В
тюрьме все-таки живет. В тюрьме, говорят, несладко! Все это было жалко,
грязно, но тем не менее Никиту взвело, и он, злой на себя, что способен
возбудиться от такой пакости, отошел к окну, прижался лбом к теплому
пыльному стеклу и погрузился в оцепенение, так что прослушал суету в ко-
ридоре, и только тогда вернулся к реальности, когда заметил красно-бело-
го жука скорой внизу и услышал катькину реплику: говорят, его Трупец и
отравил.
Итак, Солженицын подкараулил Никиту, чтобы предотвратить возможные
последствия опрометчивого своего поступка. Никита смотрел на Солженицына
так же невозмутимо, как часом раньше - на одевающуюся Катьку, и обеску-
раженный прыщавый бородач попробовал зайти с другого конца, решить воп-
рос, так сказать, по-домашнему, а, возможно, и с оттенком шантажа: граж-
данин начальник, а Лидия Сергеевна
Влых вам, часом, не сестрица? Моя фамилия - Вя- лх! отрезал Никита и
пошел по коридору к большим лифтам.
Стучать на Солженицына Никита, конечно, не собирался - просто тот,
как специально, наступил еще на одну больную мозоль: напомнил о
родственничках-диссидентах и об их вялой, неприятной, соответствующей
диссидентской их сущности фамилии, от которой Никита аж с начальной шко-
лы пытался отмежеваться добавляющим, как ему представлялось, упругости и
энергичности переносом ударения. К тому же, наконец прояснилось, почему
Солженицын всегда казался знакомым, где-то виденным: Никита, выходит,
несколько раз встречал его в лидкином обществе (Лидка прямо висла на
Солженицыне, роняла слюни) и, помнится, злился: нашла, мол, себе старуха
любовника! - грязь диссидентская! - раскаявшийся преступник был примерно
никитиным ровесником, то есть моложе Лидки лет как минимум на десять.
Однако, и минуты не прошло, как раздражение спало, Солженицына стало
жалко. Никита остановился, обернулся и громко, на весь пустынный коридор
сказал вдогонку бородачу, понуро плетущемуся к прапору: чего вы боитесь?
У вас же на следующей неделе статья про китайскую опасность, две
пресс-конференции и глава из "Красного колеса". Вы же монополист - кто
вас в лагерь отпустит?!
Машка-какашка ждала Никиту внизу с замирающим сердцем. Слушай, сказал
он. Я не буду вдаваться в подробности, может, это вообще - чистая психи-
атрия, но ты должна срочно ехать к отцу на службу и ни в коем случае не
допустить, чтобы он включал сегодня "Голос Америки". Если не допустишь,
я на тебе женюсь. (Пауза). И не брошу. Поехали вместе! - Мэри ничего не
понимала. Не могу: много работы. Хорошо, сказала, наконец. Работай. Я
попробую. Не потому, что женишься, а потому (пауза), что я тебя люблю.
Никиту сильно тошнило и раскалывалась голова. К концу рабочего дня
это было делом обычным почти у каждого, кто служил в здании на Яузе: на-
чальство, экономя валюту, многое повычеркивало в свое время из финского
проекта, в том числе и показавшиеся начальству пустыми игрушками зажрав-
шихся империалистов ионаторы системы эр кондейшн; то есть эр кондейшн -
это начальству было еще кое-как понятно, но ионаторы??? Нащупав в карма-
не таблетку аэрона, Никита побрел по вестибюлю в один хитрый закуток,
где стоял автомат с газировкою: запаренные, с землистыми лицами, подни-
мались туда из своей преисподней - многоэтажного подвала - попить работ-
ники технического радиоцентра - ТРЦ, обслуживающего все студии здания.
Насчет много работы Никита Машке, конечно, соврал: работы только и оста-
валось, что забрать у контролеров утвержденный и опечатанный ролик (а
Никите уже сообщили по телефону, что ролик утвержден и опечатан, да и
прежде сомнений не было, что так оно и получится) и спустить на передат-
чик.
В прошлом году генерал Малофеев предложил сдвинуть график передач на
день вперед против вашингтонского, - и впрямь, хули бздеть, когда все
каналы информации в наших руках?! - и для Никиты раз-навсегда закончи-
лись нервы под дулом взведенного автомата, закончилась постоянная исте-
рическая готовность выключить, заменить, заглушить, - теперь все можно
было сделать загодя, в спокойной обстановочке, любое сообщение - обду-
мать, любой промах - поправить.
