1 Перечисляются названия опер, вальсов, шлягеров, музыкальных инструментов: «Так поступают все женщины» (и та л.), «Поэт и крестьянин», «Лили Марлен», «Привет, дружище», «Сердце колотится бум-бум», «Легкая кавалерия» (нем.), скрипка, виола (итал.).
Имро на миг остановился. Но в руках у него ничего не било, он не мог никому помочь, поэтому бухнулся в снег, несколько метров полз, потом, поднявшись, быстро вбежал I лес, а немцы все еще палили по нему, хотя, пожалуй, не так уж остервенело.
Уже в лесу он несколько раз оглянулся. Немцев было четверо. Двое еще стреляли, но как бы вслепую. Двое других между тем подбежали кк Онофрею, силившемуся подняться с земли, и стали грубо пинать его ногами, и, хотя ему удалось привстать, он снова упал, а эти двое все пи-пали его и били, из-за домов выбегали другие фигуры в серых формах...
Помочь Онофрею нельзя было ничем. Имро опрометью кинулся прочь, чтобы хоть самому спастись.
4
Бежал Имро долго. В сущности, это не был бег, в глубоком снегу особенно не разбежишься; он бродил, увязая в снегу и вспахивая сугробы, пока сил хватало. Л потом остановился, ОТ усталости завалился в снег, а когда чуть отдышался, спросил себя: господи, куда я бегу? Разве еще идут за мной? Ведь, может, за мной уже не гонятся.
Он прислушался. Вокруг была тишина. Где я? Где примерно наш лагерь? Видать, я здорово уклонился в сторону. Ну и ладно. По крайней мере немцев сбил с толку. Лишь бы не пошли за мной по следу с собаками!
Он передохнул немного, пытаясь тем временем сориентироваться, а потом двинулся дальше, но уже не спешил — был очень голоден, и сил у него поубавилось. Он хотел поскорей рассказать ребятам обо всем, что случилось,
Прошел метров двести, и вдруг ему показалось, что он заблудился. Снова огляделся. Где я? Ведь здесь и тропки-то нет. Если бы шел правильно, я был бы уже в лагере. Л тут одни бугры, и все незнакомые, я сроду их не видал. Разве я бывал тут раньше?
Пожалуй, нет. Должно быть, слишком далеко забрел.
Он повернул назад. Идти теперь было легче, так как под гору, правда, недолго — он опять чуть свернул, и на пути у него вырос новый бугор. Взбираться на него не хотелось, и он его обогнул. Но видать, зря это — вскоре перед ним вырос следующий, еще более высокий бугор. Этот он уже не стал обходить. Не захотел. И с большим трудом вскарабкался на него. И когда был уже наверху, с облегчением вздохнул: хорошо! По крайней мере отсюда все как на ладони. Ага, вон там, это должно быть, наша речка! Да, точно наша, ходим к ней за водой! Слава богу, не сбился с дороги! Но все равно точно не знаю, где я. Похоже, надо было подняться еще выше.
Он спустился в долину, а потом вдоль реки, уже посмелей и веселей, поднялся наверх.
Прошло несколько минут, и он снова засомневался. Нет, уж куда выше! Не может быть! Я совсем заплутал. Но ведь это же наша речка, убеждал он себя, может, я просто шел другим берегом, может, я пересек ее еще раньше и на бегу не заметил. Надо вернуться.
Он так и сделал. И очень скоро пришел к знакомым местам, нашел и тропу, что вела в лагерь. Он зашагал по ней и вскоре увидел землянку. Господи боже, но что это? Кто там стоит?
Имро бросило в дрожь. В нескольких шагах от землянки стоял, прислонившись к дереву, солдат в немецкой форме.
Имро метнулся за дерево.
Но солдат — ничего, даже не шелохнулся.
Черт, на этот раз мне повезло! Что этот малый там делает? Заметил меня или нет? Похоже, что нет. Хоть бы мне еще чуток повезло! Надо поскорей смыться отсюда.
И он незаметно исчез.
Но и потом все это казалось ему невероятным. Неужто он меня и впрямь не заметил?! Уму непостижимо! Не мог же он меня не видеть. А если видел, почему не стрелял? И кто знает, кто знает, сколько их там было?! Если был один, значит, их там было и больше. Как они там очутились? Откуда пришли? Неужто они из тех, что бежали за мной? Но почему они ничего мне не сделали? А где же наши? Что с ними? Ведь должны же они были хоть защищаться! Но тогда я бы услыхал. А я ничего не слыхал. Господи, что случилось?
Он никак не мог успокоиться. Он отшагал уже изрядный кусок пути, а затем, сделав крюк, вернулся назад. И долго, напряженно всматривался со стороны противоположного бугра, выжидая, что же последует дальше. Но нимою не последовало. Он ничего даже не видел. Пришлось цедшого с пуститься.
