Я уверен, как и я, остальные тоже бодрствуют, остаются начеку, стараясь сохранять спокойствие. В сложившихся условиях это лучшее, что можно сделать.
Мертвая тишина, не слышно даже шагов охранников.
Осторожно и по возможности бесшумно встаю с койки. Я не стал раздеваться, лучше пусть одежда будет измятой, чем снимать ее, а потом снова надевать второпях. На цыпочках крадусь к двери и выглядываю наружу.
На этаже никого не видно. Охранников и след простыл. Мне видно не очень далеко, дым слишком густой, но я вижу, что на этаже никого нет.
Волосы у меня встают дыбом, я чувствую мурашки по коже.
Ловушка. Мне приготовили какой-то сюрприз.
Я пристально всматриваюсь сначала в один конец коридора, потом в другой. И в том и в другом направлении видно не дальше десяти ярдов. Вездесущий дым заполняет все здание, озаряемый отсветами пожаров, полыхающих как вблизи от меня, так и вдалеке.
Нужно выбираться отсюда. Нужно разыскать Одинокого Волка.
Выскользнув из камеры, я крадусь по коридору, прижавшись спиной к бетонной стене. С перепугу душа ушла в пятки. Так мы не договаривались. Стараясь ступать как можно бесшумнее, я тихонько иду по коридору в направлении командного пункта, где расположились лагерем Одинокий Волк и остальные заводилы.
Пол по-прежнему мокрый, а сейчас стал еще и липким, под водой Бог знает из чего образовалась корка, идти стало скользко. Впечатление такое, будто ступаешь по медузам, протухшим на солнце и превратившимся в вязкое, желеобразное месиво.
Я сейчас в самом начале того коридора, который ведет к центру управления, с другой стороны от него. Чтобы туда добраться, мне нужно пройти через все здание и, в довершение всего, спуститься на два этажа.
Я останавливаюсь. Несмотря на страшную жару, кожа у меня стала сухой, липкой. Губы внезапно потрескались, все во мне обострилось так сильно, что я начал чувствовать и видеть буквально все, даже те части своего тела, которые никогда раньше не ощущал. Впечатление, что я существую в какой-то неведомой, враждебной стране.
Впереди по коридору в мою сторону идет какой-то мужчина. Я не вижу его, да и он, по-моему, тоже меня не видит, но я его чувствую, чувствую тяжелые шаги по твердому полу. Я как индейский лазутчик на задании, чувствую, как пол у меня под ногами буквально ходит ходуном.
Наверное, это один из посланцев Одинокого Волка, который идет проведать меня. Это может быть только он, остальные в принудительном порядке должны сидеть в крошечном ограниченном пространстве и не рыпаться. По темным, задымленным коридорам разрешено ходить одним лишь специально назначенным охранникам.
Возвращайся в камеру, старик. Возвращайся в камеру и жди, как тебе и сказали. Все под контролем.
Шаги все ближе и ближе, теперь я уже различаю, что от меня их отделяют двадцать, может, тридцать ярдов. Медленные, размеренные шаги. На таком мокром и скользком полу один неверный шаг – и можно запросто упасть, переломать себе кости, а то и вообще разбиться насмерть, перелетев через ограждение и шлепнувшись на бетон в ста ярдах внизу.
Возвращайтесь в камеру, господин адвокат. Распоряжаетесь здесь не вы. Делайте, что вам сказали.
С противоположной стороны чувствуются еще одни шаги, оттуда кто-то тоже движется в моем направлении. Идет оттуда же, откуда шел и я сам, мимо моей камеры. Я слышу, как человек останавливается, но потом снова направляется в мою сторону.
Не знаю, в чем тут дело, но, что бы все это ни значило, что-то тут не так. Это явно не те люди, которых Одинокий Волн и совет заключенных выделили для моей охраны. Не знаю, почему мне так кажется, но я абсолютно в этом уверен.
– Это ты? – кричит один из них. Тот, второй.
– Ну да.
– Его тут нет! В той камере, которую они ему отвели.
– Черт!
Оба остановились, каждый на своем месте. И от того и от другого до меня пятнадцать ярдов. Они меня не видят, я их тоже. Впрочем, стоит им пройти еще пять ярдов, и я буду у них как на ладони.
Не знаю, кто эти люди, но то, что они собрались убить меня, – это точно. Кем бы они ни были, ясно одно – этим типам есть что терять, скорей всего, именно они и заварили всю эту кашу, сожгли камеры, где сидели стукачи, пытали их, а потом убили.
