К тому же там полным-полно подходящих мужчин, обаятельных мужчин. Я назначала свидания в оба вечера, что провела там, – добавляет она чуть ли не с радостью.
– Почему же тогда тебя ни разу не трахнули? – кисло спрашиваю я. Не могу поверить в то, что она говорит.
– Я не ложусь в постель с первым встречным. Ты это знаешь.
– С тех пор многое изменилось. – Я отчетливо помню вечер, когда она впервые отдалась мне.
– Кое-что не меняется, – с чопорным вызовом говорит она и тут же меняет тему разговора. – К тому же мне положили приличное жалованье. Для начала – семьдесят две тысячи пятьсот в год.
Я присвистываю, деньги действительно немалые. Сиэтл – город больших возможностей, но до Нью-Йорка или Лос-Анджелеса ему все-таки далековато. У меня самого дела шли ни шатко ни валко, пока не подфартило несколько лет назад.
– Ты когда-нибудь бывал в Сиэтле? Конечно, бывал, – поправляется она, – один из руководителей фирмы как-то обронил, что знаком с тобой, вам вместе пришлось вести одно дело.
– Джоби Брекенридж, – грустно отвечаю я. Это единственный адвокат в Сиэтле, которого я знаю. – Фирма «Брекенридж энд Хейстингс». Солидная контора. Сейчас у них в штате, наверное, сорок, а то и пятьдесят адвокатов.
– По списку я – пятьдесят четвертая, – поправляет она.
– Пропадешь в такой ораве. – Не может всего этого быть.
– Ни в коем случае. – Она широко, чуть ли не исступленно улыбается. – В моем отделе всего четыре человека... – Тут она делает паузу, чтобы нанести смертельный удар. – И я назначена его руководителем. А через два года стану компаньоном.
– И когда же планируется это счастливое событие? – В голове у меня звенит. – Когда же Сиэтл приобретет то, чего лишается Санта-Фе?
– На это уйдет довольно много времени. Я пообещала Робертсону, что не брошу его на произвол судьбы. Полгода или около того еще придется поработать. Может, удастся переехать на новое место во время рождественских каникул. Да, скорее всего, именно тогда.
– А Брекенридж не пудрит тебе мозги? – В глубине души я мучительно страдаю. Как она могла так со мной обойтись? Это заговор, не иначе весь мир объединился, чтобы покончить со мной одним махом.
– Они хотели бы, чтобы я начала работать уже с завтрашнего дня, – отвечает она тоном, в котором слышатся едва уловимые колкие нотки. Мои саркастические замечания раздражают ее. – Но они пошли мне навстречу.
– Как благородно с их стороны.
– Перестань издеваться, ладно? Мне пришлось пойти на это, Уилл, постарайся понять.
– Клаудия в курсе?
Прежде чем ответить, она слишком медлит.
– Да.
– И что она думает по этому поводу?
– Ей эта затея не по душе, чего и следовало ожидать, – поспешно добавляет она, – здесь все ее друзья и подруги, она всю жизнь прожила тут. Но ничего, привыкнет, десятилетние дети быстро приноравливаются к переменам, куда быстрее, чем взрослые.
– А как же я? Как мы с ней? – Я слышу жалобные нотки в своих восклицаниях. Впрочем, черт побери, пусть думает обо мне что угодно, плевать!
– Я тебя понимаю.
Я пристально смотрю на нее.
– Послушай, – говорит она. – Ты что, думаешь, я хочу вас разлучить? Это самое трудное решение в моей жизни, но другого выхода нет – здесь я погибаю.
Здесь она погибает! Бред какой-то. О'кей, пусть даже здесь далеко не все идеально, но она чертовски привередлива. Если кто и найдет здесь могилу, то это я. Стану одним из тех разведенных папаш, которые с несчастным видом околачиваются в аэропортах на Рождество и другие праздники. Я и знать не буду, как живет мой ребенок, не буду рядом в те моменты, когда ей предстоит принимать жизненно важные решения.
– Она сможет видеться с тобой всякий раз, когда захочет. Я не хочу разлучать вас.
– Тогда не уезжай.
Она нетерпеливо качает головой.
– Решение уже принято, Уилл. Не надо перекладывать ответственность на меня. Я этого не заслуживаю. – Взяв трубку, она начинает набирать номер. – Я ей сейчас позвоню. Сегодня чудесный день. Ты же не хочешь тратить его понапрасну. Мэри? Уилл сейчас у меня. Скажи Клаудии, чтобы пришла. Нет, прямо сейчас.
