– А при чем тут группа рокеров?
Я снова заявляю протест.
– С каких это пор доктор Грэйд считается экспертом по рокерам, Ваша честь?
– Позвольте вас заверить, что я им не являюсь. – Грэйд улыбается Мартинесу, затем принимает презрительный вид и добавляет: – Отнюдь. Однако многие издания по психиатрии и психологии изобилуют информацией и о совокуплениях среди мужчин, и о гомосексуализме в бандах рокеров, особенно в тех из них, которые считаются противозаконными. Это общеизвестно.
– Иными словами, доктор, убийство носит ярко выраженный гомосексуальный оттенок, а состав рокерских банд, если посмотреть на них с точки зрения психиатра, свидетельствует о том, что им, говоря языком психиатрии и медицины, свойственны гомосексуальные элементы.
– Вне всякого сомнения.
– Хана тебе, ублюдок! Слышишь? Хана, черт бы тебя побрал!
Одинокий Волк вскочил на ноги, впечатление такое, что он сейчас опрокинет стол и ринется на Грэйда, чтобы задушить его голыми руками.
– Хана тебе, мужик! Я тебя сожру с потрохами, черт побери!
В зале поднимается невообразимый гвалт. «Судебных исполнителей сюда!» – не своим голосом вопит Мартинес. Я крепко обхватываю руками Одинокого Волка, не давая ему вырваться. Остальные жмутся. Присяжные привстали со своих мест, готовые смыться.
А что Грэйд? Он стоит, глядя на нас в упор. Единственный в зале, кто не испугался.
На Одинокого Волка надевают наручники, ноги заковывают в кандалы и выволакивают его из зала. Мартинес ударяет молотком по столу.
– Перерыв на тридцать минут! – рявкает он. – Поверенных прошу ко мне в кабинет.
– Вам что, шекспировские лавры Оливье покоя не дают? Имейте в виду, так просто вам это с рук не сойдет, понятно?
Мы все собрались у него – мы и представители обвинения. Мартинес бушует.
– Сначала этот спектакль с матерью убитого, – говорит он, с видом обвинителя указывая пальцем на Моузби, – а теперь вы, – показывает он на меня, – не можете удержать своего подзащитного, черт побери!
– Мы сами не ожидали, Ваша честь, – говорю я, – больше это не повторится.
– Да уж больше не надо, черт побери! – Мартинес чуть не брызгает слюной от злости. – Я не хочу продержать его в наручниках и заткнуть рот до самого конца процесса, так не годится, но, если удержать его можно только так, придется это сделать! Это опасные люди, господин адвокат, и я не вправе подвергать опасности сотрудников суда или присяжных.
– Я сделаю все, что в моих силах.
– Надеюсь, этого окажется достаточно. Да, ребята, дело гиблое! Давайте не будем доводить его до крайностей. Надеюсь, что все вы проявите профессионализм в суде, на котором я председательствую.
Все соглашаются впредь действовать, как подобает настоящим профессионалам. Стоит Мартинесу произнести это слово, как я перевожу взгляд на Мэри-Лу. Она не глядит в мою сторону.
После обеда мы начинаем перекрестный допрос Грэйда, который продолжается до самого конца рабочего дня. Эллен возвращается уже под вечер – никакой литературы, где упоминались бы убийства, совершаемые бандами гомосексуалистов, и раскаленные ножи, она не нашла. Пока мы занимаемся переливанием из пустого в порожнее.
Грэйд отвечает на вопросы солидно и откровенно, но ведь он свидетель со стороны обвинения. С таким свидетелем надо держать ухо востро, если слишком давить на него, то, неровен час, можно настроить против себя присяжных. С другой стороны, если не приставать к нему с расспросами, то, выходит, ты просто отбываешь номер.
Так мы и ходим вокруг да около, пока солнце вот-вот не скроется за горизонтом. На сегодня, пожалуй, хватит, пора закругляться. Я оставляю за собой право вызвать Грэйда свидетелем еще раз для продолжения перекрестного допроса.
Поганый сегодня выдался для нас денек. Поганый.
Этой ночью мы не ложимся, бодрствуем в кабинете до самого утра, пытаясь найти брешь в теории Грэйда насчет «раскаленных ножей». Мы перелопачиваем горы литературы по прецедентному праву, просматриваем все до единой компьютерные программы, к которым имеем доступ, – вплоть до библиотеки конгресса – словом, все мыслимые издания по психиатрии или психологии. Пусто.
