Вильма — основной персонаж заключительного романа трилогии. В этом образе Шикула воплотил идею прекрасного, ненадуманного героизма жен словацких партизан, которым довелось противоборствовать самой истории и о которых так впечатляюще говорит мать Вильмы в своем заключительном монологе: «Мужчины — герои, каждый хочет глядеть героем. Только каково бабонькам, Имришко, скажи, каково потом бабонькам, кто их заметит,
который герой? Сынок мой, хочешь скажу тебе, кто герой. И Вильма — герой! Она еще и теперь из-за тебя мается».
Каждая национальная литература обладает правом сказать Свое слово о человечности, о гуманизме. Потребность воспользоваться этим правом проявляется главным образом тогда, когда народ оказывается втянутым в историческое событие, затрагивающее и судьбы иных народов. Это дает литературе новые параметры. Литература, черпающая из этих источников, глубоко народна, она повествует о всечеловеческом — в ней присутствует человек во всей своей полноте, в ней — его поступки, мысли и чувства. Трилогия Винцента Шикулы открывает читателю черты великого и значимого в судьбе людей, которые оказались способными заплатить за свою Родину великую плату и потому победили.
Шикула создал богатую, разнообразную и живую романическую структуру, использующую самые разнообразные формальные возможности этого динамичного жанра. Его трилогия — истинная сокровищница стилистических приемов, самых разнообразных способов воплощения жизненного опыта в художественном слове. Это произведение высокой эпической культуры, базирующейся на давних местных речевых, главным образом народных, традициях. Литература здесь — чуткая выразительница народного опыта, народных элементов, импульсов, их историко-социальной, жизненной, идейной, языковой специфики, глубоко осознанной народности, нового отношения к ней, к ее традиционной красоте. Конечно, трилогия во многом строится на принципах предшествующей прозы художника: скупые сюжетные средства, углубленное проникновение в действительность, предпочтительное внимание к человеку из народа, постоянный интерес к миру детства. Все эти особенности еще более ярко раскрываются в трилогии благодаря активной позиции рассказчика, организующей всю структуру повествования. Если «Мастера» — роман повествователя, где Шикула выступает в двух ипостасях, искусно «смешивая» функции рассказчика и свое авторское отношение к нему и к героям, то в двух последующих книгах он передает это право другому герою — деревенскому мальчику Рудко, хотя ни в одной из частей трилогии типы повествования не выдерживаются в едином ключе. Шикула — автор и повествователь — отверг немало традиционных приемов старого и нового романа, но одно осталось у него незыблемым — его повествование реалистично, оно объемлет огромный мир человеческих отношений, воплощая его в разнообразных формах: от эпических до неэпических жанров. В трилогии все подчинено типу повествования, оно во многом определяет особенности живых, пол-
покровных характеров и то многоголосное народное звучание (главным образом, в «Мастерах»), которое порой приглушает даже голос самого рассказчика.
Историко-философская проблематика в трилогии -— это и тема и предмет раздумий, а порой и мудрствований героев; она явственна в комментарии повествователя и выражается в основном в стилизации, в духе народной (мнимо наивной) идеологии, поскольку повествователь Шикулы, так же как и его герои из народа прежде всего приверженцы этой идеологии. Шикула ясно видит историческую перспективу, он тщательно, детально выписывает малые жизненные явления, но столь же внимателен к крупным общественным категориям, он легко переходит от индивидуальных масштабов к историческим и социальным, проницает глубины жизни в поисках правды человеческих отношений. Человек у него не бессознательный исполнитель велений истории, его человек стремится стать равноправным ее партнером.
