Может быть, сообщения антропологов об особой силе
памяти ошибочны или преувеличены? Кажется более ве-
роятным, что эти сообщения все-таки правдоподобны,
что люди, с которыми разговаривали антропологи, дей-
ствительно помнят вещи, запоминание которых представ-
ляется антропологу трудным или невозможным. Но это
свидетельствует не об общем превосходстве памяти, а,
скорее, о том, что вещи, которые представляются легко
запоминаемыми коренным жителям Филиппин или буш-
менам кунг, не кажутся таковыми антропологу. Короче
говоря, то, насколько хорошо человек запоминает тот
или иной объект, зависит от самого объекта. Именно это
и имел в виду Бартлетт, когда он объяснял хорошее вос-
произведение испытуемыми подробностей, связанных с
коровами и с ценами на них, тем, что коровы играют
весьма важную роль в жизни изучаемых им людей. Ана-
логично, память наших детей на показатели команд
бейсбола и на подробности жизни кинозвезд кажется
нам необычной, чтобы не сказать экзотической.
Результаты экспериментальных исследований памяти,
несомненно, подтверждают это общее положение. В тех
немногих случаях, когда сравнивалось воспроизведение
определенных объектов (Deregowski, 1970; Nadel, 1937)
людьми из различных культур, оказалось, что то, что
запоминается, во многом определяется доминирующими
чертами культуры - тем, что для людей важно.
Однако в приведенных исследованиях обнаруженные
при воспроизведении различия во всех случаях свиде-
тельствуют о том, что люди, не владеющие грамотой, за-
поминают хуже, чем их грамотные и в общем более
близкие к городской жизни соплеменники. Как объяснить
эти результаты?
Один вывод, который мы могли бы сделать, состоит
в том, что запоминаемый материал в наших эксперимен-
тах не соответствовал доминирующим чертам культуры.
Поэтому испытуемый не мог включить его в имеющиеся
у него схемы привычных и важных для него объектов.
В обыденной жизни вещи запоминаются потому, что спо-
соб, которым структурирован их естественный контекст,
значим для испытуемого и является осмысленным с точ-
ки зрения его социального опыта. Можно счтать, что в
эксперименте, когда запоминаемые элементы были вклю-
чены в рассказы в традиционном стиле, была налицо
структура, которой обычно пользуются при организащ!;.
воспроизведения,-и в таких условиях струкгура вос-
произведения действительно соответствовала структуре
рассказа.
Однако наши опыты со свободным воспроизведением
не активизировали таких естественных структур. Можно
предполагать, почему так получилось. В нашем вариаше
эксперимента со свободным воспроизведением - в отли-
чие от большинства обычных ситуаций запоминания -
использовался грамматически не связанный материал.
Названные элементы были испытуемым знакомы, но мо-
172
тивы их запоминания были произвольными - например,
желание заработать деньги или казаться умным. Иссле-
дование Скрибнер, в котором испытуемые сортировали
объекты до воспроизведения, показало, что, когда от ис-
пытуемых требуют организации материала, они пользу-
ются соответствующими приемами при его воспроизведе-
нии. Это подтверждает наше убеждение в том, что нам
удалось найти существенные факторы, определяющие
воспроизведение.
По-видимому, межкультуриые различия в памяти,
выявленные в экспериментах со свободным воспроизве-
дением, объясняются тем, что более образованные испы-
туемые решают задачу таким путем, что находят опре-
деленную структуру, применяют ее к материалу и
опираются на нее при воспроизведении. Испытуемые, не
посещавшие школу, по всей видимости, не предприни-
мают таких действий. Когда они делают это или когда
в самой задаче материалу придана определенная струк-
тура, межкультурные различия в результатах резко
уменьшаются или вовсе исчезают.