Я подхожу к двери, открываю ее. Одновременно открывается дверь в доме напротив: мы с ней заодно, даже когда речь идет о таких обыденных вещах. Дочь бежит через улицу мне навстречу. Я не представляю повседневной жизни без нее.
– Как раз должны были показывать рок-н-ролл. – Пожалуй, она слишком много смотрит Эм-Ти-Ви. – Сейчас, только ранец возьму.
Она вбегает в дом. Я поворачиваюсь, провожая ее взглядом, ловлю на себе взгляд ее матери и выхожу на улицу. Этот дом уже давно стал для меня чужим.
5
После обеда мы ловим рыбу на ранчо моего друга Лукаса, высоко в горах. Лукас – типичный хиппи-шестидесятник, основавший коммуну вместе с горсткой горожан, одержимых желанием вернуться к земле. (Теперь так уже не говорят.) В отличие от множества других общин на севере Нью-Мексико, возникших в то время и существующих до сих пор, этим городским неженкам в конце концов надоело надрываться, пытаясь обработать клочок земли, к которому не решился бы подступиться даже Клэренс Бердси. Но Лукас заупрямился, настойчивый оказался, сукин сын, и постепенно скупил их доли, накинув десять центов на каждый доллар. Он потратил большую часть года, пытаясь обработать землю в одиночку, но, примирившись с неизбежным, пошел в окружную комиссию по охране окружающей среды, где с помощью своей доброй приятельницы и союзницы Агнес Роуз, начальницы отдела землепользования, избранной в основном при поддержке Лукаса и других ярых защитников окружающей среды потому, что она обещала не допустить использования земли под сельскохозяйственные угодья, добился раздела участка на крошечные ранчо площадью по пять акров каждое, позаботившись о том, чтобы самый лакомый кусочек из двух тысяч акров достался ему самому. Земля на этих крошечных ранчо была каменистой и бесплодной, но имела одно бесспорное преимущество: с каждого открывался потрясающий вид на долину и Санта-Фе. Через полтора года все они были распроданы (кроме одного, которое Лукас щедрой рукой подарил Агнес) по цене в среднем 60 тысяч долларов за лот, и Лукас, словно по мановению волшебной палочки, превратился в богатого, праздного мужчину тридцати одного года от роду. Они с Дороти («не называй меня бывшим хиппи, начать с того, что я никогда им не был»), его сексапильной, сварливой, смешной и одержимой желанием пролезть в высшее общество женой, входят в число самых известных меценатов Санта-Фе, ежегодно устраивая на своем ранчо шикарный прием для сбора средств на нужды городского искусства.
Я – адвокат Лукаса, что, помимо гонораров, которые довольно значительны, дает мне неограниченные возможности для охоты и рыбалки в его владениях. (Это единственный клиент, от которого я просто так не откажусь. Насколько я его знаю, а он почти такой же извращенец, как и я, он может взять и заявить моим бывшим компаньонам, чтобы они помалкивали и не катили на меня бочку.)
Ручей, протекающий в гористой части его поместья, с апреля по ноябрь кишит изголодавшейся, злой форелью. Для наживки в разное время я использовал фольгу, кусочек голландского сыра, да еще в обертке, и сломанную шпору от ковбойского сапога. Мы с Клаудией рыбачим здесь уже не первый год, в шесть лет я подарил дочери набор рыболовных принадлежностей для начинающих, и, к моему вящему изумлению и радости, она сразу же научилась с ним обращаться. Теперь у нее, как у настоящего рыбака, есть свое удилище, и она может попасть наживкой прямо в хворостинку, быстро плывущую по течению. Мы пользуемся крючками без зубцов, за год она вытаскивает три-четыре рыбины: Клаудия уважает все живые существа – эта особенность ее натуры кажется мне на редкость привлекательной.
– Не хочу переезжать, – говорит она. Прошло около часа, прежде чем мы решились начать этот разговор. Она делает резкий взмах кистью – сразу видно, что ей не привыкать – и наблюдает за тем, как леска плавной дугой скользит на середине ручья.
– Я тоже. И я не хочу, чтобы ты уезжала.
– И что делать будем? – Она медленно наматывает леску на катушку; уже почти полдень, рыба вся попряталась. – Почему бы тебе не сделать ее своим компаньоном?
Если бы я только мог... Готов на что угодно, только бы не разлучаться с Клаудией. Даже если бы все было в полном порядке, это дело вряд ли выгорело бы, а теперь и подавно.
– Она не поэтому собралась уезжать, – говорю я и откупориваю бутылку пива, повторяя про себя, что пиво – это еще не выпивка. – Она хочет начать новую жизнь среди людей, которые не знают ее прошлого. Возможно, в Санта-Фе она чувствует себя стесненно.
