– Ты что, шутишь? – Да как он смеет даже предлагать мне такое? И ради этого я пожертвовал сном, в котором остро нуждаюсь, оторвавшись от груди женщины, которую люблю? – Слишком уж просто, Джонни! Ты хочешь сказать, что инцидент исчерпан, а это не так, он не исчерпан ни для меня, ни для них. – Хитрый сукин сын – теперь, когда чувствует, что его загнали в угол, снова набивается ко мне в лучшие друзья, делая вид, что ничего не произошло! Хочет и рыбку съесть и... Не выйдет, дружок!
Он плюхается в кресло.
– Неужели нельзя хоть на время оставить меня в покое?
– Об этом не со мной нужно разговаривать. Тебе надо бы об этом знать.
– Мне казалось, что попробовать все же стоит. – Он пытается не очень удачно сострить, рассчитывая на то, что в ответ я скажу какую-нибудь резкость.
– Не попробовать, а бросить все это дело вообще – вот что тебе стоит сделать!
– Ну да. О'кей. Один черт, попробовать все же надо было!
Выглядит он препогано. Не выспался, не побрился, не принял душ. Он наливает кофе и себе и мне. Это мне уже знакомо, когда я сам баловался «Тэйстерз чойс» вместо амфетаминов, ему эта штука тоже понадобится, прежде чем дело подойдет к концу.
На селекторе оперативной связи загорается лампочка – это звонит его секретарша.
– Начальник тюрьмы Гейтс едет сюда, сэр.
– Просите его сразу, как только приедет.
– Кроме того, губернатор звонил из своей машины. Он будет через пять минут.
Я прислушиваюсь и, попивая кофе, выпрямляюсь в кресле. По крайней мере, вид у меня довольно солидный, хотя на самом деле чувствую я себя скверно. Пять минут холодного душа усталость не прогнали. Мэри-Лу отпросилась с работы, сославшись на недомогание, они с Клаудией будут гулять в парке, пока я не присоединюсь к ним. Впервые две самые любимые мои женщины останутся один на один. Надеюсь, все пройдет нормально.
Робертсон наливает себе еще кофе, откусывая сразу половину пирожного с начинкой из желе. Никуда не годится – если ты решил непременно питаться этой ерундой, то заодно садись на диету без всяких добавок, которая состоит из сплошных порошков.
Такое ощущение, что меня заманили в ловушку. Тот факт, что сюда приезжают начальник тюрьмы и губернатор не случайное стечение обстоятельств. Втроем они наверняка приготовили мне какой-то сюрприз. И я нервничаю.
– Может, лучше зайти попозже, когда ты покончишь дела со всеми этими шишками? – предлагаю я, поднимаясь с кресла. – А я пока погуляю где-нибудь рядом.
– Лучше оставайся. Может, у нас будет для тебя кое-что интересное.
Например? Моих ребят уже нет в живых, они были в числе первых погибших, и теперь он хочет посмотреть, как я на это отреагирую? Или, напротив, они стали зачинщиками бунта и, после того как он кончится (а он так или иначе кончится), будут казнены все вместе?
Почему именно на меня пал выбор при отборе кандидатур тех, кого нужно представить перед этим королевским судом? В этой дыре прохлаждаются в общей сложности восемьсот гавриков, их-то адвокаты где? Почему одному мне оказана высокая честь принять участие в этом бардаке?
Я запихиваю пирожное в рот, снова наливаю кофе в чашку.
Секретарша Робертсона вводит в кабинет Гейтса, даже не сообщив предварительно о его приезде.
– Никого, кроме губернатора, не впускайте, – инструктирует ее он.
Не спрашивая разрешения, начальник тюрьмы наливает себе кофе. Он страшно устал, но нашел время, чтобы привести себя в порядок. Хочет иметь презентабельный вид, пусть окружающие не думают, что он какой-то вышибала. Теперь много дней он будет встречаться с репортерами, общенациональные газеты и телекомпании уже послали на место происшествия корреспондентов и съемочные группы. Те, что не дежурят сейчас на лестнице, ведущей в здание суда штата, расположились у входа на территорию тюрьмы. Сегодня утром я посмотрел начало «Тудэй», выпуск теленовостей открылся сообщением о бунте.
– Доброе утро, господин Александер! – Начальник тюрьмы достаточно любезен, если принять во внимание сложившиеся обстоятельства. – Спасибо, что приехали. – Он протягивает руку, мы обмениваемся рукопожатием. Ладонь у него сухая, он держит себя в руках. При этой мысли я немного успокаиваюсь.
