- В семнадцать часов двадцать четыре минут от шестой платформы отпра-
вится электропоезд до Загорска. Остановки: Москва-третья, Северянин, Мы-
тищи, Пушкино, далее - по всем пунктам!
Пропустим, как все там у них происходило, ибо, проводив явившуюся на
пороге сортира, слегка покачивающуюся Нинку полутемным, длиннючим, с
обеих сторон дверьми обставленным коридором общаги, окажемся в комнате
парней и легко, автоматически, безошибочно и уж, конечно, не без тошноты
восстановим сюжет по мизансцене: на одной из кроватей, пыхтя и повизги-
вая, трудятся подруга и снявший тельник рыжий в тельнике, а приятель
его, уткнув голову в объедки-опивки, спит за нечистым столом праведным
сном Ноя.
Нинка пытается разбудить приятеля: сперва по-человечески и даже, что
ли, с нежностью:
- Э! Слышь! Трахаться-то будем? Трахаться, спрашиваю, будем? Лапал,
лапал, заводил! - но постепенно трезвея, злея, остервеняясь: - Ты! Ф-фа-
вен! Пьянь подзаборная! Ты зачем меня сюда притащил, а?! - колотит по
щекам, приподнимает за волосы и со стуком бросает голову жениха in statu
quo, получая в ответ одно мычание, - все это под аккомпанемент застенных
магнитофонных шлягеров, кроватного скрипа, стонов, хрипов - и, наконец,
отчаявшись, вздернутая, обиженная, хватает плащик, сумочку, распахивает
дверь.
- Нин! куда?! - отвлекается от сладкого занятия подруга. - Чо, чокну-
лась? Времени-то! Ночевала б!
- Ага, - гостеприимно подтверждает рыжий в тельнике, на локтях при-
поднявшись над подругою. - Он к утру отойдет!
!Но Нинка, не слушая - коридором, лестницею, мимо сонной вахтерши, -
вон, на улицу, в неизвестный городок, и мчится на звук проходящего нев-
дали поезда под редкими фонарями по грязи весенней российской, по лужам,
матерится сквозь зубы, каблучки поцокивают, и в узком непроезжем проулке
натыкается на расставившего страшно-игривые руки пьяного мордоворота.
Нинка осекается, поворачивает назад, спотыкается о кирпичную половин-
ку, но, вместо того, чтобы, встав, бежать дальше, хватает ее, поднимает
над головою:
- Пошел прочь - убью! Ф-фавен вонючий! - и мордоворот отступает, ви-
дит по глазам нинкиным, что и впрямь - убьет.
- Е..нутая, - вертит пальцем у виска, когда Нинка скрывается за пово-
ротом!
Ни мента, ни дежурного, пожилая только какая-то парочка нервно при-
танцовывает на краю платформы, ежесекундными взглядами в черноту торопя
электричку. Нинка, вымазанная, замерзшая, сидит скрючившись, поджав но-
ги, сфокусировав глаза на бесконечность, на полуполоманной скамейке.
Электричка, предварив себя ослепительным светом прожектора, словно из
преисподней вынырнув, является в реве, в скрежете, в скрипе! Нинка, не
вдруг одолев ступор, едва успевает проскочить меж схлопывающимися
дверьми, жадно выкуривает завалявшиеся в сумочке полсигареты, пуская дым
через выбитое тамбурное окошко в холод, в ночь - и входит в вагон, уст-
раивается, где поближе.
Колеса постукивают успокоительно. Вагон, колеблясь, баюкает!
В противоположном конце - длинновласый бородач уставился в окно: мо-
лодой, в черном, в странной какой-то на нинкин вкус шапочке: тюбетейке -
не тюбетейке, беретике - не беретике.
Нинка бросает на попутчика один случайный ленивый взгляд, другой,
третий! Лицо ее размораживается, глаз загорается. Нинка встает, распахи-
вает плащик, решительно одолевает три десятка метров раскачивающегося
заплеванного пола, прыскает по поводу рясы, спускающейся из-под ци-
вильной курточки длинновласого, нагло усаживается прямо напротив и, не
смутясь полуметровой длиной кожаной юбочки, не заботясь (или, наоборот,
заботясь) о произведенном впечатлении, закидывает ногу на ногу.
Длинновласый недолго, равнодушно глядит на Нинку и отворачивается: не
вспыхнул, не покраснел, не раздражился.
Второе за нынешний вечер пренебрежение женскими ее чарами распаляет
Нинку, подталкивает к атаке:
- Вы поп, что ли? - спрашивает она совершенно ангельским голоском. -
А я как раз креститься собралась. По телевизору все уговаривают, угова-
ривают. Почти что уговорили!
- Иеромонах, - смиренно-равнодушно отвечает попутчик.
