В результате же я лишаюсь самого важного – способности, когда не сгораю от жалости к самому себе, радоваться жизни, чувствовать всю ее прелесть на самом деле. Я злюсь на Энди и Фреда, но было время, когда они мне нравились, нас многое связывало, вместе нам удалось добиться кое-чего значительного, что просуществовало какое-то время, но на заключительном этапе уже без меня. И я сам все разрушил. Не они, а я. Уже столько времени прошло с тех пор, как мы с Патрицией расстались, что всех деталей и не помню, но уверен: и в этом случае я вел себя приблизительно так же – все то же самолюбование, потребность все время находиться на переднем плане, чувствовать себя важной птицей, помыкать людьми, контролировать их. Я согласен, в конечном счете нашим отношениям, вне всякого сомнения, все равно пришел бы конец, ведь причина та, что вел я себя не как мужчина, не как настоящий мужчина.
Боюсь, так же будет и с Мэри-Лу, а я не хочу, чтобы так было. Я начинаю бояться, что мне на роду написано собственными руками ставить крест на том, что мне дороже всего на свете. Это меня пугает.
Такие невеселые мысли догнали меня во второй половине дня, когда я возвратился из тюрьмы в город, доработал до конца дня, попрощался со Сьюзен, поболтался еще какое-то время просто так, делая вид, что занимаюсь работой. Сегодня вечером мне не хотелось уходить со службы, сам не знаю почему. Может, потому, что если я пойду домой, лягу спать, то эти мысли исчезнут сами собой, этот эпизод станет достоянием прошлого, а кто знает, что принесет с собой следующее утро?
Возвращаясь в город, я думал о рокерах, о том, как несправедливо обошлась с ними судьба, о том, что проживут они на свете меньше, чем думали, о том, как тяжело все это им дается, тяжелее, чем ному бы то ни было, потому что они – бандиты, бандиты в романтическом смысле этого слова, по самой своей природе признанные носиться взад-вперед так же дико и необузданно, как носятся мустанги. Для них попасть в клетку еще хуже, чем оказаться в глухой изоляции, это все равно, что навесить замок им на душу, лишить собственного «я». Сам того не сознавая, я стал ловить себя на том, что сопереживаю им, воображая, что и я заодно с ними – адвокат-бандит со своими подзащитными – бандитами-рокерами. Такая ассоциация пришлась мне по вкусу. Этакий Хантер Томпсон среди адвокатов! Я воображаю, как мчусь на мотоцикле по горам и долинам, на заднем сиденье – мальчишка-рокер, обхвативший руками мою мощную спину, который и пьет, и распутничает и так далее в том же духе. Разумеется, в отличие от них, для меня это не призвание, а лишь минутная мечта, из которой я, окунувшись, тут же выплыву наружу. Это было классно, как классно было бы стать рок-звездой и потусоваться вместе с Миком Джеггером и остальными ребятами. Бандит-знаменитость!
Но тут мысль о том, как все это нелепо, поразила меня до глубины души. Черт побери, эти парни не романтические герои, а преступники. Они насилуют, грабят, причиняют зло людям, причем находят в этом удовольствие. Мне сорок лет от роду, и неужели это то, к чему я стремлюсь? Так насколько же незрел я не только в глубине души, но и в том, что касается поведения на людях? Разве я не возражал бы, если бы моя жена (если я вообще когда-либо снова женюсь), или моя девушка, или, если уж на то пошло, какая угодно из моих знакомых женщин, или, хуже того, спаси и сохрани, Боже, моя собственная дочь хотя бы на секунду оказалась в их компании? Черт побери, что же стряслось со мной, если подобные глупые, постыдные, позорные мысли кажутся мне привлекательными? Чего мне не дано понять, если я ощущаю внутреннюю потребность в том, чтобы соревноваться с ними, пусть даже в мелочах, не говоря о том, чтобы восхищаться ими?
Так вот почему я сижу здесь? Потому что чувствую в себе потребность думать об этих вещах!
Мне хочется стать взрослее, вот о чем я сейчас думаю. Я устал от собственной жизни, от того, что вечно приходится провоцировать, бросаться в погоню за демонами, которых в природе не существует, выдумывать их для того, чтобы они существовали, и позволять вертеть собой, как им хочется. Я устал портить себе жизнь во имя благодарности и романтики, присущей подросткам. Отчасти я так и не сумел преодолеть в себе эти мрачные настроения, и теперь этому должен наступить конец.
