Цена справедливая, парни. И шансы велик
и.
Так ли велики? Ц подает из-за стойки голос Домино. А если Джо их не найдет?
А если найдет? Ц кричит мужчина рядом с Леном. Сколько поставишь на бетон
ную шубу?
И они снова гогочут. Лен забирается на стул, пригибается, чтобы не задеть в
исящую прямо над головой лампу. Он глядит сверху вниз на набриолиненные
головы.
Леди и джентльмены, прошу минутку тишины! Эй вы, сзади, сядьте-ка, будьте до
бры. Лен снова облизывает карандаш, ждет, пока стихнет смех.
Следующая ставка, леди и джентльмены, Ц «Лунный свет»! Пожар и стихийные
бедствия в расчет не принимаются. Итак, ваши предложения? Женщина за сосе
дним столиком протягивает ему виски с содовой. Он поднимает стакан.
Как насчет нового ресторана? Ц говорит он, делая невинные глазки. Домино
вскидывает указательный палец.
Или букмекерской конторы, кричит он и поворачивается к Лену спиной. Толп
а взрывается хохотом.
Хватит чушь молоть. Ну, ребята, давайте! Ему же понадобится вывеска. Что эт
о будет Ц массажный салон, секс-шоп? Или нечто солидное и респектабельно
е?
Мартино этого вынести не в силах. Зарядившись еще парой виски, он выходит
и направляется к порту. Глушит голос, звучащий в его голове, громкой песне
й.
Я с тобою такой молодой, и в душе вновь бушует весна!
И снова Сальваторе вытирает тряпкой стойку, глядится в до блеска отполир
ованную латунь. Улыбается собственному отражению.
Как увижу улыбку твою, в полный голос от счастья пою!
И несет, подтанцовывая, поднос с пустыми стаканами к стойке.
Мартино распахивает дверцу машины и бежит. Мимо погрузочных площадок с з
адранными в небеса гигантскими клювами кранов, мимо зернохранилища, пер
ед которым все припорошено мукой и пахнет крысами. У сухого дока он остан
авливается. Мартино медленно подходит к краю, замирает, собираясь с сила
ми, наконец заглядывает вниз. Там темно, только покачивается малярская л
юлька с банками краски. Никакой Сальваторе не тянет рук из вязкой грязи. М
ертвая тишина.
Мистер и миссис О'Брайан хотят меня, но не хотят Розу и Люку. Мистер и мисси
с Эдварде с радостью возьмут Розу и Люку, они даже Фрэн, возможно, возьмут,
если ее выпустят, но на меня они не согласны. Лучше уж пироманка, чем девоч
ка-калека.
Мы очень хотим, чтобы вы остались вместе, говорит Лиззи Прис. Но на некотор
ое время вам, девочки, все-таки придется расстаться. Пока ваша мама не поп
равится. Поверьте, мне очень жаль.
А здесь мы остаться не можем? Ц спрашивает Люка. Люке так очень нравится;
в школу ходить не надо, можно всласть скакать по диванам и кроватям, и никт
о тебе ни слова не скажет. Телевизор смотри хоть целый день, а когда с нами
Ева, мы лакомимся жареной картошкой из соседнего магазинчика. С ней не то
что с Карлоттой Ц она не заставляет нас мыться. Или молиться.
Чистый телом ближе к Богу, так? Да кому охота быть ближе к Богу? Ц говорит о
на, стирая в тазу белье. По мне, так старый грязнуля черт куда лучше!
Карлотта проводит ночи здесь, спит в Клетушке, и дверь держит открытой Ц
совсем как отец. Иногда я слышу, как она разговаривает вслух Ц будто веде
т с кем-то беседу. Я тоже подолгу не засыпаю. Мы с Люкой скатываемся в прода
вленную посреди кровати яму, она начинает меня выпихивать, и мне приходи
тся, чтобы снова не скатиться в ямку, держаться за край кровати. Вообще-то
я не очень расстроюсь, если нам придется расстаться. Я только по маме скуч
аю. И по Фрэн. И по Еве буду скучать.
* * *
Вы выглядите гораздо лучше, Мэри, говорит маме Лиззи Прис. Вы ведь Долорес
помните?
Мама бросает на нее взгляд, который говорит: Разумеется, помню. За кого вы
меня принимаете? Но она молчит и только прижимает меня к себе так крепко, ч
то у меня трещат ребра. Это очень приятно.
Вы, наверное, хотите побыть вдвоем, говорит Лиззи. Я вас оставлю.
А можно я пойду с ней погуляю? Ц спрашивает мама. Лицо ее сияет, и пахнет он
а по-другому, но она все равно моя мама. Зачем же ей спрашивать Лиззи Прис?
Лиззи задумывается, вздыхает легонько и говорит:
Думаю, можно, почему нет. Но только по саду. Мама берет меня за руку и уводит.