– В зрелом возрасте у нее появляются какие-то бредовые идеи, – безапелляционно заявляет Клаудия. – Она говорит, что собирается сделать операцию по увеличению груди.
Я смотрю на нее искоса – что-то уж слишком быстро она взрослеет. Дочь отвечает мне непонимающим взглядом.
– Откуда ты знаешь? – Я вовсе не жажду слышать ответ.
– Мама мне сама сказала, – беспечно говорит она. – Показала брошюру, которую дал ей врач. Все это так грубо. – Она входит в азарт, желая разобраться, что к чему. – Под мышкой делают такое маленькое отверстие – Она поднимает руку, показывая мне, в каком месте делается надрез. – Вот здесь, его почти и не видно, затем суют в дырку мешочек, наполненный стерилизованной соленой водой, не знаю, берут они ее из океана или еще откуда, вживляют его в груди...
– О'кей, о'кей. – С меня довольно. – И так ясно.
– Я сказала, что это глупо. Дело кончится тем, что она станет похожа на эту старую кинозвезду... как же ее?
– Рэкел Уэлч? – наугад спрашиваю я.
– Вот-вот.
– Ну и что из этого? – Я не в восторге от Рэкел Уэлч, но надо признать, что фигура у нее такая, что у любого подростка слюнки потекут. – По-моему, твоя мать и так великолепно выглядит, – добавляю я. Увидев ее сегодня утром в мокрой от пота майке, я замер как вкопанный. Черт побери, да она сто очков вперед даст тем, что попадались мне за эти дни! – Но если она думает, что ей нужно выкарабкиваться самой, то с какой стати нам с тобой мешать ей?
– Тело человека было создано не для того, чтобы запихивать в него пластмассу, – отвечает она с нескрываемой неприязнью.
– Хорошо сказано! Надо будет запомнить! Может, как-нибудь пригодится для заключительной речи.
Она усмехается, она обожает чувствовать себя причастной к моей работе. Я рассказываю ей о своих делах, советуюсь с ней, обсуждаю клиентов – зачастую в шутливой форме, она, как и я, страдает манией величия, но у нее она всегда проявляется по-доброму.
Я перевожу взгляд на воду.
– Ей хочется замуж, – говорю я Клаудии. – Она одинока и не хочет состариться в одиночестве. Это ее пугает. С возрастом задумываешься о таких вещах. – Я запинаюсь. Надо ли обременять ее этим?
Она и ухом не ведет.
– Мама меня достала, – говорит она, глядя на меня сверху вниз ясными голубыми глазами, от которых я тут же становлюсь сам не свой. Она же еще ребенок, почти дитя. Мысленно одергивая себя, я возвращаюсь к реальности. Нет, она не ребенок. Мне хочется, чтобы она осталась ребенком, но этого, как и многого другого, не будет, как бы я ни хотел, чтобы время остановилось.
– Когда-нибудь и ты уедешь. Я хочу сказать, ты уже не будешь жить со мной и с ней, – торопливо добавляю я.
– Я и так уже не живу.
Собрав снасти, мы возвращаемся по тропинке к машине. На противоположном краю ущелья, рядом со сторожкой лесника, которая в чистом горном воздухе кажется совсем близкой, но пролетит мимо ворона и видишь, как это далеко, собралась небольшая толпа. Машины там полицейские с мигалкой.
– Наверное, кто-то упал с обрыва, – роняет Клаудия. – Болваны-туристы!
Четыре-пять раз в год не туристы, а кто-нибудь из местных, не рассчитав скорость в горах, не вписывается в вираж. Падать можно долго, пока не приземлишься на дно ущелья.
Мы останавливаемся на минуту посмотреть, что случилось. Но расстояние слишком велико, ничего не видно, не выручает даже карманный бинокль, который я захватил, чтобы поглазеть на птиц. Я бросаю вещи в багажник. Клаудия болтает ногами, высунув их через опущенное стекло, пока я еду обратно в город.
Дома я включаю гриль и, подождав, пока угли раскалятся добела, осторожно, крест-накрест, кладу на решетку куски лососины толщиной в целый дюйм. Разворачивая сверток с ними на кухонной стойке и отчаянно иронизируя над собой, я еще подумал, что их, наверное, доставили самолетом с тихоокеанского побережья на северо-западе. Северо-запад, Сиэтл. Клаудия смотрит телевизор, идет повтор старого, вроде учебного фильма Марлина Перкинса о жизни шакалов и сарычей. Мы с Патрицией договорились, что не разрешим ей смотреть обычные коммерческие передачи. В этом пункте между нами еще царит согласие.
