– Она умолкает, так обычно ведут себя люди, которые сильно чем-то напуганы, особенно женщины. – За день перед тем, когда я должна была приехать.
– Кто позвонил?
– Я... я не знаю. Ладно, пусть будет так.
– А как узнали, где ты находишься?
– Понятия не имею. Я никому ничего не говорила. Клянусь!
Даже на расстоянии пятисот миль стены имеют уши.
– Вы сердитесь на меня? – спрашивает она, и я слышу боязливые в вопросе нотки. – За то, что я убежала?
– Нет. – Я лгу, как я могу не злиться, если ее бегство вышло таким боком? Но это уже в прошлом, что же касается дня сегодняшнего, то не знаю. С учетом всего, что произошло, случившееся с ней, пожалуй, выглядит неизбежным, как бы ниспосланным свыше самим провидением.
– А что тебе сказали? Я имею в виду тех людей, которые звонили, хотя и не знаю, кто они.
– Сказали, что мне ни в коем случае нельзя снова давать показания. А если я все же попытаюсь, они меня прикончат. – Она буквально оцепенела от страха, я отчетливо это чувствую. Могу ли я злиться на нее, если для того, чтобы позвонить сейчас, ей понадобилась смелость, мне и не снившаяся!
– Тебя бы не убили, – говорю я с жаром и убежденностью, на какие способен. – Я же тебе обещал.
– Мне было страшно.
– Там, где ты сейчас, тебе ничто не угрожает?
– По-моему, нет. Надеюсь, во всяком случае.
– О'кей, теперь слушай! Ты помнишь того адвоката, моего приятеля? Того самого, в конторе которого ты делала заявление, в Денвере?
– Ну?
– Он скоро приедет за тобой. Потом отвезет тебя в Денвер и останется с тобой, пока я не приеду. Поняла?
– Да.
– Ты будешь в полной безопасности.
– Я больше не убегу, не хочу.
– Вот и хорошо. Хорошо. Это совсем ни к чему.
– Я ни в чем не виновата. Разве в том, что они меня заставили сделать. – Она начинает плакать.
– Ни в чем. Совершенно верно. Ты будешь в безопасности. И убегать тебе никуда не нужно.
– Когда вы приедете?
– По возможности скорее. К утру буду.
Она называет свой адрес в мотеле и номер телефона. Хоть один-единственный раз проявила сообразительность, потому что зарегистрировалась там под вымышленным именем.
– Мой друг будет у тебя через пару часов, а потом я и сам приеду.
– Я больше никуда не убегу, – снова повторяет она, словно повторение придает ей силы. – Когда я увидела вас по телевизору и услышала все, что о вас говорили, я сказала себе: «Рита, если он может помочь им, то может помочь и тебе».
Сукин сын! Ну что ж, поделом мне, в самом деле поделом.
– Совершенно верно. А теперь просто сиди и жди. Я скоро буду.
– Послушайте, – говорит она, когда я уже собираюсь положить трубку, – знаете, кто мне звонил? По-моему, я знаю... кто это был.
Сама призналась. Я так и думал, что рано или поздно до этого дойдет.
– Полицейский. Тот, что был пообходительнее.
– Гомес. – Обходительные обычно первыми тебя и трахают.
– Я узнала его по голосу.
28
– Мы готовы, Ваша честь.
– Пригласите Риту Гомес на место для дачи свидетельских показаний.
Прошло пять месяцев с тех пор, как я благополучно выбрался из тюрьмы штата и она позвонила мне. Моя главная свидетельница. И сегодня мы снова явились в окружной суд, чтобы добиваться удовлетворения своего ходатайства на предмет возобновления судебного разбирательства. Система правосудия, может, и не спит вечным сном, но, даже проснувшись, работает ни шатко ни валко.
Я не знал, что сделает Мартинес, однажды возможность повторного слушания дела в суде мне уже была предоставлена, я ею не воспользовался, а второго шанса обычно не дают. Уверен, что только урегулирование конфликта в тюрьме склонило чашу весов в мою пользу. В конечном счете все решают политические соображения, власти не хотят, чтобы пресса раздувала судебную ошибку, допущенную по отношению к закоренелым убийцам, которые прозрели и спасли жизнь ни в чем не повинным людям, а также их адвокату, который, продемонстрировав бескорыстие и мужество, добился урегулирования бунта.
