– Есть долларов двести, – соврал Мавроди и названной суммой сразу притупил интерес к своей личности.
– Передай деньги Алабышеву, – сказал Едлин, снова укладываясь на диван. – Я ему должен. Будет хороший повод начать разговор. Деньги, они сближают. Деньги – хорошая рекомендация. В Америке без рекомендации – никуда! Долг отдам через недельку. О’кей?
– О’кей.
– Жалко, что у тебя денег нет. Жена на три дня в отъезде. Бабы есть, закачаешься!
С шумного Брайтона Коля повернул в переулок и вошел в тишину «одноэтажной Америки». Вереницу двух-трехэтажных особняков украшали выносные таблички врачей, юристов, налоговых спецов.
«Помощь иммигранту» была прибита на боковой двери добротного владения психиатра. Коля нажал кнопку интеркома. Не дождавшись ответа, тронул дверь. Та открылась, и Мавроди увидел узкую штольню с лестницей. Поднявшись вверх, Коля обнаружил приемную с двумя табуретками для ожидающих. Дальше, сквозь арку, светлел кабинет.
– Можно? – подал голос Коля.
Никто не ответил.
Он прошел в кабинет. Помещение украшали полотна с кущами и лужайками, изображенными в округлых формах. Те же формы имели и садовые постройки, выступающие среди растительности.
На столе сидел кот – крупное мохнатое создание с плоской мордой и вмятым носом, как в спущенной резиновой игрушке, отчего морда выражала застывшее неудовольствие. «Вечно недовольный» кот посмотрел на вошедшего и не шелохнулся.
Сквозь приоткрытую дверь из кабинета виднелся внутренний коридорчик. Коля подошел к коридорчику и громко спросил:
– Есть кто-нибудь?
Ответа не последовало. Но где-то в глубине слышался шум душа.
Коля вернулся в кабинет и стал рассматривать картины. В лужайках и садах он теперь заметил разноразмерных людей и животных. Особенно понравилась Коле, похоже, что-то поющая в кустах женщина в розовом костюме.
Чернявый, невысокий, слегка сутуловатый, со шкиперской бородкой, владелец фирмы «Помощь иммигранту» Алабышев стоял в это время под козырьком входа в невзрачный дом и раздраженно оглядывался. Короткая лесенка спускалась к запертой двери в полуподвальное помещение. От руки написанная вывеска на двери сообщала русскими буквами: «Восстановление документов».
Вдруг лицо Алабышева просветлело. Он увидев полную даму, вылезшую из машины с кейсом в руке. Дама была затянута в синий с золочеными пуговицами брючный костюм, на голове несла синюю шляпку канотье с желтой лентой, на лице, под очками в форме бабочки, – килограммы пудры, помады и других красителей.
– Солдат спит, служба идет, – подмигнул Алабышев, когда дама оказалась рядом.
Доставая ключи, она протянула кейс:
– Подержи, пожалуйста.
Алабышев взял кейс и чуть не уронил:
– Ого! Что у тебя в нем, кирпичи?
– Бумага из Киева прилетела. Тут другой формат листа, не напасусь никак.
– Мама, я летчика люблю! – пропел-сострил Алабышев и пошел за дамой в подвал.
– Не ерничай, новобрачный! Чего тебе не валяется в субботу с молодой-то бабой? И между прочим, нехорошо уводить жену у своего приятеля! Японец столько для тебя сделал.
– Уже болтают, – сказал Алабышев самодовольно. – Японца не поймешь. То сама любезность, то «я – занят, потом!».
– Ревнует, значит!
Длинное помещение занимало два стола, беспорядочно загруженных кипами бумаг. На одном из столов ютилась отодвинутая к стене, старая русская машинка «Москва».
Хозяйка офиса, не стесняясь, принялась переодеваться.
– Уф! – выдохнула она, освобождаясь от брюк и каблуков, накидывая потертый халат и превращаясь из дамы в расплывшуюся тетку. Тетка выбрала из стопки голубую папку и протянула Алабышеву: – Держи! Эти готовы.
Алабышев достал из сумки скоросшиватель и передал ей. Тетка листанула документы.
– Солидный клиент, – сказал Алабышев, глядя на непроницаемое крашеное лицо.
– Провинциальные российские загсы по три месяца не отвечают, архивы – и того дольше, – проворчала женщина.
– Полин, мы ведь всегда понимали друг друга, – произнес он многозначительно.
– Дорогой мой, так то стоит…
– Само собой разумеется. – Алабышев протянул конверт.
Полина пересчитала деньги.
