говорят ли подзащитные правду или кривят душой. На этот раз результат получить сразу не удается. Когда они сказали, что к вооруженному грабежу не имеют никакого отношения, я сразу им поверил, но вот относительно убийства что-то меня настораживает. Я склонен им верить: когда я только заговорил об этом, на их лицах отразилось полнейшее непонимание, а ведь притворяться тут невозможно, девяносто девять процентов людей из ста так или иначе проявили бы свои истинные чувства. Правда, этих ребят так просто на испуг не возьмешь, они привыкли ходить по острию ножа, иначе – смерть. Возможно и даже вероятно, что они тут ни при чем, но то, что эти парни способны на подобное варварство, сомнений не вызывает.
Но пока они либо не изменят своих показаний, либо не появится нечто, уличающее их во лжи, я поверю им на слово. У меня при себе заключение Грэйда, я гляжу в него, слушая, как они припоминают то, что произошло за последние несколько дней, и просматриваю его, ища расхождения.
Значит, были в городе, сняли дешевую потаскушку в баре (они делают на этом упор, чтобы я не сомневался, что это на самом деле так), ну так вот, она была пьяна, но никто ее ни к чему не принуждал, там найдется человек двести свидетелей, которые это подтвердят (Голландец прихватил с собой из бара коробок спичек, это первое, что мне нужно будет проверить), потом пару часов покатались...
– У вас были с ней половые сношения? – обрываю я.
– Нет, старик, мы просто сидели у костра и читали Рода Маккьюэна. Ты что, нас за педиков держишь? Ну конечно, мы ее трахнули! – отвечает Одинокий Волк чуть ли не с презрением. – Если попадаются бабы, которых мы не трахаем, значит, они того не заслуживают.
– Все по очереди?
– Есть у нас такие, кто имитирует оргазм? – Он обводит остальных взглядом, и они грубо, от души хохочут. – Да, старик. Мы все ее трахнули.
– Кто-то больше, кто-то меньше, – вставляет Таракан.
– Берегись! – Одинокий Волк грозит ему пальцем. Я восхищен их самообладанием, не думаю, что смог бы отпускать шуточки, зная, что меня могут обвинить в убийстве, даже если я не имею к нему отношения.
– Вы ее изнасиловали.
Зря я это сказал, ясно же, что девицу, кем бы она ни была, защита не захочет привлечь в качестве свидетеля. А если мне повезет, она вообще в суде не появится.
– Да никто ее не насиловал! – с жаром отвечает Одинокий Волк. – Она сама на нас западала. Кто-нибудь слышал, чтобы она жаловалась? – спрашивает он у остальных.
Все как один отрицательно мотают головами.
– На всех западала, что ли? Вы уверены? Ведь если она была без ума от троих из вас, а с четвертым не хотела ни в какую, то налицо изнасилование! И все тут!
– Ей до смерти хотелось трахаться! – гнет свое Одинокий Волк. – Мы как начали, так и не останавливались, а она даже не пикнула. – Он так и сыплет жаргонными словечками, немудрено, он ведь сызмальства только их и слышит.
Я обдумываю эти слова. Хорошо придумано – не придерешься, попробуй привлечь за это к суду обычного гражданина, он, может, и вышел бы сухим из воды. У нас в стране не найдется ни одного жюри присяжных, которое не признало бы эту четверку виновной.
Идем дальше. Отвезли девицу обратно в мотель в захолустной части города, где она живет (недалеко от того места, где живут Патриция и Клаудия, грустно заключаю я), затем покатили на юг, к Альбукерке по 14-й автостраде – живописному проселку, который идет через Мадрид, пришедший в запустение шахтерский городишко с железнодорожным вокзалом, где сейчас полным-полно длинноволосых художников, на которых приезжают поглазеть туристы. Остановились, чтобы заправиться, а в Мадрид приехали около семи утра. Тут я спрашиваю, уверены ли они насчет времени. Уверены. Чтобы позавтракать, пришлось ждать до половины восьмого, когда открылся единственный в городке ресторан. Официантка, она же – повариха, наверняка их помнит, характерец у нее еще тот, она совсем их не испугалась и, пока они ели, без конца сыпала оскорблениями, а они в долгу не оставались. За бензин они расплатились кредитной карточкой, есть квитанция. Слава Богу, что на свете есть пластмасса, думаю я, опуская квитанцию в карман. Даже те, кому нет доступа в приличное общество, и то ею пользуются.