Так или иначе, речь пока идет только о слушании дела. В лучшем случае Мартинес даст нам возможность представить свежие улики, из которых явствует, что на предыдущем процессе был вынесен неправильный приговор и следует назначить новое разбирательство. Даже если победа окажется на нашей стороне, шансов на то, что Мартинес отменит собственное решение, кот наплакал. Но новый судебный процесс, если таковой последует, берет начало именно здесь, и это важно: если и на этот раз мы потерпим неудачу, дело можно будет считать проигранным окончательно.
Робертсон вставлял мне палки в колеса везде, где только мог, и пришел в неописуемую ярость, когда Мартинес решил заслушать апелляцию, основанную исключительно на показаниях свидетельницы, признавшей, что она лжесвидетельствовала.
– В прошлый раз я вел себя по-джентльменски, – сказал он. – На этот раз пленных я брать уже не намерен.
– Размечтался! – отшил его я.
В глубине души у меня все клокочет – он заходит уже слишком далеко. Вражда с ним принимает слишком ожесточенный характер. Мы же оба адвокаты, неужели он это забыл? Всего несколько месяцев назад рокеры спасли шкуру ему, губернатору, да и всем остальным тоже. Он так уперся, руководствуясь какими-то одному ему ведомыми соображениями, что в случае проигрыша последствия для него могут быть самыми плачевными.
Мы сердито смотрим друг на друга, в то время как Рита клянется на Библии говорить правду и ничего, кроме правды, и усаживается на свое место.
Народу в зале немного. С одной стороны – стол, где сидим мы с Мэри-Лу и Томми, с другой – Робертсон и Моузби, а позади них, в первом ряду, Гомес и Санчес.
Я задаю Рите один за другим вопросы по поводу заявления, сделанного в Денвере. Она испугана, но держится спокойно, отвечает уверенно. Время от времени Мартинес тоже спрашивает ее, но большей частью для того, чтобы уточнить ответ. В остальном все выглядит довольно буднично.
После обеда за дело берется Робертсон. Он подходит к ней неторопливо, напустив на себя обычный недоверчивый вид.
– Вам никогда не приходилось читать книжку под названием «Алиса в Стране чудес»?
– Нет, сэр.
– Но вы, наверное, слышали о ней, не правда ли?
– Да, сэр. Кажется, по ней еще фильм сняли.
– Возможно, – сухо отвечает он, – о чем только фильмы не снимают! Значит, вы примерно представляете, о чем там речь?
– Более или менее, – осторожно говорит она, словно боясь, что сейчас он станет задавать вопросы об этом фильме, а она не будет знать, что ответить.
– Знаете, о чем я думаю? – продолжает Робертсон, почти с дружеским видом улыбаясь ей одними губами. – По-моему, вы все же читали «Алису в Стране чудес», госпожа Гомес.
– Нет, сэр. Не читала.
– По-моему, вы читали «Алису в Стране чудес» и тогда подумали про себя: «Черт побери, вот, наверное, здорово, что там все, что ни возьми, искажено настолько, что никто уже не может отличить правду от лжи, если только правда существует на самом деле!» Вы ведь об этом про себя подумали, когда прочитали «Алису в Стране чудес», не так ли?
– Нет. Я ведь сказала уже, что не читала.
– О чем пишут в этой книге? – задается он риторическим вопросом. – О том, как белое становится черным, о том, как все ставится с ног на голову, пока уже невозможно разобраться, что к чему... становится все любопытнее, помните, как там сказано, госпожа Гомес?
– Нет!
– Протест! – говорю я. – Обвинитель придирается к свидетельнице. К тому же подобная линия ведения допроса просто смехотворна.
– Неужели? – рявкает Робертсон, оборачиваясь ко мне, затем снова поворачивается к судье. – Неужели она смехотворнее тех высосанных из пальца показаний, с которыми свидетельница выступила сегодня в суде? Ваша честь, благодаря ей Алиса становится больше похожей на Диогена.
– Держитесь сути дела, господин обвинитель, – укоряет его Мартинес.
– Суть дела, сэр, заключается в том, что все, о чем говорила сегодня свидетельница, – беспардонная ложь от начала и до конца, ложь чистой воды, продиктованная испугом и недобрым умыслом, исходящим от женщины, которая не в себе и совсем запуталась. Ваша честь, эта женщина в течение недели выступала свидетельницей на предыдущем процессе. Она была буквально отдана на растерзание не одному, а сразу четырем уважаемым адвокатам, представлявшим защиту и задававшим ей вопросы независимо друг от друга. Тогда даже малейшего намека не было на весь тот вздор, который я слышу сейчас. А теперь, почти год спустя, она каким-то загадочным образом все вдруг вспоминает и начинает рассказывать прямо противоположное. Очевидно, что просто уму непостижимо поверить в то, о чем она говорит.