– В любом случае пару недель надо.
– Подходит.
Коле тем временем надоело ждать. Услышав, что шум душа затих, он шагнул в коридорчик и остановился перед дверкой в маленькую комнатку, не предназначенную для служебного пользования. Все пространство комнатки занимала широкая кровать, на которой вздыбилось колом цветное одеяло. Подушки валялись на полу. Вместо тумбочки между окном и кроватью втиснулся мольберт с недописанной картиной.
Перед мольбертом на раскладной табуретке разместился соблазнительный для Коли объект – распаренная, завернутая в простыню дебелая русая молодуха. Под тонкой простыней угадывались легкая полнота тела и тяжелые груди. Крутое белое бедро было выставлено словно напоказ. Молодуха водила по картине кисточкой.
Коля оценил представшую перед глазами «живопись», и как-то сразу исчезла усталость от ожидания.
– Картина продается?! – нарочито гаркнул он.
Молодуха завизжала от испуга, будто ее режут, прикрывая простыню на груди руками. Но, рассмотрев незнакомца и осознав суть вопроса, она кокетливо заулыбалась.
– Напугали как! Вы живописью интересуетесь?
– Я люблю именно такие вот сексуальные сюжеты.
– Что вы видите в моем творчестве сексуального?! – неестественно рассердилась девица. – Это же романтизм. Томление чувств.
– Вы слишком откровенно их томите, – сказал Коля, изображая знатока.
– Как это?
– Что вот там? – Коля указал на два розовых дерева у беседки.
– Яблони в утреннем свете.
– Не-ет, – Коля отрицательно замотал головой и уставился на ее грудь.
– Ах, прекратите! У вас воспаленное воображение. – Молодуха заерзала на своем сиденье.
– Что тут плохого? – интриговал Коля. – Ваша чувственная натура самый обыденный объект делает нежным и привлекательным!
«Натура» сообразила, что обличать потенциального покупателя невыгодно, – надо, наоборот, его очаровывать.
– Конечно, ничего плохого тут нет. Скажу вам честно, я рада, что существуют такие ценители живописи, как вы. – И она призывно сощурилась.
«Ценитель» оправдал ее надежды.
– Сколько стоит полотно? – деловито спросил он.
– На экспозицию я выставлю за пятьсот, но если берете по готовности, отдам за триста.
– Я, пожалуй, сначала возьму ту, поменьше, за двести, прямо сейчас, – указал он пальцем в угол. – В ней больше соблазна. Можно посмотреть поближе?
– Проберитесь по стене и смотрите.
Коля полез вдоль кровати, перешагивая через подушки.
– На той, что вы пишете, хотелось бы увидеть что-нибудь мужское, – добравшись в угол, словоблудил он. – Вы, вероятно, слишком молоды, мало опыта.
Художница, как застенчивая дева, потупилась в пол, переваривая комплимент. Затем подняла глаза, оценивая достоинства Колиной фигуры, и отвернулась со вздохом.
– Вы ведь еще не заселяли вашу недвижимость. Так? – продолжал в том же духе Коля. – Мне бы хотелось на той лавочке под сиренью у беседки оказаться.
– Вообще-то это пейзаж.
– Ну и что? Пусть пейзажем остается! Хотите, я буду позировать вам? – сымпровизировал он, доставая деньги.
Дева напрягла мышцы бровей.
– Возможно, но надо искать композицию, – авансировала она Колины надежды и добавила, изобразив презрение ко всему материальному: – А деньги моему любимому мужу передайте.
Любимый муж с пакетом продуктов вбежал по узкой лесенке офиса, вошел в комнатку, бросил сумку на кровать и выставил из пакета на подоконник бутылку водки.
– Веруньчик! – пропел он слащавым голосом и игриво притиснулся к женщине сзади. – Я вернулся. А ты все работаешь! Хотели же субботу и воскресенье поваляться.
Молодуха сладко потянулась и промурлыкала:
– Тут у тебя клиент.
Алабышев выпрямился и увидел Колю. Игривое настроение сменилось на раздраженное.
– Тебя пригласили на какой день? – спросил он грубо.
– Меня никто не приглашал, – огрызнулся Коля. – Я – по рекомендации Едлина.
– Он картину купил, – сладко пропела Веруньчик. – Второй интересуется.
Раздражение на лице Алабышева преобразовалось в хищную гримасу.
– Умно поступил. После выставки картины резко поднимутся в цене.
Он схватил сумку и махнул Коле рукой следовать за ним. В офисе Алабышев согнал со стола кота и деловито спросил:
– Давно Едлина видел?
