Затем последовала еще одна книга па тему детства: «Каникулы с дядюшкой Рафаэлем» (1966), прочно вошедшая в основной фонд словацкой детской литературы. Это впечатляющий образ детства на пороге отрочества, делающий близкими и понятными истоки шикуловского мироощущения. История двенадцатилетнего Винцента, играющего в деревенском духовом оркестре и открывающего для себя удивительный мир музыки благодаря дружбе со старым музыкантом Рафаэлем, явно автобиографична. Писатель блестяще воспроизводит комические моменты детской психологии. Впоследствии четко обозначится, что своеобразный юмор и, условно говоря, «детский» аспект характерны для творчества Шикулы вообще. «Симбиоз мира детей и мира взрослых в книгах Шикулы,— замечает известный словацкий критик Станислав Шматлак,— столь же естествен, сколь и детское видение в его книгах для взрослых».
В том же 1966 году выходит повесть «С Розаркой», которая по праву считается лучшей в творчестве первого периода. В повести своеобразно раскрыта тема преодоления человеком одиночества и замкнутости, разработанная писателем не только метафорически и символически, но затрагивающая и сферу психиатрии. Пожалуй, можно сказать, что здесь автор подал свою тему как бы наоборот, изобразив трагедию взрослой девушки, простодушной, непосредственной и незащищенной, духовное развитие которой осталось на уровне ребенка. Несомненно, метафора в этом произведении имеет и более широкий смысл.
1966 год был для молодого писателя необычайно продуктивным: тогда же вышла повесть «Не на каждом пригорке трактиры стоят», изображающая судьбы словацкого «босячества», людей общественного дна — такие герои будут постоянно появляться на страницах произведений Шикулы, Это сложная проза, скомпонованная по принципу монтажа. Первый период творчества Винцента Шикулы завершает книга рассказов «Воздух» (1968). Здесь в художественном миропонимании автора более определенно намечается движение от субъективного к объективному, границы повествования расширяются, создавая возможность конфронтации со временем и эпохой.
Шикула обогатил развитие словацкой прозы шестидесятых годов разработкой этической проблематики, многими художественными инновациями, обретая свою неповторимую манеру изображения, свое понимание общественных связей, в которых главное место отводится взаимопониманию людей. Именно поэтому художественный мир Шикулы строится на устремлении человека к человеку. Герой его рассказов раскрывается преимущественно через других людей, через свои социальные связи. Отношения человеческие — в центре его прозы. Ощущается это во всем: прежде всего в повествовании, в репликах, в монологе, диалоге, являющихся основным знаком и функцией человеческой деятельности, которая требует присутствия другого человека, отношений между Я и Ты, ибо основной закон жизни — закон коммуникации. Поэтому и герой Шикулы, мир, созданный писателем, имеют диалогическую, то есть диалектическую структуру.
Повествовательность и с формальной точки зрения составляет основной принцип поэтики писателя. Исключительно динамичное повествование становится функциональным инструментом рассказчика, субъективной формой эпической интеграции в прозе Шикулы. Повествование у Шикулы буквально вибрирует увлеченностью человеком, его напряженным бытием, а проникновенное понимание широких социальных связей дает писателю возможность создавать новые, все более значимые художественные произведения. Свидетельство тому — романическая трилогия «Мастера» (1976), «Герань» (1977) и «Вильма» (1979). В трилогии писатель воплотил свою большую тему, к которой готовился всем своим предшествующим творчеством: тему простого народа Словакии и его места в истории. И тему эту он воплотил с такой последовательностью, а какой мы уже давно не встречались в пашей литературе,
Почти на протяжении сорока лет словацкая проза разрабатывает тему второй мировой войны и Словацкого национального восстания. В литературе постоянно происходит процесс углубления художественной правды об этом ключевом событии словацкой новейшей истории, оставившем неизгладимый след в жизни нескольких поколений словацкого народа, во всех его политических и духовных проявлениях. Особый вклад в художественный образ Восстания внесли писатели, которые сами прошли через горнило войны, через опыт партизанской борьбы. Литература и время, отделяющее нас от событий тех лет, убедительно подтверждают, что такое сложное социальное явление, как Восстание, неисчерпаемо. К полной правде о Восстании литература постоянно лишь приближается, открывая в этой теме все новые и новые черты. Временная дистанция позволяет нам понять, насколько велики были трагические жертвы, о которых мы не смеем забывать даже в День Победы, ибо без такого осмысления не может быть правды о Восстании. У этой темы существует своя логика развития — ведь она есть у страны, которая ее породила.
