В чулане под лестницей свалены в кучу туго н
абитые пластиковые мешки, из них лезут тряпки, что-то острое дырявит им ра
збухшие бока. Миссис Рили включает фонарик, его изломанный луч шарит под
лестницей, и от того, как свет плавает по стенам, у меня сводит живот. Вот ко
робка со старой обувью, битой посудой, кусками угля. Я поправляю торчащее
картонное ухо Ц убираю, чтобы не мешалось, прикрываю дверцу чулана, на ко
торой темнеют отпечатки маминых пальцев. Красный огонек в углу лениво мн
е подмигивает; это новый счетчик, электронный. Идущий от него кабель прип
орошен рыжей пылью. Помню, как раньше в счетчик кидали шиллинги. Я сидела т
ут и смотрела на крутящееся в окошечке колесико, считала, через сколько с
екунд красная полоска появится снова.
Давай-ка лучше я, говорит миссис Рили и отстраняет меня.
Она отдает мне фонарик, а сама лезет на мое место. Я стою за ней, навожу луч н
а кучу мешков в глубине.
Держи фонарь ровно, кричит она. Здесь темно, как в аду.
Она пригибается, утыкается в мешки, находит газовый вентиль.
Ну, вроде всё! Должен работать.
Газ включили, в столовой все сильнее пахнет пылью. Под окном, где раньше бы
л стол, а на нем куча стираного белья, «Криминальные новости», мой альбом д
ля рисования, теперь стоит кровать. Миссис Рили осторожно присаживается
на краешек, смотрит на руки Ц они в пыли. Рядом с ней лежит посудное полот
енце с красной надписью «Ирландский лен» по краю.
Вот, возьмите, Ц протягиваю я ей полотенце.
Нет уж. Им ей подбородок подвязывали.
Она смотрит на меня пристально. Хочет что-то рассказать, но я не собираюсь
спрашивать. В библиотеке я часто таких вижу: сидят в завязанных под подбо
родком платочках за столом, заваленным газетами, и с упоением читают нек
рологи. Приносят с собой термосы с чаем и завернутые в фольгу бутерброды.
Для них это вроде пикника. Миссис Рили из их числа. Может, и мама была такой.
Она кладет полотенце на колени, разглаживает ладонью складки Ц словно к
ошку гладит.
Ваше, да? Ц догадываюсь я.
Моё.
Она складывает его, разворачивает, снова складывает.
На рынке на фунт три штуки. Только качество не то.
Поворачивает голову, смотрит на подушку.
Красивая была женщина твоя мама. Даже под конец.
Берет фонарик, поднимается с кровати, аккуратно кладет полотенце на покр
ывало. Оно остается в уголке моего сознания; теперь оно означает нечто др
угое.
Надо его свернуть в трубочку, говорит она доверительно. Туго свернуть, и п
од подбородок. Чтобы челюсть закрепить.
Рука ее поднимается к шее, скользит по складкам кожи. Она скалится, обнажа
я зубы.
Здесь ценного ничего нет, говорит она. Ни денег, ничего.
Я приехала похоронить мать, говорю я, провожая ее.
Она уходит, и я захлопываю дверь, захлопываю с такой силой, что дрожат стен
ы, а голая лампочка посреди комнаты качается, и по комнате мечутся тени.
Ценного здесь, миссис Рили, нет ничего, но я мысленно составляю список все
го, что здесь есть. Провожу инвентаризацию, каталогизирую, делаю перекре
стные ссылки. Это я умею. Вот столовая с кроватью, посудным полотенцем, кре
слом, телевизором на столике в углу. Рядом с газовым камином латунное вед
ерко для угля, а в нем журналы Ц «Путешественник», «Кроссворды и головол
омки», «Отдохни!». В углу очага пылится шариковая ручка. На каминной полке
обшарпанный синий очечник. Я ни до чего не могу дотронуться. Ни картин на с
тенах, ни безделушек на камине, ни абажура. Месяц назад Ц две недели назад
Ц здесь жила моя мама. Ходила тут, смотрела вечерами телевизор: звук приг
лушен, на коленях журнал, ручка наизготове. Чем она занималась под конец? П
од конец она начала все заново: приводила все в порядок, убиралась. Может,
ждала, что мы вернемся.