– А в чем, собственно, дело? – раздраженно спрашиваю я у Робертсона. – Если у тебя что-то на уме, я хотел бы знать, что именно! Я питаюсь не из государственной кормушки и не обязан тут присутствовать.
– Нам, возможно, понадобятся твои особые способности. Поверь, никаких задних мыслей у меня нет.
Меня охватывает недоброе предчувствие. Всякий раз, когда кто-нибудь говорит «поверь мне» или «доверься мне», я сразу оглядываюсь, хотя, честно говоря, не понимаю, что я теряю от разговора с ними. Пока, во всяком случае.
Дверь открывается, входит губернатор в сопровождении единственной помощницы, натуральной блондинки, к тому же крашеной; несмотря на строгое выражение лица и манеру одеваться, она довольно привлекательна. Политики никогда не появляются на людях с непривлекательной женщиной, если только это не их жены. Хотя и у него ночь была бессонной, выглядит он на редкость свежо. На нем спортивная рубашка с короткими рукавами, брюки защитного цвета и неизменные ковбойские ботинки – вид такой, будто он едет на матч команды по американскому футболу, за которую играет сын.
Мы знакомы уже много лет. Как-то раз я даже участвовал в его предвыборной кампании, правда, особо себя не утруждая. Он – неплохой парень, так уж принято у политиков.
Помощница скромно устраивается в уголке, не сводя взгляда с Его превосходительства.
– Спасибо, что приехали, несмотря на позднее предупреждение, господин Александер.
– Из того, что мне сказали, сэр, я заключил, что выбора не было.
– Так или иначе, спасибо. – Он переводит взгляд на Робертсона и Гейтса. – Вас вообще ввели в курс дела?
– Я знаю только то, что пишут в газетах.
– Мы ждали вашего приезда, – обращается Робертсон к губернатору.
Он кивает, всем видом показывая, что все правильно они сделали, что он не пытается уклониться от этой трудной задачи.
– Мы проговорили всю ночь, – говорит губернатор. – Вы не нальете мне кофе, Элен? – на секунду отвлекается он, обращаясь к помощнице. – Сегодня утром можете положить лишний кусочек сахара: сегодня потребуются силы. – Он всегда улыбается, всегда в превосходном настроении – на случай, если вдруг откуда ни возьмись появится фотограф.
– Прошу прощения, – поворачивается он ко мне. – Так вот, мы говорили с коллегами, которые здесь присутствуют, и другими людьми, кто причастен к этому делу, говорили все время, пока летели сюда из Вашингтона. Да, тюрьма находится в ведении ее начальника, он несет за нее ответственность, но сейчас ситуация там вышла за все мыслимые рамки.
– Она вышла у меня из-под контроля, – договаривает начальник тюрьмы. Он не лукавит, хотя таким признанием ставит на себе крест. Ему уже шестой десяток, всю жизнь он провел в системе исправительных учреждений, пройдя путь от рядового сотрудника до руководителя, и вот, как ни крути, ситуация вышла у него из-под контроля и ему теперь кранты. Он уже лишился работы, его уволят еще до конца года, независимо от того, как повернется дело.
– Тюрьма полностью оцеплена, – продолжает губернатор, переходя к сути дела, из-за которого я здесь, и не забывая, что, пока мы разговариваем, тюрьма горит. – Все, кто мог оттуда выбраться, уже выбрались. Остальные оказались заживо погребенными.
Я киваю, отпивая кофе из чашки, держусь замкнуто, а они пусть распинаются кто во что горазд!
– В плену одиннадцать заложников, – продолжает он, – восемь охранников, все – мужчины, и три женщины, мелкие клерки. – Он делает паузу, понимая, о чем я думаю, о чем думал бы любой на моем месте. – Мы считаем, что с ними пока все в порядке, они не подвергались ни побоям, ни... приставаниям. Мы не уверены, но, судя по имеющейся в нашем распоряжении информации, есть основания так думать. Разумеется, сейчас эта информация уже устарела.
В подобных ситуациях любая информация, полученная пятнадцать минут назад, считается устаревшей. За то время, как мы точим здесь лясы, лопаем пирожные и пьем кофе, десяток с лишним людей могут преспокойно отправиться на тот свет.
– Примерно так я и понял, – осторожно говорю я, – когда сегодня утром смотрел телевизор. Да и радио послушал.
– Дела хуже некуда! – В первый раз он обнаруживает признаки настоящей обеспокоенности. – Я без конца думаю о женщинах. Боже, ведь они – простые конторские служащие и не приучены к тому, как вести себя в подобных ситуациях. Если бы на их месте оказались хоть женщины-охранники... начнется истерика, а вы понимаете, к чему это может привести!