– А если этой статьи вообще не существует? – выдвигает предположение Томми. Уже светает, остается час на то, чтобы сбегать домой, принять душ, переодеться и вернуться в суд.
– Ты что, хочешь сказать, что Грэйд высосал эту историю из пальца? – спрашивает Мэри-Лу. – Мне что-то не верится.
– Он – стреляный воробей, – говорит Пол. – Может, он просто перепутал ее еще с чем-то?
Я обвожу их кислым взглядом. Изо рта у меня воняет, подмышки мокрые от пота, я устал, расстроен и зол.
– Кто-нибудь из вас возьмется предъявить такое обвинение одному из ведущих в стране судебно-медицинских экспертов?
Никто не решается.
– И тут происходит чудо: он точно припоминает, где это вычитал, – продолжаю я. – Хороши мы тогда будем! Мы же готовились, не так ли? Присяжные будут просто в восторге. – Я вздыхаю. – Все уже схвачено, и выхода у нас нет. Придется принять факты такими, как они есть, и самим проверить их достоверность.
Взяв дипломат, я сую туда кое-что из бумаг.
– Кто будет уходить последним, пусть закроет дверь на ключ.
С трудом волоча ноги, я выхожу из кабинета. «Александер, Хайт энд Портильо» – почему-то я уже не чувствую себя здесь как дома.
19
– Вы были в мотеле, когда приехали полицейские?
– Да, сэр. – Перепуганная до смерти, она говорит тихим, почти неслышным голосом.
– А когда Рита Гомес уехала с ними, вы еще оставались там?
– Да.
Ее зовут Эллен Сэйдж. Это вторая горничная, работающая в мотеле, та самая, с которой я встретился, пустившись на поиски очаровательной Риты, для чего мне не хватило одного дня и одного доллара.
Допрашивает ее Томми. Ему удается выяснить, что нашли ее не кто иные, как Гомес и Санчес, потом забрали и в конце концов заставили написать заявление, которое и положило начало этому спектаклю.
– После того как вы впервые увидели Риту в том состоянии, о котором говорили, как скоро появилась полиция? – спрашивает Томми.
– Не знаю. – Эта тоже хнычет, ерзает на стуле, теребит юбку. Про нее не скажешь, что нарядилась, словно кукла, так, ничего особенного, дурочка, каких много.
– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, это важно.
– Не то через два, не то через три дня. Точно не помню.
– А когда они ее увозили, вы видели, как они уезжали? Видели собственными глазами, как она села к ним в машину и уехала?
Она кивает.
– Я убиралась в шестом номере, он прямо у выхода, и оттуда все видно.
– А дверь была распахнута?
– Ну да. От нас требуют держать ее открытой... начальство.
– В полицейских, с которыми она уехала, вы опознали агентов сыскной полиции Гомеса и Санчеса, правильно?
– Ну да. Вон они. – Она указывает на эту пару в первом ряду, сразу за столом с представителями обвинения.
– О'кей. Теперь вот что... Она лучше себя чувствовала, когда уезжала с ними? Ей не стало лучше по сравнению с утром, когда вы ее нашли?
– Протест! – говорит Моузби, тяжело поднимаясь с места. – Свидетельница не обладает необходимыми познаниями в медицине, чтобы ответить на этот вопрос.
– Протест принимается.
– Хорошо, я поставлю вопрос иначе, госпожа Сэйдж. Как по-вашему, она оклемалась?
– Какое там! Она и ходила-то с трудом. Я прямо с утра выскочила на минутку и купила ей две пачки «супер-котексов». Утром она полпачки сунула себе в трусики. – Она прикрывает рот рукой, чтобы не хихикнуть. – Так упаковалась, что еле ноги переставляла.
– Когда она уехала с ними, у нее еще шла кровь?
– За час до этого еще шла, я знаю, потому что помогала ей переодеваться. Выглядела она ужасно. Я обрадовалась, когда они приехали, подумала, что они-то смогут доставить ее к врачу. Ей это нужно было позарез, но она так и не пошла к нему, потому что была здорово напугана.
– А полицейские ничего не говорили о том, что проследят, чтобы ее осмотрел врач?
– Они сказали, что проследят, чтобы с ней все было в порядке. Я и представить себе не могла, что может быть иначе. Из девочки кровь хлестала ручьем.