На Риту Гомес уже никто не обращает внимания, спор начался между Робертсоном и судьей. Я наблюдаю за Робертсоном, пока он излагает свои доводы в пользу того, почему ее рассказ непременно является вымыслом.
– Если свидетельница сейчас говорит правду, – с жаром начинает он, – значит, вся окружная прокуратура, вся полиция Санта-Фе коррумпирована от и до! Если она сейчас говорит правду, я сам коррумпирован.
– Давайте посмотрим, что она говорила сегодня, – продолжает он. – Один из помощников окружного прокурора якобы сказал ей, что, если она не будет лгать при даче свидетельских показаний, ей будет предъявлено обвинение в соучастии в убийстве. Если подобное заявление соответствует действительности, то этот человек, мой основной помощник на данном процессе, за спиной у которого сотни дел, коррумпирован.
Если то, что говорит лжесвидетельница, признавшая себя таковой, соответствует действительности, – гнет он свою линию дальше, – если то, что выдается за правду сейчас, тогда было ложью, значит, они натаскивали ее. Они сами состряпали доводы, которые она впоследствии приводила в суде. Если это правда, то эти люди виновны в том, что препятствовали отправлению правосудия при рассмотрении дела об убийстве. Если это правда, то они могут угодить в тюрьму и сидеть там до конца дней своих.
Я наблюдаю за судьей, он с неподдельным вниманием слушает Робертсона.
– До какой степени мы можем верить в совпадения? – спрашивает, обращаясь к нему, Робертсон. – Эта женщина, которая сама призналась в том, что лгала, которая была знакома с мужчинами, осужденными впоследствии беспристрастным судом присяжных и в настоящее время ожидающими приведения в исполнение смертного приговора за это гнусное преступление, вынесенного с соблюдением всех необходимых формальностей, она их знала, находилась вместе с ними и убитым в ту ночь, убийцы тоже были знакомы с убитым, в ту ночь их видели вместе, в ту же ночь ее изнасиловали, а жертва была убита ими же в том самом месте, где они ее изнасиловали, причем все это бесспорные сведения, достоверность которых ни у кого сегодня сомнений не вызывает, – так вот, как же, принимая во внимание все эти совпадения, у нас получается, что они его не убивали? В это невозможно поверить. Когда я стою и рассказываю вам об этом, у меня и мысли такой не возникает. Вы только послушайте, что она говорит!
Он оборачивается к ней.
– По ее словам, кто-то добрался до нее. Она говорит, причем говорит сейчас, не тогда, а сейчас, больше года спустя, что звонили из полиции, из прокуратуры. Я должен сказать, что она лжет.
Он всем телом подается к ней. Она испуганно откидывается на спинку стула.
– Может быть, она говорит правду, – продолжает он. – Отчасти. Может быть, кто-то на самом деле добрался до нее. Однако я самым категорическим образом утверждаю, что ни полиция, ни мой помощник тут ни при чем. Я готов поручиться за это всей своей репутацией. Всей профессиональной карьерой. Если на самом деле кто до нее и добрался, то человек из «скорпионов», бандитской рокерской группировки, которая и совершила это убийство. Они обнаружили ее местонахождение, принялись ей угрожать и тем самым напугали до полусмерти. Я готов гарантировать, что они куда более опасные люди, нежели господин Моузби.
– Это были не они! – кричит она.
Мартинес с силой ударяет молотком по столу.
– Прошу держать себя в руках, госпожа Гомес, – укоряет он ее. – Речь идет не о суде, а лишь о предварительном слушании.
– У меня протест, Ваша честь, – говорю я.
– На каком основании?
– Все это похоже на заключительную речь, которая к тому же, черт побери, сильно смахивает на небылицу!
– Повторяю, господин Александер, речь идет не о суде, а о предварительном слушании дела.
Поставив меня на место, он кивком делает Робертсону знак, что тот может продолжать.
– Разве не гораздо логичнее заключить, Ваша честь, что то, что я сейчас говорю, не лишено правды, а сегодняшние показания свидетельницы представляют собой попытку испуганной женщины спасти собственную шнуру? Разве не этим она руководствуется, если взглянуть на дело хоть мало-мальски непредвзято?
