На пирсе стояли Робертc и остальные.
– Что там, внизу? – склонился к нему директор. – Нашли что-нибудь?
Эневек откашлялся и выплюнул портовую воду.
– Пожалуй, да.
Они все собрались у задней дверцы автофургона. По согласованию с аквалангистами Эневек взял роль докладчика на себя.
– Моллюски, заклинившие руль? – недоверчиво переспросил Робертc.
– Да. «Зебры».
– Как такое могло произойти?
– Хороший вопрос. – Эневек открыл контейнер с находками и осторожно поместил клочок желейной ткани в банку с морской водой. Состояние ткани вызвало его беспокойство. Вид у неё был такой, будто она уже начала разлагаться. – Я могу только предполагать, но, по-моему, всё случилось следующим образом: рулевой повернул штурвал на пять градусов влево. Но руль не сдвинулся с места. Он был блокирован раковинами, которые его плотно облепили. В принципе, это не так трудно – вывести из строя рулевую машину, это вы знаете даже лучше меня. Просто это очень редко случается. И рулевой даже не подумал о том, что руль может быть заблокирован. Он подумал, что недостаточно повернул штурвал, и вот он стал его доворачивать, а руль по-прежнему не слушается. На самом деле рулевая машина работала вовсю. И тут наконец перо руля высвобождается, начинает поворачиваться, моллюски перемалываются, но не отлепляются. Каша из моллюсков снова блокирует руль, это как песок в коробке передач. Перо руля заедает, и оно уже не может вернуться назад. – Он убрал со лба мокрые волосы и посмотрел на Робертса. – Но не это внушает мне основную тревогу.
– А что же?
– Кингстонные ящики свободны, а вот винт тоже облеплён. Он весь в ракушках. Я не знаю, как эти существа вообще могли попасть на корпус, но одно я могу сказать с уверенностью: о вращающийся винт даже самые прочные моллюски обломали бы себе зубы. Поэтому либо моллюски прицепились ещё в Японии, что бы удивило меня, потому что вплоть до двухсотмильной зоны перед Канадой руль работал безупречно, либо они явились непосредственно перед тем, как машины были остановлены.
– Вы хотите сказать, что они облепили корабль в открытом море?
– «Взяли на абордаж» было бы точнее. Я пытаюсь себе представить, что произошло. Гигантская стая моллюсков облепляет руль. Когда плоскость руля блокирована, корабль ложится в крен. Машины останавливаются. Винт стоит. Моллюски продолжают прибывать, облепляют руль дальше, чтобы, так сказать, зацементировать блокаду, попадают при этом на винт и на остальной корпус.
– Откуда же взялись тонны взрослых моллюсков? – спросил Робертс и беспомощно огляделся. – Посреди океана!
– А почему киты оттесняли буксиры и прыгали на тросы? Вы первым начали рассказывать эти странные истории, а не я.
– Да, верно, но… – Робертс кусал губу. – Всё это произошло одновременно. Я тоже не знаю, но звучит так, будто между этими явлениями была взаимосвязь. Однако такое предположение абсурдно. Моллюски и киты?
Эневек помедлил.
– Когда в последний раз осматривали дно «Королевы барьеров»?
– Его контролируют регулярно. И судно имеет специальную окраску-«необрастайку». Не беспокойтесь, она экологически безвредна. Но много моллюсков на неё не налипнет.
– Как видите, налипло, и много. – Эневек замолчал и уставился в пустоту. – Но вы правы! Этой штуки там не должно быть. Впечатление такое, будто корабль в течение недель подвергался нашествию личинок моллюсков, и кроме того… эта штука в ракушках…
– Какая штука?
Эневек рассказал о существе, которое выломилось из ракушечной горы. Рассказывая, он пережил всю сцену заново. И шок, и как он ударился головой о киль. Его череп и сейчас ещё гудел от этого удара. Из глаз искры посыпались…
Нет, то была вспышка света.
Внезапно ему в голову пришла мысль, что сверкнуло вовсе не в его голове, а в воде перед ним.
Сверкнула молнией эта штука.
На какое-то время он в буквальном смысле лишился дара речи. До него стало доходить, что это существо люминесцировало. Если так, то оно, возможно, происходит из глубоководных слоёв. Но тогда как оно добралось на корпусе корабля до порта? Должно быть, оно попало на обшивку корабля вместе с моллюсками, в открытом море. Возможно, его привлекли моллюски, поскольку служили ему пищей. Или защитой. И если это был спрут…
– Доктор Эневек?
