Все узнют!
Дождик перестал. Сквозь облачные прорехи то и дело выглядывала луна,
не умеющая, впрочем, соперничать с яркими газосветными фонарями. Народу
на площади сильно прибавилось, молодежь панк затерялась в толпе, и, если
бы не простынки, все это вполне можно было принять за праздничное гу-
лянье по случаю Дня Победы. На скорбно склоненной голове бронзового поэ-
та белел, время от времени невозмутимо оправляясь, нахальный жирный го-
лубь мира.
Никита постоял в неопределенности, прислушался к соседнему диалогу:
провокация! элементарная провокация! Чего ж вы прибежали сюда, раз про-
вокация? На вас, на дураков, посмотреть, сколько вас тут наберется. А
простынку постирать вынесли? - постоял-послушал и вдруг понял, что его
тянет к родителям. Они, наверное, первыми выскочили на ближайшую пло-
щадь, - и все равно тянет: просто домой, в родную, что ли, нору.
И Никита спустился в метро.
В метро народу тоже было много, большинство везло с собою детей. По-
езда ходили по-вечернему нечасто и потому - набитые битком. В Никите
проснулась неожиданная брезгливость ко всей этой публике, он прямо-таки
не мог заставить себя лезть в воняющие потом, перенаселенные вагоны и
пропускал, пропускал, пропускал, - но людской напор не спадал, напротив
- рос, пережидать было бессмысленно, назад, на поверхность, не хотелось
ни в коем случае, и Никита, зажмурясь и стараясь не дышать, втиснулся в
щель между сходящимися дверьми очередного поезда.
Проплывшие мимо окон, остановившиеся и поплывшие дальше хромированные
колонны Маяковской напомнили о каком-то легендарном митинге сорок, что
ли, первого года; на Белорусской перрон был огорожен буквально монолитом
из тел, двери поезда открылись с трудом и не все, - пора было подумать,
как выбираться: следующая станция никитина, Динамо. Люди, злее чертей,
не пропускали, словно бы специально смыкались друг к другу ближе, еще
ближе! - и неизвестно, удалось бы Никите выйти, если б вагон вдруг не
тряхнуло, как коробок, в котором на слух проверяют наличие спичек, и с
десятикратным g отрицательного ускорения не остановило, перекошенный, с
погасшими огнями, в глухой темноте тоннеля. Судя по истошным воплям бо-
ли, тех, кто ехал в головах вагонов, задавило ньютоновой силою, однако,
переполнение в каком-то смысле пошло во благо: и у задних, и у середин-
ных - ни пробитых голов, ни поломанных позвоночников.
Зычный партийный басок, едва сумев продраться сквозь вопли задавлен-
ных, принялся несколько абстрактно, ибо никаких дельных предложений не
подавал, призывать к спокойствию, но уже сыпались стекла дверей и окон,
уже иррациональные выкрики сменились более или менее прагматическими:
Миша! Мишенька! Держи папу за руку! Зайка! выбирайся на свою сторону и
иди к Белорусской - и так далее, и не сильно помятый Никита, следуя
внутренним токам толпы, оказался в проломе окна, а затем и в тоннеле.
Клочья тьмы то здесь, то там вырывались вспышками спичек и зажигалок.
Поезд, сойдя с рельсов, врезался головою в стенку, и те, кто вылез на
сторону столкновения, найдя себя в тупике, в ловушке, с энергией ужаса
двигались назад, - задние же, не зная, в чем дело, перли вперед, - Ники-
та по счастию оказался с другой стороны и довольно скоро миновал вагоны.
Ощупью, спотыкаясь о шпалы и упавших людей, он добрался до станции. По
ней, выхватывая то знакомые спортивные медальоны, то темно-розовый мра-
мор панелей, то куски человеческих скоплений, ерзали пятна ручных фона-
рей; у эскалаторов стояла давка - почище чем в часы пик. Сорванные по-
лотна лестниц торчали из провалов острыми зубцами. Цепляясь за устои
плафонов, люди ползли по разделительным парапетам, срывались, летели
вниз, сбивая ползущих навстречу, но подымались и ползли снова, - древ-
негреческая мифологическая история пришла Никите на ум, про Сизифа, ка-
жется, - впрочем, все, что происходило, не столько виделось, сколько
угадывалось в рефлексах редких, неверных источников света, восстанавли-
валось воображением по носящимся в подземелье истерическим репликам це-
лых и звериным визгам раненых и умирающих.
Воздух, не проветриваемый поршнями поездов, густел, тяжелел с каждой
минутою. Зачем они лезут наверх? недоумевал Никита, сам протискиваясь к
эскалатору. Наверху, наверное, бешеная радиация, переждали бы, что ли,
хоть бы и в духоте. Я-то ладно, улыбнулся, поймав себя на противоречии
мысли и действия. Мне все равно.
