– Я знаю. – Она сидит голышом на кровати, откинувшись на изголовье, груди у нее стоят торчком. Держа в руке по «хайнекену», мы пьем прямо из горлышка.
– Да и вообще не надо было.
– Почему?
– Послушай, Патриция, ты отлично знаешь почему, черт побери!
Она садится на постели в позе «лотос». Я не могу отвести глаз от ее грудей. Они такие же упругие.
– Потому что мы больше не муж и жена? Ты же перетрахал половину баб в городе, Уилл, одной больше, одной меньше, какая разница?
– Но мы были мужем и женой.
– Выходит, затащить в постель какую-нибудь приглянувшуюся тебе потаскушку можно, а бывшую жену нельзя? – спрашивает она, наклоняясь вперед. – Я что, хуже шлюхи из бара?
– Я любил тебя. Вот в чем разница.
– Ты можешь спать с бабой, на которую тебе ровным счетом наплевать, но не можешь спать с той, которую любишь! Любил, – оговаривается она.
– Примерно так. – Я смертельно устал, она выжала меня без остатка. Самое время собирать манатки и сматываться.
– Тебя послушать – уши вянут! Когда я слышу от тебя такие речи, мне тебя жаль, – говорит она.
– Давай горевать вместе.
– Можешь не волноваться. Это больше не повторится.
– И думать нечего!
– Потому что мне это больше не нужно. Я гляжу на нее.
– Мне надо было самоутвердиться, – без обиняков продолжает она. – Операция на груди – первый шаг. Чтобы логически завершить его, мне нужен был мужик, а ты – единственный, на кого я могу положиться.
– Пожалуй, хватит! – сердито говорю я. О Боже!
– А что?
– У меня такое чувство, будто меня использовали как вещь, вот что! А тебе так не кажется, черт бы тебя побрал?
– Да, использовали. Ну и что?
– А то, что мне это не по душе. Тем более что сделала это ты.
– Ничего не поделаешь, Уилл. Порой всем нам приходится использовать друг друга, – пожимает она плечами.
– Именно это я всегда и говорил.
– А что здесь плохого?
– А то, что это говоришь ты. Ты без конца придиралась ко мне, когда я так рассуждал. – Дожил, теперь меня уже трахают, когда захотят!
– Плохи твои дела, Уилл. Теперь ты знаешь, каково мне было все это слышать.
1:0 в ее пользу. Взмахом руки с бутылкой я показываю, что пью за ее здоровье. Она тоже прикладывается к горлышку, делая большущий глоток.
– Не знаю почему, но мне казалось, ты больше не пьешь.
– Случается иной раз. Если чувствую, что нужно немного встряхнуться. Мне непросто было с этим примириться, – доверительным тоном говорит она, – я весь день была как на иголках, все думала и думала. – Качнув бутылкой, она пьет за меня. Шея у нее по-прежнему хороша – длинная, в лунном свете кажется, что она из слоновой кости. Со стороны такое впечатление, что либо она держится на редкость естественно, нимало не смущаясь собственного тела, либо притворяться умеет лучше, чем я думал. Она много чего умеет лучше, чем я думал.
– Я слышала, ты окончательно уходишь из фирмы? – спрашивает она, разглядывая меня поверх горлышка бутылки.
– Не совсем так, – подбираю я для ответа голос побеспечнее. – А от кого ты слышала?
– От Энди. Он сказал, что ты решил уйти.
– Признаться, одно время я перебирал по части спиртного. Теперь вот решил завязать, ничего крепче пива и вина не пью. Может, это и к лучшему.
– Наверное, я неправильно его поняла. Похоже, он действительно был расстроен.
– Он вечно обо всех беспокоится. Такой уж у него характер.
– Подумай, – кивает она.
– О чем?
– О том, чтобы вообще бросить работу.
– Это еще почему?
– А потому, что ты либо спился, либо скоро сопьешься, что, в общем, одно и то же. Ни для кого это не секрет. Клаудия и то знает.
– Чушь собачья! – начинаю оправдываться я.
– Ты волен поступать так, как считаешь нужным.
– Вот именно! – отвечаю я, может, слишком уж запальчиво.
– Но не забывай и о ней.
– У нас с ней все в порядке. – Как же я допустил, что меня заставляют оправдываться?
– У тебя всегда все в порядке! Но она же все видит.
– Если тебе станет от этого легче, я больше не буду пить в ее присутствии. Спиртное, по крайней мере.
– Спасибо. И вправду полегчало. – Наклонившись вперед, она дотрагивается до моей руки. – Ты же прекрасный отец, никогда не забывай об этом.
Я стою на пороге. Сбоку от крыльца сильно пахнет жасмином и жимолостью. Она прислонилась к косяку, набросив короткий халат.