Да, спрут. Скорее всего, он. Для медузы он был слишком быстр. И слишком силён. Он прямо-таки взорвал ракушки – как единый эластичный мускул. Потом Эневек вспомнил, что эта штука вырвалась, когда он ткнул ножом в щель. Должно быть, он задел его. Неужто он сделал ему больно? Или укол ножа вызвал у него рефлекс…
Только не надо преувеличивать, подумал он. Что уж ты мог там увидеть в этой мутной жиже? Просто напугался.
– Закажите обследование дна порта, – сказал он Робертсу. – А пока отправьте эти пробы, – он указал на закрытые ёмкости, – как можно скорее в исследовательский институт Нанаймо для анализа. Отправьте на вертолёте. Я полечу вместе с грузом, я знаю, в чьи руки это передать.
Робертс кивнул. Потом отвёл Эневека в сторонку.
– Проклятье, Леон! Что вы на самом деле думаете обо всём этом? – спросил он шёпотом. – Это же невозможно, чтобы метровые наросты возникли за такое короткое время. Ведь корабль не простаивал неделями без движения.
– Эти моллюски – чума, мистер Робертс…
– Клайв.
– Клайв, эти бестии не подкрались постепенно, а напали разом, по команде.
– Но не так же быстро.
– Каждый из этих проклятых моллюсков может за год принести до тысячи голов потомства. Личинки принесло течением, или под чешуёй рыбы, или в перьях морских птиц. В американских озёрах находили места, где их было по 900 000 на одном квадратном метре, и они там появились действительно чуть ли не за одну ночь. Они облепили все очистные сооружения питьевой воды, системы водоснабжения, забили и разрушили трубопроводы; и в солёной воде они чувствуют себя, по-видимому, так же вольготно, как в озёрах и реках.
– Ну хорошо, но вы говорите о личинках.
– Миллионах личинок.
– Да хоть о миллиардах, и пусть хоть в Японии, хоть в открытом океане. Это уже не играет роли. Но вы что, всерьёз хотите мне рассказать, что все они выросли за несколько дней, вместе с раковинами? Вернее, уверены ли вы, что мы вообще имеем дело с моллюсками-«зебрами»?
Эневек глянул в сторону автофургона аквалангистов. Они убирали в кузов оборудование. Ёмкости с пробами, запечатанные на скорую руку, стояли снаружи.
– Уравнение с множеством неизвестных, – сказал он. – Если киты действительно пытались оттеснить буксиры, то спрашивается, почему. Потому что с кораблём происходило нечто, что необходимо было довести до конца? Или потому, что он должен был затонуть, парализованный моллюсками? А ещё этот неведомый организм, который я задел. Как всё это звучит, по-вашему?
– Леон! Неужто вы правда считаете…
– Подождите. Возьмём то же самое уравнение. Стадо слегка нервозных серых китов и горбачей чувствует непонятную обиду на «Королеву барьеров». И тут ещё являются два буксира и оскорбительно толкают их. Киты их отпихивают. По чистой случайности корабль к тому же подвергся биологической заразе, притащив эту заразу из-за границы, как турист оспу, а в открытом океане кальмар запутался в горе ракушек.
Робертс уставился на него.
– Знаете, я не верю в научную фантастику, – продолжал Эневек. – Всё это – вопрос интерпретации. Пошлите туда, вниз, нескольких человек. Пусть соскоблят наросты, пусть последят, не затаился ли там ещё какой-нибудь внезапный гость, и поймают его.
– Как вы думаете, когда мы получим результаты из Нанаймо?
– Через несколько дней, наверное. Кстати, было бы невредно и мне послать сообщение.
– Только без разглашения, – подчеркнул Робертс.
– Само собой разумеется. На этих же условиях я хотел бы поговорить с командой.
Робертс кивнул:
– Решающее слово не за мной. Но я посмотрю, как это устроить.
Они вернулись назад, к автофургону, и Эневек влез наконец в свою куртку.
– А у вас что, обычная практика – привлекать в таких случаях учёных? – спросил он.
– Такие случаи – вообще не обычная практика. А я читал вашу книгу и знал, что вас можно найти на острове. Комиссия по расследованию была не в восторге от моего решения. Но я думаю, оно оказалось правильным. Мы не так много знаем о китах.
– Я сделаю всё, что смогу. Давайте погрузим пробы в вертолёт. Чем быстрее мы доставим их в Нанаймо, тем лучше. Мы передадим их Сью Оливейра. Она руководит лабораторией. Её специальность – молекулярная биология, она очень одарённая женщина.
