В Париже самые серьезные дела каким-то чудом улаживаются б
лагодаря женщинам.
Ее письмо поступило с той же почтой, что и письмо от Тейяра, однако я получ
ил его с опозданием в три дня. Очевидно, Оливье, почуяв опасность, советова
лся с друзьями; их беспокоила мысль о том, что столь знаменитый политичес
кий деятель может сунуть нос в это дело.
Имя де Монзи, адвоката, сенатора и бывшего министра, не на шутку встревожи
ло господина Оливье, вызвав запоздалые раскаяния.
Впервые попав в Джибути и не имея понятия о местных интригах, не слишком л
и легкомысленно он поступил, став соучастником одной из них? Не обернетс
я ли против него этот способ продвижения по службе, не поставит ли его в не
выгодное положение, если не удастся оправдать отказ в правосудии чудови
щной личностью преступника?
Опасность, которая вдруг обнаружилась поверх голов его местных покрови
телей, заставила Оливье подумать о возможности пожертвовать ими, если де
ла пойдут худо. Никто не застрахован от ошибок, каждый может сотворить се
бе кумира, обладая решимостью ему соответствовать.
Теперь надо было исключить риск, игра принимала серьезный оборот.
В таком настроении Оливье вызвал меня на другой день для нового допроса.
Я был поражен, насколько изменилось его поведение. Он принял меня едва ли
не радушно: предложил сесть на стул, поинтересовался, не нуждаюсь ли я в че
м-нибудь в камере, которая, кстати сказать, по его приказу больше не запир
ается.
С этого дня мне разрешили пользоваться красками, бумагой, и я принялся ри
совать все, что возникала в памяти, о чем я мечтал, просто чтобы не сойти с у
ма: море, яркие берега и изумрудные рифы; мысленно я совершил таким образо
м побег, и это бегство, возможно, меня спасло.
Однако Оливье был далек от того, чтобы отказываться от своих варварских
методов по отношению к тем, кого надеялся вынудить к признаниям. Он време
нно щадил меня, оставляя за собой возможность выйти из игры, если дела пой
дут плохо. Впрочем, теперь он не сомневался в беспочвенности обвинений, и
это с еще большей настоятельностью побуждало его добиться их подтвержд
ения.
Встав однажды на путь злонамеренности и обмана, очень трудно с него сойт
и; тебя удерживает на нем, помимо твоей воли, самолюбие, тебе стыдно призна
ться в собственном подлом поведении. К счастью, Оливье был напрочь лишен
какого бы то ни было самолюбия.
От заключенных я узнал, что Абди был допрошен и что следователь, разочаро
ванный его ответами, применил к нему средства воздействия, напоминающие
допрос с пристрастием. Вместо того чтобы поместить Абди в общую камеру, е
го, якобы с целью изоляции от других заключенных, посадили в той части доз
орного пути, что была параллельна движению солнца. Там, между белыми стен
ами, от которых отражался свет, усиливая воздействие палящих лучей, пада
ющих с неба, никогда не возникало тени. Почва в этом месте раскалялась нас
только, что на ней невозможно было стоять, даже в башмаках с тонкими подме
тками. Бедняга Абди, босой и полуголый, вынужден был постоянно соскребат
ь верхний слой земли, пытаясь уберечь ноги от ожога. Присев на корточках н
а этих раскаленных углях, он ждал, когда тень расширится и пространство, н
а котором можно существовать, немного увеличится.
Эта пытка продолжалась с девяти утра до четырех часов вечера; я уж не гово
рю о том, что он страдал от жажды, ибо, понятное дело, воды ему не давали; пит
ь разрешалось, лишь когда он возвращался обратно в душную камеру, где и пр
оводил ночь.
Оливье сказал ему, что только от него зависит, избавится ли он от мучений:
для этого надо всего-навсего дать показания в соответствии с подсказкам
и переводчика. На что Абди ответил:
Ц Выкопай для меня яму. Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал. Ты мож
ешь сделать со мной все что угодно, но запомни: Абд-эль-Хаи отомстит за мен
я, потому что ты бессилен его одолеть. Он сильнее тебя и даже губернатора.
Его носиб записан на небесах, тогда как твой Ц в дерьме отхожего места.
Этот вызывающий монолог многое теряет в переводе; на арабском языке он з
вучит гораздо более возвышенно и мощно. Впрочем, переводчик смягчил его
речь, точно опасаясь, что эти слова припишут ему самому, ибо на Востоке сул
тан велит отрубить голову тому, кто осмеливается переводить ему дерзост
и, равно как и приказывает казнить гонца, который принес дурные вести.
Весьма красноречивый урок о сущности человеческой логики…
Аскеры из охраны слышали «речь» Абди, и она разлетелась по всем кофейням.