Вот и сегодня: получив утром запись вчерашнего вашингтонского ориги-
нала, Никита внимательно прослушал его дважды и решил оставить на месте
кусок про последний американский бестселлер (судя по пересказу нату-
ральной Людмилы Фостер - глуповатый и мало чем отличающийся от бестсел-
леров Юлиана Семенова, разве в дурную сторону). Можно было б, пожалуй,
оставить и открытое письмо русских писателей-эмигрантов в адрес Политбю-
ро ЦК КПСС, весьма напоминающее открытое письмо Моськи в адрес Слона, но
Никита работал в "Голосе" не первый год и знал, что перестраховщи-
ки-контролеры с двенадцатого все равно письмо вырежут и нужно будет
что-то придумывать в пожарном порядке или ставить глушилку на целые
двадцать минут и в результате лишиться как минимум половины премиальных,
- поэтому вклеил на место письм на той еще неделе сделанную заготовку о
переводе на английский и бешеном успехе в Штатах очередного опуса поэ-
та-лауреата Вознесенского. Идущее дальше сообщение о новой абличительной
книге из высших тактических соображений оставляемого пока Комитетом в
Советском Союзе последнего писателя-диссидента потребовало только косме-
тического, так сказать, ремонта: замены двух-трех фраз - после чего со-
общение превращалось в такой конский цирк, что, надо думать, последние
знакомые последнего писателя-диссидента перестанут, прослушав передачу,
подавать ему руку. Танька Семенова, специалистка по голосу Фостер, запи-
сала эти две-три фразы, Никита со звукооператором вмонтировали их в нуж-
ные места под глушилочку, и готовый ролик часа еще в четыре был отправ-
лен на двенадцатый этаж.
Никита помыл стакан, бросил в рот таблетку и нажал кнопку - не похо-
жую, правда, на грибок для штопки носков, но тоже крупную и красную. Ав-
томат заурчал, забулькал, однако воды не выдал ни капли, а таблетка тая-
ла, распространяя по небу и языку приторную, тошнотворную сладость. Вот
страна! - разозлился Никита и выплюнул на пол раскисший аэрон. Там, вни-
зу, одних инженеров сотни четыре, не считая техников, а не могут нала-
дить сраную железяку! Не работает? услышал Никита за спиною вопрос пре-
исподнего, повернулся и пошел прочь, с отвращением глотая сладкую от аэ-
рона слюну: не работает!
За двумя коленами коридора находились дальние лифты. Никита вызвал
кабину и стал следить, как последовательно загораются и гаснут номера
этажей на табло: одиннадцатый - высокое начальство, ныне повально пребы-
вающее в отпусках, десятый и девятый, родные: "Голос Америки", восьмой -
"Русская служба Би-Би-Си", седьмой - "Радио Свобода", шестой - "Немецкая
волна из Кельна", пятый - Канада и Швеция, четвертый - "Голос Израиля",
"Ватикан" и, кажется, кто-то еще, третий - соцстраны от Китая до Югосла-
вии и Албании. На втором расположилась столовая. Вот вспыхнул, наконец,
и первый, двери приглашающе распахнулись, показав Никите в зеркале его
самого. Нехорошего цвета было лицо у Никиты, болезненного, бледно-зеле-
новатого, и нечего было обманывать себя, объясняя дурное самочувствие
отсутствием ионаторов, - просто Никита знал, чт может случиться к ночи,
и животное нежелание гибнуть действовало таким вот неприятным образом.
Лифт останавливался буквально на каждом этаже, принимая в свое брюхо од-
них, выпуская других: дикторов, редакторов, авторов, контролеров, пожар-
ников и прапоров из охраны, - Никита смотрел на лица без сожаления, ка-
кое непроизвольно возникает, когда видишь человека, обреченного умереть
в самом скором времени. Впрочем, так же, без сожаления, смотрел и на от-
ражение собственного лица. А тошнота - тошнота от воли и разума не зави-
села.
На десятом Никита вышел и побрел по серому ворсу паласа вдоль длинно-
го, неярким холодным светом заполненного коридора. Двери проплывали
справа и слева, одинаковые, зеленоватого финского дерева; про некоторые
из них Никита знал, чт за ними: вот бездельники "Из мира джаза" (Луис
Канновер), идущие обычно в эфир целиком, без вымарок и доделок, вот -
"Театр, эстрада, концерт", вот - "Религиозная жизнь евреев", эти три
двери - "Программа для молодежи", - тут ребятишки и впрямь пашут! Через
десяток шагов после второго поворота коридор уступом расширился в правую
сторону. В уступе, отгороженном тонким витым шнуром, по обеим сторонам
уже не деревянной - массивной металлической, как в бомбоубежище, двери -
стояло двое вооруженных прапоров. Здесь находилась святая святых "Голоса
Америки": студия прямого эфира, откуда по сегодня велись живые, не с
пленки, передачи последних известий.
