. Но вы по силам и собирайтесь. Так сказать, с кем желаете... Договоритесь с влия-
тельными мужичками и начинайте. Кирпич вам нужен— огнеупорное товарищество можно...
— Я, сказываю, кузнец, веялки делаю по договору.
— Один или с кем в паю?
— С отцом со своим.
— Пригласите еще кой-кого, вот и хватит для начала... Почему я так советую? На отруба труднее выбраться, а по коммунальному пути —и кредиты дадут, и машины, и семена... А там — видно будет... Живете-то где?
— Тут, поблизости... В Ржаном Полос. Может, и вам сковать что надо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Фанька не на шутку задумался, впервые понял, что рядом вырос другой человек, с которым придется считаться.
Молчком подступила ночь. Когда все улеглись спать, Федярка оделся, взял в хлебнице полкаравая хлеба и тайком выбрался на улицу. Постоял немного на крыльце— и к дяде Егору. Но дяди дома не было. Вспомнил, он вчера еще уехал в город. «А может, я его там разыщу? Дядя вон какой, его все знают... Да и чего же страшиться, живет же там Лаврушка — остановлюсь у него...»
Повесив через плечо сумку, в которой он носил книги в школу, Федярка вышел на тракт. Он шел по посвежевшей дороге и все еще думал о доме, о маманьке, об отчиме.
Почти год Федярка проработал в кузнице вместе с отчимом, с утра и до позднего вечера махал он тяжелым молотом. И вроде поднавык в деле — сам мог кое-что уже ковать. Но кузница была кузница, сюда приходили отовсюду люди, приносили с собой разные новости, случалось, и спорили... И отчим тоже спорил... Прислушиваясь к людям, Федярка частенько не соглашался с отчимом, но в разговоры старших не
встревал. Отчим все больше жаловался на жизнь, говорил, что в деревне слишком власти прижали мужика, что, пожалуй, надо убираться куда-нибудь в лес, выходить на «отруб». Чем больше ФедЯ|рка слушал эти жалобы, тем больше росло в нем желание возразить отчиму, но доказать, что отчим неправ, Федярка еще был не в силах. Тем не менее это внутреннее несогласие с каждым днем росло, Федярке уже не нравились не только его разговоры, но и он сам, медлительные движения его рук —
точно он ими все что-то нащупывал, его угрюмова-тая походка, его полузатаенная на лице ухмылка. Эту ухмылку он увидел и в тот день, когда отчим сказал ему: «В моей семье живешь», — тут вдруг все оборвалось...
Фанька, Фанька!Не таким казался ты, Фанька, раньше. Когда-то и Федярка к тебе бегал: то Фанька свистульку из сосновой, в соку мутовки свернет, то игрушку какую-нибудь особенную изладит. Кузница Фанькина для него тогда была кладовой чудес. Чего только в пей не увидишь: тут и старые, точно высеребренные, подковы, и замки со звончатым запором, и оловянные тарелки — из них режь да катай на железной плошке картечип-ки, и труба от старого депрейсовского граммофона... Федярка и теперь еще помнит, как Фанька возился с этим граммофоном — и вдруг тот граммофон, с вытянутой по-гусиному шеей, запел человеческим голосом.
Федярка смотрел на Фаньку, как на кудесника, который все знает, все умеет. Стоит он, бывало, в кузнице, напевает что-то себе под нос и мастерит, мастерит... Спросишь его, а он в ответ лишь скажет: «Угадай». Одного не угадали ржанополойцы, каким же станет Фанька потом...
И не трусливый он, никто не мог поймать Прошку Морало, а Фанька не дрогнул, пошел к нему в самое логово.
Другим стал отчим, непонятным. Жалко Федярке только мать, да маленькую сестренку Гальку жалко. Еще бы — с утра до вечера мать в работе. Заберет с собой Гальку на полосу, положит ее под суслон и, не рас-клоняясь, жнет. Выжать же такое поле надо! Отчим тут маманьке не подмога. У него на уме лишь кузница, да веялки, да сундук с замком звончатым. Да тот дом, который строить начал...