- Монах? - снова не может удержаться Нинка от хохотка. - Так вам че-
го! это! ну, это самое! запрещено, да? - и еще выше поддергивает юбочку.
- А жалко. Такой хорошенький. Прям' киноартист.
На правой руке, на безымянном пальце, там, где мужчины носят обыкно-
венно обручальные кольца, сидит у монаха большой старинный перстень:
крупный, прозрачный камень, почти бесцветный, чуть разве фиолетовый,
словно в стакан воды бросили крупицу марганцовки, удерживают почерневшие
от времени серебряные лапки.
- А чего не смтрите? Соблазниться боитесь? Или вам и смотреть запре-
щено? - и Нинка забирается на скамейку с ногами, усаживается на спинку:
несжатые коленки как раз напротив монахова лица.
Монах некоторое время глядит на коленки, на Нинку - столь же холодно,
равнодушно, без укоризны, и тупит глаза долу.
- Бедненькие! - сочувственно качает Нинка головою. - А я, знаете, я
уж-жасно люблю трахаться! Такой кайф! Главный кайф на свете. Мне б вот
запретили б или там, не дай, конечно, Бог, болезнь какая - я бы и жить
не стала. Мы ведь все как в тюрьме. А, когда кончаешь, словно небо раз-
мыкается! свет! и ни смерти нету, ни одиночества!
Монах бросает на Нинку мгновенный, странный какой-то взгляд: испуган-
ный, что ли, - и потупляется снова.
- Слушайте! а вы что - вообще никогда не трахались? - то ли искренне,
то ли очень на это похоже поражается Нинка. - А с ним у вас как? - кива-
ет на неприличное место. - В порядке? Действует? Встает иногда? Ну, -
хихикает Нинка, - по утрам, например. У меня один старичок был, лет под
пятьдесят; так вот: вечером у него когда встанет, а когда и нет; зато по
утрам - как из пушки! Или когда мяса наедитесь? А, может, и он тоже у
вас - монах? И черную шапочку на головке носит? Ох уж я шапочку-то с не-
го бы сняла!..
Глаз у Нинки разгорелся еще ярче, сама зарумянилась, похорошела до-
нельзя.
Монах встал и пошел. А, вставая, уколол ее совершенно безумным взгля-
дом, таким, впрочем, коротким, что Нинка даже засомневалась: не почуди-
лось ли, - и таким яростным, страстным!
Она поглядела вслед монаху, скрывшемуся за тамбурной дверью, и отвер-
нулась к окну, замерла: то ли взгляд-укол вспоминая-переживая, то ли
раздумывая, не пуститься ль вдогон.
А за окном, по пустынному шоссе, виляющему рядом с рельсами, сверкая
дальним и противотуманками, обгоняя поезд, неслась бежевая "девятка".
Электричка затормозила в очередной раз, открыла двери со змеиным ши-
пом и впустила вываливших из "девятки" четверых: трезвых, серьезных,
без-жа-лост-ных! Не ашотиков.
Нинка поджалась вся, но не она их, видать, интересовала: заглянув из
тамбура и равнодушно мазнув по ней взглядами, парни скрылись в соседнем
вагоне.
Нинка надумала-таки, встала, двинулась в противоположную сторону -
туда, где исчез монах. Приподнялась на цыпочки и сквозь два, одно отно-
сительно другого покачивающихся торцевых окошечка увидела длинновласого,
столь же смиренно и недвижно, как полчаса назад, до встречи с нею, сидя-
щего на ближней скамье.
Нинке показалось, что, если войдет, снова спугнет монаха, потому так
вот, на цыпочках, она и застыла: странную радость доставляло ей это со-
зерцание исподтишка тонкого, аскетичного, и впрямь очень красивого лица.
Электричку раскачивало на стыках. Лязгала сталь переходных пластин.
Холодный ветер гулял по тамбуру.
Зачарованная монахом, Нинка не обратила внимания, как, не найдя, чего
искали, в передней половине поезда, парни из "девятки" шли через пустой
нинкин вагон, и только, сжатая стальными клещами рук и, как неодушевлен-
ный предмет отставленная от переходной дверцы, вздрогнула, встревожи-
лась, поняла: компания направляется к монаху.
Нинка, не раздумывая, бросилась на помощь, но дверцу глухо подпирал
один из четверых, а трое, слово-другое монаху только бросив, принялись
бить его смертным боем.
Нинка колотила кулачками, ногами в скользкий, холодный металл, крича-
ла бессмысленно-невразумительное вроде:
- Откройте! пустите! ф-фавены вонючие! - но подпирающий сам мало чем
отличался от подпираемого железа.
