— Ветлугин мне сообщил, что вы уже расквартировались,— сказал Ложенцов и, словно извиняясь, добавил: — Сам я, к сожалению, не мог встретить, был в отъезде.
— Не беспокойтесь, все устроились хорошо, я благодарен вашим товарищам,— промолвил Степанов, вглядываясь в скуластое, с небольшой темной бородкой лицо Ложенцова.— Особенно я признателен товарищу Ветлу-гину, с ним я еще на пароходе имел честь познакомиться,— и, присаживаясь к столу, пояснил: — Для вашего сведения, штаб моего полка с главным отрядом расположился здесь, в городе, второй отряд, во главе с командиром Оленевым, направлен в село Коврижки, одна рота отправилась к Русскому Туреку. Остальные несколько мелких отрядов мы намерены послать в другие волости...
— Ну что же, не возражаю,— согласился Ложенцов.— Это большая нам помощь. Скажу вам, здешние плотненькие мужички крепко сопротивляются.
— Вернее, не мужички, а кулаки,— усмехнувшись, поправил Степанов и, достав предписание Наркомпрода с просьбой оказывать полку содействие, протянул его председателю.
— Я и говорю, что плотненькие,— принимая бумагу, ответил Ложенцов.— Только что я вернулся из одной деревни... Там эти плотненькие создали банду и убили несколько наших товарищей.
— Я уже слышал о жертвах,— заметил Степанов.— Однако мы противников Советской власти, надеюсь, за-ставим уважать наши требования,— и, взглянув на Ло-женцова, который неуклюже нацеплял на нос очки
с металлическими дужками, подумал: «Волостной староста, не больше. Таким бы не хлеб заготовлять, а коров пасти... Может, это и к лучшему, всю заготовку мы возьмем в свои руки...»
Степанов достал из планшета карту губернии, на которой значились его карандашные пометки.
— С вашим Ветлугиным я уже рассмотрел некоторые опорные пункты уезда. Вместе с ним наметили, куда поедут наши люди. Но мне не совсем понятно, товарищ председатель, почему он нам не рекомендовал ехать в ряд прибрежных населенных пунктов?
— Видите, в чем дело,— возвращая документ, сказал Ложенцов.— В этих деревнях уже работают продотряды губисполкома...
— И что же?
— Мы считаем, что в основном они неплохо справляются. И прибытие ваших представителей может повлиять... вызовет, так сказать, параллелизм в работе.
— Не думаю,—возразил Степанов.— К тому же, насколько я понимаю, все, что находится в пределах нашей дислокации, мы, как специальный полк с особым целевым назначением, должны подчинить себе...
— Ну, нет, товарищ командир, мы этого не можем вам разрешить,— вскинув голову и сняв очки, настороженно произнес Ложенцов.— У нас есть решение губисполкома, и мы будем там сами продолжать заготовку хлеба.
— Для кого, позвольте узнать? Для себя? — холодно спросил Степанов и увидел, как светло-голубые доверчивые глаза Ложенцова изменились, стали твердыми и неуступчивыми.
— Ничуть нет,— ответил Ложенцов.— Забывать не надо — рядом у нас Северный фронт...
— Это что же, местнические настроения? — стараясь повернуть собеседника, упрекнул Степанов.— Ужели не ясно, что хлеб в первую очередь надо двинуть для спасения голодающего Петрограда, Москвы...
— Знаем, товарищ командир, и уже помогаем. На днях мь отгрузили Петрограду с пристани Русский Турек пять тысяч пудов ржи.— Пошарив близорукими глазами по столу, Ложенцов взял телеграмму.— Вот подтверждение... Что же касается дальнейшей работы, то я считаю, что свертывать работу наших отрядов мы
и в дальнейшем не будем. И передавать хлеб кому-либо без соответствующих нарядов не собираемся.
— Жаль, очень жаль,— насупился Степанов и, закрыв план-шет, встал.— Я не думал, что наша встреча кончится так неожиданно. Однако разрешите вам, товарищ председатель, заметить, что и мы не обязаны поддерживать ваши местные соображения.
— Как так соображения? — вспыхнул Ложенцов и тоже нетал, одернул свою тужурку.—У нас не соображения, а решение губисполкома...
— У меня, товарищ председатель, полномочия Москвы, как вы изволили прочитать в документе,— с твердой решимостью не уступать ответил Степанов и, приложив руку к козырьку фуражки, молча вышел.
Ложенцов с минуту постоял, будто оценивая, что же между ними произошло, потом повернулся к окну и, увидев на улице слегка прихрамывающего Степанова, неприязненным взглядом проводил его со двора.