Шикула, трилогия которого, несомненно, обогатила художественную литературу о Восстании, использует и комические элементы в изображении уходящей эпохи, и трагические аспекты в изображении судеб повстанцев. Временное расстояние, все более отделяющее нас от событий Восстания, заставляет видеть многие проблемы в новом свете, зачастую более глубоко. Такова, в частности, проблема создания широкого Национального фронта, который формировали коммунисты, стараясь объединить все здоровые силы народа; такова и проблема участия в нем широких народных слоев — простых солдат Восстания, обыкновенных крестьян из словацких деревень и поселков, всех тех бесчисленных карчимар-чиков и гульданов, что несли эстафету поколений и своими деяниями наводили мосты между мирами, эпохами, временами. Шикула прослеживает «внутреннее спонтанное участие широких народных масс», закладывавших фундамент Восстания, о котором Густав Гусак говорил так: «Восстание, как и любая народная революционная акция, стало возможным лишь при активном участии, поддержке и инициативе широких слоев народа». Именно такова отправная точка художественного осмысления темы в трилогии В. Шикулы.
Сюжетный костяк трилогии сравнительно несложен. Действие происходит в деревне (условной) Околичное в пору второй мировой войны, в которую вассальное «Словацкое государство» вступило на стороне фашистской Германии. Война как таковая еще не всколыхнула этот мир. Социально верно, хотя и предельно нетрадиционно воссозданная картина жизни простого словацкого люда, отраженная в судьбе семьи мастера-плотника Гульдана и трех его сыновей, не воспроизводит в точности канвы исторических событий. Привычный образ эпохи несколько «смещен», он схвачен как бы «сбоку». Шикулу интересуют здесь прежде всего специфические черты времени, его масштабность в смысле исторической достоверности, корней, которые связывают его с прошлым и будущим. Писатель обращается к конфликтам, противоречиям, обозначившимся в кипении и неурядицах эпохи и интересующим его прежде всего как определенный опыт, непосредственно связанный с прошлым и настоящим, то есть с тем, что умножает и обогащает жизнь, что глубоко запечатлевается в душах и мыслях людей. Когда в прошлом и настоящем закладывается то насущное, что становится необходимым сегодня.
В первой книге трилогии нет персонажей, наделенных зрелым классовым сознанием. Писателя интересуют не сложившиеся герои, осоз-нающие свои классовые интересы, а прежде всего несознательная крестьянская масса и процессы, способствовавшие становлению такого сознания. Время действия первой книги трилогии приурочено к периоду, когда борьба между Советской Армией и фашистскими ордами достигла наивысшего напряжения. Именно под влиянием этих событий в Словакии созревают силы антифашистского Сопротивления, возглавляемого коммунистами, и, следовательно, возникает общественная ситуация, рождающая реальную возможность активного действия, борьбы.
Западнословацкая деревня, изображенная в трилогии, находилась в стороне от основного русла исторического развития тогдашней Словакии. Определенные политические и географические причины крайне ограничили возможности революционного общественного движения. Этот узкий мирок, отягощенный религиозными традициями (в «Мастерах» о них сказано немало — им посвящены многочисленные эпизоды и главы, например строительство костела, роспись нового храма библейскими сценами и т. д.), всегда сторонился политики, которая представлялась ему «господской затеей», игрой «сильных мира сего», никогда не приносившей людям ничего хорошего. («А что до правительства,— говорит церовский крестьянин,— то должен вам сказать, оно смердит больше всего, вот потому-то я до сих пор от любого правительства нос воротил и ворочу».) Большинство жителей просто не думали, что возможны какие-нибудь социальные перемены, надеялись «обойти» войну, охватившую весь мир, укрыться от нее — как обещали деревенские пророки-священники — в костелах. Сомнения одолевали в основном только тех, чьи сыновья остались на полях Восточного фронта (коллаборационистское правительство, как известно, посылало словацких солдат на братоубийственную войну против Советского Союза). Писатель хорошо знает эту «отсталость», «несознательность» своих героев, их взгляд на мир, их мышление, позицию. Именно поэтому он изображает рождение антифашистского на окраине страны, на периферии общественной жизни, среди тех, кто долго оставался лишь зрителем.
