Я
до сих пор удивляюсь, как Король-старшая не изнасиловала меня, в ту
ночь, впрочем, впечатление осталось, будто изнасиловала, и, когда около
пяти утра позвонили и сказали: мальчик, рост, вес, состояние матери хо-
рошее, у меня возник импульс выскочить из душного дома, провонявшего
свиными почками, которые в скороварке через два дня на третий - впрок! -
варила теща, - выскочить, сесть в логово, забрать получасового сына и
вот так же, как сейчас, погнать, уехать с ним на край света, чтобы никто
из них не сумел нас найти, ибо к женщине, которая выпала из моей тещи и
едва не задохлась меж могучих ее лядвий, я начинал испытывать что-то
вроде гадливости.
Позже, когда Митенька уже прибыл домой - Боже! как они все не хотели
называть его Митенькой, Аркашей хотели, хотя Водовозовым (при том, что
Альбина осталась при собственной фамилии: Король) - Водовозовым записали
с удовольствием - позже гадливость несколько поутихла, рассосалась, по
крайней мере по отношению к Альбине, однако, и по отношению к Альбине
касалось это только дня, потому что ночью, в постели, гадливость всегда
возвращалась и прогрессировала. Альбина, оправившись от родов, все чаще
и властнее заявляла супружеские права, и одному Богу известно, чего сто-
ило мне - и чем дальше, тем большего - обеспечивать их. Неотвязно, неот-
вязно, осязаемо мерещился в такие минуты отвратительный прыщавый негр с
вывернутыми серыми губами, серыми ладошками и подушечками пальцев и се-
рой, должно быть, головкою стоящего члена - первая, до меня, альбинина
романтическая любовь, впрочем, не вполне романтическая: с дефлорацией -
и я только теперь понял, как права была омерзительная Людмила Иосифовна,
когда выговаривала дочери за излишнюю со мною откровенность: этот эпизод
и впрямь лучше бы Альбине от меня скрыть. Негры, евреи, время от времени
ловил я себя на скверной мысли, негры, евреи - одно похотливое, потное,
вонючее племя.
Митенька рос, и, Господи! с каким напряжением вглядывался я в ма-
ленькое личико, едва не каждое утро опасаясь, что начнут проявляться чу-
жие, ненавистные черты: тестя, Людмилы Иосифовны, - но, к счастью, нет:
Митенька оказался совсем-совсем моим сыном: белокурым, с серыми глазка-
ми, и вполне можно было ошибиться, глядя на мою ново-троицкую фотографию
сорок четвертого года, будто это не я, а он, и многие ошибались. Правда,
дальше внешнего сходства дело пока не шло: сколько ни таскал я самых до-
рогих и мудреных заводных, электрических, радиоуправляемых игрушек: ав-
томобилей, железных дорог, луноходов, сколько ни изобретал сам, сколько
ни пытался играть с ним - увлечь Митеньку не умел: сын больше любил лис-
тать книжки, без картинок даже, в полтора года знал наизусть "Айболита"
и "Кошкин дом", а то и просто сидел, задумавшись, уставя удивительные
свои глаза в окно, где ничего, кроме неба, не было. И еще очень любил
слушать альбинины песни, которые она ему сочиняла каждую неделю новую. Я
жевал свово Мишла, = пока мама не пришла! Но, честно сказать, я и сам в
свое время любил слушать альбинины песни.
А за ту, родильную, ночь теща мне отплатила сполна: когда я пришел в
ОВИР, чтобы забрать должные уже быть готовыми документы, капитан Голуб-
чик со злорадным сожалением развела руками и сказала, что у бывшей моей
жены появились ко мне материальные претензии, алименты, так что моей вы-
езд ставится под вопрос, и мне тут же все сделалось ясно, абсолютно, я
даже не поехал к Альбине, про которую понимал, что она - фигура десятая,
а прямиком - к Людмиле Иосифовне, и та, брызжа слюною ненависти, добрые
полчаса припоминала и все свои подарки: рубашки там разные, зимние югос-
лавские сапоги за восемьдесят рублей, браслет для часов, и устройство в
МИНАВТОЛЕГТРАНС, и кооператив, и, главное - обманутое доверие, а я, хоть
терпел ее монолог, в первый же момент встречи сознал отчетливо, что при-
ехал зря, что объясняться и просить бессмысленно, что номер окончательно
дохлый и реанимации не подлежит!