* * *
Карлотта сняла со всех кроватей белье, простыни, отжатые валиком, развеш
аны на веревке, а она теперь отмывает крыльцо. Делла Рили стоит, прислонив
шись к стене, и с удивлением на это взирает. Здесь теперь никто крыльцо не
моет.
Дождь пойдет, и все насмарку, говорит она, злорадно пощелкивая пальцами.
Элис Джексон переходит улицу Ц поболтать.
Ой, Делла, ужас-то какой! Ц выпаливает она. Карлотта садится на корточки и
смотрит на них.
Бедные детки, продолжает Элис. Как же так Ц отдают их на воспитание.
Их заберут в семьи, говорит Карлотта и, опершись побагровевшей рукой о ст
ену, помогает себе подняться. Здесь, неподалеку.
Она машет в сторону.
А вы что, не можете за ними присмотреть? Ц вскидывает брови Делла. Вы же сп
равитесь не хуже.
Мне не разрешат, говорит Карлотта, повторяя чужие слова. Я женщина одинок
ая.
Она поднимает ведро и выплескивает грязную воду на тротуар. Элис Джексон
приходится отскочить в сторону. Женщины умолкают. За спиной Карлотты Де
лла с Элис обмениваются улыбками. Она берет швабру и гонит мыльную воду в
сточную канаву.
А дом продадут? Ц спрашивает Элис.
Карлотта пожимает плечами, следит взглядом за пузыристыми ручейками, ра
стекающимися по трещинам тротуара.
Тут Мэри будет жить, говорит она. Когда поправится. Она берет ведро и идет
в дом.
Прошу меня извинить, говорит она. Здесь я закончила.
Обе женщины прикрывают рты ладошками.
Ну что, Элис, тоже пойдешь крыльцо мыть?Ц спрашивает Делла.
А как же, хмыкает Элис. Я ж его каждое утро мою.
* * *
Мы идем вдоль железной дороги, мама и я. На мне новое коричневое платье и н
овый коричневый плащ. Сегодня днем меня отведут к О'Брайанам.
Дол, дождь начинается, говорит мама, повернув руку ладошкой вверх. Но нам в
едь дождь не страшен, правда?
Мы идем по насыпи, друг за дружкой. Дождь припускает, вода течет струйкой п
о капюшону, капли отскакивают от воротника. Мама впереди, ссутулилась. Ку
да мы направляемся, я не знаю, но что-то мешает мне об этом спросить. Я стара
юсь идти с мамой в ногу. Мы так бредем довольно долго, и дождь все сильнее, в
ода затекла мне за шиворот. Я дважды подвернула ногу. Где-то далеко вперед
и рельсы скрещиваются.
Гляди-ка, говорит она наконец и наклоняется, поднимая с земли камушек. Вер
тит его пальцами.
Кремень, говорит она. Кремнем можно высечь огонь.
Зачем? Ц спрашиваю я, и тут же понимаю, что задала неправильный вопрос. На
до было спросить «как», и тогда она бы мне объяснила. А я спросила, зачем на
м разводить огонь. Она показывает мне кремень, крутит его Ц здесь блести
т, а здесь Ц тусклый. Ногти у нее обломаны.
Он раскололся, говорит она. На две части.
Она опять наклоняется, приседает, а я гляжу поверх нее Ц на пелену дождя,
на кусты ежевики, дрожащие на ветру. Она кладет голову на рельсы. Некоторы
е выбирают такую смерть, но я этого в свои пять лет еще не знаю. Я знаю про ди
нозавров и поп-музыку, про праздник урожая, про Деву Марию и про то, как Хри
стос страдал за нас, но я не знаю про самоубийства и про то, что пассажирск
ий поезд может раздавить череп всмятку. Она улыбается мне с рельсов, к щек
е прилипла прядь волос, похожая на водоросли. Она встает, смахивает с лица
капли. Нету поездов, говорит она.
Мы бежим по дорожке к кусту ежевики. Мама осматривает его, поднимает нижн
ие ветки палкой. Внизу ягоды крупные, черные, едва дотронешься Ц соскаки
вают со стерженьков, только успевай ладошку подставлять. Она протягивае
т мне руку, уже всю в ягодных кляксах. На вкус ежевика водянистая. Это наш п
оследний день.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ожидание 2
Дом на месте, и спальня, которая была когда-то нашей общей, все та же: два ок
на на улицу, угловой встроенный шкаф, туалетный столик с трехстворчатым
зеркалом. На полу вытоптана дорожка от двери к окну. Обои поклеили потом, и
х рисунок Ц стилизованные цветы Ц похож на половинки луковицы или, при
определенном освещении, на бледный бутон остатков моей кисти. Я присажив
аюсь на край двуспальной кровати Ц теперь она уже не кажется такой огро
мной, Ц и железная рама холодом прожигает насквозь джинсы, кожу, кости. П
од окном стоит сундук. Я жду, пока глаза привыкнут к темноте, жду, когда его
очертания отделятся от стены и тени и он станет самим собой Ц длинным, ни
зким, продолговатым. Он принадлежал моему отцу, а теперь станет моим: я зая
вляю на него свои права. Я возьму, что смогу. Спустилась тьма. Пока длится о
жидание, я снова вспоминаю.