«Теперь нэп мне все разрешил!» — не раз наставлял своих Фанька.
Эх, Фанька, Фанька...
«Однако найду ли я в городе дядю Егора? Где буду жить? Чем буду кормиться?.. Да ведь у меня есть руки. Они были нужны отчиму... Но с ним теперь все кончено...»
На другой день вечером Федярка перебрался за реку, поднялся по пыльному, поросшему жесткой серой травой откосу и удивился: город-то какой большой! Домищи здесь куда лучше, чем в Уржуме. Только в котором доме тут заседает дядя Егор? Наверное, в самом, самом большом. И красный флаг должен быть на том доме, как у нас в Коврижках...
Федярка, доев хлеб, шел с пустой сумкой по городу и смотрел на дома, на крыши, но флагов красных не было. А церквей-то сколько понастроено... На одной стороне улицы церковь, на другой — вторая. Вот уж, наверное, по праздникам здорово звонят в колокола!
Рванул ветер, закрутил по булыжной мостовой пыльной поземкой, сметая к оврагу мусор. Мимо пробежали шумливой кучкой ребятишки с длинными шестами в руках. На концах шестов трепыхались пестрые тряпки. Над тряпками кружились голуби. И голуби-то тут пестрые, а вон совсем даже белый кувыркается в небе... А может, это вовсе и не голуби, а сороки? Только хвосты у них не такие, и летают не так, и не трещат... Подкрасили, что ль, их? А то и впрямь, может, подкрасили, чего же удивляться — город.
Федярка проводил глазами пестрых птиц, кувыркавшихся над шестами с тряпками, спросил степенного мужчину в шляпе:
— Дядь, а дядь, а где тут дядя мой заседает, Егор?..
Егор Ветлугин...
— Не знаю таковых,— холодно ответил тот и прошел мимо.
«Да ведь это буржуй,— провожая его взглядом, подумал Федярка.— Смотри-ка, обутки-то из красной кожи... И пальто до пят... И шляпа... Как же я не догадался раньше? Чего же спрашивать буржуя...»
И Федярка стал всматриваться в прохожих.
— Не скажешь, товарищ, где тут заседают? — спросил он мужика с кошелкой за плечами.
— Сам, паренек, ищу судебное заседание. Жаловаться хочу на разор...
— А ты, тетенька, не знаешь?
— Я не тетенька для тебя, а мадам...
«Мадам,— подумал Федярка.— Это, по-нашему, должно, мамаиька. Мадам — маманька, ишь ты как тут придумали, и говорят вроде как в нос, по-городскому. Что-то делает теперь маманька? Кормит, наверно, Гальку да меня вспоминает. Может, ищет уж?.. Ничего, устроюсь, напишу письмо... Через неделю-две — дойдет... Хотя дядя Егор тут... Найти его надо, пусть увезет письмо-то... Как-никак быстрее...»
— А где тут заседают, товарищ красноармеец? — спросил Федярка человека с наганом на боку.
— Ты что, беспризорный, разыскиваешь кого?
— Не-е... Я в город сам пришел... Егор Евлантьепич тут... дядя мои... Он тоже главный у нас в Коврижках... Вот где-то заседают здесь...
— Коммунист?
— А как же... Дядя, да еще не коммунист... Он красный командир...
— Это в губисполком, наверное, надо.
— Вот-вот... Дорога-то тут как?
— Так дорога тут, что, прямиком — и налево, — и, взглянув на проезжавшего мимо в пролетке бородача, сказал:—А ну-ка остановись, товарищ кучер... Вот что, папаша, губисполком ты знаешь?
— Как не знать, товарищ начальник.
— Так вот, посадишь в свой фаэтон сего товарища и представишь его туда... Я с ним посылаю свое препровождение,— и, вырвав из записной книжки листок, что-то черкнул карандашом и сунул бумажку Федярке.— На вот, там помогут разыскать...