Как-то вдруг, сразу потемнело кругом, и я понял, что логово вынесло
меня за кольцевую: я вел его машинально, не думая куда, и его, естест-
венно, потянуло за город, на крившинскую дачу, где я, оставив кооператив
Альбине с Митенькою, жил последние месяцы, все месяцы после подачи, но
сейчас ехать туда было самоубийственно: чтобы не заболеть, не издохнуть,
следовало залезть в горячую ванну, которой на даче не было, следовало
выпить аспирина и аскорбинки, следовало, наконец, одеться и, кроме все-
го, - на даче могла ночевать Наташка, крившинская дочка, которая слишком
часто в последнее время повадилась туда ездить и, кажется, без ведома
родителей; предстать перед семнадцатилетней девочкою в том виде, в кото-
ром я пребывал, даже прикрывшись митенькиной простынкою, я позволить се-
бе не мог. Я остановил машину, выглянул, вывернув голову, в разбитое ок-
но: что там летучие мои курочки, мои ведьмочки, вьются ли роем, не отв-
леклись ли на что, не отстали ли? но было темно, ни черта не видно, и,
плюнув на них, я резко развернул логово и погнал назад, в Столицу Нашей
Родины, на Каширку, к единственному дому, где меня приняли бы в любое
время, любого. К дому, где жила первая моя жена Маша со своей тоже сем-
надцатилетней девочкою, которых - ради Альбины, ради Митеньки - обеих я
бросил, потому что машина девочка была девочка и не моя.
Батюшки! бедный Волчонок! сплеснула руками старенькая, заспанная, со
свалявшимися волосами Маша, и уменьшение моего имени, прежде так раздра-
жавшее, показалось сейчас необходимым, словно без него и не отогрелся бы
я никогда. От Маши пахло парным молоком и жаркой постелью. Маша Родина.
По мере того, как тепло горячей ванны проникало в меня, я все отчетливее
чувствовал, насколько замерз, все сильнее меня колотило, и зуб в бук-
вальном смысле не попадал на зуб. Окончательно я не отогрелся и под ог-
ромным пуховым памятным мне одеялом, и едва задремал, обняв уютную,
словно по мне выкроенную Машеньку - затрещал будильник: ей на работу, и
я сквозь полусон смотрел, как Маша причесывается, одевается, и впечатле-
ние создавалось, будто вернулось то невозвратимое время, когда я студен-
том-дипломником приехал из Горького на практику в Москву.
8. КРИВШИН
Когда Водовозов студентом-дипломником приехал из Горького на практику
в Москву, на АЗЛК - в ту пору еще МЗМА - он в первую же неделю сумел
прорваться к главному конструктору и заставил выслушать свои идеи, на-
копленные за годы учебы: и про общую электронную систему, и про паровой
двигатель, и про керамические цилиндры - все это с эскизами, с прикидоч-
ными расчетами - и Главный, человек пожилой, порядочный и добрый, приз-
нал в Волке и талант, и техническую дерзость, но тут же разъяснил непри-
менимость превосходных сих качеств в данных конкретных условиях: при
современном уровне мирового автомобилестроения пытаться выдумать что-то
свое равносильно, извините, изобретательству велосипеда; прежде следует
освоить уже существующие на Западе конструкции и технологии, а надежды и
на это никакой, потому что никто не дает денег; правда, купили вот, ка-
жется, завод у Фиата, но пока солнышко взойдет - роса очи выест, так
что, если Волк намерен реализовывать свои идеи, пусть отправляется в
оборонку, на ящик - там тебе и валюта, и все возможности применить та-
лант (нет! сказал Волк; я не хочу работать на войну; это принципи-
ально!)! что ж, тогда он, Главный, даст Волку кой-какие - мизерные, ра-
зумеется, пусть он не обольщается - возможности; что мелкие волковы
улучшения Главный, попробует в конструкцию иногда вносить, хотя и это
дело неприятное: машины народ берет и так, а перестраивать держащуюся
чудом технологическую цепь рискованно - но Волк должен сам - тут Главный
ему не помощник - уладить вопрос с пропискою и жильем.
Вопрос уладился через брак с Машей Родиной, чертежницею техотдела, на
шесть лет старшей Волка, ответственной съемщицею восемнадцатиметровой
комнаты в квартире гостиничного типа, матерью-одиночкою. Маша была хоро-
ша мягкой, неброской, глубокой красотою чисто русского типа и с порази-
тельной отвагою, в которой вряд ли отдавала себе отчет, тащила дом; к
Волку Маша относилась нежно, совершенно по-матерински, и, если б не ее
девочка, с которой Волк мало что держал обычный свой резкий тон - кото-
рую никак не умел полюбить - то есть, полюбить нутром, не рассуждая,
прощая все, как его самого любила мать, как любила Маша - совместная
жизнь их продлилась бы, возможно, много дольше, чуть ли и не до смерти,
и никакой Альбины не появилось бы, и никакой даже эмиграции, хотя связь
между эмиграцией и Альбиною Волк нервно отрицал.