Когда я родилась, меня положили в этот сундук.
* * *
Я отправилась в путь в среду днем, когда получила от социальных служб пис
ьмо, где сообщалось, что моя мать умерла. Я положила в сумку смену белья и д
ве странички из библиотечного телефонного справочника Ц там были пере
числены все Гаучи Кардиффа. Похороны были назначены на утро пятницы. Я не
знала ничего, и мне нужно было время. Я представила всех своих сестер, сост
арила их, наделила семьями, проиграла в уме их жизни. Селеста, Марина, Роза,
Фрэн, Люка Ц скользкие, как новая колода карт. Мы никогда не поддерживали
связь: не знаю уж, по чьей инициативе. К тому времени, когда я пошла в новую ш
колу, я уже была единственным ребенком. У моих подруг были братья и сестры
, а у меня сны: вот Люка с Розой надо мной издеваются, а вот Селеста Ц холодн
ая и далекая, я даже лица ее никогда толком не могла разглядеть. Просыпала
сь я спеленатая, потная, задыхающаяся. Со временем кошмары ушли, осталась
только Фрэн, какой я ее помнила: стоит ссутулившись в предутреннем свете
и молча складывает одеяло.
Вся остальная колода тоже казалась далекой Ц отец, Сальваторе, Джо Медо
ра. Валет, джокер, король. В последний раз я видела отца в вечер Селестиной
свадьбы. И наверняка знала лишь одно: я больше никогда не увижу маму.
Внизу мерцал в неровном свете Кардифф. В лучах заходящего солнца кипели
оранжевыми клубами облака, и воздух был после дождя влажным и чистым. Я не
была готова к таким краскам. Прежде все было серым: тусклый перламутровы
й глянец, свинцовые дома, вонь речушки Ц как уголь на ветру. Были пронизыв
ающе-острые моменты: походы на пирс глядеть, как причаливает корабль, оди
н раз Ц в цирк, бесконечно много раз Ц в больницу, а еще вечерние поездки
к Карлотте на дребезжащем трамвае: сидишь тихонечко и смотришь, как мама
спорит с кондуктором о плате за проезд. Встречались люди, которых маме пр
иходилось избегать, и мы искали укрытие в проулках и подворотнях, где она,
глядя на меня, прижимала палец к губам. Мы стояли, прижавшись друг к другу,
и ждали, пока опасность минует. А все прочее затянуто пеленой времени.
Теперь же город стал деловым, подтянутым, целенаправленным. В очереди на
такси какая-то женщина оттолкнула меня и пролезла вперед. Я молча отступ
ила в сторону и ждала реакции окружающих Ц будто я маленькая девочка, бу
дто взрослая я осталась в Ноттингеме, где все хорошо и спокойно.
Будешь здесь стоять, вообще такси не дождешься! Давай сюда, красавица! Ц
крикнул с той стороны улицы водитель такси-малолитражки, решивший перех
ватить клиента. Он был в клетчатой кепке и белой майке Ц на два размера ме
ньше, с нарисованным на ней ковбойским сапогом. Под тонким трикотажем Ц
примятый куст кудрявых волос, как набивка старого дивана. Хмурясь и улыб
аясь одновременно, он усадил меня на заднее сиденье.
И куда ты меня потащишь? Ц пошутил он.
Я сообщила ему, куда мне надо.
Ты ничего не путаешь? В той стороне ведь всё снесли.
Моя мама там живет до сих пор, сказала я.
Он навел справки по рации.
Попробуем подъехать поближе, пообещал он.
Мы тащились по забитой машинами Сент-Мэри-стрит. Заметив просвет, он свер
нул на еще пустое новое шоссе. Из окошка я видела свежий черный гудрон, осл
епительно белую разметку, ленту дорожных конусов. Молодые деревца у доро
ги трепетали в вечернем свете. По пути водитель показывал мне достоприме
чательности.
Вон там, справа, Ц оптовая ярмарка… Еще минута, и покажется Бьют. Здесь та
ких чудес понастроили. Вот какая у нас биржа Ц загляденье!
Я опустила стекло, запахло пеплом, а потом потянуло солью. Запах, который я
знала и забыла: запах прилива, кожа возлюбленного, солоноватая на вкус. Вд
алеке дергался заводной игрушкой экскаватор, ослепительно желтый на фо
не поблескивающего моря. Крохотные чайки как клочки бумаги трепыхались
на ветру: видно, там что-то копали.