К панике, хаосу и уничтожению. Это как ребенок, когда он плачет в церкви, а ты готов на все, лишь бы заткнуть ему глотку.
– Так или иначе, – продолжает губернатор, – сейчас обозначился новый поворот. Их руководство, мы понятия не имеем, кто в него входит, так вот, они создали совет и через начальника тюрьмы связались со мной около... что?.. полутора-двух часов назад.
Гейтс кивает.
– Они готовы иметь с нами дело, – говорит губернатор, обращаясь ко мне. – Они хотят вступать в переговоры.
– Правильный шаг, – говорю я. – Когда люди ведут переговоры, они обычно перестают убивать друг друга.
– Но дело в том, что они не хотят вступать в переговоры с людьми, связанными с официальными властями, – уточняет он. – Они не доверяют системе правосудия, за что, положа руку на сердце и принимая во внимание, что это за люди и в каком положении они находятся, я не могу их осуждать.
Он переводит взгляд на Гейтса, потом на Робертсона и в конце концов на меня.
– Мы с губернатором говорили на эту тему, – вступает в разговор Робертсон, – сегодня рано утром. Он отказался брать на себя ответственность в этом деле, несмотря на то что я был против. – Он пристально смотрит на меня. – Категорически против. Но он принял решение, и при сложившихся обстоятельствах приходится констатировать, что возможности выбора у нас сильно ограничены.
Губернатор смотрит на меня так, словно я должен понимать, о чем идет речь. Я смотрю на Робертсона. Я не вполне отдаю себе отчет в том, что сейчас произойдет, но знаю, что мне с самого начала устроили ловушку.
– Заключенные попросили, чтобы нас представляли вы, – холодно говорит губернатор. – Они хотят, чтобы вы вели переговоры от... ну, от нашего лица. От лица властей. Мы согласны... что вы лучше всех справитесь с этой задачей. – Взгляд, который он бросает на Робертсона, означает следующее: «Мальчик, мы все в равном положении, не забывай об этом». – В сущности, господин Александер, мы уполномачиваем вас на то, чтобы посредством переговоров добиться урегулирования конфликта. Возьмите на себя ответственность за это, возьмите на себя управление тюрьмой, пока бунт не кончится. Потому что сами мы этого сделать не в состоянии. – Он разводит руками, показывая, что безмерно сожалеет, но поделать ничего не может. – Мы утратили контроль за ситуацией. Вы – единственный человек, с которым они согласились говорить.
– А почему именно со мной? – Слова вылетают у меня прежде, чем я успеваю собраться с мыслями.
– Они считают, ты – парень, на которого они могут положиться, – говорит Робертсон. Судя по его тону, это не комплимент в мой адрес. – Считают, что могут тебе доверять. – Он делает паузу. – Мы тоже тебе доверяем, – ворчливым тоном говорит он, переводя взгляд на губернатора.
– А это обязательно? – спрашиваю я.
У губернатора вырывается шумный выдох.
– Мы не собираемся вас принуждать.
Ложечкой я помешиваю кофе в чашке, на вкус он напоминает графит.
– А что в противном случае? Если я откажусь?
– Мы об этом не думали, – отвечает Робертсон. – Мы не... черт побери, Уилл, нам же буквально все приходится решать на ходу!
– Какие я получаю гарантии? – Я пытаюсь соображать как можно быстрее.
– Ты имеешь в виду свою безопасность? Честно? Мы не можем дать тебе никаких гарантий. Сила на их стороне.
Я качаю головой.
– Не от них, от тебя.
– Какие угодно. – Он переводит взгляд на губернатора, который кивает в знак согласия. – Ты сам себе хозяин.
– Хозяин. Ну-ну. Иными словами, я проведу переговоры, а вам останется только одобрить их результаты. В официальном порядке, документально оформив все как полагается?
Джон и Его превосходительство переглядываются.
– Ну... – начинает губернатор. Он не хочет раскрывать все карты, но вынужден это сделать.
– Да, – отвечает он. – Совершенно верно. Прежде чем что-либо одобрять, я должен ознакомиться с их условиями, но в принципе мой ответ – да.
Я смотрю на него.
– Мне нужно подумать.
– Сколько времени это займет? – спрашивает он тоном, в котором сквозит большая озабоченность, чем ему бы хотелось.
– Не знаю. Но мне нужно подумать.
20
– Почему это обязательно должен быть ты?