Подойдя снова к столу, он опирается на него руками, теперь уже успокоившись и овладев собой (хотя нельзя сказать, чтобы он хоть раз не владел собой).
– Задача сегодняшнего слушания – решить, существуют ли веские основания для того, чтобы назначить новое судебное разбирательство. Повторяю, веские основания. А их нет. Все, что мы видели, – одна-единственная свидетельница, которая сегодня говорит одно, а завтра – другое. С вашего позволения, это уже вчерашний день. Правдивы или нет были ее показания, как и показания множества других свидетелей, присяжные уже решили. Все это уже в прошлом. Это уже история. Ходатайство должно быть отклонено, иначе все мы так или иначе будем причастны к совершению грубейшей ошибки не только в том, что касается собственно законодательства, но и всей нашей системы правосудия в целом.
Мартинес объявляет получасовой перерыв. Он просит меня с Робертсоном пройти к нему в кабинет.
– Ваша аргументация звучит на редкость убедительно, Джон, – говорит он. – Но если она действительно тогда солгала, значит, четверо невиновных парней должны умереть. Неужели кто-нибудь из нас готов взять такой грех на душу?
Он оборачивается ко мне.
– У вас есть какие-нибудь другие свидетели, другие улики, что-нибудь такое, что можно было бы представить в подтверждение своей позиции?
Читай между строк, тем самым как бы говорит он. Ты – молодчина, помог властям штата, но, если хочешь, чтобы я тебе помог, придется представить что-то еще. Если это все, то шансы у тебя ничтожны, я не могу пойти против окружного прокурора после того, как тот представил столь убедительные аргументы.
Прежде чем я успеваю ответить, раздается звонок телефона. Взяв трубку, Мартинес несколько секунд слушает.
– Да, это так, – говорит он, отвечая на какой-то вопрос.
Зажав рукой трубку, он бросает на нас взгляд.
– Губернатор, – тихо говорит он.
Затем снова прикладывает ухо к трубке.
– Да, я знаю, – после долгой паузы говорит он. – Я целиком и полностью отдаю себе отчет в том, что они спасли жизнь людям. Согласен – они заслуживают снисхождения. – Он слушает еще несколько секунд, потом качает головой. – Нет. Я не стану заходить настолько далеко, чтобы утверждать, что они невиновны, не буду этого делать даже в частной беседе с вами. Возможно, они и виновны, доводы, представленные против них, выглядят достаточно обоснованно и убедительно. Но я склонен согласиться с вами в том, что при малейшей возможности, при малейшем сомнении в том, что свидетельница, возможно, раньше лгала, они заслуживают, чтобы им был дан еще один шанс.
Он слушает еще несколько секунд.
– Так я и сделаю, спасибо. Положив трубку, он смотрит на нас.
– По мнению губернатора, они заслуживают того, чтобы можно было усомниться в правомерности предъявленных им обвинений.
– Хорошо, если бы еще было, в чем усомниться! – отвечает Робертсон, не желая сдаваться без боя. – Губернатор вправе думать так, как считает нужным, однако закон есть закон и его надо соблюдать.
Вот ублюдок, упрям как осел! Во что бы то ни стало хочет поставить на своем!
Мартинес окидывает его холодным взглядом.
– Я отдаю себе отчет в том, что закон надо соблюдать, – бесстрастно отвечает он.
Приходит письмо от начальника тюрьмы, выдержанное в хвалебных тонах. Затем в аналогичном духе высказываются все восемь охранников и три женщины. Рокерам и особенно Одинокому Волку они обязаны жизнью.
– Когда я был у себя в кабинете, мне звонил губернатор, – объявляет Мартинес. – Открытое судебное слушание возобновляется. Он просил меня принять максимально возможное участие в судьбе этих людей, которые помогли предотвратить то, что обещало вылиться в серьезную трагедию. – Сделав паузу, он бросает взгляд в сторону, поверх голов собравшихся. Затем продолжает: – Я поблагодарил его за совет и поддержку, но напомнил, что в своих решениях я должен руководствоваться законом. И ничем другим. Он понял, что я имею в виду. – Мартинес склоняется над нашим письменным изложением обстоятельств дела, затем поднимает голову.