За несколько лет относительной свободы, предоставленной Главным, Вол-
ку удалось получить около полусотни авторских свидетельств, кое-что за-
патентовать, кое-что даже внедрить, защитить кандидатскую и выстроить
логово. Главный доброжелательно наблюдал за Волком и часто, за чашечкою
кофе, приносимого секретаршею, болтал в Водовозовым так, ни о чем, и,
грустно глядя, похлопывал по плечу.
Когда Волк женился на Альбине Король, проблема жилья снова стала во
весь рост. В свое время завод дал Маше и Водовозову, собственно - Маше,
но числилось, что и Водовозову, взамен гостиничной комнатки двухкомнат-
ную на Каширке, и разменивать ее теперь оказалось неизвестно как да и
непорядочно, ожидать же от завода другую площадь раньше, чем к началу
следующего века, представлялось глупым идеализмом. Но жить дольше с тес-
тем и тещею!.. Тем более, что последняя, всех меряя по себе, сильно опа-
салась, как бы Волк не развелся с Альбиною и не стал бы делить их хоромы
- и вот деятельная, всезнающая Людмила Иосифовна разнюхала, что в МИНАВ-
ТОЛЕГТРАНСе запускается кооператив и нашла ходы, чтобы зятя взяли в МИ-
НАВТОЛЕГТРАНС на службу и в кооператив записали. Сопротивляться теще -
дело бессмысленное, и Волк стал чиновником министерства. Поначалу, со
свежа, это показалось даже и ничего себе, но шли месяцы, и отсутствие
конструкторской работы, складываясь с домашними неурядицами, сказывалось
все сильнее, и Волку делалось невмоготу. Но по крайней мере до сдачи ко-
оператива о смене службы думать было нечего.
Кооператив, наконец, сдался, но сдался, кажется, слишком поздно: от-
ношения Волка с женою дошли до того, что он и представить не мог, как
окажутся они наедине в пустой квартире, наедине, потому что теща собира-
лась на пенсию и внука оставляла у себя. Переезд затягивался, затягивал-
ся, затягивался!
Волк попытался прощупать почву для возвращения на завод, в КБ, на
старое место, но там уже установились другие порядки: Главный умер, его
место занял человек, с которым у Волка отношения сложились ниже средних,
да и прежняя работа с временного отдаления потеряла былую привлека-
тельность: все это, конечно, не годилось утолить творческий его аппетит,
в последние годы сильно выросший, все это было - голодный, в обрез, па-
ек. Карцерный рацион.
В феврале семьдесят девятого Волку исполнилось тридцать семь, и, лежа
в постели, глаза в потолок, после маленького торжества, устроенного Люд-
милой Иосифовною согласно семейной традиции, хоть и вопреки желанию его
виновника, Волк ощутил вдруг совершенную безвыходность собственного по-
ложения, ощутил время, безвозвратно проходящее сквозь тело, сквозь мозг,
уносящее жизнь, и, растолкав супругу, что сладко спала от полбутылки
шампанского, сказал: мы должны уехать отсюда. Альбина не поняла: да-да,
конечно, буркнула, мы ж договорились: после праздников, подосадовала,
зачем разбудил, и, коль уж разбуженная, полезла маленькой своей,
сильной, сухощавой ручкою с мозолями на пальцах от струн, к волкову па-
ху. Водовозов отстранился и пояснил: уехать отсюда. Из Союза. Уехать в
Америку.
Конечно же, разговоры об уехать в этом доме, как и в большинстве ев-
рейских московских домов, как и во многих не еврейских, шли постоянно, и
даже шансы Волка на успех там взвешивались, и все такое прочее, но было
это простым чесанием языков, так что теперь Альбина даже испугалась.