Они рассказывают, как провели время в Альбукерке. Мне удается заставить их говорить покороче: подробности приедаются, то и дело повторяются и вообще звучат как-то по-детски, вся эта трепотня напоминает шикарные студенческие пирушки, где дым стоял коромыслом. Впрочем, если отбросить всю шелуху, в этих байках хорошо уже то, что их видели сотни человек, недостатка в свидетелях не будет. По сути, каждая минута, начиная с их приезда в Санта-Фе и кончая арестом на юге штата, не только учтена, но и, что еще важнее, может быть подтверждена свидетельскими показаниями. Такое убийство требовало времени, в заключении коронера об этом четко сказано. Если они говорят правду, то у них не было возможности остаться одним и совершить его.
– Завтра утром нас отпустят под залог? – спрашивает Одинокий Волк.
– И во сколько это обойдется? – Это Гусь, последний из четверки, который до сих пор молчал. Он старше остальных, ему, может, уже за сорок, борода и волосы, собранные сзади в пучок, сильно тронуты сединой. Он коренастый, грудь колесом, напоминает персонаж из диснеевского мультика «Белоснежка и семь гномов». – Знаешь, мы ведь не миллионеры.
– Но расходы можем оплатить, – торопливо добавляет Одинокий Волк. Задобрить хочет.
– Придется вам задержаться здесь на несколько дней, – говорю я. – Прокурор может держать вас под арестом без предъявления официального обвинения, пока будет уговаривать судью назначить слушание дела на понедельник, после чего станет настаивать, чтобы вас посадили в тюрьму до тех пор, пока он не передаст дело на рассмотрение большого жюри. Поэтому смыться вам не удастся.
– Мы и не пытались смыться, – напоминает Таракан.
– Тогда вы не подозревались в убийстве. Много времени это не займет, – говорю я, всячески стараясь приукрасить истинное положение вещей, – проторчите в городе на пару дней больше, чем думали, только и всего. Жилье и питание – бесплатно.
Они не возражают, им это не в диковинку, надо будет – они неделю будут жариться в аду.
– Вот, пожалуй, пока и все, – говорю я, собираясь идти. – Завтра с утра зайду вас проведать.
Я зову охранника, чтобы он меня выпустил, но Одинокий Волк останавливает меня.
– Если случится самое худшее... если в конце концов дело дойдет до суда... во сколько нам это встанет?
Я ждал этого вопроса, хотя надеялся, что сегодня вечером он еще не возникнет.
– Обычно защита по делу об убийстве, подобному этому, стоит пятьдесят-семьдесят пять кусков. – Сейчас не тот случай, чтобы ходить вокруг да около. – Все зависит от того, что еще выплывет наружу.
Они моргают, с трудом переводят дух. Все, кроме Одинокого Волка, на лице которого не дрогнул ни один мускул.
– С каждого, – добавляю я.
Они ошарашены, даже Одинокий Волк, хотя он и старается не подавать виду.
– Мы заплатим, – упрямо заверяет он меня.
– Половину – сейчас.
– Я же сказал, что заплатим. – Он признает только один вид езды – вперед, на полной скорости. Остальные смотрят на нас, нервничая, довольствуясь ролью зрителей в игре, где многое поставлено на карту.
Гусь откашливается.
– Нам нужно посоветоваться.
– Погодите! – быстро вставляю я.
Они оборачиваются.
– Я возьму с вас не как обычно, а со скидкой. Одинокий Волк пристально смотрит на меня.
– Почему?
– Потому что я верю в это дело. Потому что вам нужен я, нужен лучший из лучших.
Точнее говоря, потому что вы нужны мне. Я остался без работы и не могу позволить себе хлопать ушами. Не только из-за денег, но и из-за известности, рекламы. Не так уж часто встречаются такие скандальные дела, тут речь не только о звонкой монете – мне необходимо оставаться на виду.
– Так сколько? – спрашивает Одинокий Волк.
– За все про все – сто пятьдесят кусков, и тогда я, пожалуй, возьмусь за ваше дело. За меньшую сумму не найдется адвоката, который сумеет вас защищать; если запросят меньше, значит, врут.
Одинокий Волк не сводит с меня глаз.
– Мы заплатим. Если это окончательная сумма.
– Нам придется постараться, чтобы она такой осталась.
Они улыбаются.
– Нам нужен лучший из лучших, – говорит Гусь. – И это ты, старина! А деньги свои ты получишь, обещаем!