– Прошу принять во внимание, что я не питаю каких бы то ни было недобрых чувств ни к вам лично, ни к вашим подчиненным, ни к сотрудникам полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Кто позвонил?
– Я... я не знаю. Ладно, пусть будет так.
– А как узнали, где ты находишься?
– Понятия не имею. Я никому ничего не говорила. Клянусь!
Даже на расстоянии пятисот миль стены имеют уши.
– Вы сердитесь на меня? – спрашивает она, и я слышу боязливые в вопросе нотки. – За то, что я убежала?
– Нет. – Я лгу, как я могу не злиться, если ее бегство вышло таким боком? Но это уже в прошлом, что же касается дня сегодняшнего, то не знаю. С учетом всего, что произошло, случившееся с ней, пожалуй, выглядит неизбежным, как бы ниспосланным свыше самим провидением.
– А что тебе сказали? Я имею в виду тех людей, которые звонили, хотя и не знаю, кто они.
– Сказали, что мне ни в коем случае нельзя снова давать показания. А если я все же попытаюсь, они меня прикончат. – Она буквально оцепенела от страха, я отчетливо это чувствую. Могу ли я злиться на нее, если для того, чтобы позвонить сейчас, ей понадобилась смелость, мне и не снившаяся!
– Тебя бы не убили, – говорю я с жаром и убежденностью, на какие способен. – Я же тебе обещал.
– Мне было страшно.
– Там, где ты сейчас, тебе ничто не угрожает?
– По-моему, нет. Надеюсь, во всяком случае.
– О'кей, теперь слушай! Ты помнишь того адвоката, моего приятеля? Того самого, в конторе которого ты делала заявление, в Денвере?
– Ну?
– Он скоро приедет за тобой. Потом отвезет тебя в Денвер и останется с тобой, пока я не приеду. Поняла?
– Да.
– Ты будешь в полной безопасности.
– Я больше не убегу, не хочу.
– Вот и хорошо. Хорошо. Это совсем ни к чему.
– Я ни в чем не виновата. Разве в том, что они меня заставили сделать. – Она начинает плакать.
– Ни в чем. Совершенно верно. Ты будешь в безопасности. И убегать тебе никуда не нужно.
– Когда вы приедете?
– По возможности скорее. К утру буду.
Она называет свой адрес в мотеле и номер телефона. Хоть один-единственный раз проявила сообразительность, потому что зарегистрировалась там под вымышленным именем.
– Мой друг будет у тебя через пару часов, а потом я и сам приеду.
– Я больше никуда не убегу, – снова повторяет она, словно повторение придает ей силы. – Когда я увидела вас по телевизору и услышала все, что о вас говорили, я сказала себе: «Рита, если он может помочь им, то может помочь и тебе».
Сукин сын! Ну что ж, поделом мне, в самом деле поделом.
– Совершенно верно. А теперь просто сиди и жди. Я скоро буду.
– Послушайте, – говорит она, когда я уже собираюсь положить трубку, – знаете, кто мне звонил? По-моему, я знаю... кто это был.
Сама призналась. Я так и думал, что рано или поздно до этого дойдет.
– Полицейский. Тот, что был пообходительнее.
– Гомес. – Обходительные обычно первыми тебя и трахают.
– Я узнала его по голосу.
28
– Мы готовы, Ваша честь.
– Пригласите Риту Гомес на место для дачи свидетельских показаний.
Прошло пять месяцев с тех пор, как я благополучно выбрался из тюрьмы штата и она позвонила мне. Моя главная свидетельница. И сегодня мы снова явились в окружной суд, чтобы добиваться удовлетворения своего ходатайства на предмет возобновления судебного разбирательства. Система правосудия, может, и не спит вечным сном, но, даже проснувшись, работает ни шатко ни валко.
Я не знал, что сделает Мартинес, однажды возможность повторного слушания дела в суде мне уже была предоставлена, я ею не воспользовался, а второго шанса обычно не дают. Уверен, что только урегулирование конфликта в тюрьме склонило чашу весов в мою пользу. В конечном счете все решают политические соображения, власти не хотят, чтобы пресса раздувала судебную ошибку, допущенную по отношению к закоренелым убийцам, которые прозрели и спасли жизнь ни в чем не повинным людям, а также их адвокату, который, продемонстрировав бескорыстие и мужество, добился урегулирования бунта.