Теперь Ц на кухню. Я сажусь на нижнюю ступеньку лестницы, гляжу на стол и
два придвинутых вплотную стула с прямыми спинками, на ванну с поднятой к
рышкой, на плиту, где на конфорке стоит, скособочившись, пивная кружка с то
лстяком Тоби. Раньше она красовалась посреди стола. У каждой вещи было св
ое место. Из кружки торчали ручки, ими отец обводил кружком имена лошадей,
на которых собирался ставить, а мама писала долговые расписки. Тут же всп
оминается Люка Ц как она хватает ручку и царапает на моей руке «Дол», что
бы резать по надписи; и Фрэн с ее синими татуировками. Вспоминается и мама
Ц как она стоит во дворе, закрыв лицо руками. В тот раз под кружкой были де
ньги.
* * *
Никуда ты не поедешь, и дело с концом!
Роза ждет, пока стихнут шаги Теренса во дворе. Она сидит неподвижно, слуша
ет тик-тик-тик настенных часов. В форме чайника. Она копила на них купоны. Н
а часах без десяти десять. Роза встает, подходит к холодильнику, достает и
з морозилки пакет с горошком. Прижимает его к разбухающей скуле.
Поеду, говорит она чайнику-часам. Ни хрена ты мне не запретишь!
Роза живет в Понтканне. Все дома тут одинаковые Ц квадратные коробки на
две квартиры с прямоугольным клочком земли перед входом. Большие трехст
ворчатые окна демонстрируют всему миру, что внутри, а там Ц все самое обы
кновенное.
Вставай, Парснип, говорит она. Мы уезжаем.
Пес, который все это время тихонько лежал под столом, с надеждой следя за Р
озой глазами, вскакивает и тычется носом в заднюю дверь.
Роза выходит в холл, нагибается, сует руку под край ковра на лестнице. Шари
т, вытаскивает деньги. Пересчитывать незачем Ц она забирает всё. Роза не
сет деньги в кухню. Конверта у нее нет, резинку никак не может найти. Зажав
купюры в кулаке, она ищет кошелек, а потом вдруг замирает и заливается сме
хом: его, наверное, Теренс взял. На чайнике-часах десять десять. Роза берет
пакет с горошком Ц он подтаял, стал мокрым и скользким Ц и рвет его зубам
и. Вываливает горох в раковину, пускает горячую воду, проталкивает замер
шие комочки в слив. Купюры она сует в пакет, а его Ц в сумочку на длинном ре
мешке.
Роза идет по улице. Вдалеке торговый квартал с китайским кафе, аптекой с з
арешеченной витриной, новое кирпичное здание бара. В свете фонарей по об
е стороны от входа поблескивают оранжевые капли. Дождь уже льет вовсю. Пе
с перестал отряхиваться, тянет Розу куда-то в сторону. Она слышит взрывы х
охота из паба Ц раскатистый, немного пугающий мужской смех. На автобусн
ой остановке парочка юнцов.
Когда следующий? Ц спрашивает Роза.
Они пожимают плечами. У того, который помладше, зажата в кулаке сигаретка.
Он сосредоточенно затягивается. Второй высовывает голову из павильона,
кивает куда-то вдаль.
Идет уже, говорит он.
Роза видит на вершине холма фары автобуса. Она прижимает к себе сумочку. Д
оедет до конечной, а уж оттуда возьмет такси.
* * *
Лампочка на лестничной площадке не горит, но по тусклому свету, сочащему
ся сверху, я понимаю, что дверь в мою бывшую спальню открыта. Это меня не пу
гает. Колючее, как отцовское дыхание, дуновение ветра гонит меня вверх по
лестнице. Я жду в темноте, когда перестанет колотиться сердце. Вижу крова
ть и деревянный сундук под окном. Все в порядке.