Долго, с полчаса, не меньше, полз Никита по наклонной шахте. Наземный
вестибюль рухнул, но предшественники уже устроили лазейку в трупах и
развалинах. Никита вдохнул полной грудью, и у него мгновенно ослабли но-
ги, закружилась голова и сильно - едва сдержал рвоту - затошнило. Он
сначала подумал на ионаторы (то есть, на их отсутствие), потом - на кис-
лородное отравление, но услужливая и одновременно ехидная память шепнула
слова, которые он, казалось, никогда не впускал в уши на занятиях по
противоатомной защите: первыми симптомами сильного облучения являются!
Луна теперь властвовала над Москвою безраздельно: фонари погасли пов-
сюду, а далекий: где-то на Речном или даже в Химках - костер пожара ни-
как не мог соперничать с ее холодным пепельным светом. Здания вокруг бы-
ли полуразрушены, деревья валялись, вырванные с корнем: ударная волна
легко преодолела десяток километров от эпицентра.
Чем дальше шел Никита по направлению к родительскому дому, тем меньше
трупов и раненых валялось на земле, тем меньше народу попадалось
навстречу, а уж когда пересек линию Рижской дороги (электричка лежала на
боку) и, чтобы срезать путь, свернул в Тимирязевский лес, - и вовсе ос-
тался один среди где покосившихся, где поломанных, где тлеющих древесных
стволов.
Пройдя между ними несколько сотен шагов, Никита наткнулся на неожи-
данный провал, огромный, километра три в диаметре; на далеком дне прова-
ла в свете слабых живых огоньков поблескивал металл, копошились люди.
Никита вспомнил: еще мальчишкою, гуляя здесь, он категорически отказы-
вался верить сестриной клевете, будто внизу, под перегнивающими слоями
опавших листьев, под землею, работает гигантский военный завод, притаи-
лись стартовые шахты ракет, - и вот однажды осенью, когда выпал первый
снег, а воздух был разве что на самую малость холоднее нуля, - своими
глазами увидел, как чернеют, буреют талой землею, старой хвоею несколько
кварталов леса: полградуса лишнего тепла растопили снег и создали в тот
уникальный осенний день демаскирующую картину. Точно: вот сюда, на это
самое место, и приходились те кварталы!
До дому было уже подать рукой; Никита издали выделил взглядом в мас-
сиве зданий, чернеющих на опушке, за светлыми корпусами больницы, пятиэ-
тажный дом, знакомый с самого-самого детства, - выделил, но не узнал, -
только когда подошел почти вплотную, понял головою, раскалывающейся от
странной, центральной боли: добрые две трети фасада рухнули, обнажив
потроха квартир. На четвертом этаже, в нескольких метрах от ущербленного
угла, зияли ячейки родительских комнат.
Рев, не нашедший в никитиной памяти аналога, - может, когда-то, мил-
лионы лет назад, так ревели издыхающие динозавры, - заставил обернуться:
на огненном стебле выросла над лесом ракета и, мгновение помедлив, слов-
но присев перед дальней дорогою, ушла в звездную черноту неба: не зря,
стало быть, копошились на дне провала люди.
В каком-нибудь шаге от подъезда ноги Никиты снова подкосились, и он
упал на обломки стены, исходя неукротимой, не приносящей облегчения, не
снимающей тошноты рвотою. Минут пятнадцать - или так ему показалось -
бился Никита в отвратительных, выматывающих спазмах, но, едва они отпус-
тили, - встал и хоть обессиленный, а продолжил путь. "Первыми симптомами
сильного облучения являются!"
Лестница с выломанными кое-где ступенями висела на прутьях арматуры;
раздавленный балкою перекрытия, лежал на покосившейся площадке труп ста-
рушки со второго этажа. Вокруг трупа бегала, поскуливая, растерянная
старушкина болонка. Никита полз к цели, которая неизвестно зачем была
ему нужна, - полз на одном волевом напряжении.
Вот, наконец, и квартира, родная квартира, пустая по счастию: вовремя
смылись родители, вовремя! - вопрос только: далеко ли? Никита рухнул на
стул у старенького письменного стола, за которым делал в свое время уро-
ки. Прежде вплотную придвинутый к стене, теперь он стоял у самого облома
пола, и больничные корпуса, и лес открывались из-за стола непривычно ши-
роко, не стесненные оконною рамой. Ах, да! вспомнил Никита. Я же обещал
Лидке, что приду, расскажу про "Голос Америки". Оказывается, скривился в
самоиронии, меня сюда вел категорический императив!