Так или иначе, речь пока идет только о слушании дела. В лучшем случае Мартинес даст нам возможность представить свежие улики, из которых явствует, что на предыдущем процессе был вынесен неправильный приговор и следует назначить новое разбирательство. Даже если победа окажется на нашей стороне, шансов на то, что Мартинес отменит собственное решение, кот наплакал. Но новый судебный процесс, если таковой последует, берет начало именно здесь, и это важно: если и на этот раз мы потерпим неудачу, дело можно будет считать проигранным окончательно.
Робертсон вставлял мне палки в колеса везде, где только мог, и пришел в неописуемую ярость, когда Мартинес решил заслушать апелляцию, основанную исключительно на показаниях свидетельницы, признавшей, что она лжесвидетельствовала.
– В прошлый раз я вел себя по-джентльменски, – сказал он. – На этот раз пленных я брать уже не намерен.
– Размечтался! – отшил его я.
В глубине души у меня все клокочет – он заходит уже слишком далеко. Вражда с ним принимает слишком ожесточенный характер. Мы же оба адвокаты, неужели он это забыл? Всего несколько месяцев назад рокеры спасли шкуру ему, губернатору, да и всем остальным тоже. Он так уперся, руководствуясь какими-то одному ему ведомыми соображениями, что в случае проигрыша последствия для него могут быть самыми плачевными.
Мы сердито смотрим друг на друга, в то время как Рита клянется на Библии говорить правду и ничего, кроме правды, и усаживается на свое место.
Народу в зале немного. С одной стороны – стол, где сидим мы с Мэри-Лу и Томми, с другой – Робертсон и Моузби, а позади них, в первом ряду, Гомес и Санчес.
Я задаю Рите один за другим вопросы по поводу заявления, сделанного в Денвере. Она испугана, но держится спокойно, отвечает уверенно. Время от времени Мартинес тоже спрашивает ее, но большей частью для того, чтобы уточнить ответ. В остальном все выглядит довольно буднично.
После обеда за дело берется Робертсон. Он подходит к ней неторопливо, напустив на себя обычный недоверчивый вид.
– Вам никогда не приходилось читать книжку под названием «Алиса в Стране чудес»?
– Нет, сэр.
– Но вы, наверное, слышали о ней, не правда ли?
– Да, сэр. Кажется, по ней еще фильм сняли.
– Возможно, – сухо отвечает он, – о чем только фильмы не снимают! Значит, вы примерно представляете, о чем там речь?
– Более или менее, – осторожно говорит она, словно боясь, что сейчас он станет задавать вопросы об этом фильме, а она не будет знать, что ответить.
– Знаете, о чем я думаю? – продолжает Робертсон, почти с дружеским видом улыбаясь ей одними губами. – По-моему, вы все же читали «Алису в Стране чудес», госпожа Гомес.
– Нет, сэр. Не читала.
– По-моему, вы читали «Алису в Стране чудес» и тогда подумали про себя: «Черт побери, вот, наверное, здорово, что там все, что ни возьми, искажено настолько, что никто уже не может отличить правду от лжи, если только правда существует на самом деле!» Вы ведь об этом про себя подумали, когда прочитали «Алису в Стране чудес», не так ли?
– Нет. Я ведь сказала уже, что не читала.
– О чем пишут в этой книге? – задается он риторическим вопросом. – О том, как белое становится черным, о том, как все ставится с ног на голову, пока уже невозможно разобраться, что к чему... становится все любопытнее, помните, как там сказано, госпожа Гомес?
– Нет!
– Протест! – говорю я. – Обвинитель придирается к свидетельнице. К тому же подобная линия ведения допроса просто смехотворна.
– Неужели? – рявкает Робертсон, оборачиваясь ко мне, затем снова поворачивается к судье. – Неужели она смехотворнее тех высосанных из пальца показаний, с которыми свидетельница выступила сегодня в суде? Ваша честь, благодаря ей Алиса становится больше похожей на Диогена.
– Держитесь сути дела, господин обвинитель, – укоряет его Мартинес.
– Суть дела, сэр, заключается в том, что все, о чем говорила сегодня свидетельница, – беспардонная ложь от начала и до конца, ложь чистой воды, продиктованная испугом и недобрым умыслом, исходящим от женщины, которая не в себе и совсем запуталась. Ваша честь, эта женщина в течение недели выступала свидетельницей на предыдущем процессе. Она была буквально отдана на растерзание не одному, а сразу четырем уважаемым адвокатам, представлявшим защиту и задававшим ей вопросы независимо друг от друга. Тогда даже малейшего намека не было на весь тот вздор, который я слышу сейчас. А теперь, почти год спустя, она каким-то загадочным образом все вдруг вспоминает и начинает рассказывать прямо противоположное. Очевидно, что просто уму непостижимо поверить в то, о чем она говорит.