– Ко мне обратились с такой просьбой. Это примерно так же, когда говорят, что королева просит тебя зайти. Можно, конечно, отказаться, но это считается признаком дурного тона.
Она не улавливает шутки в моих словах.
– Но почему ты? Ты же гражданское лицо.
– В этом все и дело. Ребята, засевшие внутри, не доверяют никому из представителей властей... кажется, это одна из тех областей, где мы с ними думаем совершенно одинаково.
– Все это ненамного серьезнее тех лозунгов, которые наклеивают на бамперы водители, Уилл.
Мы с Мэри-Лу сидим в кафе на противоположной стороне улицы. Клаудия осталась в гостях у подруги, умнее ничего и не придумаешь. Мэри-Лу расстроена еще больше, чем я. Она лучше отдает себе отчет в том, что происходит на самом деле.
– Тебя хотят использовать как пушечное мясо.
– Может быть. Но что прикажешь делать?
– Скажи им, что отказываешься. Это грязная работа, пусть сами и разбираются!
– Они и хотели бы так сделать. Уверяю тебя, то, что они обратились ко мне с такой просьбой, далось им непросто.
– Ты же сам этого хочешь .
– Нет.
– Хватит, Уилл, сейчас не время в бирюльки играть! В тебе говорит обыкновенный мужской эгоизм, согласись!
– Ну... – Слушай, старик, это говорит женщина, которую ты любишь! Будь с ней откровенным.
– Да, не обошлось и без эгоизма.
– Эгоизм приводит людей к гибели.
– Я погибать не собираюсь. – Почаще повторяй эти слова, приятель, звучат они классно!
– А у тебя есть гарантии? Письменные, я имею в виду? Ты же адвокат и знаешь, что они должны быть закреплены в письменной форме.
– Конечно. Я обязательно покажу их заключенным. Вы не можете меня убить, потому что у меня есть письмо от матери.
– Значит, ты сделаешь это, да?
– У меня нет выбора, Мэри-Лу.
– Я тоже так думаю, – отвечает она, изо всех сил стараясь не расплакаться. – У других он был бы, а вот у тебя – нет.
Когда мы выходим на улицу, она порывисто обнимает меня.
– Я буду смотреть тебя по телевизору в выпусках последних известий.
– Кроме меня, ни у кого больше не будет гвоздики в петлице.
– Будь осторожен, милый! – Я слышу в ее голосе умоляющие нотки. – И возвращайся скорее.
21
– Значит, программа следующая, – говорю я, глядя прямо в физиономию губернатора. – Быть у вас мальчиком на побегушках я не собираюсь и не позволю, чтобы вы послали меня туда, чтобы сделать то, чего не можете сами, а потом вышибли бы у меня почву из-под ног, как только все образуется. Если я соглашусь на это, если – я подчеркиваю, то прямо в этой комнате решим, насколько далеко я могу заходить в своих действиях, а остальное уже на мое усмотрение. Кроме того, мне нужны письменные гарантии лично от вас.
– Уилл... – Робертсон хочет что-то сказать.
– Я все сказал, малыш! Спасибо за завтрак.
Меньше чем через час все бумаги, скрепленные, как и полагается, подписью губернатора и подписанные в присутствии двух секретарш и Сьюзен, благополучно покоятся в запертом на ключ сейфе у меня в кабинете.
22
Они встречают меня у главного входа. Их четверо, на лицах – маски самых разных видов. Вид у них, как у террористов с Ближнего Востока: лица полностью закрыты, за исключением глубоко запавших глаз, горящих усталостью, страхом и гневом.
Мы стоим на ничейной территории между двумя воротами, ведущими в тюрьму. Один из них обыскивает меня с ног до головы. Я изо всех сил держусь спокойно, две сотни человек видят все это воочию, а миллионы других увидят в вечернем выпуске последних известий. В голове у меня мелькает шутливый текст рекламного объявления: «Одного сумасшедшего адвоката раздели догола и обыскали, фильм смотрите в одиннадцать часов». Это преувеличение – никто меня не раздевал, а сумасшедшие дни в моей жизни, если такие вообще существовали, остались в прошлом. По крайней мере для меня самого.
Время уже позднее. Солнце на западе медленно скрывается за холмами. Я успел заехать домой, чтобы собрать чемоданчик, взяв лишь самое необходимое, и рассказать Клаудии о том, что происходит. Разумеется, она встревожилась, но, как и всех детей, ее выручает непоколебимая вера в родителей, которым все нипочем, особенно когда на их стороне правда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59