– В комнате свиданий его нет. Я проверил ее всю. Он должен был пройти мимо меня! – кричит первый.
– Наверное, он проскользнул мимо еще до того, как я начал его искать, – откликается второй. – Здесь такой густой дым, черт побери, что, если бы кто-то прошел мимо, я бы, наверное, и не заметил!
– Нет, он должен быть где-то здесь.
Я смотрю сначала в одну сторону, потом в другую. Сплошная стена, ни одной камеры, нуда можно было бы нырнуть и спрятаться.
– Стой на месте. Я сейчас приду! – кричит первый.
Мерзавец Робертсон, болван губернатор, скотина начальник тюрьмы! Мы так не договаривались!
Первый направляется к своему товарищу, он должен пройти мимо меня. Теперь уже я отчетливо слышу его шаги, он осторожно ступает по мокрому бетону, изо всех сил стараясь не упасть.
Словно посланец ада, он наконец выступает из облака черного дыма и видит меня, а я – его. Он останавливается как вкопанный, занеся ногу, но так и не успев поставить ее на пол. Какие-то доли секунды мы пристально смотрим друг на друга. На моей стороне преимущество – я знал, что он приближается.
Все остальные преимущества – на его стороне.
– Какого... Эй! – что есть мочи орет он.
Я срываюсь с места, изо всех сил бросаясь прямо на него, к такому повороту он не готов, надо прорваться, сбить его с ног и укрыться в спасительной темноте.
Поскользнувшись на мокром полу, я теряю равновесие.
Падая вперед, в последнюю минуту я успеваю выставить перед собой руки и, приземлившись на них, тут же отталкиваюсь от пола. Он уже оправился от неожиданности и начинает подбираться ко мне, размахивая своим оружием – двенадцатизарядным дробовиком с обрезанным стволом.
– Эй, ты! – снова орет он. Дуло ружья мелькает у меня перед носом.
И тут он оступается.
Вскочив, я бросаюсь мимо него, опустив плечо, как много лет назад наставлял меня тренер команды по американскому футболу в двухгодичном университете, где я учился, и с размаху бью его прямо в живот, чуть пониже руки, которой он придерживает ружье. Он отлетает к поручню. Ноги у него подкашиваются, и он тяжело падает навзничь. При падении ружье выстреливает, звук такой громкий, будто над ухом разорвалась бомба. В мертвой тишине взрыв кажется просто оглушительным, отдаваясь гулким эхом от прочных бетонных стен.
Я бросаюсь бежать, для страховки держась рукой за поручень.
Я слышу, как ко мне бросается второй заключенный, гремит еще один выстрел, сделанный вдогонку, на этот раз стреляют из винтовки, пуля отскакивает рикошетом от стены всего в нескольких футах впереди.
Я бегу с такой скоростью, с какой только могу, но не знаю, хватит ли мне ее, чтобы спастись, я не в силах бежать быстрее, чем летят пули. Эти ребята, наверное, в гораздо лучшей форме, чем я, ведь весь день они только и делают, что тренируются, а это у заключенных встречается довольно часто, если они помешаны на отменном здоровье.
Теперь уже все арестанты повыскакивали из камер, все они орут благим матом, вокруг неразбериха, настоящий бедлам, я не то бегу, не то проскальзываю сквозь дымовые завесы, мимо людей, внезапно вырастая перед ними из темноты, и они невольно расступаются, не имея ни малейшего понятия о том, что сейчас происходит. Единственная мысль, которая приходит им в голову, – в очередной раз люди сводят счеты.
Я слышу топот ног за спиной, похоже, за мной бегут уже не двое, а куда больше людей. Я задыхаюсь; от дыма и жары силы, точнее, то немногое, что осталось от них после такого целого дня и половины такой ночи, начинают изменять мне, ноги становятся ватными, поскользнувшись снова, я валюсь на мокрый пол, падая лицом в какую-то липкую жижу, начинаю шарить руками в поисках опоры, стараясь встать на ноги, ползу на карачках, с ног до головы я в каком-то дерьме, снова пускаюсь наутек, чувствуя, что преследователи подбираются все ближе, их дыхание уже за моей спиной.
Впереди неясно вырисовывается лестница, ведущая вниз через все четыре этажа. К ней беспомощно притулилось расположенное на нескольких уровнях, развороченное помещение охраны, представляющее сейчас груду искореженного металла из пуленепробиваемого стекла и напоминающее проржавевший корпус затонувшего корабля – пульты управления разнесены вдребезги, проводка вырвана с мясом. Я бросаюсь к лестнице, опоясывающей это сооружение, одним махом перескакивая вниз через три ступеньки, потом, оступившись, падаю задницей на чайник, плечо разболелось вовсю, его ломит и жжет так, словно я только что выдернул руку из розетки. Стремглав несусь вниз. Позади, на расстоянии, слышатся чьи-то бессвязные голоса.