20
Санчес и Гомес (последний не имеет никакого отношения к очаровательной Рите, в наших краях у каждого десятого такая фамилия) дают показания, рассказывая, как, выбиваясь из последних сил, нашли ее, убедили, что сумеют защитить от рокеров, в конце концов заставили разговориться и, разумеется, сообщили обо всех имеющихся у нее правах, включая и предложение нанять адвоката (от него она отказалась, хотел бы я знать, сколь настойчиво они ей это предлагали). Они ни о чем с ней не договаривались, если ей что и можно поставить в вину, так только то, что она была перепугана до смерти. Она сама изъявила желание дать показания, никто ей ничем не угрожал, ни к чему не принуждал.
– Ее изнасиловали? Так вы утверждаете? – спрашивает у Санчеса Мэри-Лу. Она расхаживает перед ним взад-вперед, стуча каблучками по полу, выложенному плиткой.
– Она сама это сказала. – Веки у него тяжелые, что неудивительно, учитывая его происхождение; из-за этого кажется, что он, того и гляди, заснет. Может, он и так уже спит.
– Но разве вы не заставили ее показаться врачу? Разве не отвезли в больницу?
– Нет. – Как и все, кто живет на юго-западе, он не отличается особой словоохотливостью. Никогда не скажет больше, чем требуется.
– Почему?
– Она все равно не поехала бы.
– А она не сказала почему?
– Боялась рокеров, боялась, что они разыщут ее и убьют.
– Но потом же она обо всем рассказала.
– Так ведь это было потом.
– Когда?
– Когда мы с ней поговорили.
– А точнее – когда она согласилась поговорить?
– Через пять дней.
– Значит, вы с напарником, прихватив девушку, пять дней прятались неизвестно где...
– Протест!
– Протест принимается.
– Пять дней вы с напарником допрашивали девушку, пока она не согласилась выступить свидетелем со стороны обвинения.
– Ну да.
– И все это время она приходила в себя после изнасилования.
– Она сама так сказала.
– И вы ей поверили.
– А почему бы и нет?
– Но даже после того как она согласилась выступить свидетелем с вашей стороны, после того как ей пообещали защиту от людей, которые, согласно ее утверждению, взяли ее силой и убили спутника, вы так и не удосужились отвезти ее в больницу. Правильно?
– Ну да.
– Неужели вам не было ее жалко? Ведь речь идет о женщине, которую, по ее словам, столько раз насиловали, о женщине, которая, опять же по ее словам, стала невольной свидетельницей убийства, которая утверждала, что собственной ее жизни угрожает опасность. Как же получилось, что полицейский, добросовестно исполняющий свои обязанности, не удосужился показать эту женщину врачу?
– Она сама этого не хотела. Послушайте, подруга, я же не отцом ей прихожусь! Мы предложили. Она отказалась.
– А разве не ваша святая обязанность позаботиться о том, чтобы она попала на прием к врачу, коль скоро она заявила, что ее изнасиловали, независимо от того, хочет она этого или нет? Тем более если учесть, как она себя чувствовала. Ее подруга показала, что кровь «хлестала ручьем». Так, по-моему, она описала состояние свидетельницы?
– Она нам сказала, что все в порядке. Я не собирался заглядывать ей под юбку.
В зале раздаются смешки. Как раз это ты и не прочь бы сделать, думаю я. Интересно, скольких потаскух он наказал по всей строгости закона на заднем сиденье патрульной машины?
– Конечно, – после минутной паузы размышляет Мэри-Лу, – вы могли отвезти ее к кому-нибудь из частнопрактикующих врачей. К кому-нибудь из друзей, кто уже выручал вас раньше.
– Нет, подруга. Правилами это запрещено.
– К частнопрактикующему врачу, который не стал бы задавать лишних вопросов, не стал бы даже заводить никаких документов на пациентку, чтобы свидетельнице не пришлось тут же, не сходя с места, писать заявление в полицию...
– Протест! – выкрикивает Моузби, на сей раз в его голосе сквозят озабоченные нотки.
– ...а у вас с напарником было время, чтобы поднатаскать ее так, как вам того хотелось бы... – продолжает Мэри-Лу на одном дыхании, чтобы успеть сказать.
– Протест принимается.
– ... чтобы все было именно так, как нужно, и чтобы она не болтала все, что взбредет в голову, когда вы решите впервые показать ее на людях.
– Протест!
– Протест принимается! – Мартинес сердито смотрит на нее. – Вы что, оглохли, госпожа адвокат?
– Прошу прощения, Ваша честь, – отвечает она, принимая самый смиренный вид.
– Считайте, что можете не обращать внимания на последнюю серию вопросов, – говорит Мартинес, обращаясь к присяжным. – Вычеркните это из протокола, – указывает он стенографистке.