Я пью, следовательно, я существую. Я строю из себя забияку, выпутываюсь из неприятных ситуаций, никогда не хочу, чтобы надо мной висели какие-то обязанности, настоящие обязанности, которые даются с трудом, но от которых никуда не денешься. Я ношу галстук, но в глубине души считаю себя бандитом с большой дороги. Мальчишкой, которому так и не суждено стать взрослым. Романтиком меня назвать нельзя, а парни, которые сидят в тюрьме, независимо от того, что я очень хочу им помочь, не имеют ничего общего со мной. Совсем ничего.
Мы будем бороться, ощущая, что в известной мере связаны друг с другом, но в то же время действуя каждый сам по себе.
16
– С днем рождения тебя, с днем рождения тебя, с днем рождения тебя, Клаудия, с днем рождения тебя... – Ни дать ни взять настоящая капелла. Друзья и подруги нараспев поздравляют ее с днем рождения, их не назовешь еще даже подростками, гак, мелочь пузатая, но им принадлежит мир.
Одиннадцать лет. Мой ребенок – больше не ребенок, она меняется у меня на глазах. Поскольку я вижу ее теперь не каждую неделю, как раньше (между нашими встречами может пройти месяц, а то и больше, несмотря на то что я стараюсь во что бы то ни стало проводить с ней один уик-энд в месяц, еще немного, и расстояние, которое я покрыл, мотаясь на самолете туда-сюда, наберется на целое кругосветное путешествие). Каждая новая встреча становится для меня откровением, потому что перемены в ней видны невооруженным глазом и пугают меня; сейчас она переживает такой этап, когда события развиваются на редкость быстро, впечатление такое, что глядишь на снимок движущегося предмета, который используют при съемках документальных фильмов о природе, когда за тридцать секунд видишь, как цветок вырастает из земли и распускается, как облака проплывают по небу от рассвета до заката так быстро, что ты и глазом не успеваешь моргнуть.
В последний свой приезд сюда она доверительно сообщила мне, что у одной из ее подруг, которая всего на пару месяцев старше, начались месячные. Я поморщился, даже не потрудившись скрыть этого. А теперь таких подруг уже три, словно стоит месячным начаться у одной, как пошло-поехало. Выходит, с точки зрения физиологии они могут теперь рожать? К тому же им хочется носить лифчики, независимо от того, есть месячные или нет, есть сиськи или нет. Учатся всего-то в пятом классе, а все туда же – так и норовят попробовать, что это за штука. Как-то раз в субботу во второй половине дня мы с ней отправились по магазинам, она встретила кое-кого из подруг и, вдоволь нахихикавшись, посплетничав и собравшись вместе, они стали околачиваться в секции женского белья, примеряя лифчики для молоденьких девушек, давясь от смеха и оглядываясь, чтобы проверить, не смотрят ли за ними родители.
К счастью, Клаудию все это интересует гораздо меньше, чем других, по крайней мере если исходить из того, что я вижу и о чем она сама мне рассказывает, но я не уверен, что она теперь все мне рассказывает, как раньше. Теперь всякий раз, когда мы с ней встречаемся, какое-то время приходится приспосабливаться друг к другу, на это уходит час, иной раз меньше, но это чувствуется, я уже не вхож к ней в доверие, со мной нельзя вести себя запросто, независимо от того, хочу я сам того или нет. По тому, что она говорит, даже тогда, когда корчит из себя взрослую, я вижу, что она еще девственница. Ее мать поздно начала половую жизнь, пройдет, может, еще два-три года, прежде чем ее станут волновать «тампаксы» и прочая дребедень. Хотя когда у твоей собственной матери силиконовые груди, ты и сама должна быть не лыком шита. Я читал недавно (раньше такие вещи вообще не замечал), что сейчас наблюдается резкий всплеск раннего полового созревания, связанный со стрессом, которому в наши дни подвергаются и дети, что заставляет их взрослеть раньше, чем полагается. Не знаю, по-моему, жизнь детей всегда была довольно бесшабашной, но твердо знаю, что хочу, чтобы она как можно дольше оставалась ребенком.