Эти вопросы автор рассматривает в то же время с учетом не только конкретной ситуации в Словакии периода войны, но и нашей национальной истории вообще. Ведь в течение долгих веков игнорировались национальные права словаков, более того, отрицалось их право на собственную историю. Авторские раздумья об унизительном чувстве исторической вторичности нации приобретают особое значение именно в контексте общенародного выступления словаков против фашизма. Кардинальный вопрос, который Шикула разрабатывает в художественных образах, гласит: кто же принадлежит истории? Те, кто создает страну, кто поддерживает жизнь в ней, то есть трудовой люд — мастера, или те, кто в этой жизни благоденствует — господа, чьи псевдоисторические деяния попадают в официальные учебники истории?
Марксистско-ленинское положение о том, что только массы своим трудом и борьбой творят историю и что революция начинается лишь тогда, когда массы берут дело революции в свои руки, когда они становятся субъектом исторического процесса, помогает нам осмыслить суть трилогии. Концепция Шикулы строится на исследовании тех «медленных» социальных процессов, в ходе которых каждодневные дела и проблемы «маленьких» людей обретают большую историческую значимость и приводят этих людей к масштабным политическим решениям. В романе прослежен процесс формирования самосознания массы простых деревенских жителей, освобождения от пассивности, забитости, отчуждения от истории и постепенного понимания собственных возможностей. Это процесс затяжной, исполненный сомнений, требующий, как известно, определенного толчка. Такой толчок могут дать лишь сознательные силы, несущие революционность в массы. О присутствии таких сил в деревне Околичное («Мастера») говорится мало, отрывочно. О их действиях мы узнаем главным образом в заключительной части первой книги, когда в решительную минуту на сцену открыто выступают жестянщик Карчимарчик, батраки Онофрей, Ранинец, Вишвадер и ведут людей на Восстание. Такое «частичное» изображение борьбы народа допустимо, конечно, только в том случае, если в поле зрения художника постоянно ощущается диалектическая связь этого ограниченного фрагмента с общественной и, более того, интернациональной целостностью, в их взаимозависимости и взаимообусловленности. Если в литературе речь заходит об одном полюсе, хотя бы в подтексте, то обязательно должен быть ощутим и другой.
Взгляд художника обращен прежде всего к человеку, к его истории. Шикула никогда не воспринимал человека абстрактно, а в трилогии еще более явственно подчеркнул его социальные и общественные связи. Но выбирает он главным образом те социальные факторы, которые создают «лицо» человека, поэтому так подробно в его книге описаны профессии. Хвала простому народу, хвала мастерам, их созидательному труду, труду во имя людей — это, надо признать, самые прекрасные партии произведения. А самая идея мастера, мастерства обусловливает еще один важнейший аспект книги. В мастерстве — воплощение принципиальной сущности родной земли, мастерство — определяющий образ жизни словаков, ее творцов. Во имя этого, во имя созидательных усилий народа писатель, ведет своих героев на борьбу за новый мир, за прогресс, то есть ведет к сознательному социальному творчеству, именно в нем полагая нравственный смысл Восстания.
Если полифония, многоголосье, в «Мастерах» целиком сосредоточена на разработке вышеназванной темы — народ в истории — и лишь подводит к теме Восстания, то вторая книга трилогии, «Герань», уже непосредственно касается событий Восстания — с августа 1944 года вплоть до освобождения Словакии Советской Армией. Внимание художника и здесь сосредоточено главным образом на отношениях людей, на моральной проблематике. В конкретных, тщательно детализованных образах раскрывается процесс кристаллизации партизанской солидарности, в которой писатель видит прототип новой социальной морали — так художественно осмыслен в книге нравственный завет Восстания будущему.
Действие «Герани» строится на контрапунктическом звучании двух главных тем: в деревне и в горах, в деревне Околичное и на полях сражений Восстания (с этой темой связана история партизанского отряда, в котором находится младший сын плотника Гуль дана Имрих; в романе есть еще один, побочный, план: письма жандарма Штефаиа, свояка ймриха, своей жене Аг-нешке, в них рассказывается о противоречивых судьбах словацкой жандармерии в Восстании). Сюжетный параллелизм в структуре книги создает возможность конфронтации разных судеб: тех, кто остался дома, и тех, кто должен был покинуть дом и уйти в горы, чтобы воевать. Эта конфронтация осуществляется по большей части во второстепенных, боковых, опосредованных эпизодах, позициях и взглядах, отсюда широкий диапазон авторской концепции исторического значения Словацкого национального восстания: в сложный, противоречивый процесс прямо или косвенно был втянут весь народ, процесс этот отразил и инерцию старого в людях, и ломку старого, становление новых форм сознания и самосознания.
