— Время, оно и так пройдет,— улыбается Юльча,-— Мое уж прошло. Даже петь не пришлось. Оно, может, и обогнало меня.
— И впрямь! А сколько тебе годков?
— Шесть,— отвечает она не задумываясь.
— Шесть? Слышите? Шесть, говорит! Как это шесть? Может, сто шесть?
Юльча качает головой:
— Нет-нет! Столько мне было. Годами я протаптываю дорожку назад. Помаленьку начинаю молодеть. Иначе меня не пустят па небо. Кому я там, старушенция, нужна буду?
— Ты говоришь? Ведь на небе будем все одинаковы.
1 Музыкальный инструмент, состоящий из множества дудочек различной величины.
— Одинаковы? — Прялка стала слегка пошаливать; горошина где-то застряла или увязла.— Утешайтесь! Думаете, господь бог раздаст нам всем одинаковые чулки? Мать родная там меня не признает. Даже не подойдет ко мне — застыдится, что дочка старше и безобразней ее.
— Надо же! Ничего не боится!
— А чего бояться иль кого? Лишь бы пустили на небо! Там мне все подивятся. Вот и я, небесный отец! Сделал ты меня старушенцией, вот и получай такую! Увидите, как я буду перед ним вертеться. К самому тропу протиснусь и усядусь промеж самых молоденьких.
— Не болтай! Господь тебя покарает.
— Как же! Меня-то покарает? А за что? За эти годочки? Так он сам раздавал их. Захоти он меня молодую, так и оставил бы меня молодой. Молодой-то и на земле мог оставить, молодой и па земле хорошо.—Прялка уже снова покойно поскрипывает, дудочки нежно наигрывают, пергамент похрустывает и потрескивает, а горошина весело прыгает, трык-так, в такт с пергаментом, словно по паркету, цук, цук, вы же слышите, тра-та-та, и еще похныкивает: трень-брень, горошина, трень-брень, тренькает ода, тра-ра-ра...— Думаете, я неба испугаюсь? Эхе! Кабы вы знали, бабоньки, кабы знали! Юль-ча уж давно небо оглядела!
Но кой-кому из женщин такие речи не по нутру.
— Не болтай вздор! — осаживают они ее.— Всякий вздор из тебя прет! Господь и без того порядком тебя наказал!
Иные и заступаются: — Не трожьте ее! У нее ведь ума что у ребенка! Юльча, спой что-нибудь. Лучше-ка спой нам.
Юльчу не надо долго упрашивать. Она прикрывает глаза, похоже, будто даже задремывает, по вскоре их опять открывает и начинает медленно покачивать головой. И вдруг у нее в горле отзывается блеющая козочка, голоску которой какой-нибудь благодушный и тоже, поди, беззубый габоист, что мастерит для своего инструмента мягоныше трости, придал особо нежный тон:
Я первая, не последняя на земле, Горько плачет солнышко, что темно во мне.
Выглянь, выглянь, солнышко, и не плачь так горько, Ох бы поскорее народилась зорька!
И вот из прялке уже сделался органчик, пожалуй, чуть расстроенный, но все равно органчик; пергамент и горошина теперь тихохонько дребезжат, издавая тремоло, а сиринга скликает певчих птиц, главное — колибри.
Пчелки в улье для тебе изготовили медку,
Из гусяток стали гуси, пусть пасутся на лужку.
Выглянь, выглянь, содпышко, и не плачь так, Ох бы поскорее народилась зорька!
Спою тебе песенку, поразвею, Серебряны дудочки в моем звонком горлышке.
Отрастишь ты попросишь кушать, А я дома дудочки буду тихо слушать.
Выглянь, выглянь, солнышко, не плачь так горько...
Вдруг Юльча умолкает. С минуту вглядывается, потом спрашивает: — А этот масляник что тут делает?
— Какой масляник?
— Вой тот.— Она тычет палочкой в адлатуса, что стоит, расставив ноги и прикрыв ладонью глаза, и смотрит на колокольню.--- Право слово, это он! Масляник! Оп хаживал сюда в Церовую масло продавать.