День выдался теплый. Место празднования дня рождения выбрано к северу от города, на ранчо моего друга Лукаса (в прошлом хиппи, занимавшегося освоением земельных участков), того самого парня, в чьих ручьях мы с Клаудией удили рыбу, когда был найден труп Ричарда Бартлесса, после чего и заварилась вся эта каша. Местечко на редкость славное, помимо конюшен и домов, там есть теннисный корт, бассейн, ванна с гидромассажем. Лукас не только остался моим другом и клиентом после того, как я порвал отношения с фирмой, но и направляет ко мне заказчиков, что иной раз оборачивается непосредственным ущербом для Фреда и Энди. Лукаса вся эта история приводит в восторг. По его мнению, мои рокеры просто недотроги, и слишком рано их осуждать. Поэтому мы с ним и выпиваем вместе, а они – нет, а я не прочь усвоить преподанный мне очередной урок.
Своих детей у них с Дороти нет, они слишком привыкли жить в свое удовольствие, но всегда души не чаяли в Клаудии, осыпали ее подарками. Сегодняшний день – не исключение: они подарили ей качину, эта кукла-амулет, сделанная индейцами племени пуэбло, стоит пятьсот долларов, а к ней ожерелье цвета спелой тыквы. Она уже достаточно взрослая, чтобы оценить подарки по достоинству, и принимается ахать и охать над ними, как и подобает в таких случаях.
По идее я должен бы возражать против такой щедрости с их стороны, но я этого не делаю. Никому другому я бы не позволил баловать ее подобным образом, но, по-моему, богатые крестная и крестный – это вполне допустимо. В нашем мире с кем только ни приходится поддерживать отношения, так что пускай привыкает к тому, чтобы делать это как полагается.
На вечеринку приглашены полдюжины лучших подруг Клаудии. Все они страшно счастливы побыть вместе. В Сиэтле все о'кей, но дом все-таки здесь.
Все ранчо празднично украшено в ковбойском стиле. На день каждой девочке выделили по лошади. Утром мы отправляемся верхом к подножиям холмов, виднеющихся на востоке, – семь девчушек в джинсах и шлемах для верховой езды едут след в след. Я замыкаю кавалькаду и, удерживая на плече видеокамеру и стараясь, чтобы кадры получались четкими, стремлюсь запечатлеть все события сегодняшнего дня для будущего, для нее, чтобы она могла посмотреть, когда подрастет, для ее детей, для меня самого, когда она вырастет и будет слишком далеко, чтобы туда можно было долететь самолетом за два часа.
– Папа режет торт! – объявляет она, обращаясь ко всем сразу. – Оставь мне кусок с розой, папа!
Девчонки сейчас в купальниках. Дело уже близится к вечеру, жарко. Вечеринка мало-помалу подходит к концу, сейчас мы съедим торт с мороженым и будем двигаться в обратном направлении. Сам того не желая, я обращаю внимание на формы кое-кого из ее подружек. У некоторых тела уже вполне сформировавшиеся. Маленькие, только начинающие оформляться груди, округляющиеся бедра. Похоже, они еще не отдают отчета в собственной сексуальной притягательности, а может, и наоборот, не знаю. Но я помню, как сам целовал девчонок в пятом классе и стал приставать к ним в шестом. А ведь я жил в провинции.
– Очень вкусный торт, – говорит Элли Годсуайлинг. Мы сидим в креслах-качалках у бортика бассейна. Ее дочь – в числе приглашенных. Элли приехала на машине, чтобы отвезти кое-кого из девочек домой.
Девчонки раскинулись на траве неподалеку. Они болтают друг с другом, смеясь и нисколько не смущаясь. Я спрашивал у Клаудии, не надо ли пригласить мальчиков.
– От мальчишек будет одна обуза, – ответила она. – Да они только и делали бы, что строили из себя героев. А я сама хочу быть в центре внимания.
– Торт сами пекли? – спрашивает Элли.
– Ну конечно! – отвечаю я. – С самых азов начали.
– Я имела в виду не тебя, – говорит она, слегка заливаясь румянцем. – Я подумала, что, может, торт испекла твоя девушка.
– Девушка?
– Клаудия говорила Мэрайе, что у тебя есть постоянная подружка. Кто-то из коллег по работе, – говорит она полувопросительным тоном.
Подняв голову и щурясь на послеполуденном солнце, я смотрю на нее. Неужели она на меня нацелилась? Она примерно одного со мной возраста, разведена, недурна собой.