Теме Восстания и войны посвящена и последняя книга—«Вильма», но подается эта тема в ином ракурсе: здесь писателю важны последствия войны, ее гибельное вторжение в жизнь человека, все то разрушительное, что она с собой несет. В книге действуют те же персонажи: Имрих, Вильма, старый мастер Гульдан и мальчик Рудко, которому здесь отводится роль повествователя. Автор, таким образом, и в этой части сохраняет основную стилистическую структуру трилогии; он исходит из видения подростка, из его манеры общаться, говорить со взрослыми, из его восприятия мира — так и этот образ органично вписывается в структуру всей трилогии. Рудко прежде всего свидетель, свидетель автора. Но свидетель, который несет свою ответственность. И его ответственность— нечто неизмеримо большее, нежели только он сам,— в этой ответственности сконцентрирован весь опыт, через который прошли простые словаки, их скромный трагический героизм.
Сломленным возвращается с войны Имрих. Его послевоенная жизнь — лишь затянувшаяся смерть, которая в конце концов побеждает его. Обычно литература расстается со своими героями сразу же после их взлета, их падение уже, как правило, не занимает ее. Зачем, скажем, навязывать читателю образ человека больного, угасающего? Лупа шикуловской прозы, которая избегает всего крикливо драматичного, в «Вильме» задерживается на тех трудных, горьких моментах в жизни партизана, которые пока что интересовали мало кого из художников. Шикула создает образ партизана, исчерпавшего свои силы в бою. Его время принадлежит уже иному измерению — времени истории. А время его молодой жены Вильмы — это время неисполненного настоящего, время долгого ожидания, постоянно возвращающего ее в прошлое. Оно выражено в парадоксе: «...что у меня за жизнь! Он был в горах, а я там по сю пору!» Писателю удалось с необыкновенной художественной проникновенностью изобразить мучительную борьбу этой женщины за полноценную жизнь, ее нравственную силу, помогающую противостоять нелегкой доле, на которую обрекла ее неизлечимая болезнь, а потом и смерть мужа. Писатель окружает свою героиню {ж здесь мы снова сталкиваемся с внутренней символикой, присущей прозе Шикулы) цветами и детьми в парке, за которым она ухаживает и который после войны становится достоянием всей деревни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
В том же 1966 году выходит повесть «С Розаркой», которая по праву считается лучшей в творчестве первого периода. В повести своеобразно раскрыта тема преодоления человеком одиночества и замкнутости, разработанная писателем не только метафорически и символически, но затрагивающая и сферу психиатрии. Пожалуй, можно сказать, что здесь автор подал свою тему как бы наоборот, изобразив трагедию взрослой девушки, простодушной, непосредственной и незащищенной, духовное развитие которой осталось на уровне ребенка. Несомненно, метафора в этом произведении имеет и более широкий смысл.
1966 год был для молодого писателя необычайно продуктивным: тогда же вышла повесть «Не на каждом пригорке трактиры стоят», изображающая судьбы словацкого «босячества», людей общественного дна — такие герои будут постоянно появляться на страницах произведений Шикулы, Это сложная проза, скомпонованная по принципу монтажа. Первый период творчества Винцента Шикулы завершает книга рассказов «Воздух» (1968). Здесь в художественном миропонимании автора более определенно намечается движение от субъективного к объективному, границы повествования расширяются, создавая возможность конфронтации со временем и эпохой.
Шикула обогатил развитие словацкой прозы шестидесятых годов разработкой этической проблематики, многими художественными инновациями, обретая свою неповторимую манеру изображения, свое понимание общественных связей, в которых главное место отводится взаимопониманию людей. Именно поэтому художественный мир Шикулы строится на устремлении человека к человеку. Герой его рассказов раскрывается преимущественно через других людей, через свои социальные связи. Отношения человеческие — в центре его прозы. Ощущается это во всем: прежде всего в повествовании, в репликах, в монологе, диалоге, являющихся основным знаком и функцией человеческой деятельности, которая требует присутствия другого человека, отношений между Я и Ты, ибо основной закон жизни — закон коммуникации. Поэтому и герой Шикулы, мир, созданный писателем, имеют диалогическую, то есть диалектическую структуру.