На Риту Гомес уже никто не обращает внимания, спор начался между Робертсоном и судьей. Я наблюдаю за Робертсоном, пока он излагает свои доводы в пользу того, почему ее рассказ непременно является вымыслом.
– Если свидетельница сейчас говорит правду, – с жаром начинает он, – значит, вся окружная прокуратура, вся полиция Санта-Фе коррумпирована от и до! Если она сейчас говорит правду, я сам коррумпирован.
– Давайте посмотрим, что она говорила сегодня, – продолжает он. – Один из помощников окружного прокурора якобы сказал ей, что, если она не будет лгать при даче свидетельских показаний, ей будет предъявлено обвинение в соучастии в убийстве. Если подобное заявление соответствует действительности, то этот человек, мой основной помощник на данном процессе, за спиной у которого сотни дел, коррумпирован.
Если то, что говорит лжесвидетельница, признавшая себя таковой, соответствует действительности, – гнет он свою линию дальше, – если то, что выдается за правду сейчас, тогда было ложью, значит, они натаскивали ее. Они сами состряпали доводы, которые она впоследствии приводила в суде. Если это правда, то эти люди виновны в том, что препятствовали отправлению правосудия при рассмотрении дела об убийстве. Если это правда, то они могут угодить в тюрьму и сидеть там до конца дней своих.
Я наблюдаю за судьей, он с неподдельным вниманием слушает Робертсона.
– До какой степени мы можем верить в совпадения? – спрашивает, обращаясь к нему, Робертсон. – Эта женщина, которая сама призналась в том, что лгала, которая была знакома с мужчинами, осужденными впоследствии беспристрастным судом присяжных и в настоящее время ожидающими приведения в исполнение смертного приговора за это гнусное преступление, вынесенного с соблюдением всех необходимых формальностей, она их знала, находилась вместе с ними и убитым в ту ночь, убийцы тоже были знакомы с убитым, в ту ночь их видели вместе, в ту же ночь ее изнасиловали, а жертва была убита ими же в том самом месте, где они ее изнасиловали, причем все это бесспорные сведения, достоверность которых ни у кого сегодня сомнений не вызывает, – так вот, как же, принимая во внимание все эти совпадения, у нас получается, что они его не убивали? В это невозможно поверить. Когда я стою и рассказываю вам об этом, у меня и мысли такой не возникает. Вы только послушайте, что она говорит!
Он оборачивается к ней.
– По ее словам, кто-то добрался до нее. Она говорит, причем говорит сейчас, не тогда, а сейчас, больше года спустя, что звонили из полиции, из прокуратуры. Я должен сказать, что она лжет.
Он всем телом подается к ней. Она испуганно откидывается на спинку стула.
– Может быть, она говорит правду, – продолжает он. – Отчасти. Может быть, кто-то на самом деле добрался до нее. Однако я самым категорическим образом утверждаю, что ни полиция, ни мой помощник тут ни при чем. Я готов поручиться за это всей своей репутацией. Всей профессиональной карьерой. Если на самом деле кто до нее и добрался, то человек из «скорпионов», бандитской рокерской группировки, которая и совершила это убийство. Они обнаружили ее местонахождение, принялись ей угрожать и тем самым напугали до полусмерти. Я готов гарантировать, что они куда более опасные люди, нежели господин Моузби.
– Это были не они! – кричит она.
Мартинес с силой ударяет молотком по столу.
– Прошу держать себя в руках, госпожа Гомес, – укоряет он ее. – Речь идет не о суде, а лишь о предварительном слушании.
– У меня протест, Ваша честь, – говорю я.
– На каком основании?
– Все это похоже на заключительную речь, которая к тому же, черт побери, сильно смахивает на небылицу!
– Повторяю, господин Александер, речь идет не о суде, а о предварительном слушании дела.
Поставив меня на место, он кивком делает Робертсону знак, что тот может продолжать.
– Разве не гораздо логичнее заключить, Ваша честь, что то, что я сейчас говорю, не лишено правды, а сегодняшние показания свидетельницы представляют собой попытку испуганной женщины спасти собственную шнуру? Разве не этим она руководствуется, если взглянуть на дело хоть мало-мальски непредвзято?