– Если еще раз замечу что-нибудь подобное, – предупреждает он Мэри-Лу, – то буду вынужден наказать вас за неуважение к суду.
– Да, сэр. Прошу прощения.
– Хорошо. Продолжайте.
Прежде чем говорить дальше, обернувшись, она секунду смотрит туда, где сидим мы. Я незаметно киваю: из протокола, может, все и вычеркнули, но в головах у присяжных это засело прочно. Еще теплится надежда на то, что у главной свидетельницы обвинения и тех, кто производил арест, так или иначе рыльце в пушку.
– Вы допрашивали ее в присутствии сестры-хозяйки? Или, может, женщины-полицейского?
– Нет.
– А разве это по правилам? Тем более что вы допрашивали ее столько времени.
– А где ее было взять, женщину?
– Неужели во всем округе не нашлось ни одной? Ни сестры-хозяйки, ни женщины-полицейского?
– Да нет вроде. Мы просили, но нам не дали.
– Это же против правил.
– Мы обращались с такой просьбой. А обо всем остальном спросите у кого-нибудь другого.
– Оставшись наедине со свидетельницей, о чем вы и ваш напарник с ней разговаривали?
– Об этом деле.
– Вы имеете в виду факты по нему?
– Да, она приводила нам факты.
– А что еще?
– Больше ничего.
– Разве вы ничего не рассказали ей из того, что знали? Например, вкратце познакомили с заключением по результатам вскрытия?
– Протест! – Моузби тут как тут.
– Протест принимается. Не давите, – укоризненным тоном говорит Мартинес, обращаясь к Мэри-Лу.
Такое впечатление, что все ополчились против нас. Ну и компания подобралась, черт бы их побрал!
– Вы обсуждали обстоятельства дела, исходя лишь из того, что ей известно.
– Вот именно. Как и положено по правилам.
– Неужели? Женщина, которая утверждает, что стала жертвой группового изнасилования, которую, возможно, принудили выступить свидетельницей по делу о страшном убийстве, женщина, которой устраивают допрос в отсутствие другой женщины, так и не удосужившись отвезти на прием к врачу, – вы что, хотите сказать, что это по правилам? Из какой они книги, агент сыскной полиции Санчес, может, из древней «Книги мертвых»? Ведь эта женщина спокойно могла отправиться на тот свет, пока вы, Санчес, ее охраняли.
С неприязненным видом она отходит от него.
– У меня больше нет вопросов, – бросает она в ответ на очередной протест Моузби.
– Но этого же не случилось, – бесстрастно заключает Санчес.
Вот так, в общем, и выглядит аргументация обвинения. Есть и другие улики: на брюках Таракана были обнаружены пятна крови той же группы, что и у убитого, – четвертая, резус-фактор отрицательный. Мало у кого она такая, всего-навсего у одного из каждых двадцати человек. Само по себе это еще ни о чем не говорит, мы можем представить свидетельства, что у их знакомого рокера, погибшего в автокатастрофе в Альбукерке, была та же самая группа, а Таракан помогал нести его, возможно, кровь и попала ему на штаны. При обычных обстоятельствах два эти факта стали бы взаимоисключающими, но ведь обстоятельства-то обычными не назовешь.
Ножи рокеров прошли экспертизу на наличие крови. По результатам нельзя сказать ничего определенного. Колотые раны на теле убитого, возможно, были нанесены этими ножами, хотя сами они так себе. Но факт остается фактом: у всех рокеров при себе были ножи.
Когда зачитывают вслух досье на наших подзащитных, я наблюдаю за присяжными: если бы выносили приговор прямо сейчас, во всем Лас-Вегасе на нас не поставил бы ни один человек.
21
Но это было вчера, а сегодня все начинается заново. По-моему, без ложной скромности можно сказать, что сегодня мы просто в ударе. Мы поражаем собравшихся объемом предварительной работы, порхая по залу суда, словно на крыльях. Мы остроумны, обаятельны, прекрасно владеем фактической стороной дела, играем свидетелями так же непринужденно, как скрипач играет на бесценных творениях Страдивари. Прекрасно дополняя друг друга, каждый из нас принимает эстафету из рук коллеги так же четко, как морские пехотинцы на учениях. У нас десятки свидетелей, мы позаботились о том, чтобы их показания были заранее отшлифованы у нас в кабинетах и с наибольшей выгодой использованы в зале суда.
Мы прослеживаем каждый шаг рокеров с момента, когда они прикатили в Санта-Фе, до отъезда и дальше, до тех пор, пока не был найден труп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Я снова заявляю протест.