Шикула раскрывает внутренний мир своих персонажей без всякого крена в излишнюю психологизацию; они проявляют себя в действии и прежде всего в рассказе — в речи, в разговоре. Его персонажи, на наш взгляд,— это новая индивидуализация коллективного героя родной земли, ее безымянного люда, чья неписаная история воскрешается на страницах трилогии. В той же мере, в какой автор ценит эту историю, он ценит и своего коллективного героя. Писатель — строитель и выбирает в конкретной действительности материал, необходимый для его романической структуры. Но одновременно он и критик, поскольку никакой отбор невозможен без дифференциации. В родном народе он видит не только мастеров, но и бездельников, подлинную человечность с ее социальным, классовым инстинктом и волей, но и зыбкую уступчивость и двойственность беззащитного, спасающегося от беды человека. Однако в писательской концепции и интерпретации все эти люди не существуют вне времени, вне истории, они не бегут, не увертываются от ее настигающей колесницы. Шикула выводит на сцену народ, с которым ведет диалог многовековая история. Народ выступает наследником и продолжателем культурных традиций, в истории он познает самого себя и потому не проявляет своей исторической воли, пока не найдет для нее твердой почвы. Мастерство в понимании Шикулы есть проявление всесилия человеческих способностей не только в ходе преображения материального мира, но и в процессе созидания собственной истории. Участие в Восстании —» это необходимость, обусловленная не столько общегуманными, сколько социальными, а следовательно, и политическими соображениями, и потому представляет собой конкретное претворение в
жизнь глубинного смысла истории словацкого народа. Народные массы открывают для себя в условиях антифашистской борьбы революционную социальную перспективу, которая является не только естественным выражением жизненных устремлений народа, но и свидетельством его способности воспринимать самые прогрессивные тенденции нашей эпохи.
Уже сам широкий круг проблем, предложенный книгой, говорит о том, что картина народной жизни вовсе не видится ее автору как некая изящная идиллия, некий прототип замкнутой в себе гармонической родины. Родина у Шикулы—-это отнюдь не ограниченная территория, отличающаяся лишь местным колоритом и ценностями, лишенными общественной значимости и причастности всему остальному миру, у нее своя «сердцевина», свой «край», своя «высота» («самолучший дом только тот, где ты родился, где твоя родина... родина — это расходящийся круг, у которого есть своя сердцевина... у родины высота... если бы понял ее, ты понял бы и сердцевину и тогда бы уже не бежал, не предал бы своей родины и не надругался бы над чужой; у кого есть родной дом, тот повсюду дома, любая родина его привечает... родина с родиной всегда заодно...»). Шикуловское отношение к исторически ограниченному образу родины обусловлено этой диалектикой: родина — мир. («Мы давно должны были думать о мире, больше тревожиться за него и друг друга учить, что нужно себя уважать, себя и других...») Шикула касается, казалось бы, лишь «сердцевины», а держит он в поле зрения всю родину — до самого ее «края».
С необычайной чуткостью и точностью художник живописал деревенскую жизнь, золотую, но и горькую пору далекого детства, его вкус и запах, его неповторимую атмосферу. Колорит детства удался ему еще и потому, что в качестве рассказчика выступает в трилогии и мальчик Рудко, в чьем восприятии, по-детски наивно, воссоздается почти все, что происходит в Околичном в период войны и после нее. Это сообщает повествованию особый настрой, все основные его компоненты модифицируются в диалектической взаимосвязи комического и трагического.
Авторская раскованность, свободное отношение к материалу выявляется и в других стилистических аспектах повествования. В словацкой литературе редко встречаются произведения, пронизанные стихией народного юмора, веселости. Она, скорее, склонна к аскетизму письма, аскетизму духа. Современной нашей литературе прежде всего недостает для этого остраненности. «Веселость», легкость произведения Шикулы выразительно определяют всю его тональность, общее звучание. Шикула умело сочетает
смешное с ощущением глубокой причастности; о серьезном он предпочитает говорить с улыбкой, с грациозной иронией. Сфера смеха, как сфера отстраненности и одновременно причастности, гармонично входит в его художественный замысел. Каким действенным художественным инструментом становится смех в руках такого мастера, как Шикула, превосходно видно в картине строительства церовского костела, этой эпической метафоры словацкого theatrum mundi 1, воплощающей государственно-политическую концепцию того времени и реальность этого «островка порядка»: посреди рушившегося мира строится новый костел, который должен стать единственным укрытием от железной лавины войны.