Подойдя снова к столу, он опирается на него руками, теперь уже успокоившись и овладев собой (хотя нельзя сказать, чтобы он хоть раз не владел собой).
– Задача сегодняшнего слушания – решить, существуют ли веские основания для того, чтобы назначить новое судебное разбирательство. Повторяю, веские основания. А их нет. Все, что мы видели, – одна-единственная свидетельница, которая сегодня говорит одно, а завтра – другое. С вашего позволения, это уже вчерашний день. Правдивы или нет были ее показания, как и показания множества других свидетелей, присяжные уже решили. Все это уже в прошлом. Это уже история. Ходатайство должно быть отклонено, иначе все мы так или иначе будем причастны к совершению грубейшей ошибки не только в том, что касается собственно законодательства, но и всей нашей системы правосудия в целом.
Мартинес объявляет получасовой перерыв. Он просит меня с Робертсоном пройти к нему в кабинет.
– Ваша аргументация звучит на редкость убедительно, Джон, – говорит он. – Но если она действительно тогда солгала, значит, четверо невиновных парней должны умереть. Неужели кто-нибудь из нас готов взять такой грех на душу?
Он оборачивается ко мне.
– У вас есть какие-нибудь другие свидетели, другие улики, что-нибудь такое, что можно было бы представить в подтверждение своей позиции?
Читай между строк, тем самым как бы говорит он. Ты – молодчина, помог властям штата, но, если хочешь, чтобы я тебе помог, придется представить что-то еще. Если это все, то шансы у тебя ничтожны, я не могу пойти против окружного прокурора после того, как тот представил столь убедительные аргументы.
Прежде чем я успеваю ответить, раздается звонок телефона. Взяв трубку, Мартинес несколько секунд слушает.
– Да, это так, – говорит он, отвечая на какой-то вопрос.
Зажав рукой трубку, он бросает на нас взгляд.
– Губернатор, – тихо говорит он.
Затем снова прикладывает ухо к трубке.
– Да, я знаю, – после долгой паузы говорит он. – Я целиком и полностью отдаю себе отчет в том, что они спасли жизнь людям. Согласен – они заслуживают снисхождения. – Он слушает еще несколько секунд, потом качает головой. – Нет. Я не стану заходить настолько далеко, чтобы утверждать, что они невиновны, не буду этого делать даже в частной беседе с вами. Возможно, они и виновны, доводы, представленные против них, выглядят достаточно обоснованно и убедительно. Но я склонен согласиться с вами в том, что при малейшей возможности, при малейшем сомнении в том, что свидетельница, возможно, раньше лгала, они заслуживают, чтобы им был дан еще один шанс.
Он слушает еще несколько секунд.
– Так я и сделаю, спасибо. Положив трубку, он смотрит на нас.
– По мнению губернатора, они заслуживают того, чтобы можно было усомниться в правомерности предъявленных им обвинений.
– Хорошо, если бы еще было, в чем усомниться! – отвечает Робертсон, не желая сдаваться без боя. – Губернатор вправе думать так, как считает нужным, однако закон есть закон и его надо соблюдать.
Вот ублюдок, упрям как осел! Во что бы то ни стало хочет поставить на своем!
Мартинес окидывает его холодным взглядом.
– Я отдаю себе отчет в том, что закон надо соблюдать, – бесстрастно отвечает он.
Приходит письмо от начальника тюрьмы, выдержанное в хвалебных тонах. Затем в аналогичном духе высказываются все восемь охранников и три женщины. Рокерам и особенно Одинокому Волку они обязаны жизнью.
– Когда я был у себя в кабинете, мне звонил губернатор, – объявляет Мартинес. – Открытое судебное слушание возобновляется. Он просил меня принять максимально возможное участие в судьбе этих людей, которые помогли предотвратить то, что обещало вылиться в серьезную трагедию. – Сделав паузу, он бросает взгляд в сторону, поверх голов собравшихся. Затем продолжает: – Я поблагодарил его за совет и поддержку, но напомнил, что в своих решениях я должен руководствоваться законом. И ничем другим. Он понял, что я имею в виду. – Мартинес склоняется над нашим письменным изложением обстоятельств дела, затем поднимает голову.
– Прошу принять во внимание, что я не питаю каких бы то ни было недобрых чувств ни к вам лично, ни к вашим подчиненным, ни к сотрудникам полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59