— Не болтай, Юльча... Это ведь... Как его? Адлатус. Адлатус он.
— Адлатус? Вот задам тебе, адлатус! — Она грозит ему палкой.— Он задолжал мне полкрейцора. Масляник! Поди сюда! Так как же с тем крейцером? Я те задам адлатчса! Как с тем полукрейцером?
— Не кричи, Юльча! Ты же не знаешь его. Крейцеры-то когда были? Ведь крейцеры давно не в ходу.
— Ну и что? Ему-то я скажу, небось знаю его! В свое время крейцеры были. Мне было лет семнадцать, а ему, поди, столько, сколько теперь, оп пришел, общупал меня всю. потом выхватил крейцер и бежать.
На удивление быстро она заковыляла к адлатусу, а приблизившись, подняла палку и стала колотить его по голове.
— Масляник! Масла!—крякала она, словно утка.— Масла, масла, масла! Отдай мой полукрейцер и крейцер либо подлей еще масла! Масла, масла! — Она все злее колошматила его. Людям пришлось подбежать и адлатуса выручить.
Ондро сказал брату: — Слышь, Имро, сдается мне, эта девка ж больно заглядывается на тебя.
— Которая? вон та?! Чернявая? Так это же Штефка! Ондро, тебе только кажется.
— Нет, братец, не кажется. Все время пялится на тебя. Не хочу тебя сбивать с панталыку, ио тут что-то кроется.
— Ничего не кроется. Она давно обручена. Да и мне осенью жениться.
— Честь тебе и слава, братец, честь и слава, по девка, согласись, хороша! Гляди-ка, опять на тебя уставилась!
— Ондро, тебе только кажется, только кажется. Ведь она обручена! Верно говорю, обручена.
— С Кириповичем.
— Неужто, братец, неужто? Имро, да ты, ей-богу, балда! Такую пригожую девку Кириповичу отдавать!
Штефка ходила к костелу почти каждый день. Иногда приходила совсем рано, иногда, если дома были дела,— пополудни, а то прибегала под самый вечер — должно быть, даже не ради работы, а просто так, поглазеть. Имро замечал ее и вечером, когда после работы уходил с отцом и братьями домой в Околичное. Она прохаживалась с Кяриновичем, управляющим имением. Чудно, право! Неужто он и впрямь с ней гуляет? Конечно, человек он неженатый, и на приличную должность вышел, и живет честь по чести — одним словом, управитель все равно старый козел! Наверняка за плечами добрых три десятка, да и за сорокалетнего смело сошел бы. Чудно, право! Но, с другой стороны, всяк сам себе голова, не суй нос в чужие дела.
Как-то раз — опять же случайно,—кот да Гульдапы возвращались с работы, на улицу вышел Штефкин отец и, увидев их, тут же замедлил шаг.
— Гульдан! — закричал он веселым голосом и сразу же повернул назад.—Загляни-ка! Я вот думал забежать па кружку пива, но, коль ты уж попался мне на дороге, зайдем ко мне на минуту! Пошли, Гульданко! Пошли, ребятки! Уважаю мастеровой народ!
Конечно, он позвал на рюмочку. Выпили, упрашивать их не понадобилось, а была бы охота, и закусить было б можно, да не стоило живот набивать, уж лучше опрокинуть лишнюю рюмочку.
Штефка была дома. Дома была и Штефкина мать. Был там и какой-то мальчонка, не очень удачный: он все время шмыгал носом, хотя и стояло лето. А не тяни он носом, его, может, никто бы и не заметил. Что ж, не каждому же ребепку быть удачным. Но это так —- к слову пришлось.
Вечер был из приятных. Гульданы засиделись, пожалуй, дольше, чем следовало бы. Штефкина мать уже стала подремывать и в конце концов отправилась на боковую. Мастера это слегка покоробило, он потихоньку поднялся.— Бедняжка! Уморили мы ее разговорами,— сказал он смущенно.— Ребята, пора и честь знать!