Но и того, что переводчик перевел, было достаточно, чтобы судья пришел в не
годование и распорядился о новых строгостях. Абди был теперь посажен на
голодный паек, разумеется, негласно, поскольку это было бы нарушением тю
ремного распорядка; однако в пищу стали попадать всякие добавления, напр
имер, нефть или соль в больших количествах. Но Абди нельзя было запретить
пользоваться уборной, поэтому я смог поделиться, с ним, благодаря соседс
тву отверстий, частью своего рациона. Длины обеих наших рук хватало для т
ого, чтобы они могли встретиться в этом приятном подполье. Впрочем, охран
ники, которые тоже были сомалийцами, сочувствовали Абди и втайне подкарм
ливали своего соотечественника.

XII

Погребенный в этом «каменном мешке» под людским недоброжелательством,
как шахтер, засыпанный обломками в шахте, я боролся с коварным унынием, от
нимающим у человека всякую волю. Я был похож на альпиниста, который повис
над пропастью, зацепившись за неровность скалы. По мере того как истощаю
тся его силы и нарастает мышечная боль, слабеет его воля к жизни (то же сам
ое происходит и со вздернутым на дыбе, который сознается в вымышленном п
реступлении, лишь бы прекратить пытку). Он принимает смерть, желая избави
ться от страданий: он разжимает пальцы…
Однако меня поддерживала мысль о помощи из Парижа, и я не сомневался, что м
оя жена привела в действие все, что можно, чтобы спасти меня. Но где-то в глу
бине души я терзался сомнениями. Почему Армгарт не навестила меня? Почем
у она не отправилась во Францию и не изложила там устно то, что я пытался о
бъяснить в переписке с посторонней женщиной? В чем причина этого бездейс
твия? В письмах она по-прежнему твердила о своей вере в правосудие, в силу
истины и т. д., но я предпочел бы, чтобы она попросту верила в меня. Впрочем, у
важительное отношение к судебному аппарату не исключало действий в мою
пользу. Разве она не знала, что я-то как раз и лишен нормального правосуди
я?
Я старался, насколько мог, побороть эти мучительные мысли, которые грози
ли подорвать мое уважение и привязанность к той, которую я ставил так выс
око, может быть, слишком высоко… А любовь, во имя которой она до сих пор без
ропотно мирилась с моей наполненной приключениями жизнью, любовь, возвы
шавшая в ее глазах любые мои поступки, этот пылающий огонь, неужели он вне
запно потух? И я обнаружу на его месте один только пепел? Нет, это невозмож
но; Армгарт, отважная валькирия, всегда оставалась такой же; изменился я, а
точнее, я один был виновен во временном упадке ее духа, вполне проститель
ном после того ужасного удара, который ей был нанесен.
Такие невеселые мысли мучили меня, когда полученное от Марселя Корна пис
ьмо едва не разбило окончательно мою жизнь. Корн сообщал мне, что во время
своего пребывания на даче в Аддис-Абебе, где моя жена находилась по пригл
ашению дипломатической миссии Франции, маркиза де X… посоветовала ей под
ать заявление на развод… Одного того, что жена может развлекаться на дач
е, в то время как ее муж находится в заключении, было достаточно, чтобы нан
ести мне смертельную рану, хотя я еще мог тешить себя тем, что Армгарт в да
нном случае руководило желание продемонстрировать общественному мнен
ию отсутствие у нее сомнений в человеке, чье имя она носит. Однако мысль о
том, что эта женщина, подруга, разделившая со мной мою борьбу, мать моих де
тей, собирается теперь оставить мужа в несчастном и отчаянном положении
, была чем-то вроде удара ножом в сердце. Я не понимал, каким образом эта сто
ль прямая, столь бесстрашная, столь благородная натура, такая возвышенна
я и прекрасная душа могла опуститься до подобного предательства. Я не по
дозревал, что этому способствовали многие люди, не знал, насколько подлы
м оказался Марсель Корн. Мог ли я догадаться, что его коварство ускользну
ло от проницательного Жермена, из-за чего он невольно принял участие в эт
ом несправедливом деле? Кто еще мог меня защитить, если даже такой челове