– Не совсем, – с ленцой отвечаю я, кривя душой. Ничего из этого не выйдет, мне хочется поиграть с ней в кошки-мышки и посмотреть, куда это заведет.
– Вот как!
– Торт был куплен в универмаге. У «Лукавича».
– Неудивительно! – восклицает она. – У них торты лучше, чем домашние. Чем те, что я сама пеку, во всяком случае, – добавляет она, осторожно улыбаясь. Мне кажется, она положила на меня глаз, но не знает, как подступиться, может, она не так уж много встречается с мужчинами сейчас, а то и не встречается вообще. Слегка подавшись вперед, чтобы, грациозно поддев вилкой кусочек торта, отправить его в рот, она на минутку приоткрывает передо мной ложбинку в низком вырезе платья. У нее большая нежная грудь, сверху слегка покрытая веснушками. В постели она, наверное, будет вести себя как глупая, сентиментальная барышня, о том, чтобы трахнуть ее, находясь в здравом уме и доброй памяти, не может быть и речи.
Попробовать можно. Можно сегодня вечером устроить так, чтобы мы с ней остались наедине. Великодушное предложение со стороны дорогого папы: мы продолжим вечеринку у меня дома, а Клаудия может пригласить всех на пиццу, я же знаю, как она скучает по подругам и хочет за то ограниченное время, что гостит здесь, провести с ними как можно больше времени, она сама мне об этом говорила. Временами я ревную ее к остальным, хочу, чтобы она целиком принадлежала мне, но у меня времени не хватает. Она об этом тоже думает.
Девочки уже достаточно взрослые, чтобы на время оставить их одних вечером, и я держу пари, что Элли не замедлит ко мне присоединиться, придумав какой-нибудь благовидный предлог, например, скажет, что боялась, что мне не хватит чашек, тарелок или банок с кока-колой. Мы могли бы оставить девчонок одних и пойти в какой-нибудь бар неподалеку, чтобы пропустить стаканчик и посидеть вдали от шума. Выпьем по одной, а там, глядишь, и до трех дело дойдет, потом она уже будет слишком навеселе, чтобы ехать обратно одной, я предложу подвезти ее до дому, это недалеко. А затем, само собой, провожу до дверей, ведь я же джентльмен, дружески поцелую на прощание, желая спокойной ночи, и тогда мы почувствуем, что хотим друг друга, начнем щупать друг друга, а остальное будет уже делом техники. Это в моих силах, но поступить так было бы жестоко. Но, даже несмотря на это, я способен так поступить. Я сижу и смотрю на ее усыпанные веснушками груди, на мягкое, полное тело, перспектива обладать им вызывает во мне легкое возбуждение. Легкое, не более того.
Я бы возбудился по-настоящему, если бы прыгнул на тело Мэри-Лу и мы с ней начали один из наших марафонских любовных забегов. Мы условились, что уик-энд проведем отдельно друг от друга. Она не захотела вмешиваться в то время, которое Клаудия проводит со мной. Благородный поступок, который кажется еще более благородным сейчас, когда я сижу и размышляю об этом, нашедший выражение скорее в мыслях, нежели в конкретных делах. Клаудия мало-помалу начинает чувствовать себя все свободнее с Мэри-Лу, но всякий раз, когда я нахожусь в обществе и той и другой, мое внимание раздваивается. Поскольку сегодня у Клаудии день рождения, она заслуживает, чтобы я безраздельно ей принадлежал. Если мне станет совсем худо, то, посадив Клаудию на самолет в воскресенье вечером, можно будет заглянуть домой к Мэри-Лу.
Я выбрасываю из головы мысль о том, чтобы трахнуть Элли. Если бы она сама на меня набросилась, я не смог бы оказать сопротивление, но, родившись как бы заново, я хочу теперь быть добрым. Мне хотелось бы верить, что у меня достаточно силы воли для того, чтобы отмахнуться от такого поведения, хотя раньше от подобных возможностей я никогда не отказывался.
– Тебе было весело, папа?
– Да. А тебе?
– Никогда в жизни так не веселилась!
– Я рад. К тому же смотри, сколько тебе всего подарили!
– Мне так нравится новая кукла!
Та сидит на почетном месте на полке, рядышком с плюшевым мишкой и пингвином, ее самыми старыми и самыми любимыми игрушками, которые она, ложась вечером спать, берет с собой в кровать.
– И ожерелье тоже. Лукас и Дороти такие милые!