Зазвонил мобильный телефон Эневека. Это была Стринджер.
– Приезжай, как только сможешь, – сказала она.
– Что случилось?
– Мы получили радиограмму с «Голубой акулы». Они в море, и у них неприятности.
Эневек предположил худшее:
– С китами?
– Ну что ты, нет, – Стринджер сказала это так, будто он был не в своём уме. – Какие могут быть с китами неприятности? Этот негодяй опять устраивает нам неприятности. Мерзавец.
– Какой мерзавец?
– Ну, какой же ещё! Джек Грейвольф.
6 апреля
Киль, Германия
Спустя две недели после того, как он передал Тине Лунд заключение анализа червей, Сигур Йохансон ехал на такси к институту «Геомар».
Всякий раз, когда возникает вопрос о строении, возникновении и истории морского дна, прибегают к консультациям учёных из Киля. Сам Джеймс Камерон тоже не раз бывал в этом институте, чтобы получить последнее благословение для съемок «Титаника». Зато общественное мнение мало интересовала работа института. Рыться в осадочных слоях и измерять содержание соли в воде – какое отношение это могло иметь к насущным проблемам человечества? Но что взять с общественного мнения, если даже многие учёные в начале девяностых годов не верили, что на дне морей, вдали от солнечного света и тепла, вовсе не простирается голая скалистая пустыня, а кипит бурная жизнь. Правда, уже давно было известно об экзотическом сообществе видов вдоль глубоководных вулканических жерл. Но когда в 1989 году в «Геомар» был приглашён из университета штата Орегон геохимик Эрвин Сьюсс, он рассказал о ещё более удивительных вещах: об оазисах жизни у холодных глубоководных источников, о таинственных химических энергиях, которые поднимаются из глубин Земли, и о массовых залежах субстанции, которая до этого едва привлекала к себе внимание, – гидрата метана.
С этого времени геоучёные вышли из тени, в которой они – как и большинство учёных – пребывали слишком долго. Они попытались кое о чём рассказать. Они питали надежду в будущем предвидеть природные катастрофы, климатические и природные изменения и даже воздействовать на них. К тому же метан мог дать ответ на энергетическую проблему завтрашнего дня. Пресса оживилась, а исследователи учились – поначалу робко, потом всё увереннее, на манер поп-звёзд, – использовать пробудившийся интерес с выгодой для себя.
Таксист, который вёз Йохансона к фьорду Киля, мало что знал обо всём этом. Вот уже двадцать минут он выражал своё непонимание, как это исследовательский центр, пожирающий бюджетные миллионы, мог оказаться в руках безумцев, которые каждые несколько месяцев устраивают дорогостоящие экспедиции, в то время как нормальные люди едва сводят концы с концами. Йохансон, прекрасно говоривший по-немецки, не испытывал желания обсуждать с ним это, но шофёр не умолкал. При этом он так размахивал руками, что машина то и дело оказывалась в опасном положении.
– Хоть бы кто-нибудь знал, чем они там занимаются, – возмущался таксист. И, не получив ответа, спросил: – Вы из газеты?
– Нет. Я биолог.
Шофёр тут же сменил тему и пустился разглагольствовать о продовольственных скандалах. Он явно видел в Йохансоне человека, который был в ответе за овощи с изменённой генной структурой и сверхдорогие биопродукты.
– Значит, вы биолог. А вы хоть знаете, что можно есть? Вернее, что можно есть без сомнений? Я этого не знаю. Ничего больше нельзя есть. Лучше ничего не есть, что продаётся. Нельзя отдавать им ни цента.
Машину вынесло на встречную полосу.
– Если вы ничего не будете есть, то умрёте с голоду, – заметил Йохансон.
– Ну и что? Какая разница, от чего умирать? Ничего не ешь – умрёшь от голода, ешь что-то – умрёшь от еды.
– Вы, конечно, правы. Но я лично предпочёл бы умереть от допингового куска мяса, чем от радиатора этого бензовоза.
Водитель невозмутимо взялся за руль и ловко обогнал бензовоз. Но он, видно, обиделся на последнее замечание Йохансона и больше не удостоил его ни одним словом, пока они не въехали на территорию института.
– Мне правда интересно было бы узнать, чем они там занимаются, – сказал напоследок таксист.
Йохансон, уже выйдя из машины, нагнулся к дверце:
– Они пытаются спасти вашу профессию таксиста.