Звонит телефон.
– Не бери трубку! – кричит Клаудия из соседней комнаты. Сегодня выходной, и, если звонит телефон, значит, это либо ее мать, либо кто-то из моих клиентов. И в том и в другом случае нам звонок ни к чему.
Телефон не умолкает, похоже, кто-то хочет узнать, хватит ли у меня терпения. Когда звонок раздается в шестой раз, я неохотно поднимаю трубку.
– Меня нет дома, – говорю я как можно раздраженнее.
– Я уже понял, Уилл, – со смехом отвечает Джон Робертсон. Не нужно было подходить к телефону, чтобы не говорить с человеком, напоминающим о Патриции, даже с человеком, который мне почти что друг. (То, что окружной прокурор с адвокатом в приятельских отношениях, само по себе уже странно, но мне он ни разу не лгал и никому не пытался пришить дело. Много лет назад я понял, что жгучая ненависть, которую я с полным на то основанием испытываю к прокурорам, на него не распространяется, и сделал для него исключение из правил.)
Джон – единственная у нас в штате восходящая звезда, всеобщий любимец, хотя и относится к числу тех, кого принято называть образцово-показательными: член футбольной сборной «всех звезд» по нашему округу, жена его выглядит как фотомодель с обложки женского журнала, у детей ровные зубы. Если не в столь уж отдаленном будущем он решит баллотироваться в губернаторы или сенаторы, то наверняка победит.
– Я готовлю ужин. Для себя и для дочери. Выходные мы проводим вместе, ценим это время на вес золота и не хотим, чтобы нас беспокоили. Как правило, я работаю с понедельника по пятницу включительно, с девяти утра до шести вечера. Спасибо. Вы прослушали запись.
Я вешаю трубку. Естественно, он тут же звонит снова.
– Я серьезно, Джон! – говорю я по-настоящему раздраженным тоном. – Что стряслось, неужели нельзя подождать до понедельника?
– Ты в отпуске, – отвечает он, как будто я сам этого не знаю. – В понедельник тебя не будет на работе.
– А ты откуда узнал? – Черт побери, у нас в городе новости распространяются с быстротой молнии!
– Фред вчера сказал.
– А где вы с ним виделись? – нехотя спрашиваю я.
– Он мне звонил. Сказал, что твоими клиентами теперь занимается Джейн. Он хотел лично поставить меня об этом в известность.
Черт бы его побрал!
– У тебя все в порядке? – Он пытается говорить как ни в чем не бывало, но по голосу в трубке я чувствую, что он чем-то встревожен.
– Ну да! А почему ты спрашиваешь? – Я внутренне напрягаюсь.
– Мне всегда казалось, что для тебя работа – все.
– Так оно и есть. Поэтому я ею и занимаюсь. А теперь решил вот передохнуть и вкусить радостей жизни.
– Молодчина! Для этого нужно немалое мужество.
– Да так, ничего особенного. – Я вру напропалую. Пора бы и одуматься, а не то войдет в привычку.
– А как отнеслись к этому Энди с Фредом? Наверное, до сих пор в себя прийти не могут.
– В общем, нормально. Оклемаются.
– Будем надеяться, не полностью. Не хочу, чтобы они думали, будто обойдутся без тебя. Потому что без тебя им не обойтись, без тебя это еще одна заурядная фирма.
– Верно. – В общем, я рад, что он позвонил. – Так в чем дело? Я в самом деле готовлю ужин. – В трубке раздается щелчок. – Ты сейчас в центре?
– К сожалению.
– А почему такая спешка?
– У тебя объявились клиенты. – Судя по тону, настроение у него не из лучших.
– Я ведь в отпуске, ты не забыл? Уже целые сутки. Что, обычные клиенты?
– Не совсем. – В трубке набухает пауза.
– Будь добр, объясни толком.
– Слушай, приезжай прямо сейчас, а? Много времени это не займет.
– Не могу. Я на самом деле готовлю Клаудии ужин.
– Возьми ее с собой. У меня уйма новых комиксов.
– Весь ужин пойдет насмарку. Жарю лососину. Из самого Сиэтла, – добавляю я с издевкой.
Он улавливает ее, но истолковывает совершенно превратно.
– Если тебе это поможет, то я расстроен отъездом Патриции.
– Не поможет, но все равно – спасибо.
– Не спеши. Поужинай, выпей лишнюю чашечку кофе, а потом приезжай. Времени это много не займет... впрочем, решать тебе. Сам увидишь.
Он вешает трубку, не услышав моих возражений.
– Кто звонил? – кричит Клаудия.
– Наш с тобой добрый друг Джон Робертсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59