Мы свернули со строящегося шоссе в жилые районы, проехали квартал, друго
й, запах соли ушел, и слышался только хруст кирпича. Небо между крышами был
о низким и тяжелым. Такси ползло еле-еле.
Это все обречено, сказал он.
Я искала взглядом людей. На углу стояли две девчонки, руки в рукава; бледне
нький малыш в одном только красном пуловере выскочил из двери дома, а всл
ед ему несся крик другого. Водитель остановился у тротуара.
Ближе не подъехать Ц разве что кругом.
Ничего, и так хорошо, сказала я. Но хорошо не было: я думала о тех, кто, быть мо
жет, до сих пор здесь, Ц о Еве, о семействе Рили из соседнего дома, о Джексо
нах. Наверное, водитель прав, и скоро на этом месте будут одни развалины. О
н взялся за ручку моей сумки, вытащил ее. Протянул мне карточку Ц «Такси К
арла» Ц и улыбнулся.
Понадобится куда, звоните, сказал он.
Заморосил дождик Ц мелкий, и не поймешь, то ли дождь, то ли туман: совсем ка
к прежде.
Я пыталась сообразить. Там, где некогда была лавка Эвансов, выросли призе
мистые коттеджи желтого кирпича. За ними Ц четкие контуры гостиничного
комплекса, недостроенная автостоянка, балка, болтающаяся на стрелке кра
на. Улицы словно вымерли, окна разбиты, двери заколочены. Табличка с надпи
сью «Лауден-плейс» забрызгана золотой и зеленой краской из баллончика.
В конце проулка была раньше Площадь, но теперь я увидела только помятые в
орота гаражей, фонарь, из которого выпотрошенными кишками торчали прово
да, и лошадь, пасущуюся на клочке куцей травы. Я шагнула к ней, протянула ру
ку. Мы глядели друг другу в глаза, но тут она отпрянула в сторону Ц наскол
ько позволяла веревка. Из верхнего окна типового дома послышался крик:
Эй, вы! Не троньте ее!
Голос был детский. Из окна высунулся мальчишка лет восьми.
Да я ничего не делаю, сказала я.
Давай вали отсюда! Шлюха!
Бежать мне не хотелось. За угол, по проулку, на Ходжес-роу. На двери дома ном
ер два Ц маминого дома и моего Ц слой грязи. Она потемнела от дождя. Штор
ы в столовой расходились посередине. Там никого не было.
А тупик по-прежнему заканчивался стеной. На обочине стояла машина, уперш
ись капотом в дверь последнего дома. Ева жила в среднем доме. Я постучала,
подождала, присев на корточки, приоткрыла щель почтового ящика. Внутри б
ыло темно и пусто, только из комнаты в конце коридора сочился свет. Дверь б
ыла занавешена куском зеленого брезента, похожего на поникший флаг. Из-п
од него выглядывала пара ног. Я прижалась ртом к щели и крикнула:
Ева! Мистер Амиль!
Ноги исчезли.
Я дочка миссис Гаучи! Ц крикнула я. Мне нужен ключ!
Но шагов не послышалось, цепочка не звякнула. Я снова нагнулась посмотре
ть и увидела, что ноги снова замерли в дверном проеме.
В окне дома Джексонов стояла картонка, на которой была изображена немецк
ая овчарка с высунутым языком. «Здесь живу я!» Ц гласила она. Я нажала на з
вонок, но он молчал, только на грязной кнопке остался след моего пальца. Од
но из верхних окон было заколочено, другое разбито Ц в нем болтался кусо
к серой сетки.
Нету там никого, раздался голос за моей спиной. Съехали они.
В дверях дома номер четыре стояла женщина. Увидев меня, она охнула и прижа
ла руку к груди.
Бог ты мой! Мэри!
Старушка эта оказалась той самой миссис Рили, которая была нашей соседко
й и тридцать лет назад. Она пригляделась повнимательнее, разглядела и мо
е лицо, и руку. Представляться мне было не нужно.
Миссис Рили принесла фонарь, опустилась на колени на крыльце маминого до
ма. Я было подумала, что она собирается произнести молитву, но она уперлас
ь плечом в стену, засунула руку в почтовый ящик. Вытащила оттуда длинный г
рязный шнурок с ключом. Его бороздка сверкнула, как лезвие ножа.
Я тебе покажу, где что, сказала она и добавила, повернувшись ко мне: Только
ты там ничего не найдешь. Ничего стоящего. Словно я ее в чем-то
обвиняла.
Раньше надо было потянуть дверь на себя, сказала я. Но ключ легко повернул
ся в замке.
Ей его еще когда починил и, сказала она, открывая дверь в мой до
м.