– Они души в тебе не чают. Для них ты все равно что дочь.
– Но папа у меня один-единственный, – говорит она, прижимаясь ко мне. – Ты у меня лучше всех.
– Спасибо, ангел мой! – О Боже, неужели я мог пожертвовать этим вечером ради обвислой попки! Или хорошенькой попки, загодя ведь никогда не скажешь. Впрочем, не важно, этот вечер все равно лучше, о разнице даже говорить не приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Боюсь, так же будет и с Мэри-Лу, а я не хочу, чтобы так было. Я начинаю бояться, что мне на роду написано собственными руками ставить крест на том, что мне дороже всего на свете. Это меня пугает.
Такие невеселые мысли догнали меня во второй половине дня, когда я возвратился из тюрьмы в город, доработал до конца дня, попрощался со Сьюзен, поболтался еще какое-то время просто так, делая вид, что занимаюсь работой. Сегодня вечером мне не хотелось уходить со службы, сам не знаю почему. Может, потому, что если я пойду домой, лягу спать, то эти мысли исчезнут сами собой, этот эпизод станет достоянием прошлого, а кто знает, что принесет с собой следующее утро?
Возвращаясь в город, я думал о рокерах, о том, как несправедливо обошлась с ними судьба, о том, что проживут они на свете меньше, чем думали, о том, как тяжело все это им дается, тяжелее, чем ному бы то ни было, потому что они – бандиты, бандиты в романтическом смысле этого слова, по самой своей природе признанные носиться взад-вперед так же дико и необузданно, как носятся мустанги. Для них попасть в клетку еще хуже, чем оказаться в глухой изоляции, это все равно, что навесить замок им на душу, лишить собственного «я». Сам того не сознавая, я стал ловить себя на том, что сопереживаю им, воображая, что и я заодно с ними – адвокат-бандит со своими подзащитными – бандитами-рокерами. Такая ассоциация пришлась мне по вкусу. Этакий Хантер Томпсон среди адвокатов! Я воображаю, как мчусь на мотоцикле по горам и долинам, на заднем сиденье – мальчишка-рокер, обхвативший руками мою мощную спину, который и пьет, и распутничает и так далее в том же духе. Разумеется, в отличие от них, для меня это не призвание, а лишь минутная мечта, из которой я, окунувшись, тут же выплыву наружу. Это было классно, как классно было бы стать рок-звездой и потусоваться вместе с Миком Джеггером и остальными ребятами. Бандит-знаменитость!
Но тут мысль о том, как все это нелепо, поразила меня до глубины души. Черт побери, эти парни не романтические герои, а преступники. Они насилуют, грабят, причиняют зло людям, причем находят в этом удовольствие. Мне сорок лет от роду, и неужели это то, к чему я стремлюсь? Так насколько же незрел я не только в глубине души, но и в том, что касается поведения на людях? Разве я не возражал бы, если бы моя жена (если я вообще когда-либо снова женюсь), или моя девушка, или, если уж на то пошло, какая угодно из моих знакомых женщин, или, хуже того, спаси и сохрани, Боже, моя собственная дочь хотя бы на секунду оказалась в их компании? Черт побери, что же стряслось со мной, если подобные глупые, постыдные, позорные мысли кажутся мне привлекательными? Чего мне не дано понять, если я ощущаю внутреннюю потребность в том, чтобы соревноваться с ними, пусть даже в мелочах, не говоря о том, чтобы восхищаться ими?
Так вот почему я сижу здесь? Потому что чувствую в себе потребность думать об этих вещах!
Мне хочется стать взрослее, вот о чем я сейчас думаю. Я устал от собственной жизни, от того, что вечно приходится провоцировать, бросаться в погоню за демонами, которых в природе не существует, выдумывать их для того, чтобы они существовали, и позволять вертеть собой, как им хочется. Я устал портить себе жизнь во имя благодарности и романтики, присущей подросткам. Отчасти я так и не сумел преодолеть в себе эти мрачные настроения, и теперь этому должен наступить конец.
Я пью, следовательно, я существую. Я строю из себя забияку, выпутываюсь из неприятных ситуаций, никогда не хочу, чтобы надо мной висели какие-то обязанности, настоящие обязанности, которые даются с трудом, но от которых никуда не денешься. Я ношу галстук, но в глубине души считаю себя бандитом с большой дороги. Мальчишкой, которому так и не суждено стать взрослым. Романтиком меня назвать нельзя, а парни, которые сидят в тюрьме, независимо от того, что я очень хочу им помочь, не имеют ничего общего со мной. Совсем ничего.