Конечно, получу. Хотя и знать не хочу, как они нажиты. Обычно адвокаты и знать не хотят, как нажиты деньги их подзащитного, вот и я не хочу.
– Будем надеяться, вам не придется тратить слишком много. Мне лично кажется, что шансов на то, что это дело пойдет дальше большого жюри, кот наплакал.
– А сколько же именно?
– Ну, один к двадцати. – Приходится тыкать пальцем в небо.
Они приободряются.
– Если только все это время ты будешь нашим адвокатом, – говорит Одинокий Волк. – Ты пришелся мне по душе, старина!
Со вторым пунктом тоже ясно. Я знаком с их прошлым, за ними ходила дурная слава, за что они и поплатились, но ни одному из них еще не предъявляли обвинение в убийстве.
– Если они будут настаивать на предъявляемых вам обвинениях, если смогут убедить большое жюри поверить в них, вам придется предстать перед судом: тогда я – один из ваших адвокатов. Либо, – я наскоро перестраиваюсь, прежде чем они успевают проронить хотя бы слово, – я адвокат только одного из вас.
– Что ты хочешь этим сказать? А, черт побери? – Встав с места, Одинокий Волк наклоняется надо мной.
– Сядь! – приказываю я. – Да сядь, черт бы тебя побрал!
Он бросает на меня злой взгляд, но послушно садится. Вид у всех растерянный, тревожный.
– Значит, так, – поясняю я. – При предъявлении обвинения в убийстве я могу защищать только одного из вас. Поступить иначе нельзя, это противоречит этическому кодексу коллегии адвокатов, так что уважительная причина налицо. Здесь речь идет о столкновении интересов.
– К черту столкновение интересов! Ты тут важная птица! Ты нужен нам! Всем нам!
– У нас в штате масса хороших адвокатов, – качаю я головой, – специализирующихся на уголовных делах. Среди государственных защитников подобралась команда блестящих адвокатов по уголовным делам. На вашем месте я бы к ним и обратился.
– Мы с тобой – разного поля ягоды, – спокойно отвечает Одинокий Волк.
– В любом случае, такова общепринятая практика, – говорю я тоном, не допускающим возражений. – Здесь, да и где угодно. И не надо думать, будто здесь каждый сам по себе, – продолжаю я, – нам друг от друга никуда не деться, нам придется действовать сообща. Это все равно что нанять четырех адвокатов по цене...
– ...помноженной на четыре, – подхватывает Одинокий Волк. Он бросает взгляд на остальных, давая понять, кто тут главный, потом поворачивает лицо ко мне. – Чему быть, того не миновать. – Он буравит меня взглядом. – И когда же они увидят остальных трех гениев?
Итак, теперь я официально являюсь его адвокатом. Я не сомневался, что так оно и выйдет. Остальные даже не пикнули.
– Будем надеяться, что никогда. Большое жюри не может вынести вердикт о привлечении вас к суду на основании того, о чем вы мне рассказали.
– Твоя правда.
– Отлично. А раз так, то и необходимость в том, чтобы ваши интересы представлял кто-то еще, отпадет. – Я направляюсь к выходу, затем как бы между делом поворачиваюсь к ним, словно меня только что осенило.
– На всякий пожарный я наведу справки. В случае чего надо, чтобы под рукой были лучшие из лучших.
До Эйнштейна им далеко, но они улавливают скрытый смысл сказанного.
– Ты же только что сказал, что они нам ни к чему.
– Верно. Но я же адвокат и приучен не сбрасывать со счетов любую возможность, ничего не попишешь – так советует Павлов.
Интересно, клюнули или нет, с тайной надеждой спрашиваю я себя, глядя на них. Вряд ли.
– Увидимся утром. – Надзиратель широко распахивает передо мной дверь. Выходя, я ловлю лукавую ухмылку Одинокого Волка.
– Если мы сами не захотим с тобой увидеться. Дверь с шумом захлопывается. Отныне мы связаны круговой порукой.
Впрочем, нет худа без добра: я со злорадством представляю, как изумятся Фред и Энди, увидев меня завтра утречком свежим как огурчик. Шагая через тюремный двор, погруженный в вечерний палящий зной, я тешу себя этой картиной.
13
Семь утра. Уже два часа, как я заперся у себя в кабинете. Позвонив вчера вечером Сьюзен, я ввел ее в курс дела, попросил быть на месте пораньше и держать язык за зубами. Она нервничала, но была полна решимости и вид у нее был счастливый. Приятно сознавать, что в жизни есть вещи, которые не купишь ни за какие деньги.