Никита открыл ящик, пошарил, вытащил на лунный свет школьную тетрадку
и чешский автоматический карандаш; тетрадка была начата лидкиными запи-
сями: какие-то цитаты, кажется - из Конституции СССР. Никита перевернул
тетрадку вверх ногами и на последней странице, как на первой, стал пи-
сать: пружиною, которая спустила механизм начавшейся сегодня войны, был,
если разобраться, Трупец Младенца Малого! - рука автоматически вывела
привычное прозвище и остановилась: наверное, следует объяснить, откуда
оно взялось, рассказать невнятную историю про маленького утопленника и
Пионерские пруды, но силы убывали не по часам, а по минутам, история, в
сущности, никому не была нужна и ничего не проясняла, - рука решительно
перечеркнула три последние слова и надписала сверху: подполковник Ла!
Но тут стало совсем темно: луна скрылась за корпусами Сокола. В преж-
ние времена, особенно в дурную погоду, когда низкие облака не позволяли
свету улизнуть в космос, такой темноты в Москве было и не сыскать, за
нею ездили в дальние деревни: сотни уличных фонарей, прожектора стадиона
Динамо, дуговые лампы железнодорожных сортировок, огни аэровокзала дава-
ли в сумме довольно, чтобы хоть и писать, - однако, час назад прежние
времена закончились навсегда. Никита попробовал продолжить ощупью - по-
лучилось совсем плохо, - и, обернувшись в поисках решения, заметил мяг-
кое, при луне не увиденное сияние: оно струилось из соседней комнаты.
Возбудившись от бешеной радиации взрыва, стены, батареи отопления,
мебельные ручки и дверные петли - все это теперь излучало само и застав-
ляло светиться люминесцентный экран большого родительского телевизора.
Незримые смертоносные токи, о которых прежде при усилии можно было за-
быть хотя бы на время, высунули нос, материализовались в свечении, - что
ж, тем более следовало спешить.
Никита устроился в старом кресле-качалке у самого экрана, словно соб-
рался скоротать вечерок за Штирлицем, устроился так удобно, что не хотел
двигать и пальцем. Казалось, единственное, что способен сейчас был де-
лать Никита, - это дышать. Зачем продолжать? Для кого я пишу? Бросить,
плюнуть, закрыть глаза, заснуть! но тут какой-то бодрячок объявился в
голове, засуетился, замахал ручонками: как то есть зачем?! как то есть
для кого?! ты единственный, кто знает, кто может рассказать потомкам! Да
неужто какие-нибудь потомки останутся? спросил
Человечество - удивительно живучая сволочь! Чего-чего оно только ни
выносило - однако живет! живет! Да ты и сам носа не вешай! - подумаешь,
какую-нибудь сотню-другую рентгенов схватил! Еще внуков своих переже-
нишь! - тут Никита узнал бодрячка, припомнил женское его греческое имя:
эйфория.
"Кроме того, при особенно сильном облучении могут наблюдаться психи-
ческие изменения, выражающиеся в первую очередь!"
Веки никитины вспыхнули вдруг алым просветом крови - он приподнял их
и тут же зажмурился: огненный мячик висел где-то далеко, над Юго-Запа-
дом, - висел, впрочем, недолго: лопнул и, спустя секунды, звук разрыва
больно ударил по барабанным перепонкам, пронесся вихрем, опрокинул Ники-
ту вместе с креслом, а телевизор повалил сверху, и кинескоп лопнул в
свою очередь, обрызгав все мелким светящимся стеклом. Кругом сыпались
какие-то камни, куски штукатурки, обломки кирпичей, потом наступило
мгновение затишья, потом ударная волна пошла назад - уже насытившаяся,
умиротворенная, обессиленная. Писать, писать, писать, пока есть возмож-
ность! Пусть даже ни для кого, пусть в никуда! - писать! Стеклышки впи-
лись в кожу, зеленый след мячика прыгал во тьме перед распахнутыми гла-
зами, но тетрадку и карандашик Никита не выпустил и в падении и сейчас,
кое-как подняв кресло, зацарапал по бумаге на ощупь.
Не раз останавливался, копя энергию, и уже ночь была на исходе, сере-
ло, когда поставил последнюю точку. Теперь следовало придумать, где сох-
ранить письмо в никуда. Никита, едва переставляя ноги, побрел по разру-
шенной квартире, и, спустя время, взгляд наткнулся на десяток пустых бу-
тылок под кухонным столом: следы основания Комитета по борьбе за свободу
информации. Одна бутылка оказалась из-под шампанского. Никита склонился
за нею, но резкая боль кишечного спазма прихватила на полдвижении. Сда-
вив руками живот, завывая, бросился Никита к туалету; вода там стояла по
порожек, расколотый унитаз лежал в ней, как обломок океанского лайнера.