Смех Шикулы — это не смех сатирика (сатирик редко бывает веселым), он определен той исходно теплой человеческой атмосферой, которая свойственна его художническому миру. Юмор — не только средство выражения, но и форма отражения целостности жизни. При этом надо сказать, что для Шикулы юмор не единственная панацея от всех бед, достойная человека. Шикула слишком ясно сознает суть юмора, чтобы ограничиться только им, чтобы отказаться от диалектической игры субъективного и объективного, веселого и серьезного, а подчас и трагичного. Он отлично видит двуединую направленность юмора: как только смех отзвучит, мы вновь оказываемся лицом к лицу с реальностью бытия, из которого вышли. Отлично сознавая сущность закона равновесия, Шикула не впадает в односторонность комического или трагического. С какой чуткостью и тонкостью, например, уравновешивает он драматическую напряженность своей книги с ее в общем-то светлой, а подчас и иронической интонацией.
Этот освобождающий смех является составным элементом глубокой связи писателя с народным миром; его ухмылки, подковырки, насмешки сродни народному характеру, народному гротескному реализму, фамильярной грубости, игре. Шикула вводит нелитературную речевую стихию, используя различные сферы народного языка. Поскольку все происходящее в мире для писателя существует преимущественно в слове, он в народной среде ищет свойственные ей словесные формы выражения, жесты. На этом исходном материале он и строит свою трилогию — на этой народности, на ее раскованности, доступности, на многообразии и гибкости ее словаря и синтаксиса, на ее импровизационности, живописности, сочности, широте, метафоричности, на ее жизненности. Мастер многоликого изображения жизни художественным словом, Шикула один из тех словацких писателей, книги которых относятся к выдающимся образцам нашей словесной культуры.
1 Сцена мира (лат.).
Произведение Шикулы прекрасно прежде всего тем, что все происходящее в нем — от жизни и для жизни; оно с лихвой возвращает жизни то, что взяло у нее. В нем нет концовок, которые бы ставили последнюю точку. Автор предоставляет читателю широкий простор для воображения, для дальнейших раздумий над судьбами мира, над его проблемами. Он смотрит на мир глазами живописца, сосредоточиваясь всегда только на определенной части его многообразной совокупности. В этих акварельных теплых красках, где доминирует голубой цвет и нет резких контрастов, мы находим не только частицу родной земли, но и самих себя.
ВИНЦЕНТ ШАБИК,
Братислава
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
который герой? Сынок мой, хочешь скажу тебе, кто герой. И Вильма — герой! Она еще и теперь из-за тебя мается».
Каждая национальная литература обладает правом сказать Свое слово о человечности, о гуманизме. Потребность воспользоваться этим правом проявляется главным образом тогда, когда народ оказывается втянутым в историческое событие, затрагивающее и судьбы иных народов. Это дает литературе новые параметры. Литература, черпающая из этих источников, глубоко народна, она повествует о всечеловеческом — в ней присутствует человек во всей своей полноте, в ней — его поступки, мысли и чувства. Трилогия Винцента Шикулы открывает читателю черты великого и значимого в судьбе людей, которые оказались способными заплатить за свою Родину великую плату и потому победили.
Шикула создал богатую, разнообразную и живую романическую структуру, использующую самые разнообразные формальные возможности этого динамичного жанра. Его трилогия — истинная сокровищница стилистических приемов, самых разнообразных способов воплощения жизненного опыта в художественном слове. Это произведение высокой эпической культуры, базирующейся на давних местных речевых, главным образом народных, традициях. Литература здесь — чуткая выразительница народного опыта, народных элементов, импульсов, их историко-социальной, жизненной, идейной, языковой специфики, глубоко осознанной народности, нового отношения к ней, к ее традиционной красоте. Конечно, трилогия во многом строится на принципах предшествующей прозы художника: скупые сюжетные средства, углубленное проникновение в действительность, предпочтительное внимание к человеку из народа, постоянный интерес к миру детства. Все эти особенности еще более ярко раскрываются в трилогии благодаря активной позиции рассказчика, организующей всю структуру повествования. Если «Мастера» — роман повествователя, где Шикула выступает в двух ипостасях, искусно «смешивая» функции рассказчика и свое авторское отношение к нему и к героям, то в двух последующих книгах он передает это право другому герою — деревенскому мальчику Рудко, хотя ни в одной из частей трилогии типы повествования не выдерживаются в едином ключе. Шикула — автор и повествователь — отверг немало традиционных приемов старого и нового романа, но одно осталось у него незыблемым — его повествование реалистично, оно объемлет огромный мир человеческих отношений, воплощая его в разнообразных формах: от эпических до неэпических жанров. В трилогии все подчинено типу повествования, оно во многом определяет особенности живых, пол-
покровных характеров и то многоголосное народное звучание (главным образом, в «Мастерах»), которое порой приглушает даже голос самого рассказчика.
