Однако не все, не все уже сошлись. Четверых не хватало. И те, что остались, сгрудившись теперь вместе, сидели в невысокой траве и непрестанно оглядывались, словно искали тех четверых. А двое стояли у большого куста шиповника и шныряли по сторонам глазами — им не верилось, что опасность уже миновала, как и не верилось в то, что четверо уже не придут, ведь это были их знакомые, а для кого и товарищи. Ну можно ли без них идти дальше или вернуться домой?
Все еще до сих пор были насмерть перепуганы, мучительно бились над множеством важных вопросов, и у неI
которых нашлись бы на них и ответы, но говорить никому не хотелось, они только спрашивали глазами друг друга: не желает ли кто случайно сказать что-нибудь.
Но совсем без слов тоже не могло обойтись. Кому-то понадобилось задать вопрос вслух: — Откуда взялся этот шофер? И кстати, как его звали?
А когда раздался вопрос, тут же нашелся и ответ: — Не знаю. Я его не признал. Думал, он из Церовой.
— И я его не признал,— нашелся и другой ответ.— Он не из Церовой. Карчимарчик его отыскал. Не знаю, откуда он, но похоже, хороший мужик.
— Был хороший мужик.
— Оба. И Карчимарчик. Хотя чего только не говорили о нем. Я видел, как он кувырнулся.
— Ребята, сил моих нет слушать такое.
— А Габчо? А Раиинец? Где они?
— Сам небось знаешь. Я только слыхал, как они кричали.
— И этот паренек там остался. Сосед мой. Что теперь матери его скажу? Право слово, лучше мне и домой не показываться!
Молчание. Но вскорости опять раздался чей-то голос: — Может, сходить туда, поглядеть?
— Зачем? На машину? Может, там уже и машины-то нету. Я ведь это место обошел стороной. Ничего там не видел. Мы все тут.
— Какие все? Тут не все.
— Все тут. Больше никого нет. И машину эту, поди, оттуда уже оттащили.
— Ребята, ведь это ужас какой-то. Нельзя так все оставить!
— Ну делай что-нибудь. Попробуй, сообрази что! Издалека все еще доносилось кукареканье петухов. Мужики молчали. Только церовский причетник бурчал
себе под нос да все поглядывал на других.— Хорошенькое начало! Была б хоть какая... хоть какая атака! По простоте своей люди ведь ничего даже не ждали. И я ничего такого не ждал. Думал, может, и дело-то не больно серьезное, может, ничего особенного и не будет. Дома-то столько у меня министрантов, столько ребятишек, а теперь вон оно как — ни взад, ни вперед... Было бы хоть у кого ружье, ну пусть пистолет, какое-никакое оружие, была б хоть перестрелка какая, а то только в нас и стреляют. Кто мог ждать?! Ой, ребята, уж очень мне... Может, надо было остановиться, да ведь кто знал?! Кто что мог знать? Вдруг сразу: хальт! И он, бедный парень, р-раз в эту канаву, прямо в ров этот гнусный, я и теперь, ей-богу, в толк не возьму, как оно получилось. Ну а с другой стороны, кто бы остановился, в самом деле, кто бы? Кому охота останавливаться? Я и сам припустил. А тут еще этот мешок, я с мешком побежал, ага, вот он, мешок-то! Господи, и парень этот... И остальные... Такого и впрямь никто не ждал! Как бог свят! Ей-богу, ребята! Может, просто надо было встать — и ни с места? Да что толковать, коли все так вдруг получилось?! Кто ж бы не побежал? Всякий бы побежал. Что тут будешь делать, ежели враз тебе в лицо, а потом и в спину стреляют? Знаете, ребята, мне от этого... Уж мне от этого — во как... Мне совсем... Ей-богу, ребята, не мои б годы да не будь я солдатом с первой войны... я бы, может... ей-богу, ребята, я бы, может, и разревелся...
4
ДОВОЛЬНО долго: никак не могли решить, как быть дальше. Все были полны сомнений. Не только страх томил, но и злость и печаль по товарищам.
— Что делать? Надо что-то делать! Не век же торчать тут!
В них росло напряжение, они думали о завтрашнем дне, но никто не осмеливался решать сам за себя, а тем паче за остальных. Они становились все злее. Набрасывались друг на друга.
— Силы небесные, доколе нам торчать тут? Кто все это выдумал? Кто нас всех взбаламутил? Чего вы, черт дери, пялитесь как идиоты? Пораскиньте-ка мозгами, покажите себя наконец, возьмитесь за ум.
— Чего расфыркался? Чего кричишь, чего накидываешься? Нечего кидаться на меня, нечего, сморчок ты плевый! Ведь и тебя бог наделил разумом и у тебя голова па плечах! Ну отчего бы тебе хоть раз в жизни ею не воспользоваться? Разве я один должен думать? Сам думай, других не подначивай!