Они заходят вместе, два сапога пара. Первым пришел Фред – Сьюзен сообщила мне об этом по внутреннему телефону, – но решил дождаться Энди. Мы с Энди, может, и помиримся когда-нибудь, но между мной и Фредом все кончено.
– Заскочил уладить кое-какие дела напоследок? – добродушно спрашивает Фред. Они стоят рядом с моим письменным столом, нависая над ним, словно мать еврейского семейства с миской в руках горячего аппетитного куриного бульона. В сущности, роль матери семейства исполняет Энди, Фред смахивает больше на тетушку, с лицом, сплошь покрытым бородавками, так и оставшуюся старой девой.
Я выдерживаю паузу – старый, излюбленный прием матерого бюрократа. Наконец, рассеянно улыбаясь, поднимаю голову.
– Да нет, подвернулось новое дельце. Не волнуйтесь, – быстро успокаиваю их я, – всем остальным совсем не обязательно знать, что я здесь.
– Этот номер у тебя не пройдет, Уилл, – говорит Энди. Он вне себя от ярости, но пытается держать себя в руках. Мы ведь уже обо всем договорились. Не вынуждай нас принимать меры, о которых потом будешь жалеть.
– Например? – Я встаю с места. Преимущество сейчас на моей стороне, я у себя в кабинете, за своим письменным столом. – Ну валяйте, не томите!
– Боже мой, Уилл, – начинает скулить Фред, – неужели тебе хочется валять дурака?
– Неужели мне хочется валять дурака? – Я обращаю взгляд к потолку. В одном месте там пятно от сырости, в прошлом году засорились унитазы, надо будет их отремонтировать. – Это очень интересный вопрос, Фред. Оч-чень интересный. Смотря с какой точки зрения смотреть – можно с правовой, а можно и с философской. Ты-то как считаешь?
– Уилл... – чуть не рычит Энди. Мы знакомы целую вечность, я же знаю их как облупленных.
Тогда я поворачиваюсь и перевожу взгляд на них, для пущей убедительности подавшись вперед и облокотившись на свой рабочий стол из съедобной сосны, стилизованный под старину. Ему уже лет двести, он был собственностью одного из крупных местных землевладельцев. Я выложил за него 12 500 долларов.
– Позвольте изложить факты так, как они мне представляются, – говорю я. – Вы хотите, чтобы я убирался отсюда. Отлично. На данном этапе я хочу убраться отсюда. Мне осточертело, что вы строите из себя святош и напрочь лишены как сострадания, так и последовательности в поступках.
– Уилл... – Энди пытается остановить меня. Я мотаю головой, сегодня утром меня уже не остановить.
– Выслушайте меня! Пожалуйста! – Черт побери, думаю я, упиваясь этой мыслью, в споре я хорош! Немудрено, что со мной нет никакого сладу в зале суда.
– Я – не святой, – продолжаю я, – просто хорошим человеком меня и то не назовешь. Но я всегда, а я не привык бросаться этим словом, всегда стоял горой за друзей. Например, тогда, Фред, – напоминаю я, – когда специальный сенатский комитет по вопросам этики наехал на тебя из-за истории с Индейским траст-фондом.
– Да она выеденного яйца не стоила! – запальчиво кричит Фред.
– Да, не стоила. Но перепугался-то ты здорово! А кто тогда излагал твое дело в суде, да так, что противная сторона села в лужу?
– Тогда обстоятельства складывались иначе, Уилл, – говорит Энди. – Не надо играть на публику.
– Отлично! Тогда я выложу вам все начистоту. В минувший уик-энд мне подвернулось одно дело...
– Знаем. Робертсон нам рассказал.
– Тогда вы знаете, что этим людям нужен лучший в штате адвокат по уголовным делам, а это я, и его-то они и получат! Вы не хотите, чтобы мое имя связывали с фирмой? Отлично! Можете убрать мою фамилию из названия на дверной табличке, а я буду пользоваться черным ходом. Я не стану докучать никому из сотрудников, даже говорить ни с кем не стану, кроме Сьюзен, потому что это моя секретарша, и, кстати, до обеда ее заявление об уходе будет лежать у вас на столе.
Я делаю паузу – испытанная старая уловка, которой пользуются во время заключительной речи; до сих пор я несся сломя голову, надо дать им отдышаться, чтобы не отставали.