Водитель беспомощно моргал, не понимая.
– Но не так уж часто мы возим сюда пассажиров, – неуверенно сказал он.
– Но чтобы делать это, автомобили должны ездить. Если не будет бензина, ваша машина либо заржавеет, либо её переплавят на сковородки. А топливо залегает под морским дном. Метан. Горючее. Они пытаются сделать его доступным.
Таксист наморщил лоб:
– Но ведь никто нам этого толком не объяснил.
– Это пишут во всех газетах.
– Но никто не потрудился объяснить это мне.
Йохансон захлопнул дверцу. Такси развернулось и уехало прочь.
– Доктор Йохансон? – К нему подошёл загорелый молодой человек. Йохансон пожал протянутую руку.
– Герхард Борман?
– Нет. Хейко Салинг. Биолог. Доктор Борман опоздает на четверть часа, у него сейчас доклад. Я могу отвести вас туда. Кстати, ваши черви оказались очень интересными.
– Вы ими занимались?
– Мы тут все ими занимались.
Они вошли в просторное, со вкусом оформленное фойе. Салинг повёл его вверх по лестнице и затем через три стальных подвесных мостика. В «Геомаре» слишком увлекаются дизайном, подумал Йохансон, для научного института это даже подозрительно.
– Вообще-то лекции читаются в аудитории, – объяснил Салинг. – Но сегодня у нас в гостях школьники. Мы водим их по институту, и они могут всюду сунуть нос. Литотеку мы всегда оставляем напоследок. Герхард там рассказывает им сказки.
– О чём?
– О гидрате метана.
Салинг раздвинул дверь, ведущую в литотеку. Она занимала помещение размером с ангар. Вдоль стен стояли приборы и ящики.
– Сюда свозят все пробы, – сказал Салинг. – Преимущественно стержни, вырезанные из осадочных пластов, и пробы морской воды. Заархивированная история Земли. Мы очень гордимся этой коллекцией.
Он помахал рукой, снизу на приветствие ответил рослый человек и снова повернулся к группе подростков, которые с любопытством толпились вокруг него. Йохансон облокотился о перила и стал слушать доклад Бормана.
– …один из самых волнующих моментов, какие нам пришлось пережить, – говорил доктор Борман. – Грейфер на глубине почти восемьсот метров нагрёб несколько центнеров осадочного слоя, пронизанного белым веществом, и вывалил эту массу на рабочую палубу.
– Это было в Тихом океане, – тихо пояснил Салинг. – В 1996 году на корабле «Солнце», километрах в ста от Орегона.
– Нам пришлось торопиться, поскольку гидрат метана очень неустойчивая и ненадёжная штука, – продолжал Борман. – Я думаю, вы знаете об этом не особенно много, поэтому попытаюсь объяснить это так, чтобы никто не заснул от скуки. Что происходит глубоко в море? Среди прочего образуется и газ. Биогенный метан, например, уже миллионы лет образуется при разложении растительных и животных остатков, когда водоросли, планктон и рыба перегнивают, высвобождая большое количество органического углерода. Разложение обеспечивают главным образом бактерии. Но на глубине царят низкие температуры и чрезвычайно высокое давление. Каждые десять метров увеличивают давление воды на один бар. Аквалангисты могут нырнуть на пятьдесят, максимум на семьдесят метров. Считается, что рекорд погружения со сжатым воздухом – сто сорок метров, но повторять его я бы никому не советовал. Такие попытки кончаются, как правило, смертью. А мы здесь говорим о глубинах от пятисот метров и больше! Там совсем другая физика. Если, например, метан в большой концентрации поднимается из глубины Земли к поверхности морского дна, там происходит нечто чрезвычайное. Газ соединяется с холодной глубинной водой, превращаясь в лёд. В газетах вам могло встретиться понятие метановый лёд. Это не совсем точное определение. Замерзает не метан, а окружающая его вода. Молекулы воды кристаллизуются в крошечные структуры в виде клетки, внутри которой находится молекула метана. Вода сжимает газ.
Один из школьников робко поднял руку.
– Хочешь что-то спросить?
Мальчик помялся:
– Пятьсот метров – это ведь не так уж и глубоко?
Борман несколько секунд молча смотрел на него.
– Тебя мои жуткие истории не особенно впечатлили?
– Нет, почему же. Просто я думал… Вот, например, Жак Пикар опускался в батискафе в Марианскую впадину, а это ведь одиннадцать тысяч метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
– Что там, внизу? – склонился к нему директор. – Нашли что-нибудь?