Повествовательность и с формальной точки зрения составляет основной принцип поэтики писателя. Исключительно динамичное повествование становится функциональным инструментом рассказчика, субъективной формой эпической интеграции в прозе Шикулы. Повествование у Шикулы буквально вибрирует увлеченностью человеком, его напряженным бытием, а проникновенное понимание широких социальных связей дает писателю возможность создавать новые, все более значимые художественные произведения. Свидетельство тому — романическая трилогия «Мастера» (1976), «Герань» (1977) и «Вильма» (1979). В трилогии писатель воплотил свою большую тему, к которой готовился всем своим предшествующим творчеством: тему простого народа Словакии и его места в истории. И тему эту он воплотил с такой последовательностью, а какой мы уже давно не встречались в пашей литературе,
Почти на протяжении сорока лет словацкая проза разрабатывает тему второй мировой войны и Словацкого национального восстания. В литературе постоянно происходит процесс углубления художественной правды об этом ключевом событии словацкой новейшей истории, оставившем неизгладимый след в жизни нескольких поколений словацкого народа, во всех его политических и духовных проявлениях. Особый вклад в художественный образ Восстания внесли писатели, которые сами прошли через горнило войны, через опыт партизанской борьбы. Литература и время, отделяющее нас от событий тех лет, убедительно подтверждают, что такое сложное социальное явление, как Восстание, неисчерпаемо. К полной правде о Восстании литература постоянно лишь приближается, открывая в этой теме все новые и новые черты. Временная дистанция позволяет нам понять, насколько велики были трагические жертвы, о которых мы не смеем забывать даже в День Победы, ибо без такого осмысления не может быть правды о Восстании. У этой темы существует своя логика развития — ведь она есть у страны, которая ее породила.
Шикула, трилогия которого, несомненно, обогатила художественную литературу о Восстании, использует и комические элементы в изображении уходящей эпохи, и трагические аспекты в изображении судеб повстанцев. Временное расстояние, все более отделяющее нас от событий Восстания, заставляет видеть многие проблемы в новом свете, зачастую более глубоко. Такова, в частности, проблема создания широкого Национального фронта, который формировали коммунисты, стараясь объединить все здоровые силы народа; такова и проблема участия в нем широких народных слоев — простых солдат Восстания, обыкновенных крестьян из словацких деревень и поселков, всех тех бесчисленных карчимар-чиков и гульданов, что несли эстафету поколений и своими деяниями наводили мосты между мирами, эпохами, временами. Шикула прослеживает «внутреннее спонтанное участие широких народных масс», закладывавших фундамент Восстания, о котором Густав Гусак говорил так: «Восстание, как и любая народная революционная акция, стало возможным лишь при активном участии, поддержке и инициативе широких слоев народа». Именно такова отправная точка художественного осмысления темы в трилогии В. Шикулы.
Сюжетный костяк трилогии сравнительно несложен. Действие происходит в деревне (условной) Околичное в пору второй мировой войны, в которую вассальное «Словацкое государство» вступило на стороне фашистской Германии. Война как таковая еще не всколыхнула этот мир. Социально верно, хотя и предельно нетрадиционно воссозданная картина жизни простого словацкого люда, отраженная в судьбе семьи мастера-плотника Гульдана и трех его сыновей, не воспроизводит в точности канвы исторических событий. Привычный образ эпохи несколько «смещен», он схвачен как бы «сбоку». Шикулу интересуют здесь прежде всего специфические черты времени, его масштабность в смысле исторической достоверности, корней, которые связывают его с прошлым и будущим. Писатель обращается к конфликтам, противоречиям, обозначившимся в кипении и неурядицах эпохи и интересующим его прежде всего как определенный опыт, непосредственно связанный с прошлым и настоящим, то есть с тем, что умножает и обогащает жизнь, что глубоко запечатлевается в душах и мыслях людей. Когда в прошлом и настоящем закладывается то насущное, что становится необходимым сегодня.