Мы будем бороться, ощущая, что в известной мере связаны друг с другом, но в то же время действуя каждый сам по себе.
16
– С днем рождения тебя, с днем рождения тебя, с днем рождения тебя, Клаудия, с днем рождения тебя... – Ни дать ни взять настоящая капелла. Друзья и подруги нараспев поздравляют ее с днем рождения, их не назовешь еще даже подростками, гак, мелочь пузатая, но им принадлежит мир.
Одиннадцать лет. Мой ребенок – больше не ребенок, она меняется у меня на глазах. Поскольку я вижу ее теперь не каждую неделю, как раньше (между нашими встречами может пройти месяц, а то и больше, несмотря на то что я стараюсь во что бы то ни стало проводить с ней один уик-энд в месяц, еще немного, и расстояние, которое я покрыл, мотаясь на самолете туда-сюда, наберется на целое кругосветное путешествие). Каждая новая встреча становится для меня откровением, потому что перемены в ней видны невооруженным глазом и пугают меня; сейчас она переживает такой этап, когда события развиваются на редкость быстро, впечатление такое, что глядишь на снимок движущегося предмета, который используют при съемках документальных фильмов о природе, когда за тридцать секунд видишь, как цветок вырастает из земли и распускается, как облака проплывают по небу от рассвета до заката так быстро, что ты и глазом не успеваешь моргнуть.
В последний свой приезд сюда она доверительно сообщила мне, что у одной из ее подруг, которая всего на пару месяцев старше, начались месячные. Я поморщился, даже не потрудившись скрыть этого. А теперь таких подруг уже три, словно стоит месячным начаться у одной, как пошло-поехало. Выходит, с точки зрения физиологии они могут теперь рожать? К тому же им хочется носить лифчики, независимо от того, есть месячные или нет, есть сиськи или нет. Учатся всего-то в пятом классе, а все туда же – так и норовят попробовать, что это за штука. Как-то раз в субботу во второй половине дня мы с ней отправились по магазинам, она встретила кое-кого из подруг и, вдоволь нахихикавшись, посплетничав и собравшись вместе, они стали околачиваться в секции женского белья, примеряя лифчики для молоденьких девушек, давясь от смеха и оглядываясь, чтобы проверить, не смотрят ли за ними родители.
К счастью, Клаудию все это интересует гораздо меньше, чем других, по крайней мере если исходить из того, что я вижу и о чем она сама мне рассказывает, но я не уверен, что она теперь все мне рассказывает, как раньше. Теперь всякий раз, когда мы с ней встречаемся, какое-то время приходится приспосабливаться друг к другу, на это уходит час, иной раз меньше, но это чувствуется, я уже не вхож к ней в доверие, со мной нельзя вести себя запросто, независимо от того, хочу я сам того или нет. По тому, что она говорит, даже тогда, когда корчит из себя взрослую, я вижу, что она еще девственница. Ее мать поздно начала половую жизнь, пройдет, может, еще два-три года, прежде чем ее станут волновать «тампаксы» и прочая дребедень. Хотя когда у твоей собственной матери силиконовые груди, ты и сама должна быть не лыком шита. Я читал недавно (раньше такие вещи вообще не замечал), что сейчас наблюдается резкий всплеск раннего полового созревания, связанный со стрессом, которому в наши дни подвергаются и дети, что заставляет их взрослеть раньше, чем полагается. Не знаю, по-моему, жизнь детей всегда была довольно бесшабашной, но твердо знаю, что хочу, чтобы она как можно дольше оставалась ребенком.
День выдался теплый. Место празднования дня рождения выбрано к северу от города, на ранчо моего друга Лукаса (в прошлом хиппи, занимавшегося освоением земельных участков), того самого парня, в чьих ручьях мы с Клаудией удили рыбу, когда был найден труп Ричарда Бартлесса, после чего и заварилась вся эта каша. Местечко на редкость славное, помимо конюшен и домов, там есть теннисный корт, бассейн, ванна с гидромассажем. Лукас не только остался моим другом и клиентом после того, как я порвал отношения с фирмой, но и направляет ко мне заказчиков, что иной раз оборачивается непосредственным ущербом для Фреда и Энди. Лукаса вся эта история приводит в восторг. По его мнению, мои рокеры просто недотроги, и слишком рано их осуждать. Поэтому мы с ним и выпиваем вместе, а они – нет, а я не прочь усвоить преподанный мне очередной урок.