– Я возьмусь за это дело, сколь бы долго оно ни продолжалось. Надеюсь, оно займет не больше недели, но, даже если затянется до конца света, я от него не отступлюсь и буду работать в моем кабинете. А если вас это не устраивает, то подавайте в суд на предмет аннулирования нашего компаньонства, и тогда уж мы от него камня на камне не оставим, черт побери!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Но пока они либо не изменят своих показаний, либо не появится нечто, уличающее их во лжи, я поверю им на слово. У меня при себе заключение Грэйда, я гляжу в него, слушая, как они припоминают то, что произошло за последние несколько дней, и просматриваю его, ища расхождения.
Значит, были в городе, сняли дешевую потаскушку в баре (они делают на этом упор, чтобы я не сомневался, что это на самом деле так), ну так вот, она была пьяна, но никто ее ни к чему не принуждал, там найдется человек двести свидетелей, которые это подтвердят (Голландец прихватил с собой из бара коробок спичек, это первое, что мне нужно будет проверить), потом пару часов покатались...
– У вас были с ней половые сношения? – обрываю я.
– Нет, старик, мы просто сидели у костра и читали Рода Маккьюэна. Ты что, нас за педиков держишь? Ну конечно, мы ее трахнули! – отвечает Одинокий Волк чуть ли не с презрением. – Если попадаются бабы, которых мы не трахаем, значит, они того не заслуживают.
– Все по очереди?
– Есть у нас такие, кто имитирует оргазм? – Он обводит остальных взглядом, и они грубо, от души хохочут. – Да, старик. Мы все ее трахнули.
– Кто-то больше, кто-то меньше, – вставляет Таракан.
– Берегись! – Одинокий Волк грозит ему пальцем. Я восхищен их самообладанием, не думаю, что смог бы отпускать шуточки, зная, что меня могут обвинить в убийстве, даже если я не имею к нему отношения.
– Вы ее изнасиловали.
Зря я это сказал, ясно же, что девицу, кем бы она ни была, защита не захочет привлечь в качестве свидетеля. А если мне повезет, она вообще в суде не появится.
– Да никто ее не насиловал! – с жаром отвечает Одинокий Волк. – Она сама на нас западала. Кто-нибудь слышал, чтобы она жаловалась? – спрашивает он у остальных.
Все как один отрицательно мотают головами.
– На всех западала, что ли? Вы уверены? Ведь если она была без ума от троих из вас, а с четвертым не хотела ни в какую, то налицо изнасилование! И все тут!
– Ей до смерти хотелось трахаться! – гнет свое Одинокий Волк. – Мы как начали, так и не останавливались, а она даже не пикнула. – Он так и сыплет жаргонными словечками, немудрено, он ведь сызмальства только их и слышит.
Я обдумываю эти слова. Хорошо придумано – не придерешься, попробуй привлечь за это к суду обычного гражданина, он, может, и вышел бы сухим из воды. У нас в стране не найдется ни одного жюри присяжных, которое не признало бы эту четверку виновной.
Идем дальше. Отвезли девицу обратно в мотель в захолустной части города, где она живет (недалеко от того места, где живут Патриция и Клаудия, грустно заключаю я), затем покатили на юг, к Альбукерке по 14-й автостраде – живописному проселку, который идет через Мадрид, пришедший в запустение шахтерский городишко с железнодорожным вокзалом, где сейчас полным-полно длинноволосых художников, на которых приезжают поглазеть туристы. Остановились, чтобы заправиться, а в Мадрид приехали около семи утра. Тут я спрашиваю, уверены ли они насчет времени. Уверены. Чтобы позавтракать, пришлось ждать до половины восьмого, когда открылся единственный в городке ресторан. Официантка, она же – повариха, наверняка их помнит, характерец у нее еще тот, она совсем их не испугалась и, пока они ели, без конца сыпала оскорблениями, а они в долгу не оставались. За бензин они расплатились кредитной карточкой, есть квитанция. Слава Богу, что на свете есть пластмасса, думаю я, опуская квитанцию в карман. Даже те, кому нет доступа в приличное общество, и то ею пользуются.