– С каких это пор доктор Грэйд считается экспертом по рокерам, Ваша честь?
– Позвольте вас заверить, что я им не являюсь. – Грэйд улыбается Мартинесу, затем принимает презрительный вид и добавляет: – Отнюдь. Однако многие издания по психиатрии и психологии изобилуют информацией и о совокуплениях среди мужчин, и о гомосексуализме в бандах рокеров, особенно в тех из них, которые считаются противозаконными. Это общеизвестно.
– Иными словами, доктор, убийство носит ярко выраженный гомосексуальный оттенок, а состав рокерских банд, если посмотреть на них с точки зрения психиатра, свидетельствует о том, что им, говоря языком психиатрии и медицины, свойственны гомосексуальные элементы.
– Вне всякого сомнения.
– Хана тебе, ублюдок! Слышишь? Хана, черт бы тебя побрал!
Одинокий Волк вскочил на ноги, впечатление такое, что он сейчас опрокинет стол и ринется на Грэйда, чтобы задушить его голыми руками.
– Хана тебе, мужик! Я тебя сожру с потрохами, черт побери!
В зале поднимается невообразимый гвалт. «Судебных исполнителей сюда!» – не своим голосом вопит Мартинес. Я крепко обхватываю руками Одинокого Волка, не давая ему вырваться. Остальные жмутся. Присяжные привстали со своих мест, готовые смыться.
А что Грэйд? Он стоит, глядя на нас в упор. Единственный в зале, кто не испугался.
На Одинокого Волка надевают наручники, ноги заковывают в кандалы и выволакивают его из зала. Мартинес ударяет молотком по столу.
– Перерыв на тридцать минут! – рявкает он. – Поверенных прошу ко мне в кабинет.
– Вам что, шекспировские лавры Оливье покоя не дают? Имейте в виду, так просто вам это с рук не сойдет, понятно?
Мы все собрались у него – мы и представители обвинения. Мартинес бушует.
– Сначала этот спектакль с матерью убитого, – говорит он, с видом обвинителя указывая пальцем на Моузби, – а теперь вы, – показывает он на меня, – не можете удержать своего подзащитного, черт побери!
– Мы сами не ожидали, Ваша честь, – говорю я, – больше это не повторится.
– Да уж больше не надо, черт побери! – Мартинес чуть не брызгает слюной от злости. – Я не хочу продержать его в наручниках и заткнуть рот до самого конца процесса, так не годится, но, если удержать его можно только так, придется это сделать! Это опасные люди, господин адвокат, и я не вправе подвергать опасности сотрудников суда или присяжных.
– Я сделаю все, что в моих силах.
– Надеюсь, этого окажется достаточно. Да, ребята, дело гиблое! Давайте не будем доводить его до крайностей. Надеюсь, что все вы проявите профессионализм в суде, на котором я председательствую.
Все соглашаются впредь действовать, как подобает настоящим профессионалам. Стоит Мартинесу произнести это слово, как я перевожу взгляд на Мэри-Лу. Она не глядит в мою сторону.
После обеда мы начинаем перекрестный допрос Грэйда, который продолжается до самого конца рабочего дня. Эллен возвращается уже под вечер – никакой литературы, где упоминались бы убийства, совершаемые бандами гомосексуалистов, и раскаленные ножи, она не нашла. Пока мы занимаемся переливанием из пустого в порожнее.
Грэйд отвечает на вопросы солидно и откровенно, но ведь он свидетель со стороны обвинения. С таким свидетелем надо держать ухо востро, если слишком давить на него, то, неровен час, можно настроить против себя присяжных. С другой стороны, если не приставать к нему с расспросами, то, выходит, ты просто отбываешь номер.
Так мы и ходим вокруг да около, пока солнце вот-вот не скроется за горизонтом. На сегодня, пожалуй, хватит, пора закругляться. Я оставляю за собой право вызвать Грэйда свидетелем еще раз для продолжения перекрестного допроса.
Поганый сегодня выдался для нас денек. Поганый.
Этой ночью мы не ложимся, бодрствуем в кабинете до самого утра, пытаясь найти брешь в теории Грэйда насчет «раскаленных ножей». Мы перелопачиваем горы литературы по прецедентному праву, просматриваем все до единой компьютерные программы, к которым имеем доступ, – вплоть до библиотеки конгресса – словом, все мыслимые издания по психиатрии или психологии. Пусто.