Никита не застал тех легендарных времен, когда здание на Яузе безраз-
дельно принадлежало Трупцу Младенца Малого, и все без исключения прог-
раммы от первого до последнего слова готовились на месте (как раз тогда
произошел, говорят, совершенно анекдотический случай с "Радио Свобода",
не с тем, что на седьмом этаже, а с натуральным, американским: ребятки
оттуда: цээрушники и эмигрировавшие диссиденты, - заметив, что ГБ рабо-
тает за них, перестали бить палец о палец, ловили яузские передачи и
предъявляли своим шефам в качестве отчета за получаемые бабки), - Никита
пришел на службу уже в период нового начальства и его установки макси-
мально использовать передачи врага: установки, где удачно слились инте-
ресы маскировочные с лозунгом всенародной экономии (нашим долго не уда-
валось заставить разленившихся мюнхенских коллег снова приняться за де-
ло: целыми неделями, бывало, молчали обе "Свободы" - американская и со-
ветская, - ждали, кто кого переупрямит!) - и несколько лет, до самого
момента, когда по инициативе генерала Малофеева график сдвинулся, бывал
в этой комнате каждую неделю: сидел за столиком, внимательно слушал че-
рез наушники натуральный Вашингтон и то пропускал его в эфир, то - вводя
через микшер глушилку, подавал сигнал Таньке, или Екатерине, или Солже-
ницыну, - тому, словом, кто имитировал прерванный голос, - чтобы читали
запасной текст, покуда Никита снова не воротится к Вашингтону. За пере-
дачами всегда наблюдал контролер и при необходимости включал общее глу-
шение. Тут же со взведенным автоматом стоял еще и не их (то есть, в ши-
роком смысле, конечно, тоже их) ведомства офицер, имеющий, надо думать,
особые полномочия. Жесткие сии меры, предупреждающие маловероятную воз-
можность преступного сговора диктора с редактором, после нескольких экс-
цессов, случившихся на Пятницкой, в вещании на заграницу, соблюдались
неукоснительно, и это единственное вселяло робкую надежду на благоприят-
ный исход сегодняшней ночи.
И все же, глядя на металлические двери, Никита до галлюцинации ясно
воображал, как через два-три часа войдет за них Трупец Младенца Малого,
как отошлет контролера, как офицера ну! скажем! застрелит, как подложит
дикторше заветный свой текст про простынки, - воображал так долго, что
вооруженные прапора напряглись, готовые в любой миг действовать согласно
инструкции. А что? подумал Никита. Может, оно и к лучшему? Рвануться за
шнур, и все! И хоть трава не расти! И пускай нажимают потом - без него!
- на любые кнопки!
Вернувшись в отдел, Никита сказал собирающейся домой Катьке: сходи-ка
на двенадцатый, забери пленку и сдай в преисподнюю, и Катька, обычно
вертящая на подобные просьбы задом: не моя это, дескать, обязанность,
Никита Сергеевич, сами, дескать, и сход-те, - сегодня кротко кивнула,
потому что знала за собою вину. Глядя на выходящую из дверей Катерину,
Никита снова почувствовал смешанное с брезгливостью возбуждение и поду-
мал: ну не скотина ли человек?! Мир, можно сказать, рушится, а он об од-
ном только и мечтает!.. Только об одном!
А собственно, чего он сюда вернулся? Сидеть-высиживать, чтобы подох-
нуть именно здесь, на боевом, как говорится, посту, в отвратительном
этом черно-сером здании? Не подпускать Трупца к студии прямого эфира?
Каким же, интересно, образом? - морду, что ли, ему набить? - так не Ни-
ките с Трупцом тягаться, Трупец - профессионал, самбо знает! Может, и
впрямь следовало поехать с Машкою? Или сходить в главную контору, на Лу-
бянку, прорваться к начальству, объяснить? А чего ему объяснишь, на-
чальству? Про Обернибесова? Про кнопочку? Про то, что ребята провода
напрямую скрутили? Про простынки белые?.. Сочтут за шизофреника и отпра-
вят в дурдом. И будут, что самое смешное, абсолютно правы! Да гори оно
все огнем! - если Никита шизофреник - стало быть, ничего и не случится;
если же шизанулся мир, так и Бог с ним тогда, с миром! значит, заслужил
мир эту самую кнопочку.