Я оттаскиваю настольную лампу Ц насколько позволяет шнур. Абажура найт
и не могу; абажуров здесь вообще нет. Представляю маму, сидящую под голой л
ампочкой. Пытаюсь пододвинуть поближе сундук, но он слишком тяжелый; я от
крываю крышку и вижу, что он забит до отказа: старая одежда, куски кремня, с
оломенная шкатулка. Я провожу рукой по ткани, по блестящему камню, вожусь
со шкатулкой, она наконец открывается, а там глазурованная статуэтка оле
ненка, расколотая надвое. Что-то я про него помню, но смутно. Соломка хруст
ит под моими пальцами.
На верхней полке шкафа я нахожу два сложенных одеяла. Я их встряхиваю Ц о
ни слежавшиеся и сырые, но всё лучше, чем кровать внизу. Ставлю чашку с вод
ой на пол, вскрываю подарочную коробку конфет, съедаю несколько штук. Я ок
азалась совершенно неподготовленной: думала, телефон работает, ночной м
агазин открыт, отопление включено, холодильник тоже. А здесь все пусто, хо
лодно, заброшено. Одна только миссис Рил и со своими намеками. Откуда-то и
здалека, с улицы, доносится громкая лязгающая музыка. Я поднимаю шпингал
ет окна, оно сначала не поддается, потом с оглушительным треском распахи
вается. Вижу только машину у тротуара, и только через минуту соображаю, чт
о музыка звучит оттуда. Внутри две застывшие фигуры. Из окошка водителя в
ьется дымок.
В темноте шум всегда громче. Начинает светать, я лежу в серой дымке и гляжу
в потолок, стараясь не обращать внимания на запах, который идет от подушк
и, на волглое одеяло, на боль, которой пронизан дом. Лампочка, остывая, потр
ескивает, в окно стучит дождь, на улице раздаются шаги и вдруг стихают. Шор
ох у двери, шебуршание в почтовом ящике, легкий ветерок. В дом кто-то входи
т.
Кто здесь? Ц слышен голос снизу. Кто это? Голос все ближе, и вот в дверном п
роеме возникает женщина, а я, готовая к обороне, держу настольную лампу на
перевес. Я смотрю на женщину, и она мне улыбается. Ее мокрые волосы кудряшк
ами обрамляют лицо, белая стеганая куртка промокла насквозь, узкие брючк
и потемнели на коленях. За ее спиной, у лестницы, стоит продрогшая ищейка.
Вот те раз! Ц говорит женщина. Это что за бедная сиротка?
Она щурится от яркого света.
Дол, ты что, гостиницы не нашла? Я узнаю интонацию. И женщину узнаю.
Роза, ошарашенно говорю я, Роза…
Я сажусь, прислоняюсь спиной к холодной стене. Словно никуда не уезжала. О
т внезапного появления Розы легче не стало. Она ищет носовой платок Ц в с
умке, в карманах. Вытаскивает серый обрывок туалетной бумаги. При электр
ическом свете ее синяк кажется размазанной по скуле грязью. Она громко с
моркается в бумагу, комкает ее и этим комком трет глаза. Будь я с ней мало з
накома, решила бы, что она растрогалась.
Ну и ну! Ц говорит она, рассеивая все иллюзии. Ц Наша Уродина вернулась.
Смотреть на нее Ц все равно что глядеться в чайник. У Розы переносица шир
е, кожа чуть смуглее, подбородок помассивнее, шея покрепче. Под глазами за
легли тени, но это не синяки Ц у меня то же самое. И рот такой же, с опущенны
ми уголками. Как у мамы: она говорила, это от обид и разочарований. Роза уго
щается конфетами и рассказывает свою историю: про Теренса и армию, про то,
где они побывали, про Брайана и Мелани Ц своих уже взрослых детей. Она отк
усывает кусочек, разглядывает начинку и скармливает конфету собаке.