Нет! вскрикнула. Ты в своем уме?! Действительно, здесь она со своими пе-
сенками приобретала все большую популярность, разные престижные НИИ
приглашали выступать за неплохие деньги, она каталась то в Ленинград, то
в Киев, то еще куда-нибудь, три ее стихотворения появились в толстом
журнале с предисловием знаменитости, и скоро предстоял концерт на теле-
видении, и тщетно стал бы Волк доказывать ей, что время песенок прошло,
что она со специфическим своим талантом опоздала выпасть лет на пятнад-
цать, что все это похмелье, отрыжка хрущевская, что все это уйдет в тру-
бу и никому в конечном счете не принесет радости - да он и не очень
рвался доказывать, потому что, если и звал Альбину с собою, то для того
только, чтобы вывезти сына. Хорошо, ответил Водовозов. Тогда мы разво-
димся, я делаюсь евреем и уезжаю один. Один означало без Митеньки, но
что же, думал Волк, выйдет хорошего, если я загублю свою жизнь ради сы-
на, а он - ради своего сына, и так продлится без конца. Дурная бесконеч-
ность. Кольцо Мебиуса. Змея, кусающая собственный хвост. Уезжай, ответи-
ла Альбина: у нее, кажется, кто-то уже был, какой-нибудь негр, иначе так
легко она Волка не отпустила бы. Я оставляю тебе квартиру, сказал Водо-
возов, а ты, надеюсь, не потребуешь с меня алиментов. Ты ж знаешь:
деньги, какие были, я вколотил в первый взнос и теперь все равно взять с
меня нечего. Но ты не волнуйся: Митенька - единственная моя привязан-
ность на земле, и я, разумеется, стану посылать вам и доллары, и вещи. Я
надеюсь, ты не научишь его меня забыть и со временем мы увидимся. Хоро-
шо, утвердила Альбина. Я согласна. Когда пойдем на развод? Завтра, уро-
нил Водовозов. Завтра.
9. ВОДОВОЗОВ
Как выяснилось позже, я пролежал в беспамятстве с легкой формою ме-
нингита больше десяти суток; врачи, оказывается, сильно опасались если
не за мою жизнь, то, во всяком случае, за мой рассудок: при менингите в
мозгу образуются какие-то спайки, водянка, в общем, черт знает что, и
кора, говорят, может разрушиться необратимо. Я, слава Богу, ничего этого
не понимал, а находился в одной бесконечно длящейся ночи, которую неког-
да, лет пять назад, прожил в натуре, а сейчас проживал и проживал снова,
одну и ту же, одну и ту же, одну и ту же, и, должен заметить, очень на-
турально проживал, по этой натуральности, может, только и догадываясь
временами, что тут бред, но так ни разу до конца и не прожил: сновидная
память, словно игла в перекошенном звукоснимателе, то раньше, то позже
срывалась с ночи, как с пластинки, на ее начало, и снова, в сотый, в ты-
сячный раз я за рулем логова отыскивал чертову дорогу к законспирирован-
ному горкомом комсомола лугу, где должен был произойти чертов ночной
слет бардов и менестрелей, КСП, как называли они, клуб самодеятельной
песни, и мы то и дело проскакивали нужные повороты, хотя Альбина, уехав-
шая раньше на горкомовском автобусе, честно старалась объяснить все в
подробностях - и мы проскакивали повороты, и останавливались, и то я
сам, то Крившин, то крившинская двенадцатилетняя Наташка, которую он
взял с собою, голосовали, пытаясь выяснить у проезжающих, куда свернуть
на чертов луг, но, наконец, добрый десяток раз проскочив и развернув-
шись, мы выехали на нужную дорогу, проселочную, разбитую, раскисшую от
недавних дождей, по которой то тут, то там попадались севшие на кардан
"жигули" и "москвичи", завязшие по самые оси мотоциклы, и в довершение
всего возник перед нами овраг, через который - несколько разъехавшихся,
скользких бревен, и в щели между ними легко провалилось бы любое колесо,
и никто, естественно, не решался преодолеть на машине или мотоцикле этот
с позволения сказать мостик, а оставляли транспорт на обочине, на примы-
кающей полянке, в леске и шли дальше пешком, таща на себе палатки, маг-
нитофоны, гитары - один я, вспомнив раллистское прошлое, рванул вперед и
проскочил, и потом снова проскочил, и снова, и снова, и так сотни, тыся-
чи раз - вероятно, в пластиночной бороздке образовался дефект - но минут
через пятнадцать все же появился перед нами законспирированный горко-
мовский луг с наскоро выстроенным, напоминающий эшафот помостом, с лихт-
вагеном и автобусами, проехавшими как-то, надо думать, иначе, другой до-
рогою - с огромными прожекторами, с палатками, семо и овамо растущими
прямо на глазах, и в сотый, в тысячный раз мы разбивали с Крившиным нашу
палатку, и уже темнело, и народ прибывал, и вопреки всей горкомовской
конспирации становилось его видимо-невидимо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
до сих пор удивляюсь, как Король-старшая не изнасиловала меня, в ту
ночь, впрочем, впечатление осталось, будто изнасиловала, и, когда около
пяти утра позвонили и сказали: мальчик, рост, вес, состояние матери хо-
рошее, у меня возник импульс выскочить из душного дома, провонявшего
свиными почками, которые в скороварке через два дня на третий - впрок! -
варила теща, - выскочить, сесть в логово, забрать получасового сына и
вот так же, как сейчас, погнать, уехать с ним на край света, чтобы никто
из них не сумел нас найти, ибо к женщине, которая выпала из моей тещи и
едва не задохлась меж могучих ее лядвий, я начинал испытывать что-то
вроде гадливости.