И Никита вдруг понял, что единственное, чего ему хочется сейчас
всерьез - спать.
Напряженная внутренним нетерпением, Лида шла по бульвару намеренно
медленно, спокойно, прогулочным шагом: она знала, что Никита так рано со
службы не возвращается, а никаких иных дел и желаний, кроме как пови-
даться с Никитою, у Лиды в настоящий момент не было.
Слухи о том, что все голоса производятся известной Конторою, несмотря
на нелепость и фантастичность, ходили по Москве упорно и давно, лет
пять-шесть, то затихая, то вновь усиливаясь; позапрошлой осенью они дос-
тигли апогея, и двое ребят из Комитета борьбы за свободу информации были
арестованы, - все тогда очень обрадовались, потому что арест явился ве-
ликолепным подтверждением правоты ребят и можно было начинать широкую
общественную кампанию, - но тут, как назло, именно голоса и передали под
свист и рев глушилок довольно подробную информацию о разгроме Комитета,
- и слухи тут же резко и надолго спали: если бы, мол, голоса действи-
тельно производила мощная, но глуповатая Контора, - стала бы она сама
себя дискредитировать, да к тому же еще и глушить! Это глушить было са-
мым эмоциональным, самым веским аргументом против слухов.
Но вот сегодня утром пришло по дипломатическим каналам письмо из Па-
рижа, и в нем черным по белому было написано, что от очередного гэбис-
та-перебежчика французской разведке и узкому кругу эмигрантов стало дос-
товерно известно, что голоса в самом деле производятся Конторою, что ра-
диоотдел расположен на набережной Яузы и что в числе прочих работает там
родственник видных правозащитников младший лейтенант Никита Вялых, а все
тексты и выступления Великого Писателя Земли Русской подделывает некий
раскаявшийся узник совести, знакомый читателям "Континента" по серии
статей о творчестве Александра Исаевича. Дальше в письме было, что гэ-
бист-ренегат покуда строго засекречен, так что, мол, ребята, остальное
копайте сами.
Новость, что Никита работает именно на пресловутых фиктивных голосах,
оказалась и для Лиды, и для родителей ударом веским: они знали, что их
сын и брат служит где-то при Конторе и в определенном смысле даже уважа-
ли его за принципиальность и твердость: он представлялся им партнером,
сидящим по ту сторону шахматного стола и ведущим с ними бескомпромисс-
ный, но честный поединок, победа в котором, согласно с исторической
справедливостью, останется, конечно, за ними, - теперь впечатление полу-
чалось такое, будто Никита на их глазах стянул с доски коня и спрятал в
карман. Все! он мне отныне не сын! патетично воскликнул поправившийся с
утра пивком диссидент Сергей Вялых. Я ему прежде спускал многое, надеял-
ся, что одумается, поумнеет, но теперь чаша терпения моего переполнена!
и, видно, не сумев в столь кратком монологе излить всю горечь свою и
обиду, новоявленный Тарас Бульба добавил, отнесясь уже к Лидии: а твой
Солженицын тоже хорош! Я тебя еще тогда предупреждал!
Телефон у них года два как сняли (якобы за хулиганство, которого, ра-
зумеется, не было, кроме разговоров с заграницею), и мать, набрав двушек
из кучки, обычно лежащей на телевизоре, пошла звонить в автомат тем нем-
ногим, у кого телефон пока оставался. Из немногих половины не оказалось
дома, однако, часа два спустя маленькая квартирка Вялых заполнилась под
завязку, а люди все прибывали и прибывали, и для каждого опоздавшего
приходилось пересказывать все сначала и показывать отрывки письма, тща-
тельно прикрывая остальные места конвертом, ибо до того еще, как появил-
ся первый гость, семейным советом решено было скрыть покуда от общест-
венности оба факта: и позорящий семью факт никитиного участия в наиболее
грязной из затей Конторы, и позорящий все правозащитное движение в целом
и тоже отчасти семью (как-никак, Солженицын был Лидке не посторонний)
факт участия Солженицына, - приходилось пересказывать все сначала, но,
надо заметить, и пересказ, и показ не представлялись обременительными ни
отцу, ни матери, ни самой Лиде, потому что приятно сообщать о том, о чем
узнал раньше других, - и они все трое, перебивая друг друга, оспаривали
эту обязанность, и у каждого чесался язык добавить и те подробности, ко-
торые ими же самими решено было скрыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
тюрьме все-таки живет. В тюрьме, говорят, несладко! Все это было жалко,
грязно, но тем не менее Никиту взвело, и он, злой на себя, что способен
возбудиться от такой пакости, отошел к окну, прижался лбом к теплому
пыльному стеклу и погрузился в оцепенение, так что прослушал суету в ко-
ридоре, и только тогда вернулся к реальности, когда заметил красно-бело-
го жука скорой внизу и услышал катькину реплику: говорят, его Трупец и
отравил.