тринадцать
Газ отключен, и здесь холодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
и.
Так ли велики? Ц подает из-за стойки голос Домино. А если Джо их не найдет?
А если найдет? Ц кричит мужчина рядом с Леном. Сколько поставишь на бетон
ную шубу?
И они снова гогочут. Лен забирается на стул, пригибается, чтобы не задеть в
исящую прямо над головой лампу. Он глядит сверху вниз на набриолиненные
головы.
Леди и джентльмены, прошу минутку тишины! Эй вы, сзади, сядьте-ка, будьте до
бры. Лен снова облизывает карандаш, ждет, пока стихнет смех.
Следующая ставка, леди и джентльмены, Ц «Лунный свет»! Пожар и стихийные
бедствия в расчет не принимаются. Итак, ваши предложения? Женщина за сосе
дним столиком протягивает ему виски с содовой. Он поднимает стакан.
Как насчет нового ресторана? Ц говорит он, делая невинные глазки. Домино
вскидывает указательный палец.
Или букмекерской конторы, кричит он и поворачивается к Лену спиной. Толп
а взрывается хохотом.
Хватит чушь молоть. Ну, ребята, давайте! Ему же понадобится вывеска. Что эт
о будет Ц массажный салон, секс-шоп? Или нечто солидное и респектабельно
е?
Мартино этого вынести не в силах. Зарядившись еще парой виски, он выходит
и направляется к порту. Глушит голос, звучащий в его голове, громкой песне
й.
Я с тобою такой молодой, и в душе вновь бушует весна!
И снова Сальваторе вытирает тряпкой стойку, глядится в до блеска отполир
ованную латунь. Улыбается собственному отражению.
Как увижу улыбку твою, в полный голос от счастья пою!
И несет, подтанцовывая, поднос с пустыми стаканами к стойке.
Мартино распахивает дверцу машины и бежит. Мимо погрузочных площадок с з
адранными в небеса гигантскими клювами кранов, мимо зернохранилища, пер
ед которым все припорошено мукой и пахнет крысами. У сухого дока он остан
авливается. Мартино медленно подходит к краю, замирает, собираясь с сила
ми, наконец заглядывает вниз. Там темно, только покачивается малярская л
юлька с банками краски. Никакой Сальваторе не тянет рук из вязкой грязи. М
ертвая тишина.
Мистер и миссис О'Брайан хотят меня, но не хотят Розу и Люку. Мистер и мисси
с Эдварде с радостью возьмут Розу и Люку, они даже Фрэн, возможно, возьмут,
если ее выпустят, но на меня они не согласны. Лучше уж пироманка, чем девоч
ка-калека.
Мы очень хотим, чтобы вы остались вместе, говорит Лиззи Прис. Но на некотор
ое время вам, девочки, все-таки придется расстаться. Пока ваша мама не поп
равится. Поверьте, мне очень жаль.
А здесь мы остаться не можем? Ц спрашивает Люка. Люке так очень нравится;
в школу ходить не надо, можно всласть скакать по диванам и кроватям, и никт
о тебе ни слова не скажет. Телевизор смотри хоть целый день, а когда с нами
Ева, мы лакомимся жареной картошкой из соседнего магазинчика. С ней не то
что с Карлоттой Ц она не заставляет нас мыться. Или молиться.
Чистый телом ближе к Богу, так? Да кому охота быть ближе к Богу? Ц говорит о
на, стирая в тазу белье. По мне, так старый грязнуля черт куда лучше!
Карлотта проводит ночи здесь, спит в Клетушке, и дверь держит открытой Ц
совсем как отец. Иногда я слышу, как она разговаривает вслух Ц будто веде
т с кем-то беседу. Я тоже подолгу не засыпаю. Мы с Люкой скатываемся в прода
вленную посреди кровати яму, она начинает меня выпихивать, и мне приходи
тся, чтобы снова не скатиться в ямку, держаться за край кровати. Вообще-то
я не очень расстроюсь, если нам придется расстаться. Я только по маме скуч
аю. И по Фрэн. И по Еве буду скучать.
* * *
Вы выглядите гораздо лучше, Мэри, говорит маме Лиззи Прис. Вы ведь Долорес
помните?
Мама бросает на нее взгляд, который говорит: Разумеется, помню. За кого вы
меня принимаете? Но она молчит и только прижимает меня к себе так крепко, ч
то у меня трещат ребра. Это очень приятно.
Вы, наверное, хотите побыть вдвоем, говорит Лиззи. Я вас оставлю.
А можно я пойду с ней погуляю? Ц спрашивает мама. Лицо ее сияет, и пахнет он
а по-другому, но она все равно моя мама. Зачем же ей спрашивать Лиззи Прис?
Лиззи задумывается, вздыхает легонько и говорит:
Думаю, можно, почему нет. Но только по саду. Мама берет меня за руку и уводит.