Позже, когда Митенька уже прибыл домой - Боже! как они все не хотели
называть его Митенькой, Аркашей хотели, хотя Водовозовым (при том, что
Альбина осталась при собственной фамилии: Король) - Водовозовым записали
с удовольствием - позже гадливость несколько поутихла, рассосалась, по
крайней мере по отношению к Альбине, однако, и по отношению к Альбине
касалось это только дня, потому что ночью, в постели, гадливость всегда
возвращалась и прогрессировала. Альбина, оправившись от родов, все чаще
и властнее заявляла супружеские права, и одному Богу известно, чего сто-
ило мне - и чем дальше, тем большего - обеспечивать их. Неотвязно, неот-
вязно, осязаемо мерещился в такие минуты отвратительный прыщавый негр с
вывернутыми серыми губами, серыми ладошками и подушечками пальцев и се-
рой, должно быть, головкою стоящего члена - первая, до меня, альбинина
романтическая любовь, впрочем, не вполне романтическая: с дефлорацией -
и я только теперь понял, как права была омерзительная Людмила Иосифовна,
когда выговаривала дочери за излишнюю со мною откровенность: этот эпизод
и впрямь лучше бы Альбине от меня скрыть. Негры, евреи, время от времени
ловил я себя на скверной мысли, негры, евреи - одно похотливое, потное,
вонючее племя.
Митенька рос, и, Господи! с каким напряжением вглядывался я в ма-
ленькое личико, едва не каждое утро опасаясь, что начнут проявляться чу-
жие, ненавистные черты: тестя, Людмилы Иосифовны, - но, к счастью, нет:
Митенька оказался совсем-совсем моим сыном: белокурым, с серыми глазка-
ми, и вполне можно было ошибиться, глядя на мою ново-троицкую фотографию
сорок четвертого года, будто это не я, а он, и многие ошибались. Правда,
дальше внешнего сходства дело пока не шло: сколько ни таскал я самых до-
рогих и мудреных заводных, электрических, радиоуправляемых игрушек: ав-
томобилей, железных дорог, луноходов, сколько ни изобретал сам, сколько
ни пытался играть с ним - увлечь Митеньку не умел: сын больше любил лис-
тать книжки, без картинок даже, в полтора года знал наизусть "Айболита"
и "Кошкин дом", а то и просто сидел, задумавшись, уставя удивительные
свои глаза в окно, где ничего, кроме неба, не было. И еще очень любил
слушать альбинины песни, которые она ему сочиняла каждую неделю новую. Я
жевал свово Мишла, = пока мама не пришла! Но, честно сказать, я и сам в
свое время любил слушать альбинины песни.
А за ту, родильную, ночь теща мне отплатила сполна: когда я пришел в
ОВИР, чтобы забрать должные уже быть готовыми документы, капитан Голуб-
чик со злорадным сожалением развела руками и сказала, что у бывшей моей
жены появились ко мне материальные претензии, алименты, так что моей вы-
езд ставится под вопрос, и мне тут же все сделалось ясно, абсолютно, я
даже не поехал к Альбине, про которую понимал, что она - фигура десятая,
а прямиком - к Людмиле Иосифовне, и та, брызжа слюною ненависти, добрые
полчаса припоминала и все свои подарки: рубашки там разные, зимние югос-
лавские сапоги за восемьдесят рублей, браслет для часов, и устройство в
МИНАВТОЛЕГТРАНС, и кооператив, и, главное - обманутое доверие, а я, хоть
терпел ее монолог, в первый же момент встречи сознал отчетливо, что при-
ехал зря, что объясняться и просить бессмысленно, что номер окончательно
дохлый и реанимации не подлежит!