Итак, Солженицын подкараулил Никиту, чтобы предотвратить возможные
последствия опрометчивого своего поступка. Никита смотрел на Солженицына
так же невозмутимо, как часом раньше - на одевающуюся Катьку, и обеску-
раженный прыщавый бородач попробовал зайти с другого конца, решить воп-
рос, так сказать, по-домашнему, а, возможно, и с оттенком шантажа: граж-
данин начальник, а Лидия Сергеевна
Влых вам, часом, не сестрица? Моя фамилия - Вя- лх! отрезал Никита и
пошел по коридору к большим лифтам.
Стучать на Солженицына Никита, конечно, не собирался - просто тот,
как специально, наступил еще на одну больную мозоль: напомнил о
родственничках-диссидентах и об их вялой, неприятной, соответствующей
диссидентской их сущности фамилии, от которой Никита аж с начальной шко-
лы пытался отмежеваться добавляющим, как ему представлялось, упругости и
энергичности переносом ударения. К тому же, наконец прояснилось, почему
Солженицын всегда казался знакомым, где-то виденным: Никита, выходит,
несколько раз встречал его в лидкином обществе (Лидка прямо висла на
Солженицыне, роняла слюни) и, помнится, злился: нашла, мол, себе старуха
любовника! - грязь диссидентская! - раскаявшийся преступник был примерно
никитиным ровесником, то есть моложе Лидки лет как минимум на десять.
Однако, и минуты не прошло, как раздражение спало, Солженицына стало
жалко. Никита остановился, обернулся и громко, на весь пустынный коридор
сказал вдогонку бородачу, понуро плетущемуся к прапору: чего вы боитесь?
У вас же на следующей неделе статья про китайскую опасность, две
пресс-конференции и глава из "Красного колеса". Вы же монополист - кто
вас в лагерь отпустит?!
Машка-какашка ждала Никиту внизу с замирающим сердцем. Слушай, сказал
он. Я не буду вдаваться в подробности, может, это вообще - чистая психи-
атрия, но ты должна срочно ехать к отцу на службу и ни в коем случае не
допустить, чтобы он включал сегодня "Голос Америки". Если не допустишь,
я на тебе женюсь. (Пауза). И не брошу. Поехали вместе! - Мэри ничего не
понимала. Не могу: много работы. Хорошо, сказала, наконец. Работай. Я
попробую. Не потому, что женишься, а потому (пауза), что я тебя люблю.
Никиту сильно тошнило и раскалывалась голова. К концу рабочего дня
это было делом обычным почти у каждого, кто служил в здании на Яузе: на-
чальство, экономя валюту, многое повычеркивало в свое время из финского
проекта, в том числе и показавшиеся начальству пустыми игрушками зажрав-
шихся империалистов ионаторы системы эр кондейшн; то есть эр кондейшн -
это начальству было еще кое-как понятно, но ионаторы??? Нащупав в карма-
не таблетку аэрона, Никита побрел по вестибюлю в один хитрый закуток,
где стоял автомат с газировкою: запаренные, с землистыми лицами, подни-
мались туда из своей преисподней - многоэтажного подвала - попить работ-
ники технического радиоцентра - ТРЦ, обслуживающего все студии здания.
Насчет много работы Никита Машке, конечно, соврал: работы только и оста-
валось, что забрать у контролеров утвержденный и опечатанный ролик (а
Никите уже сообщили по телефону, что ролик утвержден и опечатан, да и
прежде сомнений не было, что так оно и получится) и спустить на передат-
чик.
В прошлом году генерал Малофеев предложил сдвинуть график передач на
день вперед против вашингтонского, - и впрямь, хули бздеть, когда все
каналы информации в наших руках?! - и для Никиты раз-навсегда закончи-
лись нервы под дулом взведенного автомата, закончилась постоянная исте-
рическая готовность выключить, заменить, заглушить, - теперь все можно
было сделать загодя, в спокойной обстановочке, любое сообщение - обду-
мать, любой промах - поправить.