Историко-философская проблематика в трилогии -— это и тема и предмет раздумий, а порой и мудрствований героев; она явственна в комментарии повествователя и выражается в основном в стилизации, в духе народной (мнимо наивной) идеологии, поскольку повествователь Шикулы, так же как и его герои из народа прежде всего приверженцы этой идеологии. Шикула ясно видит историческую перспективу, он тщательно, детально выписывает малые жизненные явления, но столь же внимателен к крупным общественным категориям, он легко переходит от индивидуальных масштабов к историческим и социальным, проницает глубины жизни в поисках правды человеческих отношений. Человек у него не бессознательный исполнитель велений истории, его человек стремится стать равноправным ее партнером.
Шикула раскрывает внутренний мир своих персонажей без всякого крена в излишнюю психологизацию; они проявляют себя в действии и прежде всего в рассказе — в речи, в разговоре. Его персонажи, на наш взгляд,— это новая индивидуализация коллективного героя родной земли, ее безымянного люда, чья неписаная история воскрешается на страницах трилогии. В той же мере, в какой автор ценит эту историю, он ценит и своего коллективного героя. Писатель — строитель и выбирает в конкретной действительности материал, необходимый для его романической структуры. Но одновременно он и критик, поскольку никакой отбор невозможен без дифференциации. В родном народе он видит не только мастеров, но и бездельников, подлинную человечность с ее социальным, классовым инстинктом и волей, но и зыбкую уступчивость и двойственность беззащитного, спасающегося от беды человека. Однако в писательской концепции и интерпретации все эти люди не существуют вне времени, вне истории, они не бегут, не увертываются от ее настигающей колесницы. Шикула выводит на сцену народ, с которым ведет диалог многовековая история. Народ выступает наследником и продолжателем культурных традиций, в истории он познает самого себя и потому не проявляет своей исторической воли, пока не найдет для нее твердой почвы. Мастерство в понимании Шикулы есть проявление всесилия человеческих способностей не только в ходе преображения материального мира, но и в процессе созидания собственной истории. Участие в Восстании —» это необходимость, обусловленная не столько общегуманными, сколько социальными, а следовательно, и политическими соображениями, и потому представляет собой конкретное претворение в
жизнь глубинного смысла истории словацкого народа. Народные массы открывают для себя в условиях антифашистской борьбы революционную социальную перспективу, которая является не только естественным выражением жизненных устремлений народа, но и свидетельством его способности воспринимать самые прогрессивные тенденции нашей эпохи.
Уже сам широкий круг проблем, предложенный книгой, говорит о том, что картина народной жизни вовсе не видится ее автору как некая изящная идиллия, некий прототип замкнутой в себе гармонической родины. Родина у Шикулы—-это отнюдь не ограниченная территория, отличающаяся лишь местным колоритом и ценностями, лишенными общественной значимости и причастности всему остальному миру, у нее своя «сердцевина», свой «край», своя «высота» («самолучший дом только тот, где ты родился, где твоя родина... родина — это расходящийся круг, у которого есть своя сердцевина... у родины высота... если бы понял ее, ты понял бы и сердцевину и тогда бы уже не бежал, не предал бы своей родины и не надругался бы над чужой; у кого есть родной дом, тот повсюду дома, любая родина его привечает... родина с родиной всегда заодно...»). Шикуловское отношение к исторически ограниченному образу родины обусловлено этой диалектикой: родина — мир. («Мы давно должны были думать о мире, больше тревожиться за него и друг друга учить, что нужно себя уважать, себя и других...») Шикула касается, казалось бы, лишь «сердцевины», а держит он в поле зрения всю родину — до самого ее «края».