Федярка забрался в фаэтон — по-полойски тарантас на пружинах,— впереди на козлах сидел товарищ кучер, а за ним, на мягком сиденье, он, Федярка, собственной персоной. Хорошо-то как... Сидишь, и тебя мягко покачивает, и все видно — дома и дома, один другого больше и красивее. И все каменные да белые, так и светятся.,.. И ограды каменные, и ворота — на столбах какие-то звери с лохматыми гривами сидят.
— Медведь, что ли?
— Где?
— На воротах-то.
— Львы,— ответил кучер.— От медведей какая же польза...
— А от львов?
— Ну-с, порядок такой... Сила, значит... Этот вот дом купца Долгушина..
— Большо-о-й.
— Как же, деньги хранил в заграничном банке.
— У нас-то дома, что ль, украдут?
— У нас не украдут, у нас дешевле процент...— кучер подстегнул лошадь.
Федярку на повороте подбросило, он ухватился за край фаэтона, вспомнил маманьку: «Посмотрела бы, как я разъезжаю...»
В отделе по борьбе с беспризорностью у него спросили документы. Федярка потряс пустой сумкой, сказал:
— Зачем мне документы, когда тут дядя Егор есть...
Толстая тетя взяла какую-то трубку, приложила к уху и начала говорить. Смотрит в пустую стену и говорит о нем, о Федярке. — Сбежал из дому...
— Я вовсе и не сбежал, я ушел,— уточнил Федярка.
— Да, да.... Говорит, что здесь дядя Егор есть... Егор Ветлугин. Был в исполкоме? Тогда, верно, не врет, найти его надо, а малец пока у нас побудет...
Егор Ветлугин немало был удивлен, когда вошел в отдел по борьбе с детской беспризорностью и увидел сидевшего в углу племянника.
— Ты откуда взялся? — спросил он.
— В фаэтоне приехал,— оживился Федярка.— Вначале, правда, пешком шел, а потом привезли вот сюда, потому как ушел я...
— А зачем ты ушел из дома?
— Так неохота там жить... Избу разломали, за горницу хотели было взяться... Я не дал ломать и ушел... Думаю, лучше так-то...
Егор покачал головой, задумался.
— Ну, а дальше кдк? — помолчав, спросил он.
— Ну, как... Живут же люди тут... Дома-то вон какие... И опять будут строить... А может, и строят тут где... Буду кирпичи подносить, доски таскать...
— А может, вернемся?
— Не-е, домой, дядя, не поеду... Здесь город-то вон какой большой... И людей много... И Лаврушка тут... Найду — жить будем вместе...
Фанька отломал от ветлугинского дома Глафину избу и увез ее из-под крыши.. Чтобы крыша не упала, подвел под нее подпорки и в пустом, пахнувшем холодком углу теперь стали укрываться от зноя овцы. Перевез на новое место и свою долю от отца — избу с мезонином, а горенку пришлось купить за хлеб в соседней деревне. Правда, жалел Фанька Евлахину горницу, и не степы жалел — они пойдут, а окна да лиственничный звонкий потолок. Такого потолка не на одно поколение хватило бы.
С возрастающей тревогой смотрела Глафа на осунувшегося, почерневшего от заботы мужа, боялась — не подломился бы, совсем очертенел со стройкой, сам не спит и другим не дает.
А он лишь одно в ответ:
— Торопиться надо, Глафа, не успей сегодня, завтра поздно будет. Завтра, может, не дадут строиться. Вон Илька Кропот второй дом уже на оклада положил.
— Куда ему второй-то?
— Для сыновей. А у нас ведь тоже... Галька..,. «Галька-то мала еще,— и Глафа невольно вспомнила
Федярку, с тоской подумала: — Как-то он в городу живет? Пишет, что на слесаря учится. Без хлебушка, может, сидит. От родного отца не ушел бы... — и, бросив взгляд на мужа, подосадовала: — Зачем же я так-то далась тебе, короб?»