Вот и сегодня: получив утром запись вчерашнего вашингтонского ориги-
нала, Никита внимательно прослушал его дважды и решил оставить на месте
кусок про последний американский бестселлер (судя по пересказу нату-
ральной Людмилы Фостер - глуповатый и мало чем отличающийся от бестсел-
леров Юлиана Семенова, разве в дурную сторону). Можно было б, пожалуй,
оставить и открытое письмо русских писателей-эмигрантов в адрес Политбю-
ро ЦК КПСС, весьма напоминающее открытое письмо Моськи в адрес Слона, но
Никита работал в "Голосе" не первый год и знал, что перестраховщи-
ки-контролеры с двенадцатого все равно письмо вырежут и нужно будет
что-то придумывать в пожарном порядке или ставить глушилку на целые
двадцать минут и в результате лишиться как минимум половины премиальных,
- поэтому вклеил на место письм на той еще неделе сделанную заготовку о
переводе на английский и бешеном успехе в Штатах очередного опуса поэ-
та-лауреата Вознесенского. Идущее дальше сообщение о новой абличительной
книге из высших тактических соображений оставляемого пока Комитетом в
Советском Союзе последнего писателя-диссидента потребовало только косме-
тического, так сказать, ремонта: замены двух-трех фраз - после чего со-
общение превращалось в такой конский цирк, что, надо думать, последние
знакомые последнего писателя-диссидента перестанут, прослушав передачу,
подавать ему руку. Танька Семенова, специалистка по голосу Фостер, запи-
сала эти две-три фразы, Никита со звукооператором вмонтировали их в нуж-
ные места под глушилочку, и готовый ролик часа еще в четыре был отправ-
лен на двенадцатый этаж.
Никита помыл стакан, бросил в рот таблетку и нажал кнопку - не похо-
жую, правда, на грибок для штопки носков, но тоже крупную и красную. Ав-
томат заурчал, забулькал, однако воды не выдал ни капли, а таблетка тая-
ла, распространяя по небу и языку приторную, тошнотворную сладость. Вот
страна! - разозлился Никита и выплюнул на пол раскисший аэрон. Там, вни-
зу, одних инженеров сотни четыре, не считая техников, а не могут нала-
дить сраную железяку! Не работает? услышал Никита за спиною вопрос пре-
исподнего, повернулся и пошел прочь, с отвращением глотая сладкую от аэ-
рона слюну: не работает!
За двумя коленами коридора находились дальние лифты. Никита вызвал
кабину и стал следить, как последовательно загораются и гаснут номера
этажей на табло: одиннадцатый - высокое начальство, ныне повально пребы-
вающее в отпусках, десятый и девятый, родные: "Голос Америки", восьмой -
"Русская служба Би-Би-Си", седьмой - "Радио Свобода", шестой - "Немецкая
волна из Кельна", пятый - Канада и Швеция, четвертый - "Голос Израиля",
"Ватикан" и, кажется, кто-то еще, третий - соцстраны от Китая до Югосла-
вии и Албании. На втором расположилась столовая. Вот вспыхнул, наконец,
и первый, двери приглашающе распахнулись, показав Никите в зеркале его
самого. Нехорошего цвета было лицо у Никиты, болезненного, бледно-зеле-
новатого, и нечего было обманывать себя, объясняя дурное самочувствие
отсутствием ионаторов, - просто Никита знал, чт может случиться к ночи,
и животное нежелание гибнуть действовало таким вот неприятным образом.
Лифт останавливался буквально на каждом этаже, принимая в свое брюхо од-
них, выпуская других: дикторов, редакторов, авторов, контролеров, пожар-
ников и прапоров из охраны, - Никита смотрел на лица без сожаления, ка-
кое непроизвольно возникает, когда видишь человека, обреченного умереть
в самом скором времени. Впрочем, так же, без сожаления, смотрел и на от-
ражение собственного лица. А тошнота - тошнота от воли и разума не зави-
села.
На десятом Никита вышел и побрел по серому ворсу паласа вдоль длинно-
го, неярким холодным светом заполненного коридора. Двери проплывали
справа и слева, одинаковые, зеленоватого финского дерева; про некоторые
из них Никита знал, чт за ними: вот бездельники "Из мира джаза" (Луис
Канновер), идущие обычно в эфир целиком, без вымарок и доделок, вот -
"Театр, эстрада, концерт", вот - "Религиозная жизнь евреев", эти три
двери - "Программа для молодежи", - тут ребятишки и впрямь пашут! Через
десяток шагов после второго поворота коридор уступом расширился в правую
сторону. В уступе, отгороженном тонким витым шнуром, по обеим сторонам
уже не деревянной - массивной металлической, как в бомбоубежище, двери -
стояло двое вооруженных прапоров. Здесь находилась святая святых "Голоса
Америки": студия прямого эфира, откуда по сегодня велись живые, не с
пленки, передачи последних известий.