Между тем слегка начало снежить.
Он продвигался шаг за шагом. Где этот малый? Ах вой ОН, нее там же. И это действительно немец, и он совсем не двигается, стоит, как и раньше стоял. Возможно ли? Что он там делает? Что это за человек?
Пмро долго глядел на солдата, но тот не сделал ни еди-пого движения. Тьфу ты черт, ведь должен же он пошевельнуться, хотя бы качнуться чуть, но он ни рукой не двинет, ни шага не сделает, не переступит ногами, а ведь и ему, поди, холодно, ему должно быть холодно, и поостеречься ему не мешает.
Не спуская с солдата глаз, Пмро снова двинулся, он осторожно заносил ногу за ногу и почти при каждом шаге останавливался и прислушивался. Но осторожность его была излишней, хотя, конечно, Пмро этого еще не мог знать.
Вокруг царила несказанная тишина, бесшумно падал снег, а немецкий солдат стоял как заколдованный.
Имро был ОТ него уже В нескольких метрах, но и их пройти у пего не шатало смелости. Смешно! Смешно говорить о смелости. Может быть, Имро тоже невольно понял это. Тьфу ты дьявол, ведь он же может подстрелить, какого черта он не стреляет?
Он сделал еще несколько шагов и только тогда понял, что немец ничем не может ему навредить. В самом деле, не может. Он подошел к нему, внимательно обглядел, даже дотронулся до него. Немец был мертв. Он висел на толстом суку огромной сосны, причем висел так низко над землей, что казалось, будто стоял там, и он, пожалуй, мог бы стоять, не будь у него согнуты ноги. II он был босой. Эй, парень, кто же тебя разул? Видать, кто-то свистнул у тебя сапоги.
Разумеется, Имро долго его не разглядывал. Он вбежал в землянку, где пришлось ему еще больше изумиться. В землянке не было ни души. И вокруг никого. Был только один висельник. Силы небесные, что тут приключилось?!
На снегу виднелось множество следов: одни вели в землянку, другие — в горы. Значит ли это, что ребята ушли? J командир говорил, что они должны сняться с места. Но почему так внезапно? Их кто-то вспугнул? Кто-то гнался )
за ними? Куда они ушли? Ведь этих следов, что ведут сюда, не так-то и много, ребятам, пожалуй, не надо было уж так стремглав убегать, наверно, можно было попробовать и защищаться. Или кто-то пришел предупредить их? Кто и когда? Откуда здесь взялся немец? Кто его повесил?
А не лучше ли ему побыстрей отсюда убраться? Только куда? Вниз, в деревню? Ведь он оттуда прибежал сюда. А теперь? Куда теперь? Что, если немцы выследили отряд, а иначе чего бы ребятам убегать сломя голову?! Если немцы и не кинулись за ними сразу же, то Имро наверняка привлек их внимание, и теперь они наступают ребятам на лятки, того и гляди настигнут. Однако не побежит же Имро за немцами вслед, не станет же поджидать их или попадаться им на дороге!
Между тем уже завечерело, Имро был страшно голоден и изнурен. Трясло его и от холода — ему так хотелось согреться, но огонь в землянке потух, а спичек не было. Может, они есть у этого немца? Он подошел к солдату, порылся в его карманах, спичек не нашел, да и забыл о них. Зато просмотрел его бумаги и фотографии, заглянул и в дневник, полистал его, пробежал и несколько писем, но он не настолько знал немецкий, чтобы с ними дольше возиться. Он нашел у него в кармане и военный билет. Ганс Вас-серман! Да, так звали этого малого. С минуту он глядел на его фотографию, потом просмотрел и другие, хотя он уже раз просматривал их и Вассермана там не заметил, но теперь он увидел его, увидел почти что на каждой. На одной фотографии немец (Имро внимательно вгляделся, он ли это) сидел на земле, рехмонтируя велосипед, и смотрел в объектив или на кого-то, стоявшего рядом, на другой — немец сидел в лодке, греб — подбородок выставлен вперед, руки вытянуты, он как раз собирался зачерпнуть веслами воду — и улыбался жене, сидевшей напротив, она не была особо красивой, но фотография может и лгать, на женщине была майка, в волосах цветок, возможно искусственный, или даже заколка, украшенная цветком, и насколько худ был он, настолько она (неужели это его жена?) была упитанна и мило, ну просто блаженно, улыбалась. Однако Имро больше всего заинтересовался фотографией, на которой Вассерман стоял у грузовика, вероятно, ремонтировал его — в руке он держал какой-то ключ, а рядом лежало отвинченное колесо, он стоял чуть пригнувшись и кому-то улыбался, высовывая язык. Имро долго смотрел па эту фотографию, немец выглядел на ней гораздо убедительнее и больше всего походил на Вассермана, что был перед ним, только этот не улыбался.
