Погоди, Сел… Южная… Церковная… улица.
Они идут дальше, но на следующем перекрестке Ц Северная Церковная улица
, а потом Греческая Церковная. Все три пересекает Западная Церковная. Это
похоже на дурной сон. Селеста негодует: оказывается, здесь не одна церков
ь, а она-то взяла за ориентир свою.
Она решает пойти в «Лунный свет». И только они поворачивают за угол, как гл
аза ослепляют фары мчащейся на них машины. Селеста толкает сестер к ближ
айшему подъезду. На улице темно, льет дождь, а сидящий за рулем Джо Медора
занят своими мыслями и не замечает четырех маленьких девочек, жмущихся к
стене.

* * *

Ева накормила Люку хлебом, напоила какао и завернула в одну из свекровин
ых шалей. Теперь Люка спит посреди дивана, зажатая между Евиным мужем Юсу
фом и его матерью Наймой. Найма ничего не говорит, но ей нравится, что в дом
е ребенок: она пристально следит за Евой, пытается понять, есть ли у Евы ма
теринский инстинкт, а когда Люка шевелится во сне, ласково над ней курлыч
ет. Рот у Люки открыт, ноги раскинуты в стороны, палец одной руки торчит вв
ерх, в другой она крепко сжимает цепочку, что сорвала с Евиной шеи. Похоже,
она чувствует себя как дома.
Ой-ей-ей, шепчет Ева. Какая лапуля.
Юсуф протягивает руку и дотрагивается до ступни Люки.
Очень красивая девочка, миссис, ухмыляется он маме, появившейся в дверях.

Не стоит ее тревожить, Мэри, поспешно говорит Ева. Можешь оставить ее на но
чь Ц она нам не помешает!
Спасибо, радость моя, отвечает мама, но я ее заберу. Она со стоном взвалива
ет Люку на руки. Цепочка падает из Люкиного кулачка на пол.
Ой, извини, говорит мама, когда Ева наклоняется ее подобрать. Мама вздыхае
т, укрывает полой жилета Люку.
Я сначала, пожалуй, схожу посмотрю на дом. Нет смысла приводить туда детей
, если там… нельзя жить. Ева делает Юсуфу большие глаза и берет Мэри под ру
ку.
Вдвоем сходим, ладно? Посмотрим, что за кавардак они там устроили.
В столовую проникает оранжевый свет уличного фонаря. Ева видит в полумра
ке фигуру Мэри, которая понапрасну щелкает выключателем.
Электричество отключили!
Оно у нас на счетчике, говорит мама. Это в кухне, под лестницей. Только у мен
я нет монеток.
И начинает плакать. Ева берет Мэри за руку и выводит на улицу.
Иди, найди детей, говорит она ей. Мы все сделаем. Возвращайся утром.
Ева вынимает из кошелька десятишиллинговую банкноту, сует маме в ладонь.

Это на автобус, радость моя. И купи себе чего-нибудь поесть по дороге. На те
бе лица нет!

Когда наконец приходит автобус, Ева помогает Мэри сесть. Она наклоняется
, берет Люкин кулачок и целует его.
Какая лапуля! кричит она, спустившись на тротуар.
Ева поплотнее запахивает шубку. И, пока автобус не уехал, смотрит на мамин
о лицо в окне.


пять

Второй раз в моей жизни отец стоит надо мной, стиснув кулаки. Этот раз не п
оследний, но для отца воспоминания о походах в больницу самые тяжелые. Он
плачет.
Бамбина, причитает он. Бамбина… Бамбина… Бамбина…
На самом деле он никак не может вспомнить моего имени. Забыл. Мысли о Джо М
едоре, о том, что сказать Мэри, что делать дальше, Ц все это утонуло в гимна
х, которые он поет в мою честь. Сальваторе сидит рядом с моей кроваткой, то
и дело проводит ладонью по влажным волосам. Он слышит тихий плач ребенка
где-то в углу палаты, слышит, когда наклоняется, чтобы найти носовой плато
к, свой судорожный вздох. Сложенный носовой платок оказывается в кармане
брюк, он дает его отцу, тот прикрывает им глаза, чтобы не видеть меня, Ц ра
зворачивает и водит им ото лба к подбородку, словно утирает с лица пот. До
меня отец пока что даже не дотронулся.
Медсестра приносит две чашки чая; тишину нарушает звяканье фарфора. Отец
пялится в чашку Ц он рад, что есть куда смотреть, дует на чай, пока не подым
ается пена, продолжает дуть, и пена тает, как грязный снег весной.
Медсестра стоит рядом, зажатая между этими двумя мужчинами в костюмах, и
вертит в руках мою карту. Украдкой смотрит на часы.
Ваша жена ушла домой, говорит она, окидывая взглядом и Фрэнка, и Сальватор
е: у обоих такой потерянный вид, что она не может определить, кто из них пап
аша. Не получив ответа, продолжает уже строже:
Лучше утром приходите. Ребенку нужен сон. Она склоняется над моей кроват
кой и выключает лампочку.
В палате не совсем темно, под бинтами жарко, от меня подымается горячая во
лна, а где-то рядом чуть слышный шум, который то появляется, то исчезает. По
началу не поймешь, откуда идут звуки, похожие на вздох. Это ветер, колышущи
й остатки листвы на дереве за окном, но для меня он как шипение кипящей оли
фы. Теперь надо мной склоняется отец: он хочет до меня дотронуться, но не з
нает как, и от его руки, зависшей над призраком моей, исходит самый сильный
, самый мрачный жар. Палату наполняет истошный визг.