– Вчера. Он просил долг тебе передать. Двести долларов. – Коля протянул деньги.
Алабышев взял и пошелестел двумя бумажками:
– Только двести?
– У меня больше не было.
– Так он у тебя одолжил! Ну, жук! Он что, дома?
– Дома, – ответил Коля, не понимая удивления собеседника.
Хозяин кабинета взял телефон, набрал номер.
– Остальные когда? – спросил, не здороваясь.
– Я тебе клиента послал, – сказала трубка. – Из моего процента возьмешь остальные.
– Ладно.
Отключившись, он посмотрел на Колю. Тот указал взглядом на деньги:
– Эти двести я заплатил твоей жене за картину. Ты включи долг в гонорар.
Алабышев наморщил брови, запутавшись в калькуляции:
– Ну и бухгалтерию ты развел!
– Нет с собой больше. Хочешь, я ей потом занесу?
– Не надо! – сразу же отрезал Алабышев и скрыл всплеск ревности под участливым вопросом: – Рассказывай, в чем проблема?
Остановленный на полпути к вожделенной подруге, он не мог сосредоточиться. Клиент был сейчас некстати, Алабышев слушал его с нетерпением.
– Хочу на политическое убежище подать, – сказал Коля, протягивая паспорт. – Я с корабля бежал. В России бандиты преследуют. Едлин говорит, перебежчикам убежище сразу дают.
Алабышев мрачно рассматривал документ.
– Малина кончилась. Тухлое твое дело. Как тебя?.. – Он посмотрел в паспорт. – Николай. Россия и Америка – теперь дружественные страны. – Алабышев выдержал паузу, выкладывая из сумки на стол папки. Упускать деньги все-таки не хотелось, и он спросил: – Ты уверен, что преследуют бандиты?
– Не только уверен, я это испытал на собственной шкуре.
– Надо забыть. Надо говорить, что преследуют – власти. Тебя вызывали на допросы, били. Понял? Нужен хоть один протокол, хотя бы повестка в милицию. Доказательства какие ни на есть. И преследовали тебя… – Алабышев задумался, – за веру. За то, что ты – баптист, например!
– Какой я баптист! – встревожился Коля.
Алабышев молча посмотрел на голубую папку, взятую у Полины.
– Попробуем что-нибудь сделать! – многообещающе произнес он. – Работа будет стоить шесть тысяч.
– Долг ты включил? – уточнил Коля.
Алабышев понял, что сплоховал, но поднимать сумму не стал – она была и так завышена.
– Включил. Как принесешь половину денег, начнем оформлять. Но ничего гарантировать я не могу.
– Как – не можешь!? – почти вскрикнул Коля.
– Дорогой мой, я всего лишь готовлю документы. Решают в госдепартаменте.
Музыка исполнялась на пианино. Служитель в черном одеянии и сестры в белом хором выводили незнакомую мелодию. Коля с осознанием торжественности момента крутил головой, разглядывая незнакомую обстановку. Баптисты – народ скромный. Ничего особенного он не отметил. На него надели белый халат и указали место у края купели, большого квадратного чана.
Служитель поднял правую руку:
– Согласны ли вы креститься, сын мой?
Коля кивнул, хотел ответить, но поскользнулся в купель с головой. Вынырнул, виновато улыбаясь.
Певчие давились улыбками. Коля забегал глазами по сторонам. Поймал чей-то взгляд.
– Я с головой ухнул! – залепетал тихо.
– С головой – положено, – шепнули. – Ритуал ты не нарушил. Когда позовут, встанешь на колени.
Служитель прославил Христа, и две теплые руки легли на голову коленопреклоненного Коли. Слова проповеди, как музыка, погружали его в неведомый и значительный мир, из которого, помимо воли, выталкивала совершенно противная мысль: «У кого тут получать справку?» И он исподтишка оглядывался.
Дома, бросив на кровать брошюры, выданные баптистами, Коля настойчиво пытался докричаться до Родины.
– Сашок, ты меня слышишь?.. Не уходи, я еще раз наберу. Теперь слышишь?! – кричал он в трубку. – Как ты?
– Жуть, Колян, – заговорил далекий голос. – В Курске большой шмон идет. Я отмазался, а на тебя уголовное дело завели. Ребята прикрывают, как могут. Надо ждать. Боюсь, что деньги потребуется малость разорить… Ты как?! Устроился?! – орал Сашок.
– Не так все просто. Надо несколько месяцев ждать, прежде чем что-то решат. Пригласить тебя пока не могу.