Нинка пустилась назад, пролетела вагон, следующий, увидела кнопку ми-
лицейского вызова, вдавила ее, что есть мочи, до крови почти под ногтя-
ми, но, очевидно, зря! Время уходило, и Нинка, не глянув даже на испу-
ганную пожилую пару, с которою вместе ждала электричку, побежала до го-
ловного, оставляя за собою хлябающие от поездной раскачки двери, попыта-
лась достучаться к машинистам!
Электричка безучастно неслась среди темных подмосковных перелесков,
сквозь которые то и дело мелькали огни сопровождающей ее зловещей беже-
вой "девятки".
Нинка дернулась было назад - одному Богу зачем известно - но шестое
какое-то чувство остановило ее, заставило на пол= гибкого =корпуса высу-
нуться в тамбурное окошечко, на ту сторону, где змеились, поблескивали
холодной полированной сталью встречные рельсы.
И точно: полуживое ли, мертвое тело монаха как раз выпихивали сквозь
приразжатый дверной створ. Где уж там было услышать, но Нинке показа-
лось, что она даже услышала глухой стук падения - словно осенью яблоко с
яблони.
Нинка обмякла, привалилась к осклизлой пластиковой стене, тихо запла-
кала: от жалости ли, от бессилия. С грохотом, сверкнув прожектором, по-
летел встречный тяжелый товарняк, и Нинка ясно, словно в бреду, увидела
вдруг, как крошат, в суповой набор перемалывают стальные его колеса тело
бедного черного монашка. Нинку вывернуло.
Электричка притормаживала. Отворились двери. И уже схлопывались, как,
импульсом непонятным, неожиданным брошенная, выскочила Нинка на платфор-
му, увидела - глаз в глаз - отъезжающего на служебной площадке помощника
машиниста, бросила ему, трусу сраному:
- Ф-фавен вонючий!
Мимо пошли, ускоряясь, горящие окна, и в одном из них мелькнули при-
жавшиеся к стеклу, ужасом искаженные лица пожилой пары. Нинка оберну-
лась: метрах в ста от нее стояла та самая кучка парней.
За последним окном последнего вагона, уходящего в ночь, двое ментов
играли в домино. Единственный фонарь, мотаясь на ветру, неверно освещал,
скользящими тенями населял платформу, на которой в действительности кро-
ме парней и Нинки не было теперь никого. Ни огонька не светилось и поб-
лизости, только фары подкатившей "девятки".
Долгие-долгие секунды длилось жуткое противостояние. Потом один из
парней двинулся к Нинке. Она оглянулась: куда бежать? - и поняла, что
некуда: найдут, догонят, достанут.
Главный - так казалось на первый взгляд, во всяком случае, именно он
говорил с монахом, прежде чем начать его бить, - окликнул того, кто по-
шел на Нинку:
- Санек!
Санек вопросительно приостановился.
- Линяем!
- Да ты чо?! Да она же!
- Она тебе чо-нибудь сделала?
- Дак ведь!
- Вот и линяем!
Проворчав:
- Пробросаешься! - Санек смирился, присоединился к остальным.
Двери "девятки" хлопнули, заработал мотор, свет фар мазнул по плат-
форме и исчез, поглощенный тьмою.
Нинка стояла столбом, слушая не то шум удаляющейся машины, не то стук
унимающегося постепенно сердечка. Неожиданно, с неожиданной же пронзи-
тельностью, вспомнился давешний монашков взгляд, и Нинка пошла к будке
автомата.
Трубка давно и безнадежно была ампутирована, только поскрипывал по
пластику, качаясь на сквозняке, обрубок шланга-провода. Оставалось давно
погасшее кассовое оконце, забранное стальными прутьями.
Нинка приложилась к пыльному, липкому стеклу, разглядела на столике
телефонный аппарат. Отыскала под ногами ржавую железяку, просунула меж
прутьями, высаживая стекло, попыталась дотянуться до трубки, но только
порезалась, да глубоко, больно, перемазалась кровью. Платком, здоровой
руке помогая зубами, перевязалась кое-как, решительно спрыгнула с плат-
формы, пошла вдоль путей - в полную уже черноту и глухоту.
- Монах! - принялась кричать, отойдя на полкилометра. - Монах! Ты жи-
вой?!
Ни электричкой, ни товарняком не тронутый, удачно, если можно сказать
так в контексте, приземлившийся, монах лежал меж рельсами: на минутку
продравшаяся сквозь тучи луна показала его Нинке: недвижного, с черным
от крови лицом, с непристойно задранной рясою.
- Ты живой, слышишь? - присела Нинка на корточки. - Живой?
Монах не шевельнулся, не застонал. Нинка отпрянула: страшно! - но тут
же и одолела себя, возвратилась. Не найдя, где застежки, разорвала ворот
рясы, рубахи, запустила руку в распах: к груди, к сердцу!