* * *

Поздно вечером автобус идет по другому пути Ц «последняя надежда полун
очника», как называет его кондуктор. Мама нетерпеливо ерзает; ей необход
имо немедленно пересчитать всех детей. Через три остановки автобус уже п
олон, и мама сидит, прижатая к окну седым мужчиной, от которого несет пивом
. Он вытягивает ноги, хватается за спинку переднего сиденья и заводит пес
ню.

А Ц ты ангелочек!
Б Ц ты бесподобна!
В Ц ты вечный восторг!

и склоняет сизый нос к Люке, которая зарывается лицом в мамин жилет.
Мама утыкается головой в Люкину макушку, вдыхает запах ее волос. Та самая
«Алфавитная песенка». Странно, что ее призрак явился именно сейчас. Она с
мотрит в окно Ц сквозь свое отражение в ночь, поверх маслянистых крыш до
мов, туда, где темнеют холмы, где скоро затеплится восход.

Мэри пришлось пройти две мили от своей деревни до Хирвауна, где обещал жд
ать ее с фургоном Клиффорд. Она все отлично придумала; положила в сумку ко
шелек, щетку для волос, платье в горошек и туфли. А пока что ковыляет в стар
ых рабочих башмаках отца, в которые напихала выдранные из «Эха» страницы
. Он взбесится от злости, думает она, но он так и так взбесится Ц при мне или
без меня. Разницы никакой: отец по утрам всегда одинаковый.
Мэри смотрит на башмаки, языки болтаются туда-сюда, пока она пробирается
по крутой тропинке, по скользким камням, по заиндевевшей траве. Плевать, ч
то нет шнурков: вот доберется до Кардиффа и отошлет эти опорки домой Ц ка
к есть, набитые газетой.
Остаток пути она видит будто на карте: спуститься по склону холма, что воз
ле дома, обойти по задам церковь и ферму Кутов, дальше по дорожке вдоль бер
ега реки к подножию Минидд-Фаур. А как доберется туда, будет стоять и ждат
ь. При дневном свете видно, что тропинка вся в рытвинах, но в этот утренний
час, пока лучи солнца сюда не дотянулись, земля кажется прозрачной как ст
еклышко. Она бредет дальше, хрустит льдом на краях лужи, подцепляет льдин
ку ботинком и гонит впереди себя. Мэри девятнадцать лет, она решила остав
ить отца и родные сланцевые холмы: отправляется с Клиффордом в Город.
Она ходит взад-вперед по дорожке. Наверное, пришла слишком рано. Мэри смот
рит на еще бледное небо, проглядывающее поверх потрепанных крон дубов; с
той она повыше, скорее бы разглядела фургон Клиффорда. И она взбирается н
а склон, ее взгляд скользит по извилистой тропе Ц та скрывается из виду, а
потом возникает снова, широкой лентой тянется к городу. Мэри наблюдает, к
ак тает над долиной туман, замечает, как крохотные точки вдали оживают и н
ачинают шевелиться Ц отсюда они совсем маленькие, а шуму производят на
удивление много. Но ни одна не похожа на фургон Клиффорда, да и звук у них д
ругой. Она уже тыщу лет ждет. Мэри кладет руку под подбородок и чувствует,
как бьется пульс. Стоит неподвижно, словно каменная, но считает отдающие
в пальцы удары. Сотня, другая, еще, еще, еще, и вот уже солнце стоит высоко на
д головой, и она понимает, что он не появится. Мэри спускается с горы и отпр
авляется дальше, пешком.

Ее отец читает записку, которую она оставила. Швыряет бумажку в огонь.
И хрен с тобой, говорит он пустому дому.