* * *
Карлотта сняла со всех кроватей белье, простыни, отжатые валиком, развеш
аны на веревке, а она теперь отмывает крыльцо. Делла Рили стоит, прислонив
шись к стене, и с удивлением на это взирает. Здесь теперь никто крыльцо не
моет.
Дождь пойдет, и все насмарку, говорит она, злорадно пощелкивая пальцами.
Элис Джексон переходит улицу Ц поболтать.
Ой, Делла, ужас-то какой! Ц выпаливает она. Карлотта садится на корточки и
смотрит на них.
Бедные детки, продолжает Элис. Как же так Ц отдают их на воспитание.
Их заберут в семьи, говорит Карлотта и, опершись побагровевшей рукой о ст
ену, помогает себе подняться. Здесь, неподалеку.
Она машет в сторону.
А вы что, не можете за ними присмотреть? Ц вскидывает брови Делла. Вы же сп
равитесь не хуже.
Мне не разрешат, говорит Карлотта, повторяя чужие слова. Я женщина одинок
ая.
Она поднимает ведро и выплескивает грязную воду на тротуар. Элис Джексон
приходится отскочить в сторону. Женщины умолкают. За спиной Карлотты Де
лла с Элис обмениваются улыбками. Она берет швабру и гонит мыльную воду в
сточную канаву.
А дом продадут? Ц спрашивает Элис.
Карлотта пожимает плечами, следит взглядом за пузыристыми ручейками, ра
стекающимися по трещинам тротуара.
Тут Мэри будет жить, говорит она. Когда поправится. Она берет ведро и идет
в дом.
Прошу меня извинить, говорит она. Здесь я закончила.
Обе женщины прикрывают рты ладошками.
Ну что, Элис, тоже пойдешь крыльцо мыть?Ц спрашивает Делла.
А как же, хмыкает Элис. Я ж его каждое утро мою.
* * *
Мы идем вдоль железной дороги, мама и я. На мне новое коричневое платье и н
овый коричневый плащ. Сегодня днем меня отведут к О'Брайанам.
Дол, дождь начинается, говорит мама, повернув руку ладошкой вверх. Но нам в
едь дождь не страшен, правда?
Мы идем по насыпи, друг за дружкой. Дождь припускает, вода течет струйкой п
о капюшону, капли отскакивают от воротника. Мама впереди, ссутулилась. Ку
да мы направляемся, я не знаю, но что-то мешает мне об этом спросить. Я стара
юсь идти с мамой в ногу. Мы так бредем довольно долго, и дождь все сильнее, в
ода затекла мне за шиворот. Я дважды подвернула ногу. Где-то далеко вперед
и рельсы скрещиваются.
Гляди-ка, говорит она наконец и наклоняется, поднимая с земли камушек. Вер
тит его пальцами.
Кремень, говорит она. Кремнем можно высечь огонь.
Зачем? Ц спрашиваю я, и тут же понимаю, что задала неправильный вопрос. На
до было спросить «как», и тогда она бы мне объяснила. А я спросила, зачем на
м разводить огонь. Она показывает мне кремень, крутит его Ц здесь блести
т, а здесь Ц тусклый. Ногти у нее обломаны.
Он раскололся, говорит она. На две части.
Она опять наклоняется, приседает, а я гляжу поверх нее Ц на пелену дождя,
на кусты ежевики, дрожащие на ветру. Она кладет голову на рельсы. Некоторы
е выбирают такую смерть, но я этого в свои пять лет еще не знаю. Я знаю про ди
нозавров и поп-музыку, про праздник урожая, про Деву Марию и про то, как Хри
стос страдал за нас, но я не знаю про самоубийства и про то, что пассажирск
ий поезд может раздавить череп всмятку. Она улыбается мне с рельсов, к щек
е прилипла прядь волос, похожая на водоросли. Она встает, смахивает с лица
капли. Нету поездов, говорит она.
Мы бежим по дорожке к кусту ежевики. Мама осматривает его, поднимает нижн
ие ветки палкой. Внизу ягоды крупные, черные, едва дотронешься Ц соскаки
вают со стерженьков, только успевай ладошку подставлять. Она протягивае
т мне руку, уже всю в ягодных кляксах. На вкус ежевика водянистая. Это наш п
оследний день.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ожидание 2
Дом на месте, и спальня, которая была когда-то нашей общей, все та же: два ок
на на улицу, угловой встроенный шкаф, туалетный столик с трехстворчатым
зеркалом. На полу вытоптана дорожка от двери к окну. Обои поклеили потом, и
х рисунок Ц стилизованные цветы Ц похож на половинки луковицы или, при
определенном освещении, на бледный бутон остатков моей кисти. Я присажив
аюсь на край двуспальной кровати Ц теперь она уже не кажется такой огро
мной, Ц и железная рама холодом прожигает насквозь джинсы, кожу, кости. П
од окном стоит сундук. Я жду, пока глаза привыкнут к темноте, жду, когда его
очертания отделятся от стены и тени и он станет самим собой Ц длинным, ни
зким, продолговатым. Он принадлежал моему отцу, а теперь станет моим: я зая
вляю на него свои права. Я возьму, что смогу. Спустилась тьма. Пока длится о
жидание, я снова вспоминаю.