Они ненавидели отца до дрожи, говорит она и проводит языком по деснам. А те
перь он, видите ли, стал хорошим. «Ах, бедный папочка! Дай ты ему отдохнуть!»
Ничего так, да? Короче, живу как живу. Рассказывать особо нечего.
Рот застывает привычным полумесяцем. Наверное, мама права: разочаровани
я передаются по наследству.
А где Теренс сейчас? Ц спрашиваю я.
Роза только ухмыляется. Заглядывает в сумочку, вытаскивает пакет из-под
горошка, набитый деньгами. Услышав шелест, пес подходит и садится перед н
ей. Кладет лапу ей на колено.
Пусть-ка хоть чуток сам о себе позаботится. Отстань, Парс! Это пойдет ему н
а пользу. Меня больше никто и никогда ударить не посмеет.
Эта фраза звучит заученно; она явно произносит ее не впервые. Мы молча смо
трим на собаку. Роза рассказала мне свою жизнь Ц перепрыгнула через раз
делявшие нас годы, как через соседский штакетник. Я понимаю, что от меня он
а ждет того же; она сложила руки на груди, поджала губы.
И вдруг Ц ты! Откуда ни возьмись!
Я рассказываю ей про письмо, которое мне прислали социальные службы.
А мне так и не сообщили, говорит она. Мне Ц нет, а Селесте Ц да.
Ну вот, она звонит, а я на работе. Подошел Теренс, а она ему: «Передайте Розе,
ее мать умерла. Похороны в пятницу». Так и сказалаЦ не «наша мать», а «ее».
Ты ее никогда не навещала?
Кого? Маму? Почему ж? Пыталась. Она вроде как меня не узнавала. Ее то и дело в
Уитчерч складывали. Тебе-то об этом небось и невдомек было.
Больница Уитчерч. За ней железнодорожные рельсы. Дождь. Гравий, Тогда я ви
дела маму в последний раз. А Роза хочет меня укорить.
Меня увезли, говорю я. Звучит это так, будто я оправдываюсь.
Да, Дол. Но нет такого закона, который запрещает вернуться.
У меня нет для нее ответа. Всех увезли. Кроме отца Ц он просто сбежал. Роза
мнет в пальцах комок бумаги, рвет его на кусочки. Они падают из ее руки на п
ол, а пес их слизывает Ц словно это снежинки.
А папа?
Нет.
Я спрашиваю о Фрэн и Люке. Роза качает головой. Она наклоняется погладить
собаку, замечает на полу чашку с водой, тянется за ней. Сует псу под нос, и он
послушно лакает, брызжа ей на запястье.
Знаю только, что Селеста в полном порядке. Семейный бизнес, два сына при не
й. Старина Пиппо отправился на ту фабрику газировки, что на небесах, и она
теперь богата. Шикарная дамочка наша Сел.
И Роза разражается громким горьким смехом. Маминым.
Со мной она знаться не хочет, это точно, говорит она, оглядывая
меня с головы до ног. Так что Ц без обид, Уродина, Ц могу предположить, что
и тебя она вряд ли рада будет видеть.
четырнадцать
Селеста не хочет видеть никого. Ужин погиб.
Скоты неблагодарные, говорит она пустой кухне, сваливая картошку, мясо, з
астывшую подливку в мусорное ведро. Она слышит, как все звонит и звонит те
лефон, и автоответчик включается за секунду до того, как она подходит.
На линии далекий гул, еле слышное «Алло!», а потом ничего Ц только в холле
отдается эхом ее записанный на пленку голос. Она распутывает телефонный
шнур. Все равно это не мальчики звонили. Голос был женский. Похожий на мами
н. Селеста глядит на влажный след ладони на трубке.