– А если этой статьи вообще не существует? – выдвигает предположение Томми. Уже светает, остается час на то, чтобы сбегать домой, принять душ, переодеться и вернуться в суд.
– Ты что, хочешь сказать, что Грэйд высосал эту историю из пальца? – спрашивает Мэри-Лу. – Мне что-то не верится.
– Он – стреляный воробей, – говорит Пол. – Может, он просто перепутал ее еще с чем-то?
Я обвожу их кислым взглядом. Изо рта у меня воняет, подмышки мокрые от пота, я устал, расстроен и зол.
– Кто-нибудь из вас возьмется предъявить такое обвинение одному из ведущих в стране судебно-медицинских экспертов?
Никто не решается.
– И тут происходит чудо: он точно припоминает, где это вычитал, – продолжаю я. – Хороши мы тогда будем! Мы же готовились, не так ли? Присяжные будут просто в восторге. – Я вздыхаю. – Все уже схвачено, и выхода у нас нет. Придется принять факты такими, как они есть, и самим проверить их достоверность.
Взяв дипломат, я сую туда кое-что из бумаг.
– Кто будет уходить последним, пусть закроет дверь на ключ.
С трудом волоча ноги, я выхожу из кабинета. «Александер, Хайт энд Портильо» – почему-то я уже не чувствую себя здесь как дома.
19
– Вы были в мотеле, когда приехали полицейские?
– Да, сэр. – Перепуганная до смерти, она говорит тихим, почти неслышным голосом.
– А когда Рита Гомес уехала с ними, вы еще оставались там?
– Да.
Ее зовут Эллен Сэйдж. Это вторая горничная, работающая в мотеле, та самая, с которой я встретился, пустившись на поиски очаровательной Риты, для чего мне не хватило одного дня и одного доллара.
Допрашивает ее Томми. Ему удается выяснить, что нашли ее не кто иные, как Гомес и Санчес, потом забрали и в конце концов заставили написать заявление, которое и положило начало этому спектаклю.
– После того как вы впервые увидели Риту в том состоянии, о котором говорили, как скоро появилась полиция? – спрашивает Томми.
– Не знаю. – Эта тоже хнычет, ерзает на стуле, теребит юбку. Про нее не скажешь, что нарядилась, словно кукла, так, ничего особенного, дурочка, каких много.
– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, это важно.
– Не то через два, не то через три дня. Точно не помню.
– А когда они ее увозили, вы видели, как они уезжали? Видели собственными глазами, как она села к ним в машину и уехала?
Она кивает.
– Я убиралась в шестом номере, он прямо у выхода, и оттуда все видно.
– А дверь была распахнута?
– Ну да. От нас требуют держать ее открытой... начальство.
– В полицейских, с которыми она уехала, вы опознали агентов сыскной полиции Гомеса и Санчеса, правильно?
– Ну да. Вон они. – Она указывает на эту пару в первом ряду, сразу за столом с представителями обвинения.
– О'кей. Теперь вот что... Она лучше себя чувствовала, когда уезжала с ними? Ей не стало лучше по сравнению с утром, когда вы ее нашли?
– Протест! – говорит Моузби, тяжело поднимаясь с места. – Свидетельница не обладает необходимыми познаниями в медицине, чтобы ответить на этот вопрос.
– Протест принимается.
– Хорошо, я поставлю вопрос иначе, госпожа Сэйдж. Как по-вашему, она оклемалась?
– Какое там! Она и ходила-то с трудом. Я прямо с утра выскочила на минутку и купила ей две пачки «супер-котексов». Утром она полпачки сунула себе в трусики. – Она прикрывает рот рукой, чтобы не хихикнуть. – Так упаковалась, что еле ноги переставляла.
– Когда она уехала с ними, у нее еще шла кровь?
– За час до этого еще шла, я знаю, потому что помогала ей переодеваться. Выглядела она ужасно. Я обрадовалась, когда они приехали, подумала, что они-то смогут доставить ее к врачу. Ей это нужно было позарез, но она так и не пошла к нему, потому что была здорово напугана.
– А полицейские ничего не говорили о том, что проследят, чтобы ее осмотрел врач?
– Они сказали, что проследят, чтобы с ней все было в порядке. Я и представить себе не могла, что может быть иначе. Из девочки кровь хлестала ручьем.