С необычайной чуткостью и точностью художник живописал деревенскую жизнь, золотую, но и горькую пору далекого детства, его вкус и запах, его неповторимую атмосферу. Колорит детства удался ему еще и потому, что в качестве рассказчика выступает в трилогии и мальчик Рудко, в чьем восприятии, по-детски наивно, воссоздается почти все, что происходит в Околичном в период войны и после нее. Это сообщает повествованию особый настрой, все основные его компоненты модифицируются в диалектической взаимосвязи комического и трагического.
Авторская раскованность, свободное отношение к материалу выявляется и в других стилистических аспектах повествования. В словацкой литературе редко встречаются произведения, пронизанные стихией народного юмора, веселости. Она, скорее, склонна к аскетизму письма, аскетизму духа. Современной нашей литературе прежде всего недостает для этого остраненности. «Веселость», легкость произведения Шикулы выразительно определяют всю его тональность, общее звучание. Шикула умело сочетает
смешное с ощущением глубокой причастности; о серьезном он предпочитает говорить с улыбкой, с грациозной иронией. Сфера смеха, как сфера отстраненности и одновременно причастности, гармонично входит в его художественный замысел. Каким действенным художественным инструментом становится смех в руках такого мастера, как Шикула, превосходно видно в картине строительства церовского костела, этой эпической метафоры словацкого theatrum mundi 1, воплощающей государственно-политическую концепцию того времени и реальность этого «островка порядка»: посреди рушившегося мира строится новый костел, который должен стать единственным укрытием от железной лавины войны.
Смех Шикулы — это не смех сатирика (сатирик редко бывает веселым), он определен той исходно теплой человеческой атмосферой, которая свойственна его художническому миру. Юмор — не только средство выражения, но и форма отражения целостности жизни. При этом надо сказать, что для Шикулы юмор не единственная панацея от всех бед, достойная человека. Шикула слишком ясно сознает суть юмора, чтобы ограничиться только им, чтобы отказаться от диалектической игры субъективного и объективного, веселого и серьезного, а подчас и трагичного. Он отлично видит двуединую направленность юмора: как только смех отзвучит, мы вновь оказываемся лицом к лицу с реальностью бытия, из которого вышли. Отлично сознавая сущность закона равновесия, Шикула не впадает в односторонность комического или трагического. С какой чуткостью и тонкостью, например, уравновешивает он драматическую напряженность своей книги с ее в общем-то светлой, а подчас и иронической интонацией.
Этот освобождающий смех является составным элементом глубокой связи писателя с народным миром; его ухмылки, подковырки, насмешки сродни народному характеру, народному гротескному реализму, фамильярной грубости, игре. Шикула вводит нелитературную речевую стихию, используя различные сферы народного языка. Поскольку все происходящее в мире для писателя существует преимущественно в слове, он в народной среде ищет свойственные ей словесные формы выражения, жесты. На этом исходном материале он и строит свою трилогию — на этой народности, на ее раскованности, доступности, на многообразии и гибкости ее словаря и синтаксиса, на ее импровизационности, живописности, сочности, широте, метафоричности, на ее жизненности. Мастер многоликого изображения жизни художественным словом, Шикула один из тех словацких писателей, книги которых относятся к выдающимся образцам нашей словесной культуры.
1 Сцена мира (лат.).
Произведение Шикулы прекрасно прежде всего тем, что все происходящее в нем — от жизни и для жизни; оно с лихвой возвращает жизни то, что взяло у нее. В нем нет концовок, которые бы ставили последнюю точку. Автор предоставляет читателю широкий простор для воображения, для дальнейших раздумий над судьбами мира, над его проблемами. Он смотрит на мир глазами живописца, сосредоточиваясь всегда только на определенной части его многообразной совокупности. В этих акварельных теплых красках, где доминирует голубой цвет и нет резких контрастов, мы находим не только частицу родной земли, но и самих себя.
ВИНЦЕНТ ШАБИК,
Братислава
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75