Вроде бы весна, а ветер пронизывающий, как в ноябре. Мэри кутается в воротн
ик пальто. Ее голые ноги побагровели от холода, щека онемела, руки стынут.
А внутри все кипит. Мэри хватает ртом воздух, и ее слова несутся над долино
й.
Ты Ц убожество, Клиффорд Тейлор! Подлый сукин сын!
Взмывает в небо стайка птиц, и наступает тягучая тишина. Мэри чувствует, к
ак стучит в висках кровь.
Не плачь, девочка, говорит она тихо. Не надо плакать.
Она присаживается у обочины на корточки и ищет в сумке перчатки, находит
одну и вспоминает, где вторая Ц в столовой на каминной полке. Она снимала
их, чтобы написать папе записку. Мэри открывает кошелек, пересчитывает д
еньги, которые удалось накопить. Каждое утро по любой погоде Ц в Пендери
н, в «Шахтерское счастье». Расколешь лед в бочке с водой, сунешь туда руки,
а они от студеной воды совсем потрескались, стали как куриные лапы: шутка
ли, простоять всю зиму во дворе, чистя картошку! А по вечерам! Мужчины с ост
екленевшим взглядом и провонявшие дрожжами пялятся на нее, пока она нали
вает им в кружки пиво, только пялятся Ц ни слова не проронят. И жар, жар от и
х припорошенных углем глаз.
Все ради тебя, говорит она, потирая замерзшие руки. Сукин ты сын!
Мэри закидывает сумку на плечо и решает, что в Кардифф пойдет все равно. Но
деньги транжирить не собирается, даже на автобус: доходит, стерев ноги в к
ровь и клокоча от злости, до главной дороги и поднимает руку.

Все глубже и глубже. Сон, который, как мама думала, уже не придет никогда, на
крывает ее. Автобус трясется по Пэрейд, останавливается, снова трогается
, и звяканье колокольчика кондуктора, гул пьяных разговоров вплетаются в
ее сны.
Эй, ты! Я тебе, тебе!
Мужчина размахивает салфеткой как сигнальным флажком.
Я сказал Ц два «Лэмз»! «Лэмз»!
Мэри хочется вырвать у него салфетку и запихнуть в глотку. Но она виноват
о улыбается, ставит отвергнутые стаканы обратно на поднос и несется к ба
ру. Это ее второй вечер в баре Лючано. Ей что ром, что коровье молоко. А они ч
его только не требуют: джин с имбирной, ананасовую шипучку, скотч с закуск
ой. Не то что в «Шахтерском счастье», где пили только пиво, легкое или горь
кое Ц в зависимости от настроения.
Пока официантка, стоящая перед ней, ставит на поднос свои заказы, Мэри при
слоняется к стойке. Самим здесь напитки разливать не разрешают Ц для эт
ого есть специальный человек. Мэри разглядывает его: черный костюм, рука
ва поддернуты, манжеты белоснежной рубашки завернуты, видны золотые зап
онки, на которых выгравировано восходящее солнце. Официантка впереди не
е не торопится, кокетничает с ним. А он глядит поверх ее головы Ц наблюдае
т за залом, на нее же и внимания не обращает. Когда подходит очередь Мэри, о
н смотрит на нее и спрашивает:
Он чего к тебе привязался? Ц кивая головой в сторону типа с салфеткой. Мэ
ри на мгновение берет оторопь: у него голос, как у Марио Ланца, думает она, о
н даже похож на Марио Ланца. К лицу приливает кровь. Чтобы скрыть волнение
, она утыкается в блокнот, привязанный к фартучку.
Он сказал, рома, я ему и принесла рома, а теперь говорит Ц «Лэмз».
Она показывает ему заказ. Он опять кивает, берет два чистых стакана и указ
ывает головой в сторону комнатки за баром.
Два «Лэмз», произносит он, наливая в каждый стакан по мерке коричневого р
ома. Она протягивает руку, хочет поставить стаканы на поднос, но он остана
вливает ее, берет один стакан и поворачивается к залу спиной. Челюсть его
ходит из стороны в сторону, между зубов показывается язык. Он плюет в ром.

Таким спуску давать нельзя, говорит он, вытирая со стакана влажный белый
след. И одаривает ее ослепительной улыбкой. Это Фрэнки во всем блеске сво
его очарования.

Я любила его, думает Мэри, которую пробуждает от воспоминаний приваливши
йся к ней сосед. Он бросил петь «Алфавитную песенку» и погрузился в сон; го
лова у нее на плече, рот то открывается, то захлопывается Ц как у вытащенн
ого из воды карпа. Она отодвигает его, высвобождает руку, вытирает со стек
ла ручейки.
Полюбила с первого взгляда, шепчет она в макушку Люки, а потом во весь голо
с: Дурак последний! Мужчина, вздрогнув, просыпается, осоловело моргает и с
нова заводит:
А Ц ты ангелочек! Б Ц ты бесподобна…

Фрэнки держит ее в объятьях. Она не понимает, то ли это пол трясется от муз
ыки снизу, то ли тело Фрэнки, то ли ее тело, но они лежат в кровати и оба дрож
ат.
Ты бесподобна, говорит он, а рука его скользит по изгибу ее бедра, по тугом
у эластику пояса. Сними это.