Эневек откашлялся и выплюнул портовую воду.
– Пожалуй, да.
Они все собрались у задней дверцы автофургона. По согласованию с аквалангистами Эневек взял роль докладчика на себя.
– Моллюски, заклинившие руль? – недоверчиво переспросил Робертc.
– Да. «Зебры».
– Как такое могло произойти?
– Хороший вопрос. – Эневек открыл контейнер с находками и осторожно поместил клочок желейной ткани в банку с морской водой. Состояние ткани вызвало его беспокойство. Вид у неё был такой, будто она уже начала разлагаться. – Я могу только предполагать, но, по-моему, всё случилось следующим образом: рулевой повернул штурвал на пять градусов влево. Но руль не сдвинулся с места. Он был блокирован раковинами, которые его плотно облепили. В принципе, это не так трудно – вывести из строя рулевую машину, это вы знаете даже лучше меня. Просто это очень редко случается. И рулевой даже не подумал о том, что руль может быть заблокирован. Он подумал, что недостаточно повернул штурвал, и вот он стал его доворачивать, а руль по-прежнему не слушается. На самом деле рулевая машина работала вовсю. И тут наконец перо руля высвобождается, начинает поворачиваться, моллюски перемалываются, но не отлепляются. Каша из моллюсков снова блокирует руль, это как песок в коробке передач. Перо руля заедает, и оно уже не может вернуться назад. – Он убрал со лба мокрые волосы и посмотрел на Робертса. – Но не это внушает мне основную тревогу.
– А что же?
– Кингстонные ящики свободны, а вот винт тоже облеплён. Он весь в ракушках. Я не знаю, как эти существа вообще могли попасть на корпус, но одно я могу сказать с уверенностью: о вращающийся винт даже самые прочные моллюски обломали бы себе зубы. Поэтому либо моллюски прицепились ещё в Японии, что бы удивило меня, потому что вплоть до двухсотмильной зоны перед Канадой руль работал безупречно, либо они явились непосредственно перед тем, как машины были остановлены.
– Вы хотите сказать, что они облепили корабль в открытом море?
– «Взяли на абордаж» было бы точнее. Я пытаюсь себе представить, что произошло. Гигантская стая моллюсков облепляет руль. Когда плоскость руля блокирована, корабль ложится в крен. Машины останавливаются. Винт стоит. Моллюски продолжают прибывать, облепляют руль дальше, чтобы, так сказать, зацементировать блокаду, попадают при этом на винт и на остальной корпус.
– Откуда же взялись тонны взрослых моллюсков? – спросил Робертс и беспомощно огляделся. – Посреди океана!
– А почему киты оттесняли буксиры и прыгали на тросы? Вы первым начали рассказывать эти странные истории, а не я.
– Да, верно, но… – Робертс кусал губу. – Всё это произошло одновременно. Я тоже не знаю, но звучит так, будто между этими явлениями была взаимосвязь. Однако такое предположение абсурдно. Моллюски и киты?
Эневек помедлил.
– Когда в последний раз осматривали дно «Королевы барьеров»?
– Его контролируют регулярно. И судно имеет специальную окраску-«необрастайку». Не беспокойтесь, она экологически безвредна. Но много моллюсков на неё не налипнет.
– Как видите, налипло, и много. – Эневек замолчал и уставился в пустоту. – Но вы правы! Этой штуки там не должно быть. Впечатление такое, будто корабль в течение недель подвергался нашествию личинок моллюсков, и кроме того… эта штука в ракушках…
– Какая штука?
Эневек рассказал о существе, которое выломилось из ракушечной горы. Рассказывая, он пережил всю сцену заново. И шок, и как он ударился головой о киль. Его череп и сейчас ещё гудел от этого удара. Из глаз искры посыпались…
Нет, то была вспышка света.
Внезапно ему в голову пришла мысль, что сверкнуло вовсе не в его голове, а в воде перед ним.
Сверкнула молнией эта штука.
На какое-то время он в буквальном смысле лишился дара речи. До него стало доходить, что это существо люминесцировало. Если так, то оно, возможно, происходит из глубоководных слоёв. Но тогда как оно добралось на корпусе корабля до порта? Должно быть, оно попало на обшивку корабля вместе с моллюсками, в открытом море. Возможно, его привлекли моллюски, поскольку служили ему пищей. Или защитой. И если это был спрут…
– Доктор Эневек?