— Сидите па здоровье! — Штефкин отец опять их поусаживал.— Не беспокойтесь зазря. У нас с женой полное взаимопонимание.
И Гульданы остались. Им было приятно. Штефка просидела с ними до конца, хотя порой не знала, кого и слушать. Мастер и ее отец старались вести степенный разговор, да и подмастерья не уступали им — вы-то знаете, что за народ эти подмастерья, особенно когда рядом женщина,— они тоже говорили степенно, но лишь затем, чтобы произвести впечатление, а вообще-то им все трын-трава, обычно несут всякую околесицу, слово для них — тьфу, ведь у подмастерьев слов всегда полон рот. Ох и впрямь озору-ны эти Гульданы! То и дело обрывали отцов, что своего, что чужого, а Штефку меж тем нет-нет да и поддевали. Она едва успевала отбиваться.
Мастеру пришлось одернуть сыновей: — Негодники, оставьте девку в покое!
А уходя, мастер сказал отцу Штефки: — Мишо, сам небось видел, как мои молодцы дочку твою хотели забаламу-тить?
— Конечно, видел. Дочка у меня хороша.
— Мишо, да у меня и в мыслях не было хаить ее. Я именно это и хотел сказать. Не знал, что у тебя такая пригожая дочка.
— Гульданко, обе дочки у меня хороши. Одну я уже выдал, и эта замуж собирается. Жених,— тут Штефкин отец наклонился к мастеру,— не по душе мне этот жених. Гее, Гульданко! Не по душе он мне!
— Так-так.! Понятно.
Имро услышал. Невольно опять припомнил Кириновича. Неужто и в самом деле все так?
Мастер огляделся.— А где она? Где девка-то? Эвон! Ну пошли, поторапливайтесь! — Мастер обождал, пока Ондреы и Якуб со Штефкой выйдут на улицу, потом сказал: — Ну как, ребята? Возьмем девку на колокольню?
Сыновья один за другим, весело поддакнули.
— Решено! Слышь, Штефка, когда мы будем ставить крест на церовский храм, ты наверху мне вина и поднесешь. А до той поры не смей замуж идти, обычай не позволяет. О, старый же я дурак! Ну, благодарствую, Мишко! Благодарствую, и всего тебе хорошего! Доброй ночи! Доброй ночи, ШтефкЙ! С богом! Всего хорошего!
Имро часто вспоминал ее. А иной раз и подумывал: «А что, если мне встретиться с ней. Я еще неженатый, могу встретиться, с кем хочу. Пришла бы она на свидание? Ну а потом что? Если Вильма про то узнает? А и не узнает, что с того? Кого бы я обманул? Нет, Имришко, пет, лучше не мудри, не раздумывай, пи с кем лучше не связывайся! Разве Вильма не так хороша? Не отступайся от нее, Имро!» А строитель — как, опять он? — и впрямь не забывает добрых славных обычаев! Чуть свет пожаловал в приход и объявил:
— Святой отец, а крест-то уже наверху! Осталось его укрепить! — Потом сокрушенно поднял взгляд, правда одновременно с рюмкой, и сказал: — Так за этот крест, святой отец!
«У-ух, сатана! Молчи! Лакай и помалкивай! Хоть речами не искушай!»
— Хороша палипка! — похваливал строитель водку.— Знаю, святой отец, вы человек непьющий, но нынче — нынче редкостный день, думаю, вы могли со мной чокнуться.
— Упаси боже! В самом деле не могу. Я вам уже не раз о том говорил.
— Знаю, святой отец, знаю! А жаль! В самом доле жаль! Сегодня мне даже малость взгрустнулось. Хотелось с вами за крест чокнуться.
— Не могу. Стоит выпить, сразу живот схватывает.
— Нервы! Все нервы! Будьте осмотрительны, очень осмотрительны. Как бы язву не заработать!
— Что вы, что вы! Желудок у меня в порядке, да и нервы не шалит. Л нить не ныо, не выношу спиртного!