Когда я родилась, меня положили в этот сундук.
* * *
Я отправилась в путь в среду днем, когда получила от социальных служб пис
ьмо, где сообщалось, что моя мать умерла. Я положила в сумку смену белья и д
ве странички из библиотечного телефонного справочника Ц там были пере
числены все Гаучи Кардиффа. Похороны были назначены на утро пятницы. Я не
знала ничего, и мне нужно было время. Я представила всех своих сестер, сост
арила их, наделила семьями, проиграла в уме их жизни. Селеста, Марина, Роза,
Фрэн, Люка Ц скользкие, как новая колода карт. Мы никогда не поддерживали
связь: не знаю уж, по чьей инициативе. К тому времени, когда я пошла в новую ш
колу, я уже была единственным ребенком. У моих подруг были братья и сестры
, а у меня сны: вот Люка с Розой надо мной издеваются, а вот Селеста Ц холодн
ая и далекая, я даже лица ее никогда толком не могла разглядеть. Просыпала
сь я спеленатая, потная, задыхающаяся. Со временем кошмары ушли, осталась
только Фрэн, какой я ее помнила: стоит ссутулившись в предутреннем свете
и молча складывает одеяло.
Вся остальная колода тоже казалась далекой Ц отец, Сальваторе, Джо Медо
ра. Валет, джокер, король. В последний раз я видела отца в вечер Селестиной
свадьбы. И наверняка знала лишь одно: я больше никогда не увижу маму.
Внизу мерцал в неровном свете Кардифф. В лучах заходящего солнца кипели
оранжевыми клубами облака, и воздух был после дождя влажным и чистым. Я не
была готова к таким краскам. Прежде все было серым: тусклый перламутровы
й глянец, свинцовые дома, вонь речушки Ц как уголь на ветру. Были пронизыв
ающе-острые моменты: походы на пирс глядеть, как причаливает корабль, оди
н раз Ц в цирк, бесконечно много раз Ц в больницу, а еще вечерние поездки
к Карлотте на дребезжащем трамвае: сидишь тихонечко и смотришь, как мама
спорит с кондуктором о плате за проезд. Встречались люди, которых маме пр
иходилось избегать, и мы искали укрытие в проулках и подворотнях, где она,
глядя на меня, прижимала палец к губам. Мы стояли, прижавшись друг к другу,
и ждали, пока опасность минует. А все прочее затянуто пеленой времени.
Теперь же город стал деловым, подтянутым, целенаправленным. В очереди на
такси какая-то женщина оттолкнула меня и пролезла вперед. Я молча отступ
ила в сторону и ждала реакции окружающих Ц будто я маленькая девочка, бу
дто взрослая я осталась в Ноттингеме, где все хорошо и спокойно.
Будешь здесь стоять, вообще такси не дождешься! Давай сюда, красавица! Ц
крикнул с той стороны улицы водитель такси-малолитражки, решивший перех
ватить клиента. Он был в клетчатой кепке и белой майке Ц на два размера ме
ньше, с нарисованным на ней ковбойским сапогом. Под тонким трикотажем Ц
примятый куст кудрявых волос, как набивка старого дивана. Хмурясь и улыб
аясь одновременно, он усадил меня на заднее сиденье.
И куда ты меня потащишь? Ц пошутил он.
Я сообщила ему, куда мне надо.
Ты ничего не путаешь? В той стороне ведь всё снесли.
Моя мама там живет до сих пор, сказала я.
Он навел справки по рации.
Попробуем подъехать поближе, пообещал он.
Мы тащились по забитой машинами Сент-Мэри-стрит. Заметив просвет, он свер
нул на еще пустое новое шоссе. Из окошка я видела свежий черный гудрон, осл
епительно белую разметку, ленту дорожных конусов. Молодые деревца у доро
ги трепетали в вечернем свете. По пути водитель показывал мне достоприме
чательности.
Вон там, справа, Ц оптовая ярмарка… Еще минута, и покажется Бьют. Здесь та
ких чудес понастроили. Вот какая у нас биржа Ц загляденье!
Я опустила стекло, запахло пеплом, а потом потянуло солью. Запах, который я
знала и забыла: запах прилива, кожа возлюбленного, солоноватая на вкус. Вд
алеке дергался заводной игрушкой экскаватор, ослепительно желтый на фо
не поблескивающего моря. Крохотные чайки как клочки бумаги трепыхались
на ветру: видно, там что-то копали.