— Карчимарчик все это выдумал.
— Карчимарчик уже на том свете, его не поминай! Да простит ему господь бог все прегрешения! Нечего, да и времени у нас нет по нему плакать. Самим соображать надо.
— Я уже сообразил,— отозвался один из церовских крестьян и вызывающе посмотрел на других.
Все взгляды устремились к нему.
— Ну сообразил. Чего на меня уставились? Решился я. Домой иду. Да, домой! С меня довольно. Чихал я на все. Думаете, мне уж так охота, чтоб меня укокошили? Я ведь крестьянин. Неужто, ребята, того, что случилось, вам мало? Ну свернут мне шею, а прок мне с этого какой? И куда мы прем, да просто так, без всякого понятия? У нас и командира-то нету. Где наш командир, покажите мне? -— Мужик меж тем поднялся и теперь еще острее пронизывал всех взглядом.— Послушайте, ведь за это за все кто-то же должен отвечать! Где все наши товарищи, скажите?! Где Карчимарчик? Не смог нас даже остановить, хотя и кричал нам «хальт». А где он, ну где? Или, думаете, поплакали над ним — и все дела? Или считаете, что с немцами сможете столковаться? Вы же видели, господи, ребята, ведь вы же видели, видите, что всех нас ждет. Если уж суждено откинуть копыта, то дома, ребята, только дома! В бога душу мать, так вас и разэдак, ребята, свиньи вы гнусные, на что вы меня подбили!
— Заткнись, заткнись, осел пьяный! — набросился на него кузнец Онофрей.—Наверняка упился, иначе бы ты так не орал. Кто тебя подбивал? Кто тебя подговаривал? Ну скажи, кто тебя подговаривал? Вот врежу по морде — из тебя уже ни одно слово, ни одна гнусность не вылезет! Ну скажи, храпун, кто меня разбудил? Кто мне ночью спать не дал? Кто меня заявился будить? Не ты ли ночью под окном торчал: пошли, Онофрей, пошли! Если думаешь, что у нас нет командира, по морде тебе может съездить и Онофрей!
— Ладно, ладно, Онофрей! — укрощал кузнеца церов-ский причетник.—На Онофрея тоже кто-нибудь может найтись, хотя и не обязательно именно я, потому как знаю, кстати, что и на причетника в такие минуты иной грубиян может поднять руку. А что, если бы тут был и Габчо? Пусть Габчо был не мой, а твой приятель, однако, братец Онофрей, ты бы тут так не разорялся! А ну как найдется тут какой другой Габчо?! Знаешь, братец, если жалко Онофрея, то жалко и Габчо, и не только потому, что некому тебе заехать в морду. Лучше поосторожней! Ты, Онофрей, поосторожнее! А то вдруг найдется оплеуха и для Онофрея! Люди добрые, ребята, да разве вы не видите, разве ие видите, что стряслось? Боже ж ты мой, разве вам мало?
— Чего разохался, ну чего разохался?! — перебил причетника кузнец Онофрей; хоть он и злился на него и был еще немного не в себе, но разговаривал уже поспокойней, а тот, кто его хорошо знал, сказал бы, пожалуй, что он и вовсе разговаривает на редкость спокойно.— Дай мне по морде, коли охота, ну попробуй, дай мне, не то я сам тебе съезжу! Что до меня, то будь ты хоть сто раз причетник, если осерчаю, не побоюсь и святого отца. Думаешь, коли ты причетник, охи тебя спасут?
— Что уж меня может спасти? — Причетник даже руки заломил.— Что нас может спасти? Люди добрые, вот мы наконец собрались все вместе, и с нами случилось то, чего и ие должно было случиться. Так надо ли нам как раз сейчас угрожать друг другу? Или станем дразнить друг друга, носы показывать? Нет уж, товарищи! У каждого нос, и голова есть у каждого, однако Ж нее разом командовать мы не можем. Я старый солдат, хотя па мне нету формы, по солдатом МОЖНО быть и без формы, и я думаю, что нам нужен командир — когда людей много, они подчас с трудом договариваются. Мне и впрямь не по себе, и впрямь не по себе, особенно если вижу, что мы еще ни в каком деле не были, а уж языки пораспускали, да и сами бы себя по домам распустили. Не перебивайте меня! Послушайте, люди, не перебивайте меня! Молчи, Йожко! И ты, Мишко! Кузнец, не прерывай меня! Мигалкович, цыц! Потом скажешь, если захочешь! Богом всех вас прошу, выслушайте меня! Умолкните, черт возьми! Послушайте, люди, куда мы теперь?! Если мы и побежим, то куда прибежим, золотые вы мои? Дом дому рознь! Постой, Йожко! Молчи, Шумихраст, не то тресну тебя! Что, если и дом теперь не дом, что, если теперь — мы же знаем, что было,— если теперь и дома все равно что не дома? Люди, давайте подумаем, нам надо крепко подумать! Глотки во какие стали, а разума поубавилось! Ей-богу, нам нужен если не капитан, то по крайности поручик, а то и надпоручик, хочешь не хочешь, а кому-то из нас быть надпоручиком.