В первой книге трилогии нет персонажей, наделенных зрелым классовым сознанием. Писателя интересуют не сложившиеся герои, осоз-нающие свои классовые интересы, а прежде всего несознательная крестьянская масса и процессы, способствовавшие становлению такого сознания. Время действия первой книги трилогии приурочено к периоду, когда борьба между Советской Армией и фашистскими ордами достигла наивысшего напряжения. Именно под влиянием этих событий в Словакии созревают силы антифашистского Сопротивления, возглавляемого коммунистами, и, следовательно, возникает общественная ситуация, рождающая реальную возможность активного действия, борьбы.
Западнословацкая деревня, изображенная в трилогии, находилась в стороне от основного русла исторического развития тогдашней Словакии. Определенные политические и географические причины крайне ограничили возможности революционного общественного движения. Этот узкий мирок, отягощенный религиозными традициями (в «Мастерах» о них сказано немало — им посвящены многочисленные эпизоды и главы, например строительство костела, роспись нового храма библейскими сценами и т. д.), всегда сторонился политики, которая представлялась ему «господской затеей», игрой «сильных мира сего», никогда не приносившей людям ничего хорошего. («А что до правительства,— говорит церовский крестьянин,— то должен вам сказать, оно смердит больше всего, вот потому-то я до сих пор от любого правительства нос воротил и ворочу».) Большинство жителей просто не думали, что возможны какие-нибудь социальные перемены, надеялись «обойти» войну, охватившую весь мир, укрыться от нее — как обещали деревенские пророки-священники — в костелах. Сомнения одолевали в основном только тех, чьи сыновья остались на полях Восточного фронта (коллаборационистское правительство, как известно, посылало словацких солдат на братоубийственную войну против Советского Союза). Писатель хорошо знает эту «отсталость», «несознательность» своих героев, их взгляд на мир, их мышление, позицию. Именно поэтому он изображает рождение антифашистского на окраине страны, на периферии общественной жизни, среди тех, кто долго оставался лишь зрителем.
Эти вопросы автор рассматривает в то же время с учетом не только конкретной ситуации в Словакии периода войны, но и нашей национальной истории вообще. Ведь в течение долгих веков игнорировались национальные права словаков, более того, отрицалось их право на собственную историю. Авторские раздумья об унизительном чувстве исторической вторичности нации приобретают особое значение именно в контексте общенародного выступления словаков против фашизма. Кардинальный вопрос, который Шикула разрабатывает в художественных образах, гласит: кто же принадлежит истории? Те, кто создает страну, кто поддерживает жизнь в ней, то есть трудовой люд — мастера, или те, кто в этой жизни благоденствует — господа, чьи псевдоисторические деяния попадают в официальные учебники истории?
Марксистско-ленинское положение о том, что только массы своим трудом и борьбой творят историю и что революция начинается лишь тогда, когда массы берут дело революции в свои руки, когда они становятся субъектом исторического процесса, помогает нам осмыслить суть трилогии. Концепция Шикулы строится на исследовании тех «медленных» социальных процессов, в ходе которых каждодневные дела и проблемы «маленьких» людей обретают большую историческую значимость и приводят этих людей к масштабным политическим решениям. В романе прослежен процесс формирования самосознания массы простых деревенских жителей, освобождения от пассивности, забитости, отчуждения от истории и постепенного понимания собственных возможностей. Это процесс затяжной, исполненный сомнений, требующий, как известно, определенного толчка. Такой толчок могут дать лишь сознательные силы, несущие революционность в массы. О присутствии таких сил в деревне Околичное («Мастера») говорится мало, отрывочно. О их действиях мы узнаем главным образом в заключительной части первой книги, когда в решительную минуту на сцену открыто выступают жестянщик Карчимарчик, батраки Онофрей, Ранинец, Вишвадер и ведут людей на Восстание. Такое «частичное» изображение борьбы народа допустимо, конечно, только в том случае, если в поле зрения художника постоянно ощущается диалектическая связь этого ограниченного фрагмента с общественной и, более того, интернациональной целостностью, в их взаимозависимости и взаимообусловленности. Если в литературе речь заходит об одном полюсе, хотя бы в подтексте, то обязательно должен быть ощутим и другой.