Никита не застал тех легендарных времен, когда здание на Яузе безраз-
дельно принадлежало Трупцу Младенца Малого, и все без исключения прог-
раммы от первого до последнего слова готовились на месте (как раз тогда
произошел, говорят, совершенно анекдотический случай с "Радио Свобода",
не с тем, что на седьмом этаже, а с натуральным, американским: ребятки
оттуда: цээрушники и эмигрировавшие диссиденты, - заметив, что ГБ рабо-
тает за них, перестали бить палец о палец, ловили яузские передачи и
предъявляли своим шефам в качестве отчета за получаемые бабки), - Никита
пришел на службу уже в период нового начальства и его установки макси-
мально использовать передачи врага: установки, где удачно слились инте-
ресы маскировочные с лозунгом всенародной экономии (нашим долго не уда-
валось заставить разленившихся мюнхенских коллег снова приняться за де-
ло: целыми неделями, бывало, молчали обе "Свободы" - американская и со-
ветская, - ждали, кто кого переупрямит!) - и несколько лет, до самого
момента, когда по инициативе генерала Малофеева график сдвинулся, бывал
в этой комнате каждую неделю: сидел за столиком, внимательно слушал че-
рез наушники натуральный Вашингтон и то пропускал его в эфир, то - вводя
через микшер глушилку, подавал сигнал Таньке, или Екатерине, или Солже-
ницыну, - тому, словом, кто имитировал прерванный голос, - чтобы читали
запасной текст, покуда Никита снова не воротится к Вашингтону. За пере-
дачами всегда наблюдал контролер и при необходимости включал общее глу-
шение. Тут же со взведенным автоматом стоял еще и не их (то есть, в ши-
роком смысле, конечно, тоже их) ведомства офицер, имеющий, надо думать,
особые полномочия. Жесткие сии меры, предупреждающие маловероятную воз-
можность преступного сговора диктора с редактором, после нескольких экс-
цессов, случившихся на Пятницкой, в вещании на заграницу, соблюдались
неукоснительно, и это единственное вселяло робкую надежду на благоприят-
ный исход сегодняшней ночи.
И все же, глядя на металлические двери, Никита до галлюцинации ясно
воображал, как через два-три часа войдет за них Трупец Младенца Малого,
как отошлет контролера, как офицера ну! скажем! застрелит, как подложит
дикторше заветный свой текст про простынки, - воображал так долго, что
вооруженные прапора напряглись, готовые в любой миг действовать согласно
инструкции. А что? подумал Никита. Может, оно и к лучшему? Рвануться за
шнур, и все! И хоть трава не расти! И пускай нажимают потом - без него!
- на любые кнопки!
Вернувшись в отдел, Никита сказал собирающейся домой Катьке: сходи-ка
на двенадцатый, забери пленку и сдай в преисподнюю, и Катька, обычно
вертящая на подобные просьбы задом: не моя это, дескать, обязанность,
Никита Сергеевич, сами, дескать, и сход-те, - сегодня кротко кивнула,
потому что знала за собою вину. Глядя на выходящую из дверей Катерину,
Никита снова почувствовал смешанное с брезгливостью возбуждение и поду-
мал: ну не скотина ли человек?! Мир, можно сказать, рушится, а он об од-
ном только и мечтает!.. Только об одном!
А собственно, чего он сюда вернулся? Сидеть-высиживать, чтобы подох-
нуть именно здесь, на боевом, как говорится, посту, в отвратительном
этом черно-сером здании? Не подпускать Трупца к студии прямого эфира?
Каким же, интересно, образом? - морду, что ли, ему набить? - так не Ни-
ките с Трупцом тягаться, Трупец - профессионал, самбо знает! Может, и
впрямь следовало поехать с Машкою? Или сходить в главную контору, на Лу-
бянку, прорваться к начальству, объяснить? А чего ему объяснишь, на-
чальству? Про Обернибесова? Про кнопочку? Про то, что ребята провода
напрямую скрутили? Про простынки белые?.. Сочтут за шизофреника и отпра-
вят в дурдом. И будут, что самое смешное, абсолютно правы! Да гори оно
все огнем! - если Никита шизофреник - стало быть, ничего и не случится;
если же шизанулся мир, так и Бог с ним тогда, с миром! значит, заслужил
мир эту самую кнопочку.