Пмро нашел и табакерку, а в ней пять или шесть словацких сигарет. Од ненадолго задумался, потом одну сигарету сунул в рот и опять засновал руками по Вассермановым карманам, но спичек все равно не нашел. Он вложил сигарету обратно в табакерку и снова призадумался — хотел, должно быть, вернуть немцу и табакерку, но не вернул. Зачем она ему? Зачем она тебе, ведь ты уж все равно не куришь и курить больше не будешь, а мне понадобятся сигареты, я ведь и сейчас охотно бы закурил!
Он опустил табакерку в карман, постоял возле Вассермана, а потом сказал громко:—Уж не свихнулся ли я? Пожалуй, да. В уме вроде мешаюсь! Но это, верно, от голоду. И от усталости. Я целый день на ногах! Боже ты мой, и что я пережил! Пережил ли я? Это же немыслимо! И как я есть хочу, и устал как! И холодно мне, и в жар кидает! Господи, что делать?! Куда теперь идти? Не могу же я тут остаться! Не могу тут остаться И потому, что уже мешаюсь умом, В самом Деле, ум заходит за разум!
Он стоял перёд землянкой, глядел в долину. Неужто воротиться? Но зачем я тогда бежал сюда? Я ведь должен был принести и какой-нибудь еды, что, если они ждут меня? Но где ждут? Может, уже и не ждут. А может, они и не ушли далеко. Если пойду по следу, может, найду их! Если бы я только знал, что случилось, и не был бы таким голодным и усталым!
Но он все равно пошел. Шел и тогда, когда уже совсем смерклось и он потерял след.
Господи, куда я тащусь? Я ведь уже ничего не вижу. Везде только снег, снег, и впереди и сзади. Куда к черту все подевались? Ежели пойду еще дальше, собьюсь с дороги, тогда меня уже сам черт не отыщет, просто в лесу от устатка и сдохну.
Он дико испугался этой мысли. Нет, идти дальше нельзя, но и тут нельзя оставаться! Не хочу подыхать, нет, нет, не подохну, не могу подохнуть! Я должен воротиться! Все равно куда!
Он обшарил глазами лес, потом повернулся и побежал назад .
Он совсем выбился из сил, но все-таки бежал, скатывался под гору, разрывая телом сугробы, а потом просто
плелся, качая головой из стороны в сторону, лизал снег, а когда в конце концов остановился и поднял взгляд к небу — захотелось завыть, Будь он волком, и впрямь бы завыл!
А тем временем, пока он блуждал, прорвалось небо, и из-за туч выглянул узкий рожок месяца, снег вновь побелел, зеленые ели выступали на нем еще резче и еще смелее тянулись ввысь...
Будь он волком, и впрямь завыл бы!
А вместо этого он взял да и рассмеялся, хотя у него тут же потекли и слезы. Ах глупец я! Ведь знаю же, где я, отлично все узнаю! Вон там речка, да, наша речка, я не могу здесь пропасть! Потому что здесь речка, и это в самом деле наша речка, она должна быть тут, должна быть тут, должна и сейчас быть тут!
Имро как бы приказывал, и приказывал так, что будь речка в каком ином месте, она наверняка сразу бы переместилась туда, где он повелевал быть ей.
Но речка и так была там, и Имро снова по ней сориентировался, и, хотя потом еще какое-то время плутал, снова отыскал землянку, от которой до сумерек отошел, отыскал ее и очень обрадовался. Он увидел и немца, но теперь уже не испугался его. А нарочно теперь уже ради него поднял голову и выпрямился. Ну как, Ганс?! Он посмотрел ему прямо в лицо и громко рассмеялся. Как дела? Как тебе живется в Словакии? Видишь, я опять тут! Потому что я здесь дома, Ганси, хотя и ты уже нашел здесь свой дом. Схлопотал! Оба мы схлопотали! Больше нам уж нечего друг друга бояться. Остались мы тут только вдвоем. Ну как себя чувствуешь, Ганси? И тебе холодно? Я уже мешаюсь умом, у меня жар. Ты должен стоять на посту, ты должен тут меня караулить и шуцовать! Но погоди, сперва я перережу веревки, не по нутру мне, когда рядом висельник.
И он в самом деле перерезал веревку, стоило это ему большого труда, да и потом он еще повозился с немцем, стараясь прислонить его к дереву.— Стой, Ганси! Так! Внимание! Xchtung!1 Стой смирно! Осторожно, Ганси! И не падай! Ей-богу, я уже мешаюсь умом.
Он вошел в землянку. Нашарил нары, свалился на них, но ему нечем было прикрыться. Он нагреб высохшей хвои,
Внимание! (нем.).