Да, спрут. Скорее всего, он. Для медузы он был слишком быстр. И слишком силён. Он прямо-таки взорвал ракушки – как единый эластичный мускул. Потом Эневек вспомнил, что эта штука вырвалась, когда он ткнул ножом в щель. Должно быть, он задел его. Неужто он сделал ему больно? Или укол ножа вызвал у него рефлекс…
Только не надо преувеличивать, подумал он. Что уж ты мог там увидеть в этой мутной жиже? Просто напугался.
– Закажите обследование дна порта, – сказал он Робертсу. – А пока отправьте эти пробы, – он указал на закрытые ёмкости, – как можно скорее в исследовательский институт Нанаймо для анализа. Отправьте на вертолёте. Я полечу вместе с грузом, я знаю, в чьи руки это передать.
Робертс кивнул. Потом отвёл Эневека в сторонку.
– Проклятье, Леон! Что вы на самом деле думаете обо всём этом? – спросил он шёпотом. – Это же невозможно, чтобы метровые наросты возникли за такое короткое время. Ведь корабль не простаивал неделями без движения.
– Эти моллюски – чума, мистер Робертс…
– Клайв.
– Клайв, эти бестии не подкрались постепенно, а напали разом, по команде.
– Но не так же быстро.
– Каждый из этих проклятых моллюсков может за год принести до тысячи голов потомства. Личинки принесло течением, или под чешуёй рыбы, или в перьях морских птиц. В американских озёрах находили места, где их было по 900 000 на одном квадратном метре, и они там появились действительно чуть ли не за одну ночь. Они облепили все очистные сооружения питьевой воды, системы водоснабжения, забили и разрушили трубопроводы; и в солёной воде они чувствуют себя, по-видимому, так же вольготно, как в озёрах и реках.
– Ну хорошо, но вы говорите о личинках.
– Миллионах личинок.
– Да хоть о миллиардах, и пусть хоть в Японии, хоть в открытом океане. Это уже не играет роли. Но вы что, всерьёз хотите мне рассказать, что все они выросли за несколько дней, вместе с раковинами? Вернее, уверены ли вы, что мы вообще имеем дело с моллюсками-«зебрами»?
Эневек глянул в сторону автофургона аквалангистов. Они убирали в кузов оборудование. Ёмкости с пробами, запечатанные на скорую руку, стояли снаружи.
– Уравнение с множеством неизвестных, – сказал он. – Если киты действительно пытались оттеснить буксиры, то спрашивается, почему. Потому что с кораблём происходило нечто, что необходимо было довести до конца? Или потому, что он должен был затонуть, парализованный моллюсками? А ещё этот неведомый организм, который я задел. Как всё это звучит, по-вашему?
– Леон! Неужто вы правда считаете…
– Подождите. Возьмём то же самое уравнение. Стадо слегка нервозных серых китов и горбачей чувствует непонятную обиду на «Королеву барьеров». И тут ещё являются два буксира и оскорбительно толкают их. Киты их отпихивают. По чистой случайности корабль к тому же подвергся биологической заразе, притащив эту заразу из-за границы, как турист оспу, а в открытом океане кальмар запутался в горе ракушек.
Робертс уставился на него.
– Знаете, я не верю в научную фантастику, – продолжал Эневек. – Всё это – вопрос интерпретации. Пошлите туда, вниз, нескольких человек. Пусть соскоблят наросты, пусть последят, не затаился ли там ещё какой-нибудь внезапный гость, и поймают его.
– Как вы думаете, когда мы получим результаты из Нанаймо?
– Через несколько дней, наверное. Кстати, было бы невредно и мне послать сообщение.
– Только без разглашения, – подчеркнул Робертс.
– Само собой разумеется. На этих же условиях я хотел бы поговорить с командой.
Робертс кивнул:
– Решающее слово не за мной. Но я посмотрю, как это устроить.
Они вернулись назад, к автофургону, и Эневек влез наконец в свою куртку.
– А у вас что, обычная практика – привлекать в таких случаях учёных? – спросил он.
– Такие случаи – вообще не обычная практика. А я читал вашу книгу и знал, что вас можно найти на острове. Комиссия по расследованию была не в восторге от моего решения. Но я думаю, оно оказалось правильным. Мы не так много знаем о китах.
– Я сделаю всё, что смогу. Давайте погрузим пробы в вертолёт. Чем быстрее мы доставим их в Нанаймо, тем лучше. Мы передадим их Сью Оливейра. Она руководит лабораторией. Её специальность – молекулярная биология, она очень одарённая женщина.