— Какое у тебя было звание? — спросил Онофрей.
— Солдат,— ответил причетник.
— Солдат? Ну видишь! — надулся церовский крестьянин, опять же тот самый, что за минуту до этого так разъярился на всех.— И мне теперь тебя слушаться? Вот уж! Так и вытянусь перед денщиком в струнку! Где у тебя колокольчик, покажи?! Если меня кто нынче либо завтра навеки прихлопнет, скажи, друг мой, скажи, кто по мне тогда зазвонит?
— Ну, ну! — Причетник поднялся, выпрямился, даже руку вверх вскинул.— Только не вышучивай! Не время теперь для насмешек. А коли на то пошло, я, так и знай, зазвоню. А я не зазвоню, найдется другой, у кого будет колокольчик. Вот уж воистину колокольчик всегда и для каждого найдется!
— Плевал я на твой колокольчик! Дура стоеросовая, думаешь, дело в одном колокольчике? Ребята, люди, речь теперь обо всем!
— Вот именно,— подтвердил причетник,— речь идет обо всем!
— Ну видишь, осел!—вмешался в разговор другой крестьянин.— Зачем тогда бурчишь? Языком треплешь.
— Я треплю языком?
— Да еще и молотишь.— Крестьянин не желал и слушать причетника.— О чем, собственно, разговор? Ты был денщиком, сам же сказал, и вдруг хочешь стать капитаном?
— Рехнулся ты, человече? — Причетник почти обиделся.— Кто хочет стать капитаном?
— Ты сам сказал.
— Я сказал?
— А кто же!
— Эге, добрый человек, ты меня, видать, совсем не понял! Я говорил о командире. Кто тебе сказал, что я хочу им быть?
— Мое дело сторона! По мне — ты как был ослом, так и останешься.
— Ну вот, я свое получил! — Причетник покачал головой, по слова пока не отдавал.— Ладно, пускай я осел. Однако нас тут вон сколько, давайте хорошенько приглядимся друг к другу! И ты, братец, коли разум есть, скажи что-нибудь, скажи, но только путное!
— Я свое уже сказал,— ответил крестьянин.-— Иду домой. К жене, к детям. И вы, мужики, решайтесь! А я домой иду, только домой, и баста.
— И я присоединяюсь,—поддержал его другой крестьянин,— потому как и я сыт по горло. Не так уж я глуп, во всем успел разобраться. Что поднесли, то и отведал. Не брошу я жену с детьми, чтоб немцы измывались.
— И ты думаешь, выиграешь? Вы что, думаете, выиграете? — Причетник переводил взгляд с одного на другого.— Разве у меня нет детей? У меня еще больше детей, семеро у меня. Не даете мне досказать, а я всего-то и хочу напомнить, что нам надобно вместе держаться. Так ли мы решим или эдак, пойдем ли вперед или назад, но тут должен быть человек, который нами всеми будет командовать, и мы будем его слушаться. Выберем такого человека, и пускай слово будет за ним! Я подчинюсь. Я старый солдат, и у меня тоже, ей-богу, есть нос, и глаза есть, и вы тоже многое видите, не скроешь того, да, и впрямь нас еще всякое ждет! Поэтому я так стою на своем и, может, даже кричу: одного, выберем одного!
— Раз уж кричишь, кричи и дальше. Быть тебе командиром! Сам себе это придумал.
— Я себе придумал? Если и говорю о командире, то это не значит, что я мм хочу быть.
— Ну давав ты! — Некоторые стали его подбадривать.— Нам ведь все равно!
— О-ох, не все равно, ребятки мои золотые, мне, мне не все равно. Честное слово, я о себе и не думал. Я просто солдат, был солдатом. А нас тут вон сколько. Какое у кого звание?
— Какое у кого звание?! Мы все просто солдаты.— Они заспорили меж собой, и вдруг выяснилось, что самое высокое звание у Имро. В армии он был младшим унтер-офицером.
— Ну видите,— сказал причетник я, выходит, прав был, когда подумал: ежели нет Карчимарчика, хоть мне и жалко, ох до чего жалко нашего Карчимарчика, я сразу подумал — пусть это будет Гульдан. Ведь Гульдана мы все хорошо знаем. Молодой, а неглупый, обученный, ремесло знает, да еще и звание имеет. Вот и пускай Имро, пускай он. Уж если нет Карчимарчика, то скажите, кто другой, ну кто из нас может быть командиром?!