— Ты знаешь, Егор...— выйдя в приемную и увидев Ветлугина, сказал Ложенцов.— Ты знаешь, командир-то этот, кажется, хромает на обе ноги... Сам еще не начал заготовку хлеба, а уже на наш хлеб нацелился. Вот тебе и помощь...
- Как так нацелился?
— Собирается воспользоваться заготовленным нами хлебом.
— Л они сюда для чего приехали?
— Вот именно...— Ложенцов поправил на боку маузер.— Нет, дорогие товарищи, поработайте сами, для этого вы и присланы к нам. Это проще — взять да отгрузить готовенький хлеб, мы и сами отгрузим не хуже вас,— и вышел из комнаты.
Через несколько минут он вернулся, сказал:
— Надо об этом, Ветлугин, поставить в известность командиров наших отрядов, чтоб они ни в коем случае... И пусть эти приезжие не думают о себе лишка... Видали мы тут всяких...
И снова вышел.
Ветлугин вспомнил, как Степанов живо интересовался работавшими в уезде продотрядами, расспрашивал о том, сколько заготовлено хлеба. «Зря, видно, я ему обо всем рассказал,— подумал он, чувствуя, что зародившееся при встрече доверие к Степанову начинает
таять.— И в самом деле, сюда уже наведывались всякие...»
Вспомнилось, как весной приезжала одна комиссия, и тоже с московским мандатом. Занималась эта комиссия реквизицией имущества богачей. Но во время изъятия ценностей купца Сундырева члены комиссии крепко поспорили между собой. Узнал об этом Ложенцов, заинтересовался и, заподозрив, что дело у них не чисто, на свой риск распорядился всех их арестовать. И что же? Арестованные оказались грабителями с подложными документами...
«Прав Никитич, если приехали помогать — помогайте... считайтесь с местной властью»,— согласился с Ложенцовым Ветлугин и, вспомнив Ксену, пожалел, что напрасно он порекомендовал Степанову остановиться у них на квартире.
Сразу после разговоров с Ложенцовым Степанов вернулся в штаб, который располагался рядом с исполкомом. Пройдя в угловую комнату с окнами, выходящими на перекрещивающиеся улицы, он бросил на стол планшет и вызвал к себе комиссара Хомяка. С полит-комиссаром Степанов был еще мало знаком. Познакомился с ним он в Москве. Хомак рассказывал о себе скупо, говорил, что он где-то на Украине до войны учился по коммерческой части, потом был призван в армию, ранен, а затем — послан на заготовку хлеба. И вот сейчас— комиссар продполка, Что это за комиссар, Степанов толком еще не знал, он только начинал к нему присматриваться. И теперь ему захотелось выслушать его мнение о разговоре с Ложенцовым.
Когда вошел Хомак, высокий и бравый, в синих, с широкими карманами галифе, Степанов встал и, скрывая волнение, окинул его взглядом. Из-под фуражки комиссара с приплюснутым лаковым козырьком лихо выбивался смолимой чуб. Задержав взгляд на рыжей кобуре, прицепленной к ремню, Степанов будто между прочим спросил:
— С заряженной обоймой?
— Конечно же, товарищ командир.
— Вот-вот, будьте начеку. Я только что из уиспол-кома... И скажу, комиссар, смотреть нам придется в оба...
— Я уже слышал о Шалайках.
— Шалайки — это только эпизод. По-моему, здесь и в исполкоме не все в порядке...
— Разве?
— В какой-то мере их можно понять, люди здешние и, конечно, судят со своей местнической позиции,— не спуская пристального взгляда со своего комиссара, пояснил Степанов.— Одного лишь они не понимают, что мы им не подчинены. Будете у Ложенцова — учтите. На цыпочках ходить перед ним не станем. Задача нам ясна: выкачать хлеб для спасения столицы. Этому нужно подчинить все. Весь хлеб, находящийся на территории уезда, нужно взять в свои руки. Даже, может, придется конфисковать и заготовленный другими отрядами.
— Но ведь здесь, как вы сказали, возражают...
— Не забывайте, комиссар, что у нас шестьсот штыков, восемь пулеметов, пятьдесят кавалерийских лошадей. Это же, полагаю, не игрушки,— он слегка усмехнулся, продолжая прощупывать глазами своего комиссара.— Их доверили не кому-нибудь, а нам с вами, мы должны их использовать и, если потребуется, подавить сопротивление военной силой.
— Согласен!
— Вот и отлично,— потеплел Степанов.— Я сегодня же даю распоряжение начать повсеместно заготовку, чтоб в кратчайшие сроки реквизировать в зоне нашей дислокации весь наличный запас хлеба.