В ванную тоже не попасть: сорванная с петель дверь перегораживала вход.
Терпеть было невозможно, и Никита пристроился прямо тут, в коридорчике,
а когда пришло первое облегчение, подумал: вот он, главный признак вой-
ны: не трупы, не разрушения, а нечистоты в неподходящих местах!
Тетрадка не лезла в горлышко - пришлось вырывать листки, нумеровать,
скручивать в трубочки. Жалко, моря нету поблизости или хотя бы реки! Ни-
кита из последних сил закупорил бутылку полиэтиленовой пробкою, поставил
на пол и рухнул в качалку: игра сделана, ставок больше нет, - можно ус-
нуть.
Сияющее солнце всходило над столицею - нет, не всходило: взошло
вдруг, взлетело и теперь висело в зените, словно освобождаясь от затме-
ния. Лучи его были пронзительны, горячи безо всякой меры. Собственно, и
за солнце принять его можно было только в том случае, если снять в кино,
сквозь почти черный фильтр и на очень большой скорости, а потом медленно
прокрутить пленку: слишком быстро оно освобождалось, набухало, и его
буквально распирало от света, от жара, от энергии, - и вот бутылка оза-
рилась так ярко, что потеряла цвет и медленно начала терять и форму:
оседать, таять, течь, и листочки, давно обугленные, засерели хлопьями
пепла в центре огненной лужицы.
На то, что осталось от Никиты, смотреть - если б нашлось кому - не
захотелось бы.
1984 г.
ЧЕТЫРЕ ЛИСТА ФАНЕРЫ
история одного частного расследования
"ЧЕТЫРЕ ЛИСТА ФАНЕРЫ"
Киновидеофирма "Украина"
Киев, 1992 год
Режиссер - Сайдо Курбанов
В главных ролях:
АЛИНА (в фильме София) - Ольга Сумская
БОГДАН МАЗЕПА - Иван Гаврилюк
МАМА - Ада Роговцева
ОТЕЦ - Константин Степанков
ПОЛКОВНИК - Богдан Ступка
КООПЕРАТОР - Борислав Брондуков
ЕГО ЖЕНА - Лариса Удовиченко
Эпиграф:
- Значит, товарышшы! За досрочное завершение сева райком нахрадил наш
колхоз прэмией! Похлопаем, товарышшы, похлопаем.
Товарышшы хлопают.
- И мы собрались, шоб демократическим способом решить, как ее лучше
потратить. Какие у кого будуть прэдложения?
После некоторое время продержавшейся вежливой паузы последние начина-
ют из зала поступать.
- Ферма совсем прохудилась, коровы по колено в воде: крышу бы почи-
нить!
- Хорошее прэдложение, - соглашается председатель. - Замечательное
прэдложение. Только прэмия всего тыща, так что боюсь, нам и на лист ши-
фера вряд ли хватит. А так - хорошее прэдложение.
- Дорогу сделать. Не то что машины - трактора вязнут!
- Хорошее прэдложение, - снова не спорит председатель. - Замеча-
тельное прэдложение. Правда, если от крыльца правления начнем, как раз
до улицы денег хватит. А так - хорошее прэдложение.
Подав еще две-три подобные идеи и получив ответы, аналогичные преды-
дущим, зал замолкает.
- Ну шо ж вы, товарышшы? - удивляется председатель. - Смелее, смелее!
И тогда с места поднимается эдакий дед Щукарь и говорит:
- А давайте-ка купим четыре листа фанеры!
- Хорошее прэдложение, - обескуражено помолчав и даже почесав в за-
тылке, произносит председатель. - Замечательное прэдложение. Главное -
денег может хватить. Только вот - зачем?..
(Продолжение эпиграфа - в свое время).
1. ПОЛКОВНИК В БЕЛОМ
Эта леденящая душу история случилась в незапамятные времена: еще су-
ществовал СССР, газеты и журналы кое-что начали уже печатать, публика не
успела одуреть от обвала правды, а герои абличительных публикаций пока
не вполне поняли, что действенность разоблачений попала в обратно про-
порциональную зависимость от свободы последних, - поэтому Алина, недав-
няя москвичка, почти закончившая юрфак и до сих пор публиковавшая эф-
фектные юридические статьи и в "Огоньке", и в "Московских Новостях", и
даже пару раз, кажется (она и сама толком не знала, вышли отосланные за-
казные статьи или нет) за границей, нисколько не удивилась уважительному
приглашающему звонку из областного УВД.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Дождик перестал. Сквозь облачные прорехи то и дело выглядывала луна,
не умеющая, впрочем, соперничать с яркими газосветными фонарями. Народу
на площади сильно прибавилось, молодежь панк затерялась в толпе, и, если
бы не простынки, все это вполне можно было принять за праздничное гу-
лянье по случаю Дня Победы. На скорбно склоненной голове бронзового поэ-
та белел, время от времени невозмутимо оправляясь, нахальный жирный го-
лубь мира.