Еще две остановки. Мама перекладывает Люку на другое плечо, наклоняется
вперед, чтобы пробраться через соседа, который по пояс свесился в проход
е.
Мама с трудом протискивается, он бестолково водит глазами. Мэри так давн
о не думала о прошлом, что оно кажется чьей-то чужой жизнью. Фрэнк Гаучи и Д
жо Медора; оба такие шикарные, такие блистательные… Тут она себя останав
ливает. Не будет больше думать про Джо Ц про то, как такое случ
илось, Ц и про Фрэнки не будет: где был, где может быть сейчас, что с ней сде
лает, когда узнает про пожар. Она сосредотачивается на мыслях о детях.
А вот Фрэнки думает о ней . После больницы, после нашего дома, к
которому он даже не смог подойти Ц рядом стояла машина Джо Медоры, Ц Фрэ
нки отправляется к Сальваторе и Карлотте. Сидит в гостиной и ждет, обдумы
вая все, что случилось.

Суть дела такова.
Фрэнки получает: дом, деньги, которых хватит и чтобы избавиться от послед
ствий пожара, и чтобы рассчитаться с Синдикатом, и еще немного сверх того,
чтобы Мэри не приходилось работать ночи напролет. И еще предложение упра
влять в отсутствие Джо «Лунным светом».
Фрэнки теряет Марину.

Условия щедрые, это он понимает. А еще понимает Ц боль кинжалом пронзает
сердце, Ц что Джо долго выжидал, когда же он окажется в безвыходной ситуа
ции. Он пытается представить себе, как именно Мэри его обманывала. Это нев
ыносимо. Мысли Фрэнки мечутся, он пытается за ними поспеть, но стоит ухват
иться хотя бы за одну, и она ускользает. Они вспыхивают в мозгу фейерверка
ми, взрываются снопами искр, которые тут же чернеют и гаснут. А глаза обшар
ивают гостиную Сальваторе в поисках чего-нибудь неподвижного, за что бы
зацепиться взглядом: вот зеркало над камином в вычурной раме, уныло тика
ющие часы на каминной полке, вот пластиковый купол над игрушечным домико
м Ц тряхнешь, и повалит хлопьями снег. И во всем видит Мэри, принимая свою
ярость за любовь. Он ее хочет Ц и ненавидит, все для нее сделает Ц и в клоч
ья разорвет.
Фрэнки и в голову не приходит, что Марина, может, и не дочь Джо; теперь Фрэнк
и видит в девочке только Джо, кровь от крови, плоть от плоти. И мечтает, чтоб
ы она исчезла с глаз долой Ц только бы от нее избавиться. Если мог бы, он бы
и Мэри бросил, и остальных детей. А с этими лишними деньгами со временем, е
сли повезет, вдруг да удастся, Ц сумеет сбежать.
Он вспоминает дочерей, мысленно выстраивает их в ряд и каждую пристально
изучает Ц Селеста, Роза, Фрэн, Люка. И, убедившись, что они его, одобрительн
о кивает. На мне он запинается: в голове всплывает слово, которого он не мо
жет выпустить наружу.

Ему есть много чего сказать. Мама приедет, и семья снова будет вместе Ц по
лный набор. Конечно, не считая меня. Это разрешится скоро.

вмешательство

Марину я не помню: когда ее увезли, мне был всего месяц и я лежала в больниц
е. Мама мне рассказывала, как она уезжала, перечисляла все, что положила в
Маринин новенький коричневый чемодан:
Две пары сандалий «Кларк», очень кстати при тамошней погоде; новое плать
ице с розовыми бутончиками по лифу Ц знаешь, Дол, как у сказочной принцес
сы, Ц и три новые кофточки; атласную ночную рубашку; настоящий несессер о
т Маркса; изумрудно-зеленый купальник. Ой, она получила все, о чем мечтала!
Пришлось сесть на чемодан Ц иначе он не закрывался! Мама описывает это с
нова и снова, с застывшей на лице улыбкой.
Через много лет я выскочила на лестницу, напуганная сном, в котором на мен
я наваливается Ц так, что не продохнуть Ц раскаленный шмат сала, и услыш
ала внизу ровный успокаивающий голос, а потом пронзительно-горький крик
матери:
Ты ее продал! Не дотрагивайся до меня. Фрэнк! Ты продал ее!
Дети горят, детей выменивают: надо кого-то в этом винить.

Как с любой правдой, есть и другая версия.
Машина Джо Медоры заезжает на тротуар, скрежещут колеса. Левая дверца от
крывается, выходит блондинка. Мистер Джексон слышит из столовой, где он н
а ходу жует завтрак, шум на улице. Он отодвигает серую сетку занавески, гля
дит на машину, восхищается и ей, и блондинкой, а потом поднимает глаза на о
кно нашей спальни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26