Плохо, конечно, что в описанных исследованиях изу-
чается лишь весьма ограниченная область мнестической
деятельности. Но не следует из-за этого умалять воз-
можное значение результатов подобного рода исследо-
ваний. Нет сомнений в том, что школа требует от
ребенка-наряду с прочим-запоминания большого ко-
личества первоначально несвязанного материала. Жаль,
что проведено так мало исследовании соотношения ме-
жду культурой и памятью, о которых мы можем сооб-
щить. В Соединенных Штатах сейчас интенсивно прово-
дятся исследования памяти при помощи большого коли-
чества разнообразных экспериментальных задач. Прнме-
. Пение их в межкультурных исследованиях позволило бы
нам высказать более определенные суждения о том, ка-
кие мнестические навыки формируются у людей в тра-
диционных обществах.
Глава 7
КУЛЬТУРА И РЕШЕНИЕ ЗАДАЧ
Ни одна из проблем, связанных с соотношением ме-
жду культурой и познавательными процессами, не имеет
столь долгой истории и не породила столько споров, как
вопрос о том, отличаются ли процессы мышления у не
имеющих письменности народов от процессов мышления
людей в индустриальных обществах. В течение многих
лет научные и общераспространенные представления в
этой области совпадали: какими бы другими выдающи-
мися умственными способностями ни отличались перво-
бытные люди, способности к правильному рассуждению
и к систематическому мышлению у них, безусловно,
ниже, чем у <нас>. Вот два типичных высказывания,
одно из которых принадлежит путешественнику, а дру-
гое-известному антропологу прошлого века:
<Африканский негр, или банту, не думает, не раз-
мышляет или не рассуждает, если только может обой-
тись без этого. У него чудесная память, прекрасные спо-
собности к наблюдению и подражанию... и очень много
хороших качеств... но способности к рассуждению и к
изобретательству находятся в дремлющем состоянии. Он
быстро схватывает ситуацию, адаптируется к ней и пре-
дусматривает ее изменения, но тщательно продуманный
план или разумная индукция остаются за пределами его
способностей> (Bentley, 1929, р. 26).
<...Между нашей ясностью при отделении того, что
присуще нашему уму, от того, что находится вне его, и
умственной путаницей современных нам дикарей, стоя-
щих па самой низшей ступени развития, есть большой
промежуток> (Тайлор, 1868, с. 195).
В XX столетии Люсьен Леви-Брюль, на взглядах
которого мы коротко останавливались во второй главе,
сформулировал теорию первобытного мышления, в кото-
рой эта идея приобрела тот вид, в каком она господ-
ствует до сих пор. В книге <Мыслительные функции в
низших обществах>, которая вышла в 1910 г., он оха-
174
рактеризовал первобытное мышление как дологическое,
вызвав тем самым в общественных науках бурные споры
о соотношении между логикой и мышлением. Утвержде-
ниям Леви-Брюля придали иное значение - первобыт-
ное мышление нелогично, - и две группы оппонентов
спорили о том, можно ли сделать такое допущение по
отношению к какому-либо человеческому мышлению. На
самом же деле Леви-Брюль особо подчеркивал, что тер-
мин дологический не означает антилогический или нело-
гический. Он также не рассматривал этот тип мышления
как предшествующий во времени западному логическому
мышлению. Он утверждал, что он употреблял этот тер-
мин просто для характеристики определенного типа мыш-
ления - редко встречающегося среди нас, но домини-
рующего у примитивов,-который подчиняется сформу-
лированному им <закону партиципации>. В соответствии
с этим законом явления обладают свойством быть <со-
бой> и все же быть причастными также к другим явле-
ниям. Леви-Брюль считал, что такой вид мышления от-
личается от доминирующей формы западного мышления,
которая подчиняется логическому закону противоречия,
согласно которому определенное явление не может быть
одновременно и собой, и чем-то другим. В качестве при-
меров дологического мышления он ссылался на следую-
щие поверья: одна из групп индейцев Бразилии утвер-
ждает, что они являются также попугаями; бороро ве-
рят, что изображения обладают некоторыми реальными
чертами те., кто на них изображен; деревенский жи-
тель, на которого напала змея, чувствует себя ответ-
ственным за смерть ребенка в соседней деревне.