Они рассказывают, как провели время в Альбукерке. Мне удается заставить их говорить покороче: подробности приедаются, то и дело повторяются и вообще звучат как-то по-детски, вся эта трепотня напоминает шикарные студенческие пирушки, где дым стоял коромыслом. Впрочем, если отбросить всю шелуху, в этих байках хорошо уже то, что их видели сотни человек, недостатка в свидетелях не будет. По сути, каждая минута, начиная с их приезда в Санта-Фе и кончая арестом на юге штата, не только учтена, но и, что еще важнее, может быть подтверждена свидетельскими показаниями. Такое убийство требовало времени, в заключении коронера об этом четко сказано. Если они говорят правду, то у них не было возможности остаться одним и совершить его.
– Завтра утром нас отпустят под залог? – спрашивает Одинокий Волк.
– И во сколько это обойдется? – Это Гусь, последний из четверки, который до сих пор молчал. Он старше остальных, ему, может, уже за сорок, борода и волосы, собранные сзади в пучок, сильно тронуты сединой. Он коренастый, грудь колесом, напоминает персонаж из диснеевского мультика «Белоснежка и семь гномов». – Знаешь, мы ведь не миллионеры.
– Но расходы можем оплатить, – торопливо добавляет Одинокий Волк. Задобрить хочет.
– Придется вам задержаться здесь на несколько дней, – говорю я. – Прокурор может держать вас под арестом без предъявления официального обвинения, пока будет уговаривать судью назначить слушание дела на понедельник, после чего станет настаивать, чтобы вас посадили в тюрьму до тех пор, пока он не передаст дело на рассмотрение большого жюри. Поэтому смыться вам не удастся.
– Мы и не пытались смыться, – напоминает Таракан.
– Тогда вы не подозревались в убийстве. Много времени это не займет, – говорю я, всячески стараясь приукрасить истинное положение вещей, – проторчите в городе на пару дней больше, чем думали, только и всего. Жилье и питание – бесплатно.
Они не возражают, им это не в диковинку, надо будет – они неделю будут жариться в аду.
– Вот, пожалуй, пока и все, – говорю я, собираясь идти. – Завтра с утра зайду вас проведать.
Я зову охранника, чтобы он меня выпустил, но Одинокий Волк останавливает меня.
– Если случится самое худшее... если в конце концов дело дойдет до суда... во сколько нам это встанет?
Я ждал этого вопроса, хотя надеялся, что сегодня вечером он еще не возникнет.
– Обычно защита по делу об убийстве, подобному этому, стоит пятьдесят-семьдесят пять кусков. – Сейчас не тот случай, чтобы ходить вокруг да около. – Все зависит от того, что еще выплывет наружу.
Они моргают, с трудом переводят дух. Все, кроме Одинокого Волка, на лице которого не дрогнул ни один мускул.
– С каждого, – добавляю я.
Они ошарашены, даже Одинокий Волк, хотя он и старается не подавать виду.
– Мы заплатим, – упрямо заверяет он меня.
– Половину – сейчас.
– Я же сказал, что заплатим. – Он признает только один вид езды – вперед, на полной скорости. Остальные смотрят на нас, нервничая, довольствуясь ролью зрителей в игре, где многое поставлено на карту.
Гусь откашливается.
– Нам нужно посоветоваться.
– Погодите! – быстро вставляю я.
Они оборачиваются.
– Я возьму с вас не как обычно, а со скидкой. Одинокий Волк пристально смотрит на меня.
– Почему?
– Потому что я верю в это дело. Потому что вам нужен я, нужен лучший из лучших.
Точнее говоря, потому что вы нужны мне. Я остался без работы и не могу позволить себе хлопать ушами. Не только из-за денег, но и из-за известности, рекламы. Не так уж часто встречаются такие скандальные дела, тут речь не только о звонкой монете – мне необходимо оставаться на виду.
– Так сколько? – спрашивает Одинокий Волк.
– За все про все – сто пятьдесят кусков, и тогда я, пожалуй, возьмусь за ваше дело. За меньшую сумму не найдется адвоката, который сумеет вас защищать; если запросят меньше, значит, врут.
Одинокий Волк не сводит с меня глаз.
– Мы заплатим. Если это окончательная сумма.
– Нам придется постараться, чтобы она такой осталась.
Они улыбаются.
– Нам нужен лучший из лучших, – говорит Гусь. – И это ты, старина! А деньги свои ты получишь, обещаем!
Конечно, получу. Хотя и знать не хочу, как они нажиты. Обычно адвокаты и знать не хотят, как нажиты деньги их подзащитного, вот и я не хочу.
– Будем надеяться, вам не придется тратить слишком много. Мне лично кажется, что шансов на то, что это дело пойдет дальше большого жюри, кот наплакал.
– А сколько же именно?