К богородицыну дню — осеннему престольному празднику— Фанька подвел дом под крышу, собрал на «помочь» мужиков и сбил в избах печи, а в горнице сложил голландку из рыжего кирпича. В избах было хорошо, а горница выделялась — лучше не надо, всеми окнами уставилась она на теплую сторону. Из окон видать, как бежит Ветлужка, а за Ветлужкой тянутся к сосновому бору поля.
Плохой был ныне урожай, выгорел от жары весь. Но тут вот, на ободворице, устоял. Забрать бы поблизости всю эту землю, в один бы кусок ее соединить. Чтобы свои за окнами хлеба росли. Чтобы из окошек скотину свою видать было. Чтобы завтракать и обедать Глафа ходила домой. Чтоб вес свое было, и все — рядышком...
...Новая весна принесла Фаньке новые заботы. Дом обшил он тесом, покрасил голубой краской, крышу железную тоже покрасил в красный цвет: на-ко, выкуси, Илька, дом-то не хуже твоего взлетел над округой. У тебя сын растет, а у меня — дочь, теперь и родниться не стыдно. Сольем два хозяйства в одно — эвон что может получиться! Да еще б на отруб, на отрубок бы попасть.... Однако как попасть? В Коврижках уже заговорили о коммуне. По правде сказать, это не обрадовало Фаньку. Другое дело — отруб. Хутор бы еще лучше. Выехал бы куда-нибудь за Угор, и поле тут, и покос, опять же и лесок тут рядышком, и голубика будет своя, и каждая сыроежка...
В петров день Фанька не пошел в кузницу. Позавтракав, оделся, поверх сатиновой рубахи натянул жилетку и отправился в Коврижки. Сегодня там по-праздничному весело. На все лады гудели колокола, пели они, языкастые, звонко и заливисто, неотступно зазывали к себе. Около церковной ограды, как всегда, разместились нищие. Какая-то нищенка-плакальщица, воздевая руки к небу, грозила пальцем, слезно взывала:
— Помолитесь, христьяне! Прогневился на нас бог всеправедный. Засушил он землю-матушку. Вон на Волге-реке места для могил не хватаит. Всемирное голодание к нам надвигается.— И, уставившись блеклыми глазами на проходившего мимо Фаньку, пропела:—Вспомните бога, подайте денежку!..
Фанька, втянув голову в плечи, отмахнулся: «Бог подаст!»— и повернул к потребилке. У кредитного товарищества он повстречал Ильку Кропота. Борода у Ильки, как лопата, нежится на широком, красной дубки лице, горит на солнцепеке, узенькие глазки хитровато поблескивают из-под лакового козырька.
— Смотри-ка,—обвел он ручищей площадь.— Не хуже прежнего стало,— и, подхватив Фаньку под локоть, повел по торговым рядам.
И верно: откуда понаехали тут люди с товаром, где все взялось,— калачи и пряники, рожки сладкие для малых ребят и петушки сусальные на палочках, рыба красная и селедки в крепком рассоле...
— На три селедки — ложка рассолу в придачу! — кричит звонкоголосо баба, ловко орудуя деревянной ложкой.
Рядом с бочкой селедок сзывает к себе людей китаец, словно забавляясь, играет он цветными бумажными шариками. За китайцем в ряд, на корточках, сидит старик с черной повязкой на глазу и неумолчно и монотонно прославляет товар:
— Ни едина вошка не затеряется, ни гнидка не удержится, ни прочая божья козявка...
Тычет пальцем Кропот в сторону старика, смеется:
— Смотри-ка, кто на чем гонь раздувает... Мы с тобой, Фанаил, другие люди. Мы и кредитное вон товарищество обернем на свою сторону. Пойдем да теперь и отхватим по косилке, а? За день подвалим свои лу-говья, на другой день у соседа..,
— Некогда возиться с косилкой...