Своих детей у них с Дороти нет, они слишком привыкли жить в свое удовольствие, но всегда души не чаяли в Клаудии, осыпали ее подарками. Сегодняшний день – не исключение: они подарили ей качину, эта кукла-амулет, сделанная индейцами племени пуэбло, стоит пятьсот долларов, а к ней ожерелье цвета спелой тыквы. Она уже достаточно взрослая, чтобы оценить подарки по достоинству, и принимается ахать и охать над ними, как и подобает в таких случаях.
По идее я должен бы возражать против такой щедрости с их стороны, но я этого не делаю. Никому другому я бы не позволил баловать ее подобным образом, но, по-моему, богатые крестная и крестный – это вполне допустимо. В нашем мире с кем только ни приходится поддерживать отношения, так что пускай привыкает к тому, чтобы делать это как полагается.
На вечеринку приглашены полдюжины лучших подруг Клаудии. Все они страшно счастливы побыть вместе. В Сиэтле все о'кей, но дом все-таки здесь.
Все ранчо празднично украшено в ковбойском стиле. На день каждой девочке выделили по лошади. Утром мы отправляемся верхом к подножиям холмов, виднеющихся на востоке, – семь девчушек в джинсах и шлемах для верховой езды едут след в след. Я замыкаю кавалькаду и, удерживая на плече видеокамеру и стараясь, чтобы кадры получались четкими, стремлюсь запечатлеть все события сегодняшнего дня для будущего, для нее, чтобы она могла посмотреть, когда подрастет, для ее детей, для меня самого, когда она вырастет и будет слишком далеко, чтобы туда можно было долететь самолетом за два часа.
– Папа режет торт! – объявляет она, обращаясь ко всем сразу. – Оставь мне кусок с розой, папа!
Девчонки сейчас в купальниках. Дело уже близится к вечеру, жарко. Вечеринка мало-помалу подходит к концу, сейчас мы съедим торт с мороженым и будем двигаться в обратном направлении. Сам того не желая, я обращаю внимание на формы кое-кого из ее подружек. У некоторых тела уже вполне сформировавшиеся. Маленькие, только начинающие оформляться груди, округляющиеся бедра. Похоже, они еще не отдают отчета в собственной сексуальной притягательности, а может, и наоборот, не знаю. Но я помню, как сам целовал девчонок в пятом классе и стал приставать к ним в шестом. А ведь я жил в провинции.
– Очень вкусный торт, – говорит Элли Годсуайлинг. Мы сидим в креслах-качалках у бортика бассейна. Ее дочь – в числе приглашенных. Элли приехала на машине, чтобы отвезти кое-кого из девочек домой.
Девчонки раскинулись на траве неподалеку. Они болтают друг с другом, смеясь и нисколько не смущаясь. Я спрашивал у Клаудии, не надо ли пригласить мальчиков.
– От мальчишек будет одна обуза, – ответила она. – Да они только и делали бы, что строили из себя героев. А я сама хочу быть в центре внимания.
– Торт сами пекли? – спрашивает Элли.
– Ну конечно! – отвечаю я. – С самых азов начали.
– Я имела в виду не тебя, – говорит она, слегка заливаясь румянцем. – Я подумала, что, может, торт испекла твоя девушка.
– Девушка?
– Клаудия говорила Мэрайе, что у тебя есть постоянная подружка. Кто-то из коллег по работе, – говорит она полувопросительным тоном.
Подняв голову и щурясь на послеполуденном солнце, я смотрю на нее. Неужели она на меня нацелилась? Она примерно одного со мной возраста, разведена, недурна собой.
– Не совсем, – с ленцой отвечаю я, кривя душой. Ничего из этого не выйдет, мне хочется поиграть с ней в кошки-мышки и посмотреть, куда это заведет.
– Вот как!
– Торт был куплен в универмаге. У «Лукавича».