– Ты по-прежнему обалденный любовник! Извини, что я не сказала тебе всю правду.
– Ничего. Да и ты – ого-го!
– Будет что вспомнить на старости лет.
– И думать позабудешь, как только подвернется мужик получше. – Ярость из-за того, что меня использовали, уже испарилась.
– Надеюсь, что нет. – Похоже, она не лукавит.
Как все-таки хорошо стоять вот так на стареньком крыльце собственного дома, глядеть на бывшую жену и чувствовать, как в нас обоих еще тлеют остатки бурной страсти, которой мы предавались.
– Уилл, – говорит она при расставании, – удачи тебе с этим делом!
– Спасибо. Мне она будет нужна.
Она умолкает, хочет что-то сказать, но не знает, захочу ли я слушать. Она первая не выдерживает.
– Команда у тебя подобралась неплохая. Даже несмотря на Мэри-Лу.
– Пожалуй.
– Я завидую ей исключительно в профессиональном отношении, ты не думай!
– И завидовать нечего. Тебя ведь ждут великие дела, крошка, не забыла еще?
Она на секунду улыбается. Затем, снова приняв серьезный вид, спрашивает:
– Можно задать тебе вопрос? По работе.
– Валяй.
– Как вышло, что фирма здесь ни при чем?
– Что ты имеешь в виду? – осторожно спрашиваю, чувствуя, как по коже у меня ползут мурашки.
– Насколько я могу судить, ведь информации из первых рук у меня, конечно, нет, они не очень-то тебе помогают. Да, я понимаю, ты в отпуске, далеко идущие выводы делать пока рано, но все равно это дело – настоящая сенсация, может, ты на всю страну прогремишь. Такое впечатление, что они словно сквозь землю провалились.
У меня вырывается медленный, длинный вздох. Черт побери, кому же можно все рассказать, как не бывшей жене?
– Ответ простой.
По слабой улыбке, мелькнувшей на ее лице, видно, как отлегло у нее от сердца. Боже мой, я на самом деле небезразличен ей!
– Я ушел в отпуск не по собственному желанию. – О Боже! – Она прижимает руки ко рту, потом обнимает меня так, что я чувствую ее груди. Не такие уж они мягкие и ласковые, думаю я, воистину нет пределов совершенству.
– Вот мерзавцы! Вот дерьмо поганое! И это после всего, что ты для них сделал! Да без тебя они пустое место!
– Они считают, что со мной им крышка. И, если придерживаться их мерок, они правы.
– К черту их мерки! И я так думаю.
– Давай я тебе помогу! – Она сжимает мне руки, показывая, что не бросит меня в беде.
– Нет. – Я качаю головой.
– Почему?
– Не нужно этого делать, вот почему.
– Да кому какое до этого дело? Тебе как никогда нужна помощь и поддержка, а остальное не имеет значения. – Должно быть, она права. Она гораздо практичнее меня.
Но я должен быть с ней честным, как никогда.
– Да, Патриция, от кого угодно, но только не от тебя.
– Ну и скотина же ты!
– Знаю, но больше встречаться мы уже не будем. Вообще. Никогда. Между нами все кончено.
– Из-за сегодняшнего вечера?
– Да.
– Черт! – Она вне себя от ярости. – Почему ты мне раньше ничего не сказал?
– Смысла не было. Что бы от этого изменилось?
– Не знаю, – искренне говорит она. – Может, что-нибудь и изменилось бы.
– Извини.
– Кто же знал? – Печально улыбаясь, она глядит на меня. – На какого же прохвоста я променяла свою карьеру в Санта-Фе, у меня же была возможность ее сделать!
Я так же грустно улыбаюсь ей в ответ. Теперь, выложив все, в глубине души я дрожу от страха.
– Если как-нибудь будет желание поговорить... – Слова повисают в воздухе.
– Я тебе позвоню.
– Обещаешь?
Я киваю. Целомудренно поцеловав ее в лоб, я выхожу через прозрачную дверь и спускаюсь по ступенькам крыльца. Отъезжая, я вижу, что она так же стоит, глядя мне вслед.
В квартире не убирали уже две недели, кондиционер дышит на ладан, такое ощущение, что я зарос грязью. Если бы я не экономил каждый цент, то на эту ночь снял бы номер в гостинице, а утром позвал бы уборщицу, чтобы она навела порядок.