Взгляд художника обращен прежде всего к человеку, к его истории. Шикула никогда не воспринимал человека абстрактно, а в трилогии еще более явственно подчеркнул его социальные и общественные связи. Но выбирает он главным образом те социальные факторы, которые создают «лицо» человека, поэтому так подробно в его книге описаны профессии. Хвала простому народу, хвала мастерам, их созидательному труду, труду во имя людей — это, надо признать, самые прекрасные партии произведения. А самая идея мастера, мастерства обусловливает еще один важнейший аспект книги. В мастерстве — воплощение принципиальной сущности родной земли, мастерство — определяющий образ жизни словаков, ее творцов. Во имя этого, во имя созидательных усилий народа писатель, ведет своих героев на борьбу за новый мир, за прогресс, то есть ведет к сознательному социальному творчеству, именно в нем полагая нравственный смысл Восстания.
Если полифония, многоголосье, в «Мастерах» целиком сосредоточена на разработке вышеназванной темы — народ в истории — и лишь подводит к теме Восстания, то вторая книга трилогии, «Герань», уже непосредственно касается событий Восстания — с августа 1944 года вплоть до освобождения Словакии Советской Армией. Внимание художника и здесь сосредоточено главным образом на отношениях людей, на моральной проблематике. В конкретных, тщательно детализованных образах раскрывается процесс кристаллизации партизанской солидарности, в которой писатель видит прототип новой социальной морали — так художественно осмыслен в книге нравственный завет Восстания будущему.
Действие «Герани» строится на контрапунктическом звучании двух главных тем: в деревне и в горах, в деревне Околичное и на полях сражений Восстания (с этой темой связана история партизанского отряда, в котором находится младший сын плотника Гуль дана Имрих; в романе есть еще один, побочный, план: письма жандарма Штефаиа, свояка ймриха, своей жене Аг-нешке, в них рассказывается о противоречивых судьбах словацкой жандармерии в Восстании). Сюжетный параллелизм в структуре книги создает возможность конфронтации разных судеб: тех, кто остался дома, и тех, кто должен был покинуть дом и уйти в горы, чтобы воевать. Эта конфронтация осуществляется по большей части во второстепенных, боковых, опосредованных эпизодах, позициях и взглядах, отсюда широкий диапазон авторской концепции исторического значения Словацкого национального восстания: в сложный, противоречивый процесс прямо или косвенно был втянут весь народ, процесс этот отразил и инерцию старого в людях, и ломку старого, становление новых форм сознания и самосознания.
Теме Восстания и войны посвящена и последняя книга—«Вильма», но подается эта тема в ином ракурсе: здесь писателю важны последствия войны, ее гибельное вторжение в жизнь человека, все то разрушительное, что она с собой несет. В книге действуют те же персонажи: Имрих, Вильма, старый мастер Гульдан и мальчик Рудко, которому здесь отводится роль повествователя. Автор, таким образом, и в этой части сохраняет основную стилистическую структуру трилогии; он исходит из видения подростка, из его манеры общаться, говорить со взрослыми, из его восприятия мира — так и этот образ органично вписывается в структуру всей трилогии. Рудко прежде всего свидетель, свидетель автора. Но свидетель, который несет свою ответственность. И его ответственность— нечто неизмеримо большее, нежели только он сам,— в этой ответственности сконцентрирован весь опыт, через который прошли простые словаки, их скромный трагический героизм.
Сломленным возвращается с войны Имрих. Его послевоенная жизнь — лишь затянувшаяся смерть, которая в конце концов побеждает его. Обычно литература расстается со своими героями сразу же после их взлета, их падение уже, как правило, не занимает ее. Зачем, скажем, навязывать читателю образ человека больного, угасающего? Лупа шикуловской прозы, которая избегает всего крикливо драматичного, в «Вильме» задерживается на тех трудных, горьких моментах в жизни партизана, которые пока что интересовали мало кого из художников. Шикула создает образ партизана, исчерпавшего свои силы в бою. Его время принадлежит уже иному измерению — времени истории. А время его молодой жены Вильмы — это время неисполненного настоящего, время долгого ожидания, постоянно возвращающего ее в прошлое. Оно выражено в парадоксе: «...что у меня за жизнь! Он был в горах, а я там по сю пору!» Писателю удалось с необыкновенной художественной проникновенностью изобразить мучительную борьбу этой женщины за полноценную жизнь, ее нравственную силу, помогающую противостоять нелегкой доле, на которую обрекла ее неизлечимая болезнь, а потом и смерть мужа. Писатель окружает свою героиню {ж здесь мы снова сталкиваемся с внутренней символикой, присущей прозе Шикулы) цветами и детьми в парке, за которым она ухаживает и который после войны становится достоянием всей деревни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75