- Ну вот и слава Богу! - выдохнула. - А кровь - ерунда. Вылечим. У
меня бабулька!..
Вдали показался поезд. Нинка взяла монаха под мышки:
- Ты только потерпи, ладно?
Монах был тяжел, Нинка застряла с ним на рельсах, а поезд приближал-
ся, как бешеный. Испугавшись, что не успеет, Нинка потащила монаха на-
зад, но тут и с другой стороны загрохотало. Молясь, чтоб не задело, Нин-
ка бросила монаха, как успела, сама упала рядом, обняла-прикрыла, хоть
надобности в этом вроде и не было.
Поезда встретились прямо над ними и неистовствовали в каких-то, каза-
лось, миллиметрах от голов, тел.
Монахов глаз приоткрылся.
- Не надо милиции! - и закрылся снова.
Нинка не так разобрала в грохоте:
- Милицию? Да где ты этих фавенов найдешь?!
- Не-на-до! - внятно проартикулировал монах и, словно нехитрые три
эти слога отобрали у него последние силы, вырубился, кажется, надолго.
Поезда прошли. Нинка подхватила едва подъемную свою ношу, потащила
через пути, через канаву, через лесок, проваливаясь в недотаявшие весен-
ние сугробики, - к шоссе, усадила-привалила к дереву на обочине, сама
вышла на асфальт, готовая голосовать, попыталась, сколько возможно, при-
вести себя в порядок и даже охорошиться.
Показались быстрые фары. Нинка стала как можно зазывнее, подняла руч-
ку. Машина проскочила было, но притормозила, поползла, виляя, назад, и
Нинка увидела, что это - бежевая "девятка".
Вернулись!
Как ветром сдуло Нинку в кювет, а "девятка" остановилась, приоткрыла
водительское стекло, храбрый плейбой - искатель приключений высунулся и
повертел усатой головою:
- Эй, хорошенькая! Ну, где ты там?
Нинка не вдруг осознала ошибку, а, когда осознала и полезла из кюве-
та, "девятка" показывала удаляющиеся хвостовые огни.
- Ф-фавен! - незнамо за что обложила Нинка плейбоя.
Побрякивая железками, протрясся из Москвы старенький грузовик. Снова
появились быстрые фары. Снова Нинка подняла руку.
Черная "Волга" 3102 с круглой цифрой госномера стала рядом. Откорм-
ленный жлоб в рубахе с галстучком - пиджак на вешалке между дверей - ус-
тавился оценивающе-вопросительно.
- В Текстильщики! Во как надо! - черканула Нинка большим пальцем по
горлу.
Жлоб подумал мгновенье и щелкнул открывальным рычажком:
- Садись.
- Я! - замялась Нинка. - Я не одна, - и кивнула в сторону дерева, мо-
наха.
Жлоб отследил взгляд, снова щелкнул рычажком - теперь вниз, врубил
передачу.
Нинка вылетела на дорогу, выросла перед капотом, раскинув руки.
- Не пущу! - заорала.
Жлоб отъехал назад, снова врубил переднюю и, набычась, попытался с
ходу объехать Нинку. Но та оказалась ловче, жлоб едва успел ударить по
тормозам, чтоб не стать смертоубийцею.
- Ф-фавен! - сказала Нинка. - Человеку плохо. Ну - помрет? Номер-то
твой я запомнила!
- Помрет!.. - злобно передразнил жлоб сквозь зубы. - Нажрутся, а по-
том! - и, обойдя машину, открыл багажник, достал кусок брезента, бросил
на велюровое заднее сиденье. - Две сотни, не меньше!
- Где я тебе эти сотни возьму?! - буквально взорвалась Нинка и вспом-
нила с тошнотою, как выкладывал Ашотик зеленую бумажку на столик в па-
рикмахерской. - Помоги лучше!
- Это что ж, за так?
- Вот! - дернула Нинка на себе кофту, так что пуговицы посыпались,
вывалила крепкие, молодые груди. - Вот! Вот! - приподняла юбку, разодра-
ла, сбросила трусики. - Годится? Нормально?! Стоит двух сотен?
Глазки у жлоба загорелись. Он потянулся к Нинке.
- П'шел вон! - запахнула она плащ. - Поехали. Отвезешь - там!
Они катили уже по Москве. Нинка держала голову бесчувственного монаха
на коленях, нежно гладила шелковистые волосы.
- Слушай, - сказала вдруг жлобу, поймав в зеркальце сальный его
взгляд. - А вот какой тебе кайф, какой интерес? Я ведь не по желанию бу-
ду! Или ты, с твоей будкой, по желанию и не пробовал никогда?
- Динамо крутануть собралась? - обеспокоился жлоб настолько, что даже
будку пропустил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70