– Ну, один к двадцати. – Приходится тыкать пальцем в небо.
Они приободряются.
– Если только все это время ты будешь нашим адвокатом, – говорит Одинокий Волк. – Ты пришелся мне по душе, старина!
Со вторым пунктом тоже ясно. Я знаком с их прошлым, за ними ходила дурная слава, за что они и поплатились, но ни одному из них еще не предъявляли обвинение в убийстве.
– Если они будут настаивать на предъявляемых вам обвинениях, если смогут убедить большое жюри поверить в них, вам придется предстать перед судом: тогда я – один из ваших адвокатов. Либо, – я наскоро перестраиваюсь, прежде чем они успевают проронить хотя бы слово, – я адвокат только одного из вас.
– Что ты хочешь этим сказать? А, черт побери? – Встав с места, Одинокий Волк наклоняется надо мной.
– Сядь! – приказываю я. – Да сядь, черт бы тебя побрал!
Он бросает на меня злой взгляд, но послушно садится. Вид у всех растерянный, тревожный.
– Значит, так, – поясняю я. – При предъявлении обвинения в убийстве я могу защищать только одного из вас. Поступить иначе нельзя, это противоречит этическому кодексу коллегии адвокатов, так что уважительная причина налицо. Здесь речь идет о столкновении интересов.
– К черту столкновение интересов! Ты тут важная птица! Ты нужен нам! Всем нам!
– У нас в штате масса хороших адвокатов, – качаю я головой, – специализирующихся на уголовных делах. Среди государственных защитников подобралась команда блестящих адвокатов по уголовным делам. На вашем месте я бы к ним и обратился.
– Мы с тобой – разного поля ягоды, – спокойно отвечает Одинокий Волк.
– В любом случае, такова общепринятая практика, – говорю я тоном, не допускающим возражений. – Здесь, да и где угодно. И не надо думать, будто здесь каждый сам по себе, – продолжаю я, – нам друг от друга никуда не деться, нам придется действовать сообща. Это все равно что нанять четырех адвокатов по цене...
– ...помноженной на четыре, – подхватывает Одинокий Волк. Он бросает взгляд на остальных, давая понять, кто тут главный, потом поворачивает лицо ко мне. – Чему быть, того не миновать. – Он буравит меня взглядом. – И когда же они увидят остальных трех гениев?
Итак, теперь я официально являюсь его адвокатом. Я не сомневался, что так оно и выйдет. Остальные даже не пикнули.
– Будем надеяться, что никогда. Большое жюри не может вынести вердикт о привлечении вас к суду на основании того, о чем вы мне рассказали.
– Твоя правда.
– Отлично. А раз так, то и необходимость в том, чтобы ваши интересы представлял кто-то еще, отпадет. – Я направляюсь к выходу, затем как бы между делом поворачиваюсь к ним, словно меня только что осенило.
– На всякий пожарный я наведу справки. В случае чего надо, чтобы под рукой были лучшие из лучших.
До Эйнштейна им далеко, но они улавливают скрытый смысл сказанного.
– Ты же только что сказал, что они нам ни к чему.
– Верно. Но я же адвокат и приучен не сбрасывать со счетов любую возможность, ничего не попишешь – так советует Павлов.
Интересно, клюнули или нет, с тайной надеждой спрашиваю я себя, глядя на них. Вряд ли.
– Увидимся утром. – Надзиратель широко распахивает передо мной дверь. Выходя, я ловлю лукавую ухмылку Одинокого Волка.
– Если мы сами не захотим с тобой увидеться. Дверь с шумом захлопывается. Отныне мы связаны круговой порукой.
Впрочем, нет худа без добра: я со злорадством представляю, как изумятся Фред и Энди, увидев меня завтра утречком свежим как огурчик. Шагая через тюремный двор, погруженный в вечерний палящий зной, я тешу себя этой картиной.
13
Семь утра. Уже два часа, как я заперся у себя в кабинете. Позвонив вчера вечером Сьюзен, я ввел ее в курс дела, попросил быть на месте пораньше и держать язык за зубами. Она нервничала, но была полна решимости и вид у нее был счастливый. Приятно сознавать, что в жизни есть вещи, которые не купишь ни за какие деньги.
Они заходят вместе, два сапога пара. Первым пришел Фред – Сьюзен сообщила мне об этом по внутреннему телефону, – но решил дождаться Энди. Мы с Энди, может, и помиримся когда-нибудь, но между мной и Фредом все кончено.