Зазвонил мобильный телефон Эневека. Это была Стринджер.
– Приезжай, как только сможешь, – сказала она.
– Что случилось?
– Мы получили радиограмму с «Голубой акулы». Они в море, и у них неприятности.
Эневек предположил худшее:
– С китами?
– Ну что ты, нет, – Стринджер сказала это так, будто он был не в своём уме. – Какие могут быть с китами неприятности? Этот негодяй опять устраивает нам неприятности. Мерзавец.
– Какой мерзавец?
– Ну, какой же ещё! Джек Грейвольф.
6 апреля
Киль, Германия
Спустя две недели после того, как он передал Тине Лунд заключение анализа червей, Сигур Йохансон ехал на такси к институту «Геомар».
Всякий раз, когда возникает вопрос о строении, возникновении и истории морского дна, прибегают к консультациям учёных из Киля. Сам Джеймс Камерон тоже не раз бывал в этом институте, чтобы получить последнее благословение для съемок «Титаника». Зато общественное мнение мало интересовала работа института. Рыться в осадочных слоях и измерять содержание соли в воде – какое отношение это могло иметь к насущным проблемам человечества? Но что взять с общественного мнения, если даже многие учёные в начале девяностых годов не верили, что на дне морей, вдали от солнечного света и тепла, вовсе не простирается голая скалистая пустыня, а кипит бурная жизнь. Правда, уже давно было известно об экзотическом сообществе видов вдоль глубоководных вулканических жерл. Но когда в 1989 году в «Геомар» был приглашён из университета штата Орегон геохимик Эрвин Сьюсс, он рассказал о ещё более удивительных вещах: об оазисах жизни у холодных глубоководных источников, о таинственных химических энергиях, которые поднимаются из глубин Земли, и о массовых залежах субстанции, которая до этого едва привлекала к себе внимание, – гидрата метана.
С этого времени геоучёные вышли из тени, в которой они – как и большинство учёных – пребывали слишком долго. Они попытались кое о чём рассказать. Они питали надежду в будущем предвидеть природные катастрофы, климатические и природные изменения и даже воздействовать на них. К тому же метан мог дать ответ на энергетическую проблему завтрашнего дня. Пресса оживилась, а исследователи учились – поначалу робко, потом всё увереннее, на манер поп-звёзд, – использовать пробудившийся интерес с выгодой для себя.
Таксист, который вёз Йохансона к фьорду Киля, мало что знал обо всём этом. Вот уже двадцать минут он выражал своё непонимание, как это исследовательский центр, пожирающий бюджетные миллионы, мог оказаться в руках безумцев, которые каждые несколько месяцев устраивают дорогостоящие экспедиции, в то время как нормальные люди едва сводят концы с концами. Йохансон, прекрасно говоривший по-немецки, не испытывал желания обсуждать с ним это, но шофёр не умолкал. При этом он так размахивал руками, что машина то и дело оказывалась в опасном положении.
– Хоть бы кто-нибудь знал, чем они там занимаются, – возмущался таксист. И, не получив ответа, спросил: – Вы из газеты?
– Нет. Я биолог.
Шофёр тут же сменил тему и пустился разглагольствовать о продовольственных скандалах. Он явно видел в Йохансоне человека, который был в ответе за овощи с изменённой генной структурой и сверхдорогие биопродукты.
– Значит, вы биолог. А вы хоть знаете, что можно есть? Вернее, что можно есть без сомнений? Я этого не знаю. Ничего больше нельзя есть. Лучше ничего не есть, что продаётся. Нельзя отдавать им ни цента.
Машину вынесло на встречную полосу.
– Если вы ничего не будете есть, то умрёте с голоду, – заметил Йохансон.
– Ну и что? Какая разница, от чего умирать? Ничего не ешь – умрёшь от голода, ешь что-то – умрёшь от еды.
– Вы, конечно, правы. Но я лично предпочёл бы умереть от допингового куска мяса, чем от радиатора этого бензовоза.
Водитель невозмутимо взялся за руль и ловко обогнал бензовоз. Но он, видно, обиделся на последнее замечание Йохансона и больше не удостоил его ни одним словом, пока они не въехали на территорию института.
– Мне правда интересно было бы узнать, чем они там занимаются, – сказал напоследок таксист.
Йохансон, уже выйдя из машины, нагнулся к дверце:
– Они пытаются спасти вашу профессию таксиста.