– Знаешь, ты не терзай себя сильно. Мы с Лизкой пожениться решили. Свое хозяйство образовалось. Я уж думаю, надо ли мне…
– Как? Ты передумал, что ли?! – Коля вскочил со стула, разволновавшись.
– Не то чтоб передумал, но Лизавету я не оставлю. Соображаем, как и что… – Голос Сашки стал исчезать в шуме эфира.
– Смотри, подумай! Подумай, пока время есть. Здесь миллион возможностей… – неуверенно добавил он в молчащую трубку и совсем расстроился.
Коля заходил по комнате, остановился у окна. Вспомнил их последнюю встречу. Довольный Сашок улыбался во весь рот, сверкая золотым зубом, и прижимал за талию Лизку и… удалялся, уплывал в уличные сумерки за окном.
В верхотуре, на фоне неба, как островки неведомой жизни, горели редкие рекламы. Грохотал поезд подвесной железной дороги. Над домами сверкнули беззвучные россыпи пятничного фейерверка. Чернота, наступившая за вспышкой, усугубила чувство тревоги и одиночества.
В пандан Колиным мыслям телевизор демонстрировал историю китайского нелегала, работающего на громадной кухне ресторана. На экране шла облава, и парень стремительно бежал в подвал и прятался там в грязный чан из-под овощей.
– Уголовное дело… – пробормотал Коля глухо.

Глава вторая
В мутной воде безграничных возможностей

В центре Манхэттена световая реклама жила бурно текущей жизнью. Танцевали и пели мягкие игрушки. Обнимались неизвестные Коле новобрачные, выходя из километровых лимузинов и уступая место фигуре миллиардера Трампа. Ползли, вспыхивали и мигали надписи. «Смотрите! Неофициальный Трамп. Не все купишь за деньги!» «Только на АВС!» «Звезды возвращаются!» «Жизнь меняется!» «Гуд монинг, Америка! Семь дней в неделю!» Красавица телекомментатор приветливо махала рукой, поджав ноги на высоком стуле, в кругу других телезвезд. Голова жирафа величиной с полдома моргала мягкими ресницами над влажным темно-синим глазом.
Коля шел по Бродвею среди толпы людей, мрачный и потерянный. С громадного фасада теперь смотрели черные глаза неизвестного парня. В них блеснула лазерная вспышка и ушла лучом прямо на Колю. Тот остановился. Лицо парня с фасада перевернулось «вверх ногами», и глаза зашарили по толпе, вылезая из орбит. Побежали буквы «Начни день с хорошего хода!» Все вокруг приобретало мистическую значимость.
Коля прислонился к столбу, враждебно глядя на движущийся человеческий поток. Дул сильный ветер, люди шли с поднятыми воротниками и наброшенными капюшонами.
Черные глаза парня на фасаде бродвейского небоскреба исчезли. На экран прыгнула сексапильная мулатка, извивающаяся в танце с группой кордебалета.
Пел Том Джонс, он «заводился» в старом хите «Ситуация». Песня звучала в ресторане, куда Коля зашел. Он одиноко ютился за отдельным столиком, покуривая и глядя в окно на рекламный хоровод. «Заставь доллар работать! Ты можешь это сделать! Мы можем помочь!» – кричали с уличной стены. Приступ одиночества сковал душу и подвигнул к разговору с самим собой.
– Да, – тихо произнес он, – не приедет, видать, Сашок… Придется одному пробиваться. Деньги-то надо было все забрать. Так легко прошел контроль.
Он допил рюмку, открыл корочки меню, куда официант вложил счет, отсчитал туда требуемую сумму.
В туалете Коля причесывался у зеркала, когда услышал:
– Извини, дорогой, одолжи расческу. Совсем потерялась.
Через зеркало он увидел глядящего на него с надеждой растрепанного человека кавказской внешности в дорогом бордовом пиджаке. Длинные волосы кавказца растрепались и торчали неряшливыми патлами.
– Как ты узнал, что я русский? – спросил, повернувшись, Коля.
– По рубашке.
– Что с моей рубашкой?
– Ничего с твоей рубашкой особенного нет. Мне в зале она в глаза бросилась. Что-то, думаю, знакомое. Сейчас вспомнил. Я когда-то товары экспортировал в Петербург и однажды отправил партию таких рубашек. Очень они мне понравились. Вроде спортивные, а воротник широкий. Я после таких не видел нигде. Ты, может, из Питера?
– Да.
– Вот видишь, в моем продукте гуляешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52