На другом конце города Луис и Джамбо Сегуна стоят у входа в свой новый рес
торан. Каждую минуту по залу проносятся дугой лучи света, вырываются на у
лицу, короткими всполохами скользят по ним. Предполагалась имитация лун
ного света, играющего на волнах, но Джамбо это кажется дешевкой. Напомина
ет елочные гирлянды и школьные дискотеки. Луис же гордится этим изобрете
нием; ему нравится всё, что блестит.
Ну что уж тут особо ужасного? Ц кричит он. По мне, так все отлично. Джамбо, з
адрав голову, глядит на стеклянный фасад; здесь ему столько всего против
но, что он и не знает, с чего начать. Например, с названия: на стеклянной выве
ске размашисто выведены два слова Ц «Лунный свет». Джамбо достает из жи
летного кармана отцовские часы, всматривается в мерцающий при вспышках
света циферблат.
Мы опаздываем, говорит он. Мама нас убьет.
Молодые люди стоят друг напротив друга. Разница у них Ц всего пять лет, но
Джамбо уже выглядит как отец в зрелом возрасте: брюшко, ранняя лысина, пох
одка вразвалочку. Луис же, наоборот, напоминает молодого поджарого кота.
Скажи, что ты хочешь изменить, говорит он. А я подумаю, что можно сделать.
Да всё. Витрину, свет. Это кретинское название.
Это ретро, говорит Луис. Название историческое. Видел бы ты, как это было, Д
жам…
Джамбо его останавливает. Он не разделяет пристрастий Луиса, который обо
жает шататься по сомнительным заведениям, беседовать со стариканами о б
ылых временах. Он заинтересован в абсолютно другой клиентуре. Хочет зама
нить сюда людей с большими деньгами. Чувства материЦ лишь малая толика о
т суммы его возражений, но сейчас он готов использовать любые средства.
Мама очень огорчится, говорит он.
Как она вообще?
Зашел бы и посмотрел, говорит Джамбо. Но по тому, как Луис ерзает, понимает,
что сегодня вечером тот к матери не пойдет. Джамбо не предлагает его подв
езти.
Передай ей привет, ладно? Ц кричит Луис в спину Джамбо.
Непременно, бормочет Джамбо, садясь за руль. В висках стучат молоточки на
двигающейся мигрени. Наверное, это от неона, думает он.
В доме на Коннот-плейс Селеста стоит посреди просторной спальни и размы
шляет. У нее шумит в ушах, голос в голове все твердит и твердит: тебе туда ид
ти необязательно. Селеста отодвигает дверцу шкафа, вынимает черную юбку
с пиджаком и бросает на кровать: последний раз она надевала их на похорон
ы Пиппо. Она наклоняется и просматривает коробки с обувью. Все подписаны,
в каждую пару вставлены деревянные распорки, чтобы сохранить форму. Сред
и юбок и платьев висит отдельная вешалка с поясами. Селеста отодвигает е
е, и один из поясов соскальзывает змейкой на пол. Она следит краем глаза, к
ак раскручивается кожаное кольцо. И вдруг видит совсем иное: ремень взле
тает вверх, рассекает темноту, впивается в детское тело, исторгает из нег
о плач.
Я не обязана идти, говорит она, присев на корточки. Никто меня н
е заставит.
Селеста не хочет присутствовать на этих похоронах. Не хочет никаких сюрп
ризов.
Джамбо ставит машину у дома на Коннот-плейс, глядит на окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
абитые пластиковые мешки, из них лезут тряпки, что-то острое дырявит им ра
збухшие бока. Миссис Рили включает фонарик, его изломанный луч шарит под
лестницей, и от того, как свет плавает по стенам, у меня сводит живот. Вот ко
робка со старой обувью, битой посудой, кусками угля. Я поправляю торчащее
картонное ухо Ц убираю, чтобы не мешалось, прикрываю дверцу чулана, на ко
торой темнеют отпечатки маминых пальцев. Красный огонек в углу лениво мн
е подмигивает; это новый счетчик, электронный. Идущий от него кабель прип
орошен рыжей пылью. Помню, как раньше в счетчик кидали шиллинги. Я сидела т
ут и смотрела на крутящееся в окошечке колесико, считала, через сколько с
екунд красная полоска появится снова.