– Заскочил уладить кое-какие дела напоследок? – добродушно спрашивает Фред. Они стоят рядом с моим письменным столом, нависая над ним, словно мать еврейского семейства с миской в руках горячего аппетитного куриного бульона. В сущности, роль матери семейства исполняет Энди, Фред смахивает больше на тетушку, с лицом, сплошь покрытым бородавками, так и оставшуюся старой девой.
Я выдерживаю паузу – старый, излюбленный прием матерого бюрократа. Наконец, рассеянно улыбаясь, поднимаю голову.
– Да нет, подвернулось новое дельце. Не волнуйтесь, – быстро успокаиваю их я, – всем остальным совсем не обязательно знать, что я здесь.
– Этот номер у тебя не пройдет, Уилл, – говорит Энди. Он вне себя от ярости, но пытается держать себя в руках. Мы ведь уже обо всем договорились. Не вынуждай нас принимать меры, о которых потом будешь жалеть.
– Например? – Я встаю с места. Преимущество сейчас на моей стороне, я у себя в кабинете, за своим письменным столом. – Ну валяйте, не томите!
– Боже мой, Уилл, – начинает скулить Фред, – неужели тебе хочется валять дурака?
– Неужели мне хочется валять дурака? – Я обращаю взгляд к потолку. В одном месте там пятно от сырости, в прошлом году засорились унитазы, надо будет их отремонтировать. – Это очень интересный вопрос, Фред. Оч-чень интересный. Смотря с какой точки зрения смотреть – можно с правовой, а можно и с философской. Ты-то как считаешь?
– Уилл... – чуть не рычит Энди. Мы знакомы целую вечность, я же знаю их как облупленных.
Тогда я поворачиваюсь и перевожу взгляд на них, для пущей убедительности подавшись вперед и облокотившись на свой рабочий стол из съедобной сосны, стилизованный под старину. Ему уже лет двести, он был собственностью одного из крупных местных землевладельцев. Я выложил за него 12 500 долларов.
– Позвольте изложить факты так, как они мне представляются, – говорю я. – Вы хотите, чтобы я убирался отсюда. Отлично. На данном этапе я хочу убраться отсюда. Мне осточертело, что вы строите из себя святош и напрочь лишены как сострадания, так и последовательности в поступках.
– Уилл... – Энди пытается остановить меня. Я мотаю головой, сегодня утром меня уже не остановить.
– Выслушайте меня! Пожалуйста! – Черт побери, думаю я, упиваясь этой мыслью, в споре я хорош! Немудрено, что со мной нет никакого сладу в зале суда.
– Я – не святой, – продолжаю я, – просто хорошим человеком меня и то не назовешь. Но я всегда, а я не привык бросаться этим словом, всегда стоял горой за друзей. Например, тогда, Фред, – напоминаю я, – когда специальный сенатский комитет по вопросам этики наехал на тебя из-за истории с Индейским траст-фондом.
– Да она выеденного яйца не стоила! – запальчиво кричит Фред.
– Да, не стоила. Но перепугался-то ты здорово! А кто тогда излагал твое дело в суде, да так, что противная сторона села в лужу?
– Тогда обстоятельства складывались иначе, Уилл, – говорит Энди. – Не надо играть на публику.
– Отлично! Тогда я выложу вам все начистоту. В минувший уик-энд мне подвернулось одно дело...
– Знаем. Робертсон нам рассказал.
– Тогда вы знаете, что этим людям нужен лучший в штате адвокат по уголовным делам, а это я, и его-то они и получат! Вы не хотите, чтобы мое имя связывали с фирмой? Отлично! Можете убрать мою фамилию из названия на дверной табличке, а я буду пользоваться черным ходом. Я не стану докучать никому из сотрудников, даже говорить ни с кем не стану, кроме Сьюзен, потому что это моя секретарша, и, кстати, до обеда ее заявление об уходе будет лежать у вас на столе.
Я делаю паузу – испытанная старая уловка, которой пользуются во время заключительной речи; до сих пор я несся сломя голову, надо дать им отдышаться, чтобы не отставали.
– Я возьмусь за это дело, сколь бы долго оно ни продолжалось. Надеюсь, оно займет не больше недели, но, даже если затянется до конца света, я от него не отступлюсь и буду работать в моем кабинете. А если вас это не устраивает, то подавайте в суд на предмет аннулирования нашего компаньонства, и тогда уж мы от него камня на камне не оставим, черт побери!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59