зарылся в нее, но и это не помогало, Он все время ворочался, ему было страшно холодно.
что, если взять у Вассермана шинель?
Неплохая мысль. Но он был донельзя измучен и не хотел слезать с нар. Мыслимо ли это? Я ли это вообще? Может ли навалиться на человека такая беда? Что со мной? Что вообще случилось? Ага, знаю ведь! А этот парень, пожалуй, и сам мог бы мне шинель принести. А есть ли вообще на нем шинель? Ну ясно, есть! Какой я все же болван, я же сам выворачивал у него карманы.
Он медленно слез с нар, вышел наружу и снова заговорил с немцем: — Где ты, Вассерман? Послушай, может, ты одолжишь мне шинель? Ведь тебе уже все равно, ты уже привык к холоду. А не одолжишь шинель, так и мне скоро капут.
Он стал раздевать немца, но тот так окаменел, что не было никакой возможности стащить с него шинель.— Не дури, парень! Видишь, как я умаялся и как у меня зубы стучат! Ну и осел я! — Имро почти что вслух рассмеялся.— А нож у меня зачем? — Он вытащил НОЖ и разрезал рукава шипели —с ними-то он и не мог никак справиться.— Ну видишь, ничего не случилось, я тебя не обидел. Ведь это я тебя с дерева снял. Могу и твоей шинелью малость попользоваться.
Имро снова поставил Вассермана, прислонив его к дереву, но теперь он оказался прямо у входа в землянку. Имро понял это. Он решил исправить дело, да не тут-то было — пальцы у него совсем окоченели, и терпение лопнуло.— Тьфу ты черт, отличного же я себе часового выбрал! А, дьявол с ним! Ганси, так ты хоть неплохо приглядываешь за мной! В конце-то концов, сейчас уже ночь, и у меня все равно в голове мешается, можешь и ты меня покараулить... Ничего, ничего, только бы согреться... Ганси, покойной ночи!
И ночью его трясло от холода. Несколько раз он соскакивал с нар и выбегал наружу, думал бежать, но не знал куда. Деревни он боялся, да и была она так далеко, немыслимо далеко! Он боялся и леса и потому всякий раз возвращался.
Под утро небо совсем прояснело, но на нем все еще сверкал узкий рожок месяца, озаряя гордые величавые ели, снег мерцающе белел, и Имро, почти что плача, похлопывал Вассермана по плечу и говорил: — Гавел, браток, товарищ мой, в чем мы с тобой провинились, почему мы должны быть здесь? Кто тебя сюда послал? Что у тебя было против меня? Ты, старый болван, зачем сюда пер? И за что тебя так, браток? Или ты сам удавился? Ты боялся? Болван, тебя-то ведь я еще и теперь боюсь! Но я не повешусь, выдержу до утра!..
Он снова вбежал в землянку, накрылся Вассермановой шинелью, но его по-прежнему трясло от холода.— У меня жар, страшный жар,—говорил он вслух,—месяц мне светит, господь послал мне месяц и Вассермана... Хоть чуток отдохнуть...
Заснул он только средь бела дня.
Проснувшись, он почувствовал себя еще более разбитым, не мог даже шевельнуться и испугался, что никогда, уже никогда не пошевелится. Он попробовал двинуть ногой— не вышло. Господи, что со мной сталось?! Возможно ли так задеревенеть? Он попробовал пошевелить пальцами руки, потом всей рукой, наконец он потихоньку задвигался, умудрился даже слезть с нар и почувствовал себя счастливым, что у него есть силы и он может ходить. Ему почти не верилось, что ноги могут служить ему. Но они служили. Он прошелся взад-вперед и какое-то время в самом деле был счастлив. Было бы еще что поесть! А в общем-то, нет, голода я уже даже не чувствую, вот сигарета была бы кстати!
Он нащупал табакерку, раскрыл ее и с минуту обнюхивал сигареты. Одну вложил в рот, несколько раз вхолостую затянулся, а потом просто съел ее. И рассмеялся, чего, однако, делать было не надо: табак в сигарете был мелкий, сухой, он застрял в горле, и Имро стал задыхаться. Гадкая была сигарета. Кашлял он еще и тогда, когда уже совсем забыл про нее.
Тем временем он вышел из землянки, остановился у входа, вдохнул свежего воздуха, бросил в рот горсть снегу и, когда кашель кое-как его отпустил, попробовал все в голове упорядочить и прикинуть, что делать дальше.
Вдруг он заметил, что Вассерман плачет. Имро просто глаза вылупил.— Бред все же какой-то! Ты плачешь, Гаыси?! Неужто я уж совсем свихнулся? Скажи, приятель, отчего ты плачешь, что с тобой стряслось?
Он подступил к нему ближе, вгляделся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75