— Думаете, не знаю? Я же знаю, ведь я у вас, почитан, каждый день. И все же будьте осмотрительны! С нервами не шутят. К нервам в самом деле нужно относиться со всем вниманием. Знаете, как иногда у меня нервы шалят? Счастье еще, что не очень-то в рюмочку и заглядываю, Разве я пью? Вся же моя выпивка здесь, и я постоянно у вас, а много ли выпью? Для умного человека главное — разговор, всегда главное —- разговор, беседа, хорошее настроение, а рюмка — дело десятое. Иной раз налью себе рюмочку: вы-то мне никогда не нальете, поставите бутылку — и изволь сам! Вот я и наливаю себе, и мы беседуем по душам.
«Лучше не беседуй! Охальник! Сатана! Язык бы тебе прикусить!
— Святой отец, стало быть, не надыме себе? Можно, я вам налью самую малость?
— Боже избавь. Видеть спиртного и то не могу!
— Конечно, это же сущая пакость. Я не имею в виду вашу палинку, это питье превосходное, я вообще говорю. Спиртное есть спиртное. Хоть и для людей, а все равно пакость. Поддашься спиртному — и тут же ставь на себе, крест. Но нынче вы в самом деле могли бы выпить! Если позволите, я еще каплю себе налью. Знаете же, коли он наверху, этот крест, так пусть там прочно стоит, пусть Гульдан укрепит его как положено! Ну стало быть, еще раз за крест!
«Охальник! Нечестивец! Чтоб тебя господь твоими же нулями-молитвами поразил, а черт рогами наградил! Чтоб тебя огнь не помиловал! Твоими устами Люцифер молвит! Чтоб тебя другой, еще более злющий Люцифер копытом вышколил да приличию обучил. Чтоб метлой адовой, огненной отхлестал твоих наставников, злобных и подлых, а заодно хватил сатанинским копытом по башке и того, кто из тебя сделал строителя! Изыди, сатана! Вылакай рюмку — и с глаз долой!»
Коротко ударил колокол. И в национальном платье —правой руке у нее плетенка, в которой бутылка вина десять стограммовых рюмок,— бодрым шагом, гордо подняв голову и оглядываясь по сторонам, идет к костелу. Народ расступается перед ней.
— Ну и вырядилась! — Люди не в силах глаз от нее.— Глядите, как вырядилась! Гульдад знал, кого выбрать!
— Еще бы, Штефка умеет принарядиться! Смотрите, смотрите! Вон Гульдан уже ждет ее, она несет свяченое вино к кресту. Оттого и вырядилась.
— Так-так!
— Чего так? Такой-то девки и я б не прочь дожидаться. Хоть у креста. И вино бы выпил, право слово выпил бы. Э-эх, ни земли, ни неба, ей-богу, не испугался бы. Ух! И мы на небе.
А Штефка подымается но деревянной лесенке. Слегка запыхалась, ну да ладно. Она уже у колоколов, там ее дожидается. Штефка наливает ему в рюмку вина, Имро пьет, а пустую рюмку, как положено по обычаю, разбивает о балку.
— Не боишься взойти еще выше? — спросил ее.
— Не боюсь,— ответила она весело.
— Ну и не бойся.— Имро хотел подбодрить ее.— Потихоньку подымайся, чтоб сил хватило. Но наверху оставался. Буду ждать тебя.
Штефка пошла выше. Через минуту была возле Ондро.— Какая ты красивая! —улыбнулся он ей.—- Гляди, как разгорячилась! Ей-богу, ты мне нравишься! — Он сам взял из корзинки рюмку.—Ну налей, налей подмастерью! — сказал весело. Потом выпил, а пустую рюмку разбил.— Дело сделано! — усмехнулся он.— А ты мне и впрямь! Жаль, что я женатый.
А Штефка уже подымалась к Якобу, и взгляд ее был устремлен вверх и снова все повторилось.