— Парень пусть привыкает.
— Парня-то в ученье в город отпровадил.
— Это ты зря... Не писари нужны теперь, а деловые люди.
— Верно, у кого ремесло в руках, у того и рубль в кармане.
Контора кредитного товарищества помещалась в поповском доме. Отца Вениамина в прошлом году расстреляли в бору по решению ревтрибунала: днем святой отец в церкви служил, призывал людей к миролюбию, а ночью в церковном подвале оружие собирал. Сам же трибуналу и сознался: на всякий случай, дескать, приберегал это оружие.
Теперь в одной половине поповского дома — читальня с библиотекой, в другой, что окнами к складу, кредитное товарищество, а «праздничное зало» осталось залом для собраний. Напротив дома, в большом складе, стоят машины для продажи.
Войдя в контору кредитного товарищества Кропот снял картуз, сделал общий поклон и шагнул к столу, за которым сидел широколицый человек с аккуратно подстриженной, холеной квадратной бородкой. Протянув ему руку,он кивнул в сторону Фаньки:
— А это, Серафим Иванович, кузнец... Наш мастеровой человек...
— Очень приятно,— здороваясь, сказал тот.— Очень приятно... Чем могу быть полезен?
— Так вот косилку советую ему купить.
— Крестьянину без машины теперь невозможно жить,—ответил Серафим Иванович и, встав, пригласил их на склад.
Полдня Фанька простоял около новенькой косилки, поблескивавшей свежей зеленой краской. Потом незаметно ушел домой, а часа через два вернулся на лошади. Купив косилку, запряг в нее своего мерина, одной рукой взял за узду, другой рукой зажал черемуховый кнут для острастки. От стрекота машины взвилась на дыбы лошадь, подбросила на аршин от земли Фаньку — велик ли он; однако узды Фанька не выпустил.
Стукнувшись о землю, он вскочил, размахнулся кнутовищем, ударил по морде лошадь, рассек ей губу. Тут же и пожалел — своя ведь лошадь-то, черт
возьми.
— Купил машину, теперь можешь катиться и на отруб,— подзадоривал Кропот.
— Да ну, ужели можно?..
— Говорю, можно..., Спроси вон Серафима Ивановича, он, Мургин, головастый... Недавно приехал с торгово-коммерческих курсов. Теперь жизнь-то, сам видишь, каким крылом повернулась к нам... Сходи вот, узнай...
«И впрямь, надо сходить»,— подумал Фанька и, оставив лошадь, снова забежал в контору.
— Я к вам, товарищ, еще... С вопросиком, насчет пути-дороги...
— Рад помочь, в чем дело?
— Так вот... Я кую... Лошадей подковываю и все прочее,— начал издалека Фанька.
Мургин, уставившись глазами на нескладного мужика, внимательно кивал головой: выходить на отруба дело, мол, теперь вполне законное.
— Так с чего начать-то?—спросил Фанька.
— Ну что же, если есть желание, я могу написать вам заявление,— ответил Мургин.— Однако в волиспол-коме говорят, что сейчас для крестьян есть другой путь, вроде бы более прогрессивный,— и не без иронии усмехнулся.
— Не-е... Не подходит коммуния,— поняв его усмешку, согласился Фанька.— У нас ведь разные силы, товарищ заведующий.
— Я тоже такого мнения. Но вы по силам и собирайтесь. Так сказать, с кем желаете... Договоритесь с влия-
тельными мужичками и начинайте. Кирпич вам нужен— огнеупорное товарищество можно...
— Я, сказываю, кузнец, веялки делаю по договору.
— Один или с кем в паю?
— С отцом со своим.
— Пригласите еще кой-кого, вот и хватит для начала... Почему я так советую? На отруба труднее выбраться, а по коммунальному пути —и кредиты дадут, и машины, и семена... А там — видно будет... Живете-то где?
— Тут, поблизости... В Ржаном Полос. Может, и вам сковать что надо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40