20
Санчес и Гомес (последний не имеет никакого отношения к очаровательной Рите, в наших краях у каждого десятого такая фамилия) дают показания, рассказывая, как, выбиваясь из последних сил, нашли ее, убедили, что сумеют защитить от рокеров, в конце концов заставили разговориться и, разумеется, сообщили обо всех имеющихся у нее правах, включая и предложение нанять адвоката (от него она отказалась, хотел бы я знать, сколь настойчиво они ей это предлагали). Они ни о чем с ней не договаривались, если ей что и можно поставить в вину, так только то, что она была перепугана до смерти. Она сама изъявила желание дать показания, никто ей ничем не угрожал, ни к чему не принуждал.
– Ее изнасиловали? Так вы утверждаете? – спрашивает у Санчеса Мэри-Лу. Она расхаживает перед ним взад-вперед, стуча каблучками по полу, выложенному плиткой.
– Она сама это сказала. – Веки у него тяжелые, что неудивительно, учитывая его происхождение; из-за этого кажется, что он, того и гляди, заснет. Может, он и так уже спит.
– Но разве вы не заставили ее показаться врачу? Разве не отвезли в больницу?
– Нет. – Как и все, кто живет на юго-западе, он не отличается особой словоохотливостью. Никогда не скажет больше, чем требуется.
– Почему?
– Она все равно не поехала бы.
– А она не сказала почему?
– Боялась рокеров, боялась, что они разыщут ее и убьют.
– Но потом же она обо всем рассказала.
– Так ведь это было потом.
– Когда?
– Когда мы с ней поговорили.
– А точнее – когда она согласилась поговорить?
– Через пять дней.
– Значит, вы с напарником, прихватив девушку, пять дней прятались неизвестно где...
– Протест!
– Протест принимается.
– Пять дней вы с напарником допрашивали девушку, пока она не согласилась выступить свидетелем со стороны обвинения.
– Ну да.
– И все это время она приходила в себя после изнасилования.
– Она сама так сказала.
– И вы ей поверили.
– А почему бы и нет?
– Но даже после того как она согласилась выступить свидетелем с вашей стороны, после того как ей пообещали защиту от людей, которые, согласно ее утверждению, взяли ее силой и убили спутника, вы так и не удосужились отвезти ее в больницу. Правильно?
– Ну да.
– Неужели вам не было ее жалко? Ведь речь идет о женщине, которую, по ее словам, столько раз насиловали, о женщине, которая, опять же по ее словам, стала невольной свидетельницей убийства, которая утверждала, что собственной ее жизни угрожает опасность. Как же получилось, что полицейский, добросовестно исполняющий свои обязанности, не удосужился показать эту женщину врачу?
– Она сама этого не хотела. Послушайте, подруга, я же не отцом ей прихожусь! Мы предложили. Она отказалась.
– А разве не ваша святая обязанность позаботиться о том, чтобы она попала на прием к врачу, коль скоро она заявила, что ее изнасиловали, независимо от того, хочет она этого или нет? Тем более если учесть, как она себя чувствовала. Ее подруга показала, что кровь «хлестала ручьем». Так, по-моему, она описала состояние свидетельницы?
– Она нам сказала, что все в порядке. Я не собирался заглядывать ей под юбку.
В зале раздаются смешки. Как раз это ты и не прочь бы сделать, думаю я. Интересно, скольких потаскух он наказал по всей строгости закона на заднем сиденье патрульной машины?
– Конечно, – после минутной паузы размышляет Мэри-Лу, – вы могли отвезти ее к кому-нибудь из частнопрактикующих врачей. К кому-нибудь из друзей, кто уже выручал вас раньше.
– Нет, подруга. Правилами это запрещено.
– К частнопрактикующему врачу, который не стал бы задавать лишних вопросов, не стал бы даже заводить никаких документов на пациентку, чтобы свидетельнице не пришлось тут же, не сходя с места, писать заявление в полицию...
– Протест! – выкрикивает Моузби, на сей раз в его голосе сквозят озабоченные нотки.
– ...а у вас с напарником было время, чтобы поднатаскать ее так, как вам того хотелось бы... – продолжает Мэри-Лу на одном дыхании, чтобы успеть сказать.
– Протест принимается.
– ... чтобы все было именно так, как нужно, и чтобы она не болтала все, что взбредет в голову, когда вы решите впервые показать ее на людях.
– Протест!
– Протест принимается! – Мартинес сердито смотрит на нее. – Вы что, оглохли, госпожа адвокат?
– Прошу прощения, Ваша честь, – отвечает она, принимая самый смиренный вид.
– Считайте, что можете не обращать внимания на последнюю серию вопросов, – говорит Мартинес, обращаясь к присяжным. – Вычеркните это из протокола, – указывает он стенографистке.