— Что-то придется, вероятно, и оставлять на продовольствие?
— Об этом нечего нам беспокоиться. Об этом пусть беспокоятся мужики, пусть обмолачивают скирды... Обмолотят— посмотрим, что можно оставить, а что и взять из вновь обмолоченного хлеба. Так-то будем действовать, комиссар!..
День за днем быстро летело время. Вот уже остался и петров день позади — опало с берез по листу, придет Илья — опадет по два. Не успеешь управиться с сенокосом, а там, гляди, и страдник подойдет, самое жаркое время года. А нынче, по всему видать, лето будет особенно жарким...
Ложенцов только что вернулся из очередной поездки по уезду. Вернулся усталый и встревоженный. Последние две ночи он почти не сомкнул глаз. По деревням ползли слухи, вот-вот надо ожидать белочехов и на Вятке,— крышка тогда большевикам... Еще сильнее ухватились богатенькие мужики за свой хлеб, оживились эсеры, а бывшие офицеры — сынки купцов и попов — примялись тайком собирать по деревням винтовки и дробовики.
Ложенцов снял с себя патронташ, отцепил от ремня гранату и, расстегнув тужурку, подошел к карте, висевшей на стене. Отыскав жилу железной дороги, он прикинул расстояние от Казани до Арска и, покачав головой, тотчас позвонил по телефону военкому. Но того на месте не оказалось, и Ложенцов попросил зайти к себе своего заместителя Сипягина.
Сипягин— как все его звали в Уржуме, «матрос Сипягин»— был коренаст и угловат. Одет он был в матросскую форму — черный бушлат, бескозырку, ходил по земле так же, как, бывало, ходил по палубе корабля, немного сутулясь и раскачиваясь. Войдя в кабинет и взглянув в обветренное скуластое лицо председателя, поинтересовался, с какими новостями вернулся тот из уезда.
— Плохо заготовляем хлеб,— ответил устало Ложенцов и сказал, что эсеры вместо помощи потворствуют кулакам, подрывают основы завоеваний пролетариата.
— Ну, вы в этом напрасно нас обвиняете,— вспыхнул Сипягин.— Еще не известно, товарищ Ложенцов, кто больше положил сил для революции. Матрос Сипягин из-под Лажа знает, за что расстреливал прогнивший старый строй, и готов отстаивать завоевания революции до последней капли крови.
— Похвально, похвально,— ответил обычной скороговоркой Ложенцов.— Но мы должны подумать о том, готовы ли уже сегодня отразить белочехов?
— Белочехов? — Сипягин недоуменно пожал плечами.— Особой тревоги, по-моему, они пока не вызывают...
— Ты так думаешь? — уставился маленькими цепкими глазами на него Ложенцов.— А знаешь, кое-кто тут уже пироги печет...
— Но ведь и мы, Алексей Никитич, не дремлем,— по-прежнему спокойно заметил Сипягин.— У нас есть караульный отряд. Плюс — полк продово.льственников.
Это же реальная сила. Да к тому же — добровольные дружины...
— Не повернули бы караульщики оружие против нас,— ответил Ложенцов и стал набивать табаком трубку.— Помнишь, как встретили в Пенькове Ветлугина?
— Так это ведь тозар-то на хлебообмен кулаки тогда отняли...
— А давно ли вы, социалисты-революционеры, утверждали, что у нас нет классовой борьбы? — не без иронии заметил Ложенцов и снова, подойдя к карте, ткнул в нее изогнутым чубуком.— Надо учитывать, Сипягин, что обстановка в стране с каждым днем осложняется. Читал сообщение с фронта? Белые банды подходят к Казани. А там недалеко и до нас,— он прочертил чубуком по карте к Вятке и перевел взгляд на своего заместителя.— Вы вот возлагаете надежды на продовольственный полк... А не подведет нас этот Степанов?
— Не думаю, чтобы подвел. Среди них есть и наша братва. Уж кто-кто, а моряки-то с нами заодно должны быть...
— Должны-то, конечно, с нами,— пощипывая длинными пальцами мягкую темную бороду, согласился Ложенцов.— Но состав-то у них, по-моему, пестренький подобрался. Я присматриваюсь к ним и вижу, там такие отпетые элементы есть, что, пожалуй, не уступят нашим врагам.
— Будем призывать таковых к порядку...