Никита постоял в неопределенности, прислушался к соседнему диалогу:
провокация! элементарная провокация! Чего ж вы прибежали сюда, раз про-
вокация? На вас, на дураков, посмотреть, сколько вас тут наберется. А
простынку постирать вынесли? - постоял-послушал и вдруг понял, что его
тянет к родителям. Они, наверное, первыми выскочили на ближайшую пло-
щадь, - и все равно тянет: просто домой, в родную, что ли, нору.
И Никита спустился в метро.
В метро народу тоже было много, большинство везло с собою детей. По-
езда ходили по-вечернему нечасто и потому - набитые битком. В Никите
проснулась неожиданная брезгливость ко всей этой публике, он прямо-таки
не мог заставить себя лезть в воняющие потом, перенаселенные вагоны и
пропускал, пропускал, пропускал, - но людской напор не спадал, напротив
- рос, пережидать было бессмысленно, назад, на поверхность, не хотелось
ни в коем случае, и Никита, зажмурясь и стараясь не дышать, втиснулся в
щель между сходящимися дверьми очередного поезда.
Проплывшие мимо окон, остановившиеся и поплывшие дальше хромированные
колонны Маяковской напомнили о каком-то легендарном митинге сорок, что
ли, первого года; на Белорусской перрон был огорожен буквально монолитом
из тел, двери поезда открылись с трудом и не все, - пора было подумать,
как выбираться: следующая станция никитина, Динамо. Люди, злее чертей,
не пропускали, словно бы специально смыкались друг к другу ближе, еще
ближе! - и неизвестно, удалось бы Никите выйти, если б вагон вдруг не
тряхнуло, как коробок, в котором на слух проверяют наличие спичек, и с
десятикратным g отрицательного ускорения не остановило, перекошенный, с
погасшими огнями, в глухой темноте тоннеля. Судя по истошным воплям бо-
ли, тех, кто ехал в головах вагонов, задавило ньютоновой силою, однако,
переполнение в каком-то смысле пошло во благо: и у задних, и у середин-
ных - ни пробитых голов, ни поломанных позвоночников.
Зычный партийный басок, едва сумев продраться сквозь вопли задавлен-
ных, принялся несколько абстрактно, ибо никаких дельных предложений не
подавал, призывать к спокойствию, но уже сыпались стекла дверей и окон,
уже иррациональные выкрики сменились более или менее прагматическими:
Миша! Мишенька! Держи папу за руку! Зайка! выбирайся на свою сторону и
иди к Белорусской - и так далее, и не сильно помятый Никита, следуя
внутренним токам толпы, оказался в проломе окна, а затем и в тоннеле.
Клочья тьмы то здесь, то там вырывались вспышками спичек и зажигалок.
Поезд, сойдя с рельсов, врезался головою в стенку, и те, кто вылез на
сторону столкновения, найдя себя в тупике, в ловушке, с энергией ужаса
двигались назад, - задние же, не зная, в чем дело, перли вперед, - Ники-
та по счастию оказался с другой стороны и довольно скоро миновал вагоны.
Ощупью, спотыкаясь о шпалы и упавших людей, он добрался до станции. По
ней, выхватывая то знакомые спортивные медальоны, то темно-розовый мра-
мор панелей, то куски человеческих скоплений, ерзали пятна ручных фона-
рей; у эскалаторов стояла давка - почище чем в часы пик. Сорванные по-
лотна лестниц торчали из провалов острыми зубцами. Цепляясь за устои
плафонов, люди ползли по разделительным парапетам, срывались, летели
вниз, сбивая ползущих навстречу, но подымались и ползли снова, - древ-
негреческая мифологическая история пришла Никите на ум, про Сизифа, ка-
жется, - впрочем, все, что происходило, не столько виделось, сколько
угадывалось в рефлексах редких, неверных источников света, восстанавли-
валось воображением по носящимся в подземелье истерическим репликам це-
лых и звериным визгам раненых и умирающих.
Воздух, не проветриваемый поршнями поездов, густел, тяжелел с каждой
минутою. Зачем они лезут наверх? недоумевал Никита, сам протискиваясь к
эскалатору. Наверху, наверное, бешеная радиация, переждали бы, что ли,
хоть бы и в духоте. Я-то ладно, улыбнулся, поймав себя на противоречии
мысли и действия. Мне все равно.