– Неудивительно! – восклицает она. – У них торты лучше, чем домашние. Чем те, что я сама пеку, во всяком случае, – добавляет она, осторожно улыбаясь. Мне кажется, она положила на меня глаз, но не знает, как подступиться, может, она не так уж много встречается с мужчинами сейчас, а то и не встречается вообще. Слегка подавшись вперед, чтобы, грациозно поддев вилкой кусочек торта, отправить его в рот, она на минутку приоткрывает передо мной ложбинку в низком вырезе платья. У нее большая нежная грудь, сверху слегка покрытая веснушками. В постели она, наверное, будет вести себя как глупая, сентиментальная барышня, о том, чтобы трахнуть ее, находясь в здравом уме и доброй памяти, не может быть и речи.
Попробовать можно. Можно сегодня вечером устроить так, чтобы мы с ней остались наедине. Великодушное предложение со стороны дорогого папы: мы продолжим вечеринку у меня дома, а Клаудия может пригласить всех на пиццу, я же знаю, как она скучает по подругам и хочет за то ограниченное время, что гостит здесь, провести с ними как можно больше времени, она сама мне об этом говорила. Временами я ревную ее к остальным, хочу, чтобы она целиком принадлежала мне, но у меня времени не хватает. Она об этом тоже думает.
Девочки уже достаточно взрослые, чтобы на время оставить их одних вечером, и я держу пари, что Элли не замедлит ко мне присоединиться, придумав какой-нибудь благовидный предлог, например, скажет, что боялась, что мне не хватит чашек, тарелок или банок с кока-колой. Мы могли бы оставить девчонок одних и пойти в какой-нибудь бар неподалеку, чтобы пропустить стаканчик и посидеть вдали от шума. Выпьем по одной, а там, глядишь, и до трех дело дойдет, потом она уже будет слишком навеселе, чтобы ехать обратно одной, я предложу подвезти ее до дому, это недалеко. А затем, само собой, провожу до дверей, ведь я же джентльмен, дружески поцелую на прощание, желая спокойной ночи, и тогда мы почувствуем, что хотим друг друга, начнем щупать друг друга, а остальное будет уже делом техники. Это в моих силах, но поступить так было бы жестоко. Но, даже несмотря на это, я способен так поступить. Я сижу и смотрю на ее усыпанные веснушками груди, на мягкое, полное тело, перспектива обладать им вызывает во мне легкое возбуждение. Легкое, не более того.
Я бы возбудился по-настоящему, если бы прыгнул на тело Мэри-Лу и мы с ней начали один из наших марафонских любовных забегов. Мы условились, что уик-энд проведем отдельно друг от друга. Она не захотела вмешиваться в то время, которое Клаудия проводит со мной. Благородный поступок, который кажется еще более благородным сейчас, когда я сижу и размышляю об этом, нашедший выражение скорее в мыслях, нежели в конкретных делах. Клаудия мало-помалу начинает чувствовать себя все свободнее с Мэри-Лу, но всякий раз, когда я нахожусь в обществе и той и другой, мое внимание раздваивается. Поскольку сегодня у Клаудии день рождения, она заслуживает, чтобы я безраздельно ей принадлежал. Если мне станет совсем худо, то, посадив Клаудию на самолет в воскресенье вечером, можно будет заглянуть домой к Мэри-Лу.
Я выбрасываю из головы мысль о том, чтобы трахнуть Элли. Если бы она сама на меня набросилась, я не смог бы оказать сопротивление, но, родившись как бы заново, я хочу теперь быть добрым. Мне хотелось бы верить, что у меня достаточно силы воли для того, чтобы отмахнуться от такого поведения, хотя раньше от подобных возможностей я никогда не отказывался.
– Тебе было весело, папа?
– Да. А тебе?
– Никогда в жизни так не веселилась!
– Я рад. К тому же смотри, сколько тебе всего подарили!
– Мне так нравится новая кукла!
Та сидит на почетном месте на полке, рядышком с плюшевым мишкой и пингвином, ее самыми старыми и самыми любимыми игрушками, которые она, ложась вечером спать, берет с собой в кровать.
– И ожерелье тоже. Лукас и Дороти такие милые!
– Они души в тебе не чают. Для них ты все равно что дочь.
– Но папа у меня один-единственный, – говорит она, прижимаясь ко мне. – Ты у меня лучше всех.
– Спасибо, ангел мой! – О Боже, неужели я мог пожертвовать этим вечером ради обвислой попки! Или хорошенькой попки, загодя ведь никогда не скажешь. Впрочем, не важно, этот вечер все равно лучше, о разнице даже говорить не приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59