— Но как? Они же не под нашим началом,— заметил Ложенцов.— И к тому же... мне не нравится их поведение. Не я один замечаю. Ветлугин то же говорил,—>к, взглянув в окно, увидел всадника.— А вот и сам Егор! — обрадовался он. Оглядывая, как тот подъехал к крыльцу, подумал: «И ловок же в седле, точно впаянный. Я вот не могу так... Годы сказываются, что ли? Хотя какие еще мои годы — сорок лет».
Минуту спустя в кабинет вошел порывистый Ветлу-гнн.
— Это же черт знает что такое! — воскликнул Егор взволнованно.— Это же дневной разбой, товарищи! — и, выхватив из кармана гимнастерки бумагу, бросил ее на стол.— Читайте, чем тут занимаются степановские про-довольствснники! Дошли до того, что даже, не стесняясь, анархистами себя называют...
— Вот видите, мои опасения подтверждаются,— Ложенцов потянулся к бумаге.— Что они там натворили? Да ты, Егор, сядь, успокойся...
— Не могу спокойно, Алексей Никитич. Я ведь с ними на пароходе ехал, а потом нахваливал вам, мол, боевой народ, а они вон что творят,— и дрожащими от возбуждения пальцами принялся свертывать цигарку.
— Мы же вам говорили, не надо эти отряды посылать к мужику,— сказал Сипягин.
— А хлеб? Кто хлеб для Петрограда заготовлять будет? — спросил строго Ложенцов.— Вы, социалисты-революционеры, и тут руки умыть собираетесь, что ли?
Натянув на нос очки с металлическими дужками, он принялся читать про себя, но вскоре, будто спохватившись, сказал:
— Слушайте, да тут и впрямь черт знает что! Вот: «По прибытию моему из разъезда по делам службы, ввиду назначения на сие число выдачи продовольственного пособия солдатским семьям и разложившись за своим столом с названными деньгами, которые были в незакрытой шкатулке на столе, я приготовился выдавать вышеуказанное пособие. Ко мне является солдат в белой папахе. Подал записку, в которой требовалось доставить немедленно: хлеба, мяса, яиц и молока. На этой записке я написал, что ежедневной торговли как мясом, так и молоком в нашем селе не производится, то я удовлетворить вашего требования немедленно не могу. Солдат с этой запиской ушел и через несколько минут вваливается в канцелярию комитета целый отряд солдат вооруженных, которые с винтовками, а некоторые с револьверами и шашками, с карабинами, с ручными гранатами за поясами. Выдающий себя за командира отряда показал мне записку и говорит: «Это ты написал?» Я признался, что записка подписана мной. Тогда он, стиснув зубы и не говоря ни слова, ударяет меня по щеке, другие во весь голос закричали «бей его», и в тот же момент подскочили несколько солдат и начали наносить удары кто ручкой револьвера, кто стволом, а кто ложею от ружья, так что я потерял сознание, а вынутые мною деньги остались на столе в шкатулке».
— Вот сволочи,— не сдержал возмущения и Сипягин.— Мы же давно говорили, что из мужика жилы тянут... Да таких надо стрелять на месте!
— Обожди, обожди, ты еще мужика не знаешь, мужик неоднороден,— и Ложенцов, перевернув страницу, поинтересовался: — Кто же это пишет-то?
— Председатель волисполкома,— попыхивая цигаркой, ответил Ветлугин.—Под этим актом вся деревня, от мала до велика, подписалась.
— Бе-зо-бра-зие,— протянул Ложенцов и, поправив на носу очки, снова уткнулся в письмо.
«...Меня как бы арестовали, увели к кулаку и посадили в голбец, па отсидку,— продолжал он вслух.— Затем приходят ко мне несколько солдат, требуют от меня ключи от кассы, я им оказал, что ключи вам отдать не имею права, так как деньги не мои, а казенные. Тогда они мне стали наносить разные угрозы, наставляли револьвер в упор, говоря, что сейчас тебе пулю в лоб, но я невзирая на это истязание все-таки сказал, что ключи могу отдать только кому-нибудь из членов исполкома или кому поручит народ. Тогда они схватили меня самым небрежным образом, повели обратно в здание исполкома, там уже членов исполкома никого не было, только видно было, всюду разбросаны пещи, и секретарь исполкома Масленников принимал от них оставшиеся от меня суммы. Затем я выложил ключи от сундука, находящегося в канцелярии комитета, на стол и имеющийся в кармане брюк бумажник с казенными деньгами. Вероятно, некоторые подозревали, что у меня в другом кармане находится револьвер, и поэтому солдат без всякой церемонии залез ко мне в карман, где находился кошелек с собственными деньгами в сумме шестидесяти пяти рублей, и взял себе. И затем повели меня обратно в кулачий голбец под ружейной стражей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40