— Не боишься выше идти? — спросил ее Якуб. Штефка сказала: нет, а сама невольно поглядела на
узенькую лестничку, которая вела наверх, к мастеру; лестничка казалась ей достаточно крепкой, и было на ней не более десяти-двенадцати ступенек, и все же это была высота! Штефка еще никогда не подымалась так высоко.
— Видать, страх напал! Хочешь,— предложил ей Якуб,— я донесу.
Штефка глубоко вздохнула.— Ах ты господи, да я уже иду, иду. Высоко-то как! Сейчас я правда немного боюсь.
Она пошла дальше, и взгляд ее был устремлен вверх. Шла она сейчас медленнее, осторожнее. Боже, как высоко! Отчего так высоко?! Боже, и будто качается! И трещит даже! Господи, отчего так ужасно трещит?
— Ну давай! — Мастер подал ей руку. Она поднялась еще на одну ступеньку, потом еще па одну, и мастер сказал:
— Ну здравствуй! Не думал я, что ты сюда дойдешь.
— Боже милостивый, отчего так трещит? — Она силилась улыбнуться.
— Ничего не трещит, тебе кажется,—успокаивал ее мастер.— Не бойся! Эта колокольня крепко сработана! А ты смелая девушка. Ну что, нальешь?
— Налью. А почему колокольня так качается?
— Нет, не качается, вовсе не качается! — И мастер взял себе рюмку.— Успокойся.
У Штефки дрожали руки, но рюмку она палила. Мастер выпил и сказал: — За твое здоровье!
— За ваше здоровье! — сказала Штефка, голос ее тоже дрожал.
Мастер выпил рюмку и бросил вниз. Потом она налила ему вторую рюмку и третью — и так семь подряд! И каждый раз мастер смотрел на нее, а при последней рюмке задержал на ней взгляд чуть дольше: — Ты правда замечательная девушка, красивая и смелая. Уже не боишься?
— Не боюсь.
— Будем здоровы! — Мастер выпил и сказал: — Благодарствую! Ну ступай! Ты смелая девушка. Наверняка замуж выйдешь удачно! Желаю тебе рослого, умного и доброго жениха! Ступай и гляди в оба, чтоб не поскользнуться.
Она и не знала, как спустилась вниз к Якубу, который радостно ей улыбался.
— Ну вот видишь! Все уже позади!
Потом она осмелела. Возле Ондро она бы и постояла, да оп вдруг ее обхватил, обнял, может, и поцеловал бы, не убеги она вовремя.
Застучали ступеньки, и вот она рядом с Имро: — Боже, Имришко, знаешь, как было страшно?
Имро обнял ее.— Ну ладно! Молчи! И чего, чего тут бояться? — Он обхватил ее обеими руками, даче целовать стал. Штефка подумала, что надо бы, пожалуй, вырваться из его объятий, но вместо этого улыбнулась и еще крепче прижалась к нему. Ну можно ли ее в этом винить? Она была сегодня па колокольне. Сегодня люди должны все ей простить.
— Что будешь вечером делать? — спросил ее Имро.
— А что?
— Просто так. Можно и встретиться.
— Встретиться? Господи, я не знаю.-—Она поколебалась немного. Потом спросила: — А где?
— Почем я знаю? Где хочешь,— неуверенно ответил он.—- Правда, что ты гуляешь с Кириновичем?
— Захаживает к нам. Ведь и ты, Имришко, собираешься жениться.
— Да? А ты откуда знаешь?
— Узнала.
— Надо же! Ну ладно. А хоть бы и так! Вечером буду ждать тебя.
Она согласилась: — А где?
— Где хочешь.
— Ну, жди у нашего дома. Но сразу же после работы, а то потом...
— Попятно...
Но Имро не сдержал слова. Позже вдруг подумал: «Зачем я обещал? Я же с Вильмой договорился. Какой я дурень! Зачем я обещал? Для чего голову ей морочу? А может, все-таки пойти?»
Работу они окончили раньше времени. Священник позвал их к обеду. Выпили, а потом побрели домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75