Долго, с полчаса, не меньше, полз Никита по наклонной шахте. Наземный
вестибюль рухнул, но предшественники уже устроили лазейку в трупах и
развалинах. Никита вдохнул полной грудью, и у него мгновенно ослабли но-
ги, закружилась голова и сильно - едва сдержал рвоту - затошнило. Он
сначала подумал на ионаторы (то есть, на их отсутствие), потом - на кис-
лородное отравление, но услужливая и одновременно ехидная память шепнула
слова, которые он, казалось, никогда не впускал в уши на занятиях по
противоатомной защите: первыми симптомами сильного облучения являются!
Луна теперь властвовала над Москвою безраздельно: фонари погасли пов-
сюду, а далекий: где-то на Речном или даже в Химках - костер пожара ни-
как не мог соперничать с ее холодным пепельным светом. Здания вокруг бы-
ли полуразрушены, деревья валялись, вырванные с корнем: ударная волна
легко преодолела десяток километров от эпицентра.
Чем дальше шел Никита по направлению к родительскому дому, тем меньше
трупов и раненых валялось на земле, тем меньше народу попадалось
навстречу, а уж когда пересек линию Рижской дороги (электричка лежала на
боку) и, чтобы срезать путь, свернул в Тимирязевский лес, - и вовсе ос-
тался один среди где покосившихся, где поломанных, где тлеющих древесных
стволов.
Пройдя между ними несколько сотен шагов, Никита наткнулся на неожи-
данный провал, огромный, километра три в диаметре; на далеком дне прова-
ла в свете слабых живых огоньков поблескивал металл, копошились люди.
Никита вспомнил: еще мальчишкою, гуляя здесь, он категорически отказы-
вался верить сестриной клевете, будто внизу, под перегнивающими слоями
опавших листьев, под землею, работает гигантский военный завод, притаи-
лись стартовые шахты ракет, - и вот однажды осенью, когда выпал первый
снег, а воздух был разве что на самую малость холоднее нуля, - своими
глазами увидел, как чернеют, буреют талой землею, старой хвоею несколько
кварталов леса: полградуса лишнего тепла растопили снег и создали в тот
уникальный осенний день демаскирующую картину. Точно: вот сюда, на это
самое место, и приходились те кварталы!
До дому было уже подать рукой; Никита издали выделил взглядом в мас-
сиве зданий, чернеющих на опушке, за светлыми корпусами больницы, пятиэ-
тажный дом, знакомый с самого-самого детства, - выделил, но не узнал, -
только когда подошел почти вплотную, понял головою, раскалывающейся от
странной, центральной боли: добрые две трети фасада рухнули, обнажив
потроха квартир. На четвертом этаже, в нескольких метрах от ущербленного
угла, зияли ячейки родительских комнат.
Рев, не нашедший в никитиной памяти аналога, - может, когда-то, мил-
лионы лет назад, так ревели издыхающие динозавры, - заставил обернуться:
на огненном стебле выросла над лесом ракета и, мгновение помедлив, слов-
но присев перед дальней дорогою, ушла в звездную черноту неба: не зря,
стало быть, копошились на дне провала люди.
В каком-нибудь шаге от подъезда ноги Никиты снова подкосились, и он
упал на обломки стены, исходя неукротимой, не приносящей облегчения, не
снимающей тошноты рвотою. Минут пятнадцать - или так ему показалось -
бился Никита в отвратительных, выматывающих спазмах, но, едва они отпус-
тили, - встал и хоть обессиленный, а продолжил путь. "Первыми симптомами
сильного облучения являются!"
Лестница с выломанными кое-где ступенями висела на прутьях арматуры;
раздавленный балкою перекрытия, лежал на покосившейся площадке труп ста-
рушки со второго этажа. Вокруг трупа бегала, поскуливая, растерянная
старушкина болонка. Никита полз к цели, которая неизвестно зачем была
ему нужна, - полз на одном волевом напряжении.
Вот, наконец, и квартира, родная квартира, пустая по счастию: вовремя
смылись родители, вовремя! - вопрос только: далеко ли? Никита рухнул на
стул у старенького письменного стола, за которым делал в свое время уро-
ки. Прежде вплотную придвинутый к стене, теперь он стоял у самого облома
пола, и больничные корпуса, и лес открывались из-за стола непривычно ши-
роко, не стесненные оконною рамой. Ах, да! вспомнил Никита. Я же обещал
Лидке, что приду, расскажу про "Голос Америки". Оказывается, скривился в
самоиронии, меня сюда вел категорический императив!