Вместо этого я наливаю себе приличную порцию «Джонни Уокера» со льдом. Ах ты, гнусный ублюдок, ты не мог свалить подобру-поздорову, мало того, что ты ее трахнул, так еще начал плакаться ей в жилетку, рассказывая о нашей фирме! О Боже, завтра с утра об этом уже весь город будет знать! Второй бокал виски меня успокаивает: хватит паниковать, не такой она человек, если речь идет о чужой тайне, она будет держать язык за зубами! А если вся история случайно выплывет наружу? Она же работает у Робертсона, а он просто помешан на этом.
После третьего гудка она берет трубку.
– Быстро ты!
– Да. – Черт, чего я вообще позвонил?
– Что-нибудь случилось?
– Нет, нет. – Одним махом я допиваю виски, протянув руку через кухонную стойку, наливаю себе еще, на два пальца – не больше.
– Уилл? – Она встревожена.
– Слушай, то, о чем мы с тобой говорили...
– Да?
– Давай забудем об этом и все, ладно? Будем считать, что этого разговора не было.
– Но... как же я смогу? Почему ты так хочешь? – Просто никому ничего не рассказывай, о'кей? – Ни жив ни мертв от страха, я пытаюсь говорить спокойно, но мне это не очень-то удается. В трубке воцаряется молчание.
– Пэт?
– А с какой стати мне рассказывать?
– Так я и знал. Знаешь, бывает, иной раз проговоришься ненароком. – Черт, если еще хоть раз сболтну лишнего, трахнув бабу, то, клянусь, вырву себе член с корнем!
– Нет, за меня можешь не беспокоиться! – безапелляционно заявляет она. – По-моему, ты боишься, как бы самому обо всем не разболтать.
– Я же говорю – случайно! Только и всего.
– Я ведь не такая, как ты, Уилл. Можешь быть уверен, я не проболтаюсь.
– Слушай, я так и знал.
Мы молчим, в трубке раздается слабое потрескивание.
– Уже поздно, – напоминает она.
– Да. А мне утром вставать ни свет ни заря.
– Я рада, что ты позвонил, решил, что стоит это сделать.
– Я тоже. – Это сущая правда.
– В следующий раз постарайся быть поувереннее, ладно?
Я стукаю себя трубкой по лбу.
– Ладно. Обещаю.
– Вот и хорошо. Спокойной ночи, Уилл.
– Спокойной ночи, Пэт.
Она вешает трубку. Черт побери, всякий раз, когда ты думаешь, что весь мир у тебя в кармане, оказывается, что не тут-то было. К тому же голова у меня просто раскалывается.
5
– Ваша честь, хотелось бы, чтобы нас выслушали по этому вопросу.
Судья Мартинес кивает.
Проводится слушание по возбужденному нами ходатайству о переводе дела в другой судебный округ. Так как жюри присяжных пока еще не выбрано, это заседание может иметь решающее значение.
Встав с места, Моузби неторопливо подходит к нам. Наверное, он завтракал хлебом, приправленным чесноком, от него так сильно разит чесноком, что его чувствуют все, кто сидит на местах, отведенных для адвокатов. Сморщив носик, Мэри-Лу машет рукой у себя перед лицом. Глядя на нее, Фрэнк усмехается, ощеряя зубы с остатками завтрака. Качая головой, Мэри-Лу всем своим видом демонстрирует открытую неприязнь. Остальные делают вид, что ничего не замечают. Я давно отношусь к нему исключительно как к оппоненту. Наше дело слишком серьезно, чтобы размениваться на симпатии и антипатии.
– Господин адвокат? – Мартинес переводит взгляд в нашу сторону. Раньше он был окружным прокурором, сейчас старший судья и позаботился о том, чтобы дело попало именно к нему, – не столько из-за него самого, на своем веку он рассмотрел десятки дел об убийствах, и ему ни к чему ни паблисити, ни лишние осложнения. Если рокеров признают виновными, он не хочет, чтобы вынесенный им приговор был опротестован, и считает, что лучше, чем любой другой судья, сумеет обтяпать это дельце. Он жесткий юрист, как правило, благоволящий к представителям обвинения, но на суде у него не особенно разгуляешься.
– На каком основании вы ходатайствуете о переводе дела? – спрашивает Мартинес.
– На том основании, что наши подзащитные не могут рассчитывать на справедливый и беспристрастный суд здесь, в Санта-Фе, Ваша честь, – отвечает Томми. – На моей памяти в истории Нью-Мексико не было дела, которое до суда получило бы большую огласку.
– Но где-то ведь их нужно судить.
– У нас уже три тома газетных и журнальных вырезок, Ваша честь, – говорит Пол. – Видеозаписей в общей сложности на шесть часов. Уму непостижимо, чтобы в Санта-Фе нашелся человек, который не читал или не слышал об этом деле.
– Не знаю. Подбор членов жюри присяжных покажет, так это или нет.