Антропологи в большинстве своем отвергли теорию
Леви-Брюля о том, что первобытное мышление не соот-
ветствует законам западной логики. Он сам указывал на
то, что имел в виду только общие законы, которым под-
чиняются коллективные представления (грубо говоря,
поверья) первобытных народов, а не законы, которым
подчиняется повседневное поведение отдельных людек
в этих обществах. Боас (1911) поспешил сделать выте-
кающие из этого утверждения выводы, отмечая, что,
<если мы отвлечемся от мышления индивида в нашем
обществе и обратим внимание только на ходячие пред-
ставления... мы придем к выводу, что у нас преобладают;
175
те же самые установки, которые характерны для перво-
бытного человека> (с. 128).
А. Ф. С. Уоллес (1962) выбрал иное направление кри-
тики. Он указал на то, что, если бы первобытные народы
думали по совершенно иным законам логики, челове-
чество, наверно, вымерло бы. Представьте себе, говорит
Уоллес, что случилось бы, если бы охотник-примитив
рассуждал следующим образом: у кролика четыре ноги;
у этого животного четыре ноги; следовательно, это жи-
вотное - кролик. В своих собственных исследованиях
Уоллес (1970) показал, что термины родства и другие
понятийные системы основаны на определенных логиче-
ских системах. В этой исследовательской работе его под-
держивают другие антропологи, представители новой
научной дисциплины - антропологии познания, которая
пытается выявить логическую структуру первобытных
классификационных систем. Это мероприятие является в
некотором смысле зеркальным отражением того, что пы-
тался сделать Леви-Брюль.
Вероятно, мало кто стал бы спорить с утверждением,
что многие представления первобытных людей резко от-
личаются от наших. Один пример такого различия -
вера в магию молнии среди кпелле - был приведен в
первой главе книги. Основная проблема заключается в
том, о чем свидетельствуют такого рода факты. Если нам
известно какое-то поверье, то что оно говорит нам о про-
цессах рассуждения, лежащих в его основе? Мы пола-
гаем, что нельзя сделать верных выводов о процессах
мышления - то есть о специ4)ических механизмах, по-
рождающих то или иное поведение или представления,-
только исходя из знания представлении тех или иных
культурных групп или индивидов. Если Леви-Брюль был
прав, мы все равно не можем быть в этом уверены, рас-
полагая лишь теми данными, которые он приводит; если
он не прав, мы не можем знать этого, пока нашим
источником служат лишь особенности систем представ-
лений и понятийных систем. Даже факты поведения, из-
вестные из обыденных наблюдений, не могут позволить
сделать какие-либо выводы. Рассмотрим следующий
пример, заимствованный из книги Моргана (1934). Че-
ловек видит на горизонте черные тучи и говорит:
<К дождю>. Сделал ли он вывод или просто вспомнил
ассоциацию <черные тучи - дождь>? Однако усложним
176
пример. Предположим, что человек пользуется прибора-
ми для измерения скорости ветра и атмосферного дав-
ления. Налицо определенное соотношение скорости вет-
ра и атмосферного давления, ион говорит, что скоро нач-
нется дождь. Сделал ли он вывод? Теперь это кажется
более вероятным, чем в предыдущем случае, но все же
возможно, что он просто помнит подобный случай из
прошлого опыта. НУЖНО признаться, что без предвари-
тельных знаний об этом человеке и об обстоятельствах
невозможно определить, является ли то или иное кон-
кретное заключение воспоминанием прошлого или при-
мером вывода, сделанного на основе данных обстоя-
тельств. Итак, из подобных историй невозможно черпать
достоверные сведения о логике вывода.
Леви-Брюль находится, конечно, в безвыходном поло-
жении, когда на основе поверий ему приходится судить
о процессах мышления, но в таком же точно положении
оказываются и его критики. Каждая сторона может
утверждать, что предложенное ею объяснение-правиль-
ное, но по отношению к любому конкретному факту ни
та, ни другая не могут на самом деле определить, какие
процессы в нем участвуют.