Никита открыл ящик, пошарил, вытащил на лунный свет школьную тетрадку
и чешский автоматический карандаш; тетрадка была начата лидкиными запи-
сями: какие-то цитаты, кажется - из Конституции СССР. Никита перевернул
тетрадку вверх ногами и на последней странице, как на первой, стал пи-
сать: пружиною, которая спустила механизм начавшейся сегодня войны, был,
если разобраться, Трупец Младенца Малого! - рука автоматически вывела
привычное прозвище и остановилась: наверное, следует объяснить, откуда
оно взялось, рассказать невнятную историю про маленького утопленника и
Пионерские пруды, но силы убывали не по часам, а по минутам, история, в
сущности, никому не была нужна и ничего не проясняла, - рука решительно
перечеркнула три последние слова и надписала сверху: подполковник Ла!
Но тут стало совсем темно: луна скрылась за корпусами Сокола. В преж-
ние времена, особенно в дурную погоду, когда низкие облака не позволяли
свету улизнуть в космос, такой темноты в Москве было и не сыскать, за
нею ездили в дальние деревни: сотни уличных фонарей, прожектора стадиона
Динамо, дуговые лампы железнодорожных сортировок, огни аэровокзала дава-
ли в сумме довольно, чтобы хоть и писать, - однако, час назад прежние
времена закончились навсегда. Никита попробовал продолжить ощупью - по-
лучилось совсем плохо, - и, обернувшись в поисках решения, заметил мяг-
кое, при луне не увиденное сияние: оно струилось из соседней комнаты.
Возбудившись от бешеной радиации взрыва, стены, батареи отопления,
мебельные ручки и дверные петли - все это теперь излучало само и застав-
ляло светиться люминесцентный экран большого родительского телевизора.
Незримые смертоносные токи, о которых прежде при усилии можно было за-
быть хотя бы на время, высунули нос, материализовались в свечении, - что
ж, тем более следовало спешить.
Никита устроился в старом кресле-качалке у самого экрана, словно соб-
рался скоротать вечерок за Штирлицем, устроился так удобно, что не хотел
двигать и пальцем. Казалось, единственное, что способен сейчас был де-
лать Никита, - это дышать. Зачем продолжать? Для кого я пишу? Бросить,
плюнуть, закрыть глаза, заснуть! но тут какой-то бодрячок объявился в
голове, засуетился, замахал ручонками: как то есть зачем?! как то есть
для кого?! ты единственный, кто знает, кто может рассказать потомкам! Да
неужто какие-нибудь потомки останутся? спросил
Человечество - удивительно живучая сволочь! Чего-чего оно только ни
выносило - однако живет! живет! Да ты и сам носа не вешай! - подумаешь,
какую-нибудь сотню-другую рентгенов схватил! Еще внуков своих переже-
нишь! - тут Никита узнал бодрячка, припомнил женское его греческое имя:
эйфория.
"Кроме того, при особенно сильном облучении могут наблюдаться психи-
ческие изменения, выражающиеся в первую очередь!"
Веки никитины вспыхнули вдруг алым просветом крови - он приподнял их
и тут же зажмурился: огненный мячик висел где-то далеко, над Юго-Запа-
дом, - висел, впрочем, недолго: лопнул и, спустя секунды, звук разрыва
больно ударил по барабанным перепонкам, пронесся вихрем, опрокинул Ники-
ту вместе с креслом, а телевизор повалил сверху, и кинескоп лопнул в
свою очередь, обрызгав все мелким светящимся стеклом. Кругом сыпались
какие-то камни, куски штукатурки, обломки кирпичей, потом наступило
мгновение затишья, потом ударная волна пошла назад - уже насытившаяся,
умиротворенная, обессиленная. Писать, писать, писать, пока есть возмож-
ность! Пусть даже ни для кого, пусть в никуда! - писать! Стеклышки впи-
лись в кожу, зеленый след мячика прыгал во тьме перед распахнутыми гла-
зами, но тетрадку и карандашик Никита не выпустил и в падении и сейчас,
кое-как подняв кресло, зацарапал по бумаге на ощупь.
Не раз останавливался, копя энергию, и уже ночь была на исходе, сере-
ло, когда поставил последнюю точку. Теперь следовало придумать, где сох-
ранить письмо в никуда. Никита, едва переставляя ноги, побрел по разру-
шенной квартире, и, спустя время, взгляд наткнулся на десяток пустых бу-
тылок под кухонным столом: следы основания Комитета по борьбе за свободу
информации. Одна бутылка оказалась из-под шампанского. Никита склонился
за нею, но резкая боль кишечного спазма прихватила на полдвижении. Сда-
вив руками живот, завывая, бросился Никита к туалету; вода там стояла по
порожек, расколотый унитаз лежал в ней, как обломок океанского лайнера.