Как-то вдруг, сразу потемнело кругом, и я понял, что логово вынесло
меня за кольцевую: я вел его машинально, не думая куда, и его, естест-
венно, потянуло за город, на крившинскую дачу, где я, оставив кооператив
Альбине с Митенькою, жил последние месяцы, все месяцы после подачи, но
сейчас ехать туда было самоубийственно: чтобы не заболеть, не издохнуть,
следовало залезть в горячую ванну, которой на даче не было, следовало
выпить аспирина и аскорбинки, следовало, наконец, одеться и, кроме все-
го, - на даче могла ночевать Наташка, крившинская дочка, которая слишком
часто в последнее время повадилась туда ездить и, кажется, без ведома
родителей; предстать перед семнадцатилетней девочкою в том виде, в кото-
ром я пребывал, даже прикрывшись митенькиной простынкою, я позволить се-
бе не мог. Я остановил машину, выглянул, вывернув голову, в разбитое ок-
но: что там летучие мои курочки, мои ведьмочки, вьются ли роем, не отв-
леклись ли на что, не отстали ли? но было темно, ни черта не видно, и,
плюнув на них, я резко развернул логово и погнал назад, в Столицу Нашей
Родины, на Каширку, к единственному дому, где меня приняли бы в любое
время, любого. К дому, где жила первая моя жена Маша со своей тоже сем-
надцатилетней девочкою, которых - ради Альбины, ради Митеньки - обеих я
бросил, потому что машина девочка была девочка и не моя.
Батюшки! бедный Волчонок! сплеснула руками старенькая, заспанная, со
свалявшимися волосами Маша, и уменьшение моего имени, прежде так раздра-
жавшее, показалось сейчас необходимым, словно без него и не отогрелся бы
я никогда. От Маши пахло парным молоком и жаркой постелью. Маша Родина.
По мере того, как тепло горячей ванны проникало в меня, я все отчетливее
чувствовал, насколько замерз, все сильнее меня колотило, и зуб в бук-
вальном смысле не попадал на зуб. Окончательно я не отогрелся и под ог-
ромным пуховым памятным мне одеялом, и едва задремал, обняв уютную,
словно по мне выкроенную Машеньку - затрещал будильник: ей на работу, и
я сквозь полусон смотрел, как Маша причесывается, одевается, и впечатле-
ние создавалось, будто вернулось то невозвратимое время, когда я студен-
том-дипломником приехал из Горького на практику в Москву.
8. КРИВШИН
Когда Водовозов студентом-дипломником приехал из Горького на практику
в Москву, на АЗЛК - в ту пору еще МЗМА - он в первую же неделю сумел
прорваться к главному конструктору и заставил выслушать свои идеи, на-
копленные за годы учебы: и про общую электронную систему, и про паровой
двигатель, и про керамические цилиндры - все это с эскизами, с прикидоч-
ными расчетами - и Главный, человек пожилой, порядочный и добрый, приз-
нал в Волке и талант, и техническую дерзость, но тут же разъяснил непри-
менимость превосходных сих качеств в данных конкретных условиях: при
современном уровне мирового автомобилестроения пытаться выдумать что-то
свое равносильно, извините, изобретательству велосипеда; прежде следует
освоить уже существующие на Западе конструкции и технологии, а надежды и
на это никакой, потому что никто не дает денег; правда, купили вот, ка-
жется, завод у Фиата, но пока солнышко взойдет - роса очи выест, так
что, если Волк намерен реализовывать свои идеи, пусть отправляется в
оборонку, на ящик - там тебе и валюта, и все возможности применить та-
лант (нет! сказал Волк; я не хочу работать на войну; это принципи-
ально!)! что ж, тогда он, Главный, даст Волку кой-какие - мизерные, ра-
зумеется, пусть он не обольщается - возможности; что мелкие волковы
улучшения Главный, попробует в конструкцию иногда вносить, хотя и это
дело неприятное: машины народ берет и так, а перестраивать держащуюся
чудом технологическую цепь рискованно - но Волк должен сам - тут Главный
ему не помощник - уладить вопрос с пропискою и жильем.
Вопрос уладился через брак с Машей Родиной, чертежницею техотдела, на
шесть лет старшей Волка, ответственной съемщицею восемнадцатиметровой
комнаты в квартире гостиничного типа, матерью-одиночкою. Маша была хоро-
ша мягкой, неброской, глубокой красотою чисто русского типа и с порази-
тельной отвагою, в которой вряд ли отдавала себе отчет, тащила дом; к
Волку Маша относилась нежно, совершенно по-матерински, и, если б не ее
девочка, с которой Волк мало что держал обычный свой резкий тон - кото-
рую никак не умел полюбить - то есть, полюбить нутром, не рассуждая,
прощая все, как его самого любила мать, как любила Маша - совместная
жизнь их продлилась бы, возможно, много дольше, чуть ли и не до смерти,
и никакой Альбины не появилось бы, и никакой даже эмиграции, хотя связь
между эмиграцией и Альбиною Волк нервно отрицал.