к, как Жермен, который в глазах всех был моим лучшим другом, покинул меня и
дошел до обвинений в мой адрес? Конечно, я допустил ошибку, слишком часто п
редоставляя Армгарт самой себе во время моих длительных отсутствий, ког
да я уплывал в море. В Обоке ее одиночество не представляло никакой опасн
ости, но в Париже, где она проводила часть года, безбедная жизнь позволила
ей обзавестись новым окружением, которое вскоре показалось ей справедл
ивой наградой за пережитые в прошлом испытания. Она сожгла все, чему покл
онялась; забыла о своих восторгах и уже больше не разделяла их со мной, вта
йне упрекая меня за то, что я постоянно пребывал в состоянии душевного по
дъема. Когда Армгарт приезжала в Дыре-Дауа, в ней, несмотря на ее внешнюю в
еселость и задор, которые она напускала на себя, чтобы не впасть в уныние,
ощущалась затаенная грусть. Пустоту провинциального окружения она зап
олняла чтением и музыкой. В подобных обстоятельствах такой образованны
й человек, как Жермен, очень быстро стал для нее бесценным знакомым. В крит
ический момент, когда равновесие нарушилось, мой арест и клеветническая
кампания, развернутая против меня, окончательно подорвали наши отношен
ия. Жермен, втайне самовлюбленный и фатоватый, как и большинство мужчин, и
спытывал странное чувство ревности ко мне, находя, возможно, несправедли
вым, что такая незаурядная женщина, удивительным образом отвечавшая его
запросам утонченного интеллектуала, оказалась связанной с человеком, к
оторого он хотя и уважал, но который отнюдь не был ее достоин.
Он понял, что в физическом смысле ему никогда не удастся склонить Армгар
т к нарушению ее супружеского долга, да, впрочем, наверняка ничто и не побу
ждало его предпринимать подобные попытки.
Тогда Жермену взбрело в голову, что он должен покорить Армгарт интеллект
уально. Он приходил к ней, и они разговаривали о литературе, о высоких мате
риях; он просил ее сыграть что-нибудь из Вагнера и старых немецких композ
иторов и слушал ее игру, погруженный в свои мечты, лелея надежду, что их ду
ши соединятся благодаря музыкальному экстазу.
Когда жена сообщила Жермену о моем аресте, он тут же вызвался поехать в Дж
ибути, чтобы избавить ее от мучительного свидания со мной.
Его предложение совпадало со скрытым отвращением жены к тяжелым сценам
и одновременно позволяло Жермену выступить в роли преданного друга. Так
им образом, возможно, сам того не ведая, он нанес роковой удар по нашему со
юзу, распада которого втайне желал.
По возвращении в Дыре-Дауа Жермен, проявив милосердие, пощадил мою жену, н
амеренно умолчав о деталях, которые стали ему известны, чтобы она не поду
мала, что дела обстоят еще хуже, хотя хуже, кажется, было некуда. И только ко
гда до нее дошли слухи, Жермен как бы нехотя в конце концов поделился свои
ми мучительными соображениями о моей виновности. Это был удар, нанесенны
й прямо ей в сердце, но она сделала над собой усилие, утаив свою боль.
Но не меня она жалела, а себя, ведь ей суждено было стать женой осужденного
, может быть, каторжника. И потом, избавившись теперь от восторженного отн
ошения ко мне, она оплакивала прекрасную мечту, печальные обломки которо
й скоро окажутся в зале суда.
О ее переживаниях никто не знал; Армгарт никому не позволила бы обвинять
мужа в своем присутствии. Гордое и смелое поведение жены, столь возвышав
шее ее в глазах всех, дало еще один повод для зависти: на нее взъелись за то,
что она таким образом утверждала свое превосходство, и добрые люди немал
о постарались, низводя ее до своего уровня и даже, если удастся, еще ниже.
Получив приглашение на празднование Рождества от доктора Тезе, директо
ра госпиталя «Маконнен» в Харэре, она отправилась туда, чтобы показать, д
о какой степени сохранила свободу духа.
Доктор меня не любил. Почему? Он бы не смог этого объяснить. Его враждебнос
ть ко мне не имела под собой никакой почвы и поэтому была особенно опасна.