В ванную тоже не попасть: сорванная с петель дверь перегораживала вход.
Терпеть было невозможно, и Никита пристроился прямо тут, в коридорчике,
а когда пришло первое облегчение, подумал: вот он, главный признак вой-
ны: не трупы, не разрушения, а нечистоты в неподходящих местах!
Тетрадка не лезла в горлышко - пришлось вырывать листки, нумеровать,
скручивать в трубочки. Жалко, моря нету поблизости или хотя бы реки! Ни-
кита из последних сил закупорил бутылку полиэтиленовой пробкою, поставил
на пол и рухнул в качалку: игра сделана, ставок больше нет, - можно ус-
нуть.
Сияющее солнце всходило над столицею - нет, не всходило: взошло
вдруг, взлетело и теперь висело в зените, словно освобождаясь от затме-
ния. Лучи его были пронзительны, горячи безо всякой меры. Собственно, и
за солнце принять его можно было только в том случае, если снять в кино,
сквозь почти черный фильтр и на очень большой скорости, а потом медленно
прокрутить пленку: слишком быстро оно освобождалось, набухало, и его
буквально распирало от света, от жара, от энергии, - и вот бутылка оза-
рилась так ярко, что потеряла цвет и медленно начала терять и форму:
оседать, таять, течь, и листочки, давно обугленные, засерели хлопьями
пепла в центре огненной лужицы.
На то, что осталось от Никиты, смотреть - если б нашлось кому - не
захотелось бы.
1984 г.
ЧЕТЫРЕ ЛИСТА ФАНЕРЫ
история одного частного расследования
"ЧЕТЫРЕ ЛИСТА ФАНЕРЫ"
Киновидеофирма "Украина"
Киев, 1992 год
Режиссер - Сайдо Курбанов
В главных ролях:
АЛИНА (в фильме София) - Ольга Сумская
БОГДАН МАЗЕПА - Иван Гаврилюк
МАМА - Ада Роговцева
ОТЕЦ - Константин Степанков
ПОЛКОВНИК - Богдан Ступка
КООПЕРАТОР - Борислав Брондуков
ЕГО ЖЕНА - Лариса Удовиченко
Эпиграф:
- Значит, товарышшы! За досрочное завершение сева райком нахрадил наш
колхоз прэмией! Похлопаем, товарышшы, похлопаем.
Товарышшы хлопают.
- И мы собрались, шоб демократическим способом решить, как ее лучше
потратить. Какие у кого будуть прэдложения?
После некоторое время продержавшейся вежливой паузы последние начина-
ют из зала поступать.
- Ферма совсем прохудилась, коровы по колено в воде: крышу бы почи-
нить!
- Хорошее прэдложение, - соглашается председатель. - Замечательное
прэдложение. Только прэмия всего тыща, так что боюсь, нам и на лист ши-
фера вряд ли хватит. А так - хорошее прэдложение.
- Дорогу сделать. Не то что машины - трактора вязнут!
- Хорошее прэдложение, - снова не спорит председатель. - Замеча-
тельное прэдложение. Правда, если от крыльца правления начнем, как раз
до улицы денег хватит. А так - хорошее прэдложение.
Подав еще две-три подобные идеи и получив ответы, аналогичные преды-
дущим, зал замолкает.
- Ну шо ж вы, товарышшы? - удивляется председатель. - Смелее, смелее!
И тогда с места поднимается эдакий дед Щукарь и говорит:
- А давайте-ка купим четыре листа фанеры!
- Хорошее прэдложение, - обескуражено помолчав и даже почесав в за-
тылке, произносит председатель. - Замечательное прэдложение. Главное -
денег может хватить. Только вот - зачем?..
(Продолжение эпиграфа - в свое время).
1. ПОЛКОВНИК В БЕЛОМ
Эта леденящая душу история случилась в незапамятные времена: еще су-
ществовал СССР, газеты и журналы кое-что начали уже печатать, публика не
успела одуреть от обвала правды, а герои абличительных публикаций пока
не вполне поняли, что действенность разоблачений попала в обратно про-
порциональную зависимость от свободы последних, - поэтому Алина, недав-
няя москвичка, почти закончившая юрфак и до сих пор публиковавшая эф-
фектные юридические статьи и в "Огоньке", и в "Московских Новостях", и
даже пару раз, кажется (она и сама толком не знала, вышли отосланные за-
казные статьи или нет) за границей, нисколько не удивилась уважительному
приглашающему звонку из областного УВД.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70