– Если еще раз замечу что-нибудь подобное, – предупреждает он Мэри-Лу, – то буду вынужден наказать вас за неуважение к суду.
– Да, сэр. Прошу прощения.
– Хорошо. Продолжайте.
Прежде чем говорить дальше, обернувшись, она секунду смотрит туда, где сидим мы. Я незаметно киваю: из протокола, может, все и вычеркнули, но в головах у присяжных это засело прочно. Еще теплится надежда на то, что у главной свидетельницы обвинения и тех, кто производил арест, так или иначе рыльце в пушку.
– Вы допрашивали ее в присутствии сестры-хозяйки? Или, может, женщины-полицейского?
– Нет.
– А разве это по правилам? Тем более что вы допрашивали ее столько времени.
– А где ее было взять, женщину?
– Неужели во всем округе не нашлось ни одной? Ни сестры-хозяйки, ни женщины-полицейского?
– Да нет вроде. Мы просили, но нам не дали.
– Это же против правил.
– Мы обращались с такой просьбой. А обо всем остальном спросите у кого-нибудь другого.
– Оставшись наедине со свидетельницей, о чем вы и ваш напарник с ней разговаривали?
– Об этом деле.
– Вы имеете в виду факты по нему?
– Да, она приводила нам факты.
– А что еще?
– Больше ничего.
– Разве вы ничего не рассказали ей из того, что знали? Например, вкратце познакомили с заключением по результатам вскрытия?
– Протест! – Моузби тут как тут.
– Протест принимается. Не давите, – укоризненным тоном говорит Мартинес, обращаясь к Мэри-Лу.
Такое впечатление, что все ополчились против нас. Ну и компания подобралась, черт бы их побрал!
– Вы обсуждали обстоятельства дела, исходя лишь из того, что ей известно.
– Вот именно. Как и положено по правилам.
– Неужели? Женщина, которая утверждает, что стала жертвой группового изнасилования, которую, возможно, принудили выступить свидетельницей по делу о страшном убийстве, женщина, которой устраивают допрос в отсутствие другой женщины, так и не удосужившись отвезти на прием к врачу, – вы что, хотите сказать, что это по правилам? Из какой они книги, агент сыскной полиции Санчес, может, из древней «Книги мертвых»? Ведь эта женщина спокойно могла отправиться на тот свет, пока вы, Санчес, ее охраняли.
С неприязненным видом она отходит от него.
– У меня больше нет вопросов, – бросает она в ответ на очередной протест Моузби.
– Но этого же не случилось, – бесстрастно заключает Санчес.
Вот так, в общем, и выглядит аргументация обвинения. Есть и другие улики: на брюках Таракана были обнаружены пятна крови той же группы, что и у убитого, – четвертая, резус-фактор отрицательный. Мало у кого она такая, всего-навсего у одного из каждых двадцати человек. Само по себе это еще ни о чем не говорит, мы можем представить свидетельства, что у их знакомого рокера, погибшего в автокатастрофе в Альбукерке, была та же самая группа, а Таракан помогал нести его, возможно, кровь и попала ему на штаны. При обычных обстоятельствах два эти факта стали бы взаимоисключающими, но ведь обстоятельства-то обычными не назовешь.
Ножи рокеров прошли экспертизу на наличие крови. По результатам нельзя сказать ничего определенного. Колотые раны на теле убитого, возможно, были нанесены этими ножами, хотя сами они так себе. Но факт остается фактом: у всех рокеров при себе были ножи.
Когда зачитывают вслух досье на наших подзащитных, я наблюдаю за присяжными: если бы выносили приговор прямо сейчас, во всем Лас-Вегасе на нас не поставил бы ни один человек.
21
Но это было вчера, а сегодня все начинается заново. По-моему, без ложной скромности можно сказать, что сегодня мы просто в ударе. Мы поражаем собравшихся объемом предварительной работы, порхая по залу суда, словно на крыльях. Мы остроумны, обаятельны, прекрасно владеем фактической стороной дела, играем свидетелями так же непринужденно, как скрипач играет на бесценных творениях Страдивари. Прекрасно дополняя друг друга, каждый из нас принимает эстафету из рук коллеги так же четко, как морские пехотинцы на учениях. У нас десятки свидетелей, мы позаботились о том, чтобы их показания были заранее отшлифованы у нас в кабинетах и с наибольшей выгодой использованы в зале суда.
Мы прослеживаем каждый шаг рокеров с момента, когда они прикатили в Санта-Фе, до отъезда и дальше, до тех пор, пока не был найден труп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59