За несколько лет относительной свободы, предоставленной Главным, Вол-
ку удалось получить около полусотни авторских свидетельств, кое-что за-
патентовать, кое-что даже внедрить, защитить кандидатскую и выстроить
логово. Главный доброжелательно наблюдал за Волком и часто, за чашечкою
кофе, приносимого секретаршею, болтал в Водовозовым так, ни о чем, и,
грустно глядя, похлопывал по плечу.
Когда Волк женился на Альбине Король, проблема жилья снова стала во
весь рост. В свое время завод дал Маше и Водовозову, собственно - Маше,
но числилось, что и Водовозову, взамен гостиничной комнатки двухкомнат-
ную на Каширке, и разменивать ее теперь оказалось неизвестно как да и
непорядочно, ожидать же от завода другую площадь раньше, чем к началу
следующего века, представлялось глупым идеализмом. Но жить дольше с тес-
тем и тещею!.. Тем более, что последняя, всех меряя по себе, сильно опа-
салась, как бы Волк не развелся с Альбиною и не стал бы делить их хоромы
- и вот деятельная, всезнающая Людмила Иосифовна разнюхала, что в МИНАВ-
ТОЛЕГТРАНСе запускается кооператив и нашла ходы, чтобы зятя взяли в МИ-
НАВТОЛЕГТРАНС на службу и в кооператив записали. Сопротивляться теще -
дело бессмысленное, и Волк стал чиновником министерства. Поначалу, со
свежа, это показалось даже и ничего себе, но шли месяцы, и отсутствие
конструкторской работы, складываясь с домашними неурядицами, сказывалось
все сильнее, и Волку делалось невмоготу. Но по крайней мере до сдачи ко-
оператива о смене службы думать было нечего.
Кооператив, наконец, сдался, но сдался, кажется, слишком поздно: от-
ношения Волка с женою дошли до того, что он и представить не мог, как
окажутся они наедине в пустой квартире, наедине, потому что теща собира-
лась на пенсию и внука оставляла у себя. Переезд затягивался, затягивал-
ся, затягивался!
Волк попытался прощупать почву для возвращения на завод, в КБ, на
старое место, но там уже установились другие порядки: Главный умер, его
место занял человек, с которым у Волка отношения сложились ниже средних,
да и прежняя работа с временного отдаления потеряла былую привлека-
тельность: все это, конечно, не годилось утолить творческий его аппетит,
в последние годы сильно выросший, все это было - голодный, в обрез, па-
ек. Карцерный рацион.
В феврале семьдесят девятого Волку исполнилось тридцать семь, и, лежа
в постели, глаза в потолок, после маленького торжества, устроенного Люд-
милой Иосифовною согласно семейной традиции, хоть и вопреки желанию его
виновника, Волк ощутил вдруг совершенную безвыходность собственного по-
ложения, ощутил время, безвозвратно проходящее сквозь тело, сквозь мозг,
уносящее жизнь, и, растолкав супругу, что сладко спала от полбутылки
шампанского, сказал: мы должны уехать отсюда. Альбина не поняла: да-да,
конечно, буркнула, мы ж договорились: после праздников, подосадовала,
зачем разбудил, и, коль уж разбуженная, полезла маленькой своей,
сильной, сухощавой ручкою с мозолями на пальцах от струн, к волкову па-
ху. Водовозов отстранился и пояснил: уехать отсюда. Из Союза. Уехать в
Америку.
Конечно же, разговоры об уехать в этом доме, как и в большинстве ев-
рейских московских домов, как и во многих не еврейских, шли постоянно, и
даже шансы Волка на успех там взвешивались, и все такое прочее, но было
это простым чесанием языков, так что теперь Альбина даже испугалась.