Получается так, что методологические трудности, воз-
никающие при изучении мышления, не являются чем-то
свойственным лишь межкультурным исследованиям. Они
присущи наиболее серьезным научным проблемам психо-
логии и часто служили пробным камнем при оценке на-
учных достоинств той или иной психологической школы.
Много лет назад сотрудники только что созданных пси-
хологических лабораторий занимались исследованием
процессов мышления, и они в значительной мере дове-
ряли методу интроспекции. От испытуемого получали от-
чет о том, что происходило у него в уме, когда он пы-
тался решить определенные задачи, предъявленные ему
экспериментатором. Некоторые недостатки этого метода
были очевидны с самого начала; например, как можно
исследовать мышление детей или животных? Вскоре ста-
ли очевидными и другие недостатки. Как можно решить
спор о том, существуют ли процессы мышления, не пред-
ставленные в уме занимающегося самонаблюдением че-
ловека ни словами, ни образами? Такого рода трудности
подкрепили уверенность воинствующих бихевиористов з
том, что мышление не может быть объектом пснхологн-
177
ческого исследования. В двадцатые, тридцатые и соро-
ковые годы из многих лабораторий исчезла не только
интроспекция, но и само мышление как предмет исследо-
вания. Представители гештальтпсихологии (Дункер,
1965; Кёлер, 1930; Wertheimer, 1959) сохраняли в этот
период интерес к проблеме мышления и провели много
ценных и оригинальных исследований, но только недав-
но мышление снова стало полноправной, с точки зрения
экспериментальных психологов различных теоретических
направлений, областью исследования.
Возврат к исследованию мышления сопровождался
появлением некоторых новых понятий и новых методов
исследования, которые успешно применяются в меж-
культурных исследованиях. Среди психологов сейчас су-
ществует общепринятая точка зрения но поводу того, что
считать мышлением, хотя нет согласия в понимании того,
как протекают процессы мышления. Несмотря на неко-
торые расхождения в расстановке акцентов, большин-
ство определений совпадает с утверждением Бартлетта
(1958) о том, что мышление-это распространение дан-
ного (в стимульном материале или в памяти) с целью
создать нечто новое: <Это применение информации о
чем-то наличном для получения чего-то нового>. Другим
общим выражением подобного взгляда на мышление
служат известные слова Брунера: <Выход за пределы
непосредственно данной информации>.
Центральная идея, лежащая в основе этих и многих
других современных определений мышления, заключа-
ется в том, что результатом мышления должно быть не-
которое переструктурнрование данных новым для мысля-
щего человека способом. (Другие люди могли раньше
найти это решение, но его нахождение данным челове-
ком все же представляет собой подлинный акг мышле-
ния.) Если человек решил задачу только при помощи
припоминания - повторения чего-либо заранее ему из-
вестного, - то мы не называем это мышлением. Мы
склонны называть это, скорее, актом припоминания.
Если человек решил задачу только путем проб и ошибок,
то мы говорим о его деятельности скорее как о на-
учении, чем как о мышлении. Таким образом, определе-
ния мышления предполагают, что субъект активно зани-
мается наличными данными с целью прийти к чему-то
новому.
178
Другой чертой современных представлений о мышле-
нии является то, что его не отождествляют с логикой.
Связь между процессами рассуждения и процессами,
формализованными в логических моделях, рассматри-
вается как проблема, требующая изучения, а не как по-
стулат, входящий в определение (Henie, 1962).
Наконец, подчеркивание различия между припоми-
наемыми выводами и выводами, полученными в резуль-
тате мышления, привело к значительному возрастанию
роли таких исследований, в которых испытуемый дол-
жен решать новые для него задачи. Из-за этого требова-
ния задачи часто кажутся несколько необычными, осо-
бенно людям, которым чужда сама идея искусственного
создания задач. Обладая этими общими сведениями, мы
можем приступить к обзору некоторой части данных,
имеющих отношение к проблеме <культура и решение
задач>. К сожалению, в США проведено немного иссле-
дований решения задач, и они сосредоточены вокруг
ограниченного числа проблем. Круг проблем, подвергну-
тых межкультурному изучению, еще меньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30