– Нам кажется, что это более чем веские доказательства, Ваша честь, – настаивает Томми.
Мартинес бросает на него сердитый взгляд:
– А об этом уж позвольте мне судить, господин адвокат! – огрызается он.
– У меня и в мыслях не было оскорблять вас, Ваша честь, – почтительно отвечает Томми. Правило первое: не злить судью. – Я просто хотел сказать, что из всего, что мы пока обнаружили, это самое убедительное доказательство.
Мартинес поворачивает лицо к Моузби: «А каково мнение обвинения по этому поводу?»
– Мы за то, чтобы дело рассматривалось здесь, Ваша честь, – отвечает Фрэнк, стараясь не дышать на Мартинеса. – Мы считаем, что здесь, в Санта-Фе, как и в любом другом городе штата, можно подобрать справедливых и беспристрастных присяжных. Дело-то громкое, господин судья! И обвинение приложит все усилия для того, чтобы его рассмотреть. Защита, наверное, тоже в долгу не останется.
Разгильдяй, но хитер, ничего не скажешь! Не отрицая, что проблема налицо, он добивается того, что она снимается как бы сама собой. И в результате оказывается в выгодном положении: в то время как мы мутим воду, он делает все от себя зависящее.
Все ждут, пока Мартинес размышляет. Он понимает, что возражение Моузби по большому счету яйца выеденного не стоит и само по себе служит веской причиной в пользу того, чтобы повременить с принятием окончательного решения. Понимает он и то, что речь идет об очень ответственном решении. Дело обещает быть канительным, грозит затянуться сверх всякой меры. Если после того, как суд закончится и обвиняемых признают виновными, апелляционный суд решит, что жюри присяжных было пристрастным при вынесении вердикта, то все может начаться по-новой. Все знают, как власти не любят раскошеливаться на повторное рассмотрение дел, в которых можно было разобраться с первого раза.
– Пока я воздержусь от решения по этому поводу, – произносит Мартинес. В глубине души у меня вырывается стон, именно этого я и опасался, поэтому мы и не стали сразу просить о переводе дела в другой округ, столько времени проведя в мучительных дискуссиях и самокопаниях. Можно было бы угробить месяц на то, чтобы добиться назначения жюри присяжных и заставить Мартинеса признать, что мы правы и рассмотрение дела нужно переносить в другой округ. Тогда нам пришлось бы начинать все сызнова. Здесь такая практика уже входит в моду, что ни в какие ворота не лезет, не говоря уже о том, что на это уходит уйма времени и чертовски много денег.
Мы уныло возвращаемся к своему столу. Сидящие позади подзащитные, которых привели в порядок, прежде чем показать в зале суда, пытаются определить по нашему виду, какие это новости – хорошие или плохие. Мы стараемся держаться невозмутимо, о том, что творится на душе, поговорим позже, с глазу на глаз, ни к чему обнажать истинные мысли на виду у всех, неровен час, обвинение этим воспользуется. Впрочем, орлы уже знают, что плохих новостей не бывает, они уже много месяцев сидят в тюряге и с присущей арестантам обреченностью готовы биться до последнего. Я ловлю себя на том, что мне их жаль, но тут же гоню эту мысль прочь: ведь при иных обстоятельствах я был бы счастлив, что такие, как они, изолированы от общества его же безопасности ради. Но сейчас передо мной еще четыре человека, которые стали жертвами системы, приказавшей долго жить.
6
– В эфире последние известия Эн-би-си с Томом Брокау.
На часах – половина шестого. Мы сидим у меня в кабинете и смотрим телевизор: Пол, Томми, Мэри-Лу и я. О нас говорят уже по всей стране. И, хотя день тянулся страшно медленно, сейчас мы на коне. Мы упиваемся триумфом, испытывая какое-то болезненное удовлетворение, словно ранние христиане на арене Колизея, которые таращат глаза на сто тысяч жаждущих крови римлян.
Речь о нас заходит после первой же паузы, заполненной коммерческой рекламой. Корреспондентка Эн-би-си, тощая как жердь дама, чья шея искусно обмотана изысканным шарфом от Гуччи, стоит у подножия лестницы, ведущей в здание суда. За спиной у нее непременная толпа зевак вовсю работает локтями, чтобы хоть на пару секунд попасть в объектив телекамеры.
В Санта-Фе судья Мартинес наконец утвердил список присяжных заседателей, которым предстоит рассмотреть самое сенсационное за последние несколько лет дело по обвинению в убийстве, совершенном в штате Нью-Мексико. Согласно предварительной версии, четверо из объявленной вне закона банды рокеров, известной под названием «Скорпионы», убили, применив насилие, изуродовали Ричарда Бартлесса, который вел бродяжнический образ жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59