У доктора Тезе Армгарт повстречала молодого атташе при дипломатическо
й миссии в Аддис-Абебе, некоего Майяра, приехавшего в Харэр вместе с женой
в отпуск.
Молодая чета прониклась сочувствием к Армгарт, войдя в ее тяжелое положе
ние. И оба стали настойчиво приглашать ее поехать вместе с ними в Аддис-Аб
ебу, где светское и очень веселое общество дипломатической миссии позво
лит ей отвлечься от тягостных мыслей. Она не заставила себя долго упраши
вать и на следующей неделе уехала.
Там, во французской миссии, она нашла ту официальную среду, в которой выро
сла. Благодаря этому окружению в ней вновь взыграла ее натура, и чувства, д
о сих пор мешавшие ей вернуться к своему естеству, стали гаснуть; постепе
нно она пришла к тому, что отвергла человека, который находился там, в Джиб
ути, и сидел в тюрьме, заклейменный общественным мнением.
В миссиях помимо бриджа и тенниса, которыми, как считается, дипломат долж
ен владеть в совершенстве, у персонала нет каких-либо серьезных дел, и каж
дый проводит досуг согласно своим склонностям.

XIII

В то время в Аддис-Абебе находился консул Франции, маркиз де X…, который ох
отился на крупных хищников и рассказывал о своих подвигах однообразным,
поющим голосом, совершенно особенным, сохраняя при этом вид презрительн
ого высокомерия. Поэтому многие подражали ему, считая подобные манеры хо
рошим тоном. Он небрежно растягивал некоторые, обычно короткие, слоги, и т
акое странное и нелепое произношение приобретало у него особую значите
льность, оно как бы утверждало его пренебрежительное отношение ко всему
вульгарному. В конце каждой фразы монокль падал, небрежно оброненный и, к
увыркнувшись, оказывался на его ладони, в то время как маркиз, запрокинув
голову, окидывал слушателей параболическим взглядом, так сказать, повер
х предрассудков, вставших стеной между ним и всей остальной чернью.
Маркиза, дама в прошлом обворожительная, которая впрочем, еще не собирал
ась складывать свое оружие, слушала эти охотничьи рассказы, улыбаясь в д
уше как женщина, знающая, чем заняться в отсутствие супруга, пока он охоти
тся на оленя. На ее лице появлялось лукавое выражение, когда она поднимал
а глаза к рогатым охотничьим трофеям, украсившим стены дома.
Злые языки утверждали, что количество этих трофеев равняется количеств
у ее любовных приключений. Будучи женщиной, уважающей порядок, она держа
ла, таким образом, свою «бухгалтерию» у всех на виду.
Молодой Майяр, в то время секретарь канцелярии, удачно заполнял промежут
ки между охотами, ибо маркиза обожала его крестьянские манеры, сдобренны
е грубым цинизмом, которые он усвоил, зная, что это во вкусе стареющих благ
ородных дам.
Уроженец Бургундии, распутник и бонвиван, он, однако, не совершал над свое
й натурой никакого насилия, и маркиза, утомленная любезностями, пресными
шутками и целованием ручек, предпочитала просто руку, если она умеет пря
миком направиться к цели.
Грубый реализм выражений Майяра, которым позавидовали бы извозчики, вол
новал маркизу. К тому же он сопровождал свою речь непристойными жестами,
чем приводил супругу консула в неописуемый восторг.
Его очаровательной молодой жене приходилось, точно покорной рабыне, при
сутствовать при этих отнюдь не светских любовных прелюдиях. Сперва это е
е возмущало, потом стало казаться просто неприятным, и наконец она смири
лась и тоже начала смеяться, глядя на подобные выходки, словно речь шла о р
аблезианском остроумии.
Понемногу эта двадцатилетняя женщина стала избавляться от стыдливости
и целомудрия и вскоре утратила всякое представление о супружеском долг
е.
В тесном кругу дипломатической миссии царили распутные нравы; люди отды
хали от строгого этикета официальных приемов. Расслабляясь после них, он
и предавались разнузданным оргиям, но оправдывали их широтой взглядов…

В варварских, удаленных от цивилизации странах посол Франции является к
ем-то вроде деспотического правителя: его никто не контролирует, и потом
у он начинает относиться к толпе своих подданных с презрением, как к черн
и (примерно так воспринимал народ старый режим накануне 1789 года).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23