Преследователи уже почти настигли меня, они совсем рядом, в отличие от меня они лучше ориентируются в расположении тюрьмы. Я не могу бежать быстрее, чем они, не могу нестись сломя голову, пока не выберусь в такое место, где буду чувствовать себя в безопасности. Впрочем, есть ли тут такое место, где можно чувствовать себя в безопасности?
Совсем рядом раздается выстрел из дробовика, так близко, будто это у меня в голове, выстрел еще громче, чем предыдущий. Я чувствую, как дробинки вонзаются в чье-то тело и мышцы, какой-то мужчина испускает истошный вопль. Все это у меня за спиной, раз, два – и готово!
Еще два выстрела.
Они эхом отдаются от стен, звук такой оглушительный, что кажется, несколько ружей выстрелили одновременно. Эхо от них прокатывается волнами по всему зданию так, что закладывает уши.
Эхо не утихает, удаляясь все дальше и дальше, постепенно замирая, пока шум не смолкает вовсе и не воцаряется тишина.
Я не в силах сдвинуться с места. Я весь съежился, прикрыв голову руками.
На лестнице раздаются шаги, кто-то спускается вниз. Шаги затихают рядом, я все еще сижу, обхватив голову руками.
– С тобой все в порядке?
Рокеры пристально смотрят на меня.
– Все в порядке, – хорошенько всмотревшись, отвечает за всех Одинокий Волк. – Просто от тебя дурно пахнет. Но ты жив... да?
– По чистой случайности, – хриплым шепотом отвечаю я.
– Они подкупили твоих охранников, поэтому ты и оказался совсем один.
Я тупо киваю и медленно встаю, не отрываясь от поручня.
– Извини, – говорит он, еле заметно улыбаясь, – кажется, не все здесь так привязаны к тебе, как мы.
Вопрос об амнистии больше не стоит на повестке дня. Люди, пытавшиеся убить меня, как выясняется, не только явились зачинщиками мятежа, но и встали во главе тех, кто сначала пытал, а потом убил стукачей. Они должны поплатиться за это, причем поплатиться жестоко. Я сам об этом позабочусь. Здесь я не встречаю возражений со стороны совета заключенных.
К концу дня нам удается договориться. Все жалобы заключенных будут рассмотрены. Столь же важно то, что обитателям тюремных корпусов в целом не придется нести ответственность за происходящее. Обвинения будут предъявлены только зачинщикам восстания и тем, кто участвовал в убийствах. Совет заключенных установил их личности и поместил в надежное место.
Мы формально подписываем соглашение в кабинете начальника тюрьмы. Марта, которую взяли в заложницы, стенографирует его – электричество отключено, поэтому ни пишущие машинки, ни копировальные аппараты не действуют. Я ставлю свою подпись от имени властей штата, Одинокий Волк и еще двое вожаков арестантов также подписывают документ.
Все.
27
С гордо поднятой головой стою рядом с губернатором перед телекамерами. Сегодня я очень важная персона. Его превосходительство отзывается обо мне в самых лестных выражениях, словно речь идет о втором пришествии Христа, о спасителе человечества.
В беседе с ним с глазу на глаз я постарался в деталях рассказать о той роли, которую сыграли рокеры. Теперь их дело заслуживает того, чтобы его рассмотрели самым тщательным образом. Он не возражает, но никаких формальных обязательств на себя не берет.
– Ты проболтался, – укоряет меня Робертсон, когда мы с ним отходим в сторону так, чтобы губернатор остался в центре плана.
– Теперь твоя очередь! – огрызаюсь я. Сейчас неподходящий момент для того, чтобы давить на меня. – Я жизнью рисковал ради тебя и твоих приятелей! – напоминаю я. – Мои подзащитные спасли жизнь одиннадцати твоим людям и примерно сотне, а то и больше заключенных. Ты перед ними в долгу, Джон. Как в личном, так и в профессиональном плане. Власти штата перед ними в долгу. Будь в тебе хоть капля смелости, ты бы выпустил их на свободу. Пусть даже под честное слово, если не удастся найти никакой другой более или менее уважительной причины.
– Черта с два! – бормочет он. Ему уже жаль, что он подал голос, ему бы хотелось, чтобы весь этот эпизод ушел в прошлое.