Нет! вскрикнула. Ты в своем уме?! Действительно, здесь она со своими пе-
сенками приобретала все большую популярность, разные престижные НИИ
приглашали выступать за неплохие деньги, она каталась то в Ленинград, то
в Киев, то еще куда-нибудь, три ее стихотворения появились в толстом
журнале с предисловием знаменитости, и скоро предстоял концерт на теле-
видении, и тщетно стал бы Волк доказывать ей, что время песенок прошло,
что она со специфическим своим талантом опоздала выпасть лет на пятнад-
цать, что все это похмелье, отрыжка хрущевская, что все это уйдет в тру-
бу и никому в конечном счете не принесет радости - да он и не очень
рвался доказывать, потому что, если и звал Альбину с собою, то для того
только, чтобы вывезти сына. Хорошо, ответил Водовозов. Тогда мы разво-
димся, я делаюсь евреем и уезжаю один. Один означало без Митеньки, но
что же, думал Волк, выйдет хорошего, если я загублю свою жизнь ради сы-
на, а он - ради своего сына, и так продлится без конца. Дурная бесконеч-
ность. Кольцо Мебиуса. Змея, кусающая собственный хвост. Уезжай, ответи-
ла Альбина: у нее, кажется, кто-то уже был, какой-нибудь негр, иначе так
легко она Волка не отпустила бы. Я оставляю тебе квартиру, сказал Водо-
возов, а ты, надеюсь, не потребуешь с меня алиментов. Ты ж знаешь:
деньги, какие были, я вколотил в первый взнос и теперь все равно взять с
меня нечего. Но ты не волнуйся: Митенька - единственная моя привязан-
ность на земле, и я, разумеется, стану посылать вам и доллары, и вещи. Я
надеюсь, ты не научишь его меня забыть и со временем мы увидимся. Хоро-
шо, утвердила Альбина. Я согласна. Когда пойдем на развод? Завтра, уро-
нил Водовозов. Завтра.
9. ВОДОВОЗОВ
Как выяснилось позже, я пролежал в беспамятстве с легкой формою ме-
нингита больше десяти суток; врачи, оказывается, сильно опасались если
не за мою жизнь, то, во всяком случае, за мой рассудок: при менингите в
мозгу образуются какие-то спайки, водянка, в общем, черт знает что, и
кора, говорят, может разрушиться необратимо. Я, слава Богу, ничего этого
не понимал, а находился в одной бесконечно длящейся ночи, которую неког-
да, лет пять назад, прожил в натуре, а сейчас проживал и проживал снова,
одну и ту же, одну и ту же, одну и ту же, и, должен заметить, очень на-
турально проживал, по этой натуральности, может, только и догадываясь
временами, что тут бред, но так ни разу до конца и не прожил: сновидная
память, словно игла в перекошенном звукоснимателе, то раньше, то позже
срывалась с ночи, как с пластинки, на ее начало, и снова, в сотый, в ты-
сячный раз я за рулем логова отыскивал чертову дорогу к законспирирован-
ному горкомом комсомола лугу, где должен был произойти чертов ночной
слет бардов и менестрелей, КСП, как называли они, клуб самодеятельной
песни, и мы то и дело проскакивали нужные повороты, хотя Альбина, уехав-
шая раньше на горкомовском автобусе, честно старалась объяснить все в
подробностях - и мы проскакивали повороты, и останавливались, и то я
сам, то Крившин, то крившинская двенадцатилетняя Наташка, которую он
взял с собою, голосовали, пытаясь выяснить у проезжающих, куда свернуть
на чертов луг, но, наконец, добрый десяток раз проскочив и развернув-
шись, мы выехали на нужную дорогу, проселочную, разбитую, раскисшую от
недавних дождей, по которой то тут, то там попадались севшие на кардан
"жигули" и "москвичи", завязшие по самые оси мотоциклы, и в довершение
всего возник перед нами овраг, через который - несколько разъехавшихся,
скользких бревен, и в щели между ними легко провалилось бы любое колесо,
и никто, естественно, не решался преодолеть на машине или мотоцикле этот
с позволения сказать мостик, а оставляли транспорт на обочине, на примы-
кающей полянке, в леске и шли дальше пешком, таща на себе палатки, маг-
нитофоны, гитары - один я, вспомнив раллистское прошлое, рванул вперед и
проскочил, и потом снова проскочил, и снова, и снова, и так сотни, тыся-
чи раз - вероятно, в пластиночной бороздке образовался дефект - но минут
через пятнадцать все же появился перед нами законспирированный горко-
мовский луг с наскоро выстроенным, напоминающий эшафот помостом, с лихт-
вагеном и автобусами, проехавшими как-то, надо думать, иначе, другой до-
рогою - с огромными прожекторами, с палатками, семо и овамо растущими
прямо на глазах, и в сотый, в тысячный раз мы разбивали с Крившиным нашу
палатку, и уже темнело, и народ прибывал, и вопреки всей горкомовской
конспирации становилось его видимо-невидимо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70