Имро, конечно, этого не ждал. Будь оно в другом месте и при других обстоятельствах, он бы принял слова причетника в шутку, да и сейчас, пожалуй, это все походило на шутку, которой, правда, никто не смеялся.
Сразу все глаза поворотились к Имро, и ему казалось, что этих глаз слишком много и что они уже давно глядят на него.
— Черт возьми, ну скажи что-нибудь! — гаркнул кузнец Онофрей.
Но Имро не сразу нашелся, не сразу.— Вы, должно, шутите! — выдавил он заикаясь и невольно чуть подался назад, словно хотел оградиться и отвести от себя внимание, он шарил глазами по лицам людей, надеясь, вероятно, найти себе замену.— Почему, почему именно я? Тут ведь есть и другие.
— Какие другие? — Церовский причетник решил его подбодрить.— Ведь ты, Имришко, чин, у одного тебя звание, и мы будем тебя слушаться.
Остальные глядели на него неподвижно, и взгляды их становились все тверже и недовольнее, словно они злились, что он хочет изменить или отдалить речами то, что было уже решено.
— Черт возьми, так говори! Чего молчишь? — взъярился кузнец Онофрей.
— Я... я правда не знаю... Что вы хотите от меня? Что я должен говорить?
Церовский крестьянин схватился за голову.— Ребята, какие вы безмозглые, до чего же вы безмозглые! Я иду домой, иду домой, ей-богу, иду домой! — И он на самом деле пошел, оглядываясь, не двинулся ли кто следом за ним.
— Я с тобой,— поднялся и его товарищ и, сделав несколько шагов, тоже оглянулся — верно, думал, что пойдут все.
Но мужики остались на месте, они лишь проводили долгим взглядом ушедших и снова повернулись к Имро, ожидая, что он им скажет.
Имро думал. Думал еще и после того, как уже принял решение, он обводил всех глазами и в каждого вглядывался, точно хотел выяснить, будут ли действительно все с его решением согласны. Потом он поднял руку и определил направление.
— Идем вперед!
5
И они пошли. Имро, правда, был не лучшим из командиров. Но пожалуй, это была не его вина. В конце-то концов, он и не хотел быть командиром. Он вел людей, но не знал, куда, в сущности, должен был их привести. Возможно, поэтому он вел их так долго, и они постоянно были в пути, некоторые даже не хотели его слушать, ворчали, то и дело с ним препирались, злились, что им есть нечего: хоть поначалу и было у каждого что пожевать, но они всем уже давно поделились друг с другом, подъели все до последней крохи.
Они шли не разбирая дороги, где лесом, где полем, нарочно выискивая тропы и стежки, которыми — как они думали — люди не очень-то пользуются. А время от времени они спускались к домам и пытались что-нибудь выпросить у деревенских, но им казалось, что деревенские ведут себя очень странно и относятся к ним недоверчиво, а если и дают что, то всегда как бы из страха, будто перед ними грабители, которые, если не отдать по-хорошему, отберут силой все, что им надобно.
В какой-то деревне <>\\п громкими окриками разбудили корчмаря и, хотя просили у него еды, получили одну выпивку, которую потом до утра потребили, и снова меж собой вздорили, нехотя плетясь дальше, ибо раздраженность и испуг корчмаря и других деревенских вконец их раздосадовали.
Постепенно они перестали доверять деревенским и брали мало даже у тех, кто относился к ним с большей сердечностью.
По дороге наткнулись они и на партизан, но не присоединились к ним — те им не понравились. В одних они видели лишь грубиянов и насильников, другие казались им еще хуже, третьи глядели не в меру спокойно, и этих они боялись пуще всего, ибо, возможно, из-за этого-то спокойствия и вовсе не принимали их за партизан.
Встречали они и таких, что бежали домой, и те в свой черед их уговаривали: — Люди добрые, лучше туда и не ходите! Ведь оно попусту, все уже кончилось. А по-настоящему ничего даже не было. Быть может, теперь что и будет, потому как до сих пор только крали и мы все только у себя наводили порядок, а нынче тут уже немцы, и вам не поздоровится. Слышите, люди, верьте не верьте, а теперь это будет самый обыкновенный, дурацкий убой.
—- Какой еще убой?! Мы просто хотим где-нибудь повоевать, как положено. Но у нас нет ни оружия, ничего, а вот против нас все имеется, право слово. Нам бы какого стоящего дела, да со стоящими людьми, да против дурных и нестоящих, подсказали бы, ребята, где такое найти?
— А зачем? Зачем вам? Положитесь на нас, поверьте нам, не то еще пожалеете! Немцев, что ли, не знаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75