Мы свернули со строящегося шоссе в жилые районы, проехали квартал, друго
й, запах соли ушел, и слышался только хруст кирпича. Небо между крышами был
о низким и тяжелым. Такси ползло еле-еле.
Это все обречено, сказал он.
Я искала взглядом людей. На углу стояли две девчонки, руки в рукава; бледне
нький малыш в одном только красном пуловере выскочил из двери дома, а всл
ед ему несся крик другого. Водитель остановился у тротуара.
Ближе не подъехать Ц разве что кругом.
Ничего, и так хорошо, сказала я. Но хорошо не было: я думала о тех, кто, быть мо
жет, до сих пор здесь, Ц о Еве, о семействе Рили из соседнего дома, о Джексо
нах. Наверное, водитель прав, и скоро на этом месте будут одни развалины. О
н взялся за ручку моей сумки, вытащил ее. Протянул мне карточку Ц «Такси К
арла» Ц и улыбнулся.
Понадобится куда, звоните, сказал он.
Заморосил дождик Ц мелкий, и не поймешь, то ли дождь, то ли туман: совсем ка
к прежде.
Я пыталась сообразить. Там, где некогда была лавка Эвансов, выросли призе
мистые коттеджи желтого кирпича. За ними Ц четкие контуры гостиничного
комплекса, недостроенная автостоянка, балка, болтающаяся на стрелке кра
на. Улицы словно вымерли, окна разбиты, двери заколочены. Табличка с надпи
сью «Лауден-плейс» забрызгана золотой и зеленой краской из баллончика.
В конце проулка была раньше Площадь, но теперь я увидела только помятые в
орота гаражей, фонарь, из которого выпотрошенными кишками торчали прово
да, и лошадь, пасущуюся на клочке куцей травы. Я шагнула к ней, протянула ру
ку. Мы глядели друг другу в глаза, но тут она отпрянула в сторону Ц наскол
ько позволяла веревка. Из верхнего окна типового дома послышался крик:
Эй, вы! Не троньте ее!
Голос был детский. Из окна высунулся мальчишка лет восьми.
Да я ничего не делаю, сказала я.
Давай вали отсюда! Шлюха!
Бежать мне не хотелось. За угол, по проулку, на Ходжес-роу. На двери дома ном
ер два Ц маминого дома и моего Ц слой грязи. Она потемнела от дождя. Штор
ы в столовой расходились посередине. Там никого не было.
А тупик по-прежнему заканчивался стеной. На обочине стояла машина, уперш
ись капотом в дверь последнего дома. Ева жила в среднем доме. Я постучала,
подождала, присев на корточки, приоткрыла щель почтового ящика. Внутри б
ыло темно и пусто, только из комнаты в конце коридора сочился свет. Дверь б
ыла занавешена куском зеленого брезента, похожего на поникший флаг. Из-п
од него выглядывала пара ног. Я прижалась ртом к щели и крикнула:
Ева! Мистер Амиль!
Ноги исчезли.
Я дочка миссис Гаучи! Ц крикнула я. Мне нужен ключ!
Но шагов не послышалось, цепочка не звякнула. Я снова нагнулась посмотре
ть и увидела, что ноги снова замерли в дверном проеме.
В окне дома Джексонов стояла картонка, на которой была изображена немецк
ая овчарка с высунутым языком. «Здесь живу я!» Ц гласила она. Я нажала на з
вонок, но он молчал, только на грязной кнопке остался след моего пальца. Од
но из верхних окон было заколочено, другое разбито Ц в нем болтался кусо
к серой сетки.
Нету там никого, раздался голос за моей спиной. Съехали они.
В дверях дома номер четыре стояла женщина. Увидев меня, она охнула и прижа
ла руку к груди.
Бог ты мой! Мэри!
Старушка эта оказалась той самой миссис Рили, которая была нашей соседко
й и тридцать лет назад. Она пригляделась повнимательнее, разглядела и мо
е лицо, и руку. Представляться мне было не нужно.
Миссис Рили принесла фонарь, опустилась на колени на крыльце маминого до
ма. Я было подумала, что она собирается произнести молитву, но она уперлас
ь плечом в стену, засунула руку в почтовый ящик. Вытащила оттуда длинный г
рязный шнурок с ключом. Его бороздка сверкнула, как лезвие ножа.
Я тебе покажу, где что, сказала она и добавила, повернувшись ко мне: Только
ты там ничего не найдешь. Ничего стоящего. Словно я ее в чем-то
обвиняла.
Раньше надо было потянуть дверь на себя, сказала я. Но ключ легко повернул
ся в замке.
Ей его еще когда починил и, сказала она, открывая дверь в мой до
м.
тринадцать
Газ отключен, и здесь холодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26