Водитель беспомощно моргал, не понимая.
– Но не так уж часто мы возим сюда пассажиров, – неуверенно сказал он.
– Но чтобы делать это, автомобили должны ездить. Если не будет бензина, ваша машина либо заржавеет, либо её переплавят на сковородки. А топливо залегает под морским дном. Метан. Горючее. Они пытаются сделать его доступным.
Таксист наморщил лоб:
– Но ведь никто нам этого толком не объяснил.
– Это пишут во всех газетах.
– Но никто не потрудился объяснить это мне.
Йохансон захлопнул дверцу. Такси развернулось и уехало прочь.
– Доктор Йохансон? – К нему подошёл загорелый молодой человек. Йохансон пожал протянутую руку.
– Герхард Борман?
– Нет. Хейко Салинг. Биолог. Доктор Борман опоздает на четверть часа, у него сейчас доклад. Я могу отвести вас туда. Кстати, ваши черви оказались очень интересными.
– Вы ими занимались?
– Мы тут все ими занимались.
Они вошли в просторное, со вкусом оформленное фойе. Салинг повёл его вверх по лестнице и затем через три стальных подвесных мостика. В «Геомаре» слишком увлекаются дизайном, подумал Йохансон, для научного института это даже подозрительно.
– Вообще-то лекции читаются в аудитории, – объяснил Салинг. – Но сегодня у нас в гостях школьники. Мы водим их по институту, и они могут всюду сунуть нос. Литотеку мы всегда оставляем напоследок. Герхард там рассказывает им сказки.
– О чём?
– О гидрате метана.
Салинг раздвинул дверь, ведущую в литотеку. Она занимала помещение размером с ангар. Вдоль стен стояли приборы и ящики.
– Сюда свозят все пробы, – сказал Салинг. – Преимущественно стержни, вырезанные из осадочных пластов, и пробы морской воды. Заархивированная история Земли. Мы очень гордимся этой коллекцией.
Он помахал рукой, снизу на приветствие ответил рослый человек и снова повернулся к группе подростков, которые с любопытством толпились вокруг него. Йохансон облокотился о перила и стал слушать доклад Бормана.
– …один из самых волнующих моментов, какие нам пришлось пережить, – говорил доктор Борман. – Грейфер на глубине почти восемьсот метров нагрёб несколько центнеров осадочного слоя, пронизанного белым веществом, и вывалил эту массу на рабочую палубу.
– Это было в Тихом океане, – тихо пояснил Салинг. – В 1996 году на корабле «Солнце», километрах в ста от Орегона.
– Нам пришлось торопиться, поскольку гидрат метана очень неустойчивая и ненадёжная штука, – продолжал Борман. – Я думаю, вы знаете об этом не особенно много, поэтому попытаюсь объяснить это так, чтобы никто не заснул от скуки. Что происходит глубоко в море? Среди прочего образуется и газ. Биогенный метан, например, уже миллионы лет образуется при разложении растительных и животных остатков, когда водоросли, планктон и рыба перегнивают, высвобождая большое количество органического углерода. Разложение обеспечивают главным образом бактерии. Но на глубине царят низкие температуры и чрезвычайно высокое давление. Каждые десять метров увеличивают давление воды на один бар. Аквалангисты могут нырнуть на пятьдесят, максимум на семьдесят метров. Считается, что рекорд погружения со сжатым воздухом – сто сорок метров, но повторять его я бы никому не советовал. Такие попытки кончаются, как правило, смертью. А мы здесь говорим о глубинах от пятисот метров и больше! Там совсем другая физика. Если, например, метан в большой концентрации поднимается из глубины Земли к поверхности морского дна, там происходит нечто чрезвычайное. Газ соединяется с холодной глубинной водой, превращаясь в лёд. В газетах вам могло встретиться понятие метановый лёд. Это не совсем точное определение. Замерзает не метан, а окружающая его вода. Молекулы воды кристаллизуются в крошечные структуры в виде клетки, внутри которой находится молекула метана. Вода сжимает газ.
Один из школьников робко поднял руку.
– Хочешь что-то спросить?
Мальчик помялся:
– Пятьсот метров – это ведь не так уж и глубоко?
Борман несколько секунд молча смотрел на него.
– Тебя мои жуткие истории не особенно впечатлили?
– Нет, почему же. Просто я думал… Вот, например, Жак Пикар опускался в батискафе в Марианскую впадину, а это ведь одиннадцать тысяч метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98