И Никита вдруг понял, что единственное, чего ему хочется сейчас
всерьез - спать.
Напряженная внутренним нетерпением, Лида шла по бульвару намеренно
медленно, спокойно, прогулочным шагом: она знала, что Никита так рано со
службы не возвращается, а никаких иных дел и желаний, кроме как пови-
даться с Никитою, у Лиды в настоящий момент не было.
Слухи о том, что все голоса производятся известной Конторою, несмотря
на нелепость и фантастичность, ходили по Москве упорно и давно, лет
пять-шесть, то затихая, то вновь усиливаясь; позапрошлой осенью они дос-
тигли апогея, и двое ребят из Комитета борьбы за свободу информации были
арестованы, - все тогда очень обрадовались, потому что арест явился ве-
ликолепным подтверждением правоты ребят и можно было начинать широкую
общественную кампанию, - но тут, как назло, именно голоса и передали под
свист и рев глушилок довольно подробную информацию о разгроме Комитета,
- и слухи тут же резко и надолго спали: если бы, мол, голоса действи-
тельно производила мощная, но глуповатая Контора, - стала бы она сама
себя дискредитировать, да к тому же еще и глушить! Это глушить было са-
мым эмоциональным, самым веским аргументом против слухов.
Но вот сегодня утром пришло по дипломатическим каналам письмо из Па-
рижа, и в нем черным по белому было написано, что от очередного гэбис-
та-перебежчика французской разведке и узкому кругу эмигрантов стало дос-
товерно известно, что голоса в самом деле производятся Конторою, что ра-
диоотдел расположен на набережной Яузы и что в числе прочих работает там
родственник видных правозащитников младший лейтенант Никита Вялых, а все
тексты и выступления Великого Писателя Земли Русской подделывает некий
раскаявшийся узник совести, знакомый читателям "Континента" по серии
статей о творчестве Александра Исаевича. Дальше в письме было, что гэ-
бист-ренегат покуда строго засекречен, так что, мол, ребята, остальное
копайте сами.
Новость, что Никита работает именно на пресловутых фиктивных голосах,
оказалась и для Лиды, и для родителей ударом веским: они знали, что их
сын и брат служит где-то при Конторе и в определенном смысле даже уважа-
ли его за принципиальность и твердость: он представлялся им партнером,
сидящим по ту сторону шахматного стола и ведущим с ними бескомпромисс-
ный, но честный поединок, победа в котором, согласно с исторической
справедливостью, останется, конечно, за ними, - теперь впечатление полу-
чалось такое, будто Никита на их глазах стянул с доски коня и спрятал в
карман. Все! он мне отныне не сын! патетично воскликнул поправившийся с
утра пивком диссидент Сергей Вялых. Я ему прежде спускал многое, надеял-
ся, что одумается, поумнеет, но теперь чаша терпения моего переполнена!
и, видно, не сумев в столь кратком монологе излить всю горечь свою и
обиду, новоявленный Тарас Бульба добавил, отнесясь уже к Лидии: а твой
Солженицын тоже хорош! Я тебя еще тогда предупреждал!
Телефон у них года два как сняли (якобы за хулиганство, которого, ра-
зумеется, не было, кроме разговоров с заграницею), и мать, набрав двушек
из кучки, обычно лежащей на телевизоре, пошла звонить в автомат тем нем-
ногим, у кого телефон пока оставался. Из немногих половины не оказалось
дома, однако, часа два спустя маленькая квартирка Вялых заполнилась под
завязку, а люди все прибывали и прибывали, и для каждого опоздавшего
приходилось пересказывать все сначала и показывать отрывки письма, тща-
тельно прикрывая остальные места конвертом, ибо до того еще, как появил-
ся первый гость, семейным советом решено было скрыть покуда от общест-
венности оба факта: и позорящий семью факт никитиного участия в наиболее
грязной из затей Конторы, и позорящий все правозащитное движение в целом
и тоже отчасти семью (как-никак, Солженицын был Лидке не посторонний)
факт участия Солженицына, - приходилось пересказывать все сначала, но,
надо заметить, и пересказ, и показ не представлялись обременительными ни
отцу, ни матери, ни самой Лиде, потому что приятно сообщать о том, о чем
узнал раньше других, - и они все трое, перебивая друг друга, оспаривали
эту обязанность, и у каждого чесался язык добавить и те подробности, ко-
торые ими же самими решено было скрыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70