– Помяни мое слово, так и будет! Они не должны сидеть в тюрьме. Именно твои люди засадили их туда, используя грязные методы. Если раньше я этого не знал, то теперь знаю наверняка, как знаю, что в груди у меня бьется сердце. И я выведу их на чистую воду, клянусь Богом! Они заработают себе по геморрою к тому времени, когда выберутся из того места, куда я собираюсь их засадить!
– Тише, старик, – шипит Робертсон. – Не забывай, где находишься.
– Я-то знаю, где нахожусь. А ты?
Повернувшись, он делает шаг в сторону. Я хватаю его за плечо и останавливаю. Он должен выслушать, что я сейчас ему скажу.
– Они действуют грязными методами, Джон! Они пагубно на тебя влияют. Говорю тебе это как друг. Если бы ты не утратил способность соображать и мыслить логически, то мог бы избежать неприятностей и отделаться легким испугом.
Он внутренне напрягается. Если его хорошенько завести, он способен показать кому угодно, где раки зимуют.
– Все равно теперь уже поздно, – отвечает он. – Я чист перед законом, как и мои люди, и какой бы бред собачий ты ни нес, все останется так, как есть!
– Это не бред собачий, и ты это знаешь, черт побери!
– Нет, вздор, готов побиться об заклад своей карьерой! Я ставлю только на верняк!
– Верняка в природе не существует, старина. Он отходит от меня еще дальше, затем оборачивается.
– Не думай, что отныне можешь рассчитывать на какое-то особое к себе отношение. Ты выполнял свой долг гражданина. И тебя никто не принуждал.
Я открыто смеюсь ему в лицо. После всего, что произошло, нужно быть редкостным ханжой, чтобы произнести подобные слова.
– В следующий раз, когда будешь мне звонить, я это вспомню.
Приехав домой, я сжигаю свою одежду и убираю пепел. Потом, прихватив картонку с шестью бутылками пива, иду в ванную, чтобы принять душ, и в течение часа яростно растираю тело и раз шесть по меньшей мере мою голову.
– Иди сюда, к папе.
Я лежу на спине в своей кровати, у себя дома. До этого я съел восхитительный домашний обед: бефстроганов с гарниром из неочищенного риса и свежей зеленой фасоли, салат и яблочный пирог с мороженым. (Плюс вино – бутылка коллекционного «Мондави Кабернэ» урожая 1985 года, приберегаемая для особого случая. По-моему, то, что я выбрался из тюрьмы целым и невредимым, может считаться особым случаем.) И все, даже яблочный пирог, собственными руками приготовила моя любимая.
Она кончает, цепляясь мне за волосы, все ее тело, напрягшись, извивается в оргазме. «Черт! – шепчет она, – Господи, как хорошо!» Все те фразы, которые непроизвольно вырываются, когда ты на седьмом небе от удовольствия, ласкают мой слух. Я прижимаю ее к себе, страстно целую ее влажные, липкие волосы, облизываю ее всю, нежно щекоча языком клитор, она снова кончает. Как же это здорово доставлять удовольствие любимому человеку! У меня мелькает мысль о тех мужчинах в тюрьме, которым до конца дней своих уже не поласкать женщину. При этой мысли я начинаю дрожать, словно в ознобе. Мэри-Лу подвигается ко мне и накрывает рукой мой член. «Расслабься, малыш, – успокаивает она меня, – все уже позади». Она прижимается ко мне всем телом, оставляя руку там, где она лежит, и на душе у меня становится легко и спокойно.
Спазм проходит, мы снова загораемся, как двое любовников из ветхозаветной книги «Песнь песней» Соломона.
– Мне было страшно, – говорит она. Мы смотрим популярное шоу Дэвида Леттермана по телевизору и допиваем вторую бутылку вина. – Я не стала тебе об этом говорить, но мне было очень страшно.
Поворачиваясь к ней, вижу, она еле слышно плачет, крупные слезы неспешно катятся по щекам.
– Мне было так страшно.
Я еще теснее прижимаю ее к себе. Звонит телефон.
– Господин Александер?
Я сажусь на кровати, у меня внезапно перехватывает дыхание.
– Да.
– Это Рита Гомес.
– Я понял, узнал по голосу.
– Я видела вас сегодня вечером. По телевизору. Вы сделали хорошее дело.
– Где ты?
– В Грили. Это в Колорадо.
– Кто еще знает о том, где ты находишься?
– Никто. Я от всех скрываюсь.
– Где ты была все это время? Что случилось?
– Мне позвонили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59