Давай-ка лучше я, говорит миссис Рили и отстраняет меня.
Она отдает мне фонарик, а сама лезет на мое место. Я стою за ней, навожу луч н
а кучу мешков в глубине.
Держи фонарь ровно, кричит она. Здесь темно, как в аду.
Она пригибается, утыкается в мешки, находит газовый вентиль.
Ну, вроде всё! Должен работать.
Газ включили, в столовой все сильнее пахнет пылью. Под окном, где раньше бы
л стол, а на нем куча стираного белья, «Криминальные новости», мой альбом д
ля рисования, теперь стоит кровать. Миссис Рили осторожно присаживается
на краешек, смотрит на руки Ц они в пыли. Рядом с ней лежит посудное полот
енце с красной надписью «Ирландский лен» по краю.
Вот, возьмите, Ц протягиваю я ей полотенце.
Нет уж. Им ей подбородок подвязывали.
Она смотрит на меня пристально. Хочет что-то рассказать, но я не собираюсь
спрашивать. В библиотеке я часто таких вижу: сидят в завязанных под подбо
родком платочках за столом, заваленным газетами, и с упоением читают нек
рологи. Приносят с собой термосы с чаем и завернутые в фольгу бутерброды.
Для них это вроде пикника. Миссис Рили из их числа. Может, и мама была такой.
Она кладет полотенце на колени, разглаживает ладонью складки Ц словно к
ошку гладит.
Ваше, да? Ц догадываюсь я.
Моё.
Она складывает его, разворачивает, снова складывает.
На рынке на фунт три штуки. Только качество не то.
Поворачивает голову, смотрит на подушку.
Красивая была женщина твоя мама. Даже под конец.
Берет фонарик, поднимается с кровати, аккуратно кладет полотенце на покр
ывало. Оно остается в уголке моего сознания; теперь оно означает нечто др
угое.
Надо его свернуть в трубочку, говорит она доверительно. Туго свернуть, и п
од подбородок. Чтобы челюсть закрепить.
Рука ее поднимается к шее, скользит по складкам кожи. Она скалится, обнажа
я зубы.
Здесь ценного ничего нет, говорит она. Ни денег, ничего.
Я приехала похоронить мать, говорю я, провожая ее.
Она уходит, и я захлопываю дверь, захлопываю с такой силой, что дрожат стен
ы, а голая лампочка посреди комнаты качается, и по комнате мечутся тени.
Ценного здесь, миссис Рили, нет ничего, но я мысленно составляю список все
го, что здесь есть. Провожу инвентаризацию, каталогизирую, делаю перекре
стные ссылки. Это я умею. Вот столовая с кроватью, посудным полотенцем, кре
слом, телевизором на столике в углу. Рядом с газовым камином латунное вед
ерко для угля, а в нем журналы Ц «Путешественник», «Кроссворды и головол
омки», «Отдохни!». В углу очага пылится шариковая ручка. На каминной полке
обшарпанный синий очечник. Я ни до чего не могу дотронуться. Ни картин на с
тенах, ни безделушек на камине, ни абажура. Месяц назад Ц две недели назад
Ц здесь жила моя мама. Ходила тут, смотрела вечерами телевизор: звук приг
лушен, на коленях журнал, ручка наизготове. Чем она занималась под конец? П
од конец она начала все заново: приводила все в порядок, убиралась. Может,
ждала, что мы вернемся.
Теперь Ц на кухню. Я сажусь на нижнюю ступеньку лестницы, гляжу на стол и
два придвинутых вплотную стула с прямыми спинками, на ванну с поднятой к
рышкой, на плиту, где на конфорке стоит, скособочившись, пивная кружка с то
лстяком Тоби. Раньше она красовалась посреди стола. У каждой вещи было св
ое место. Из кружки торчали ручки, ими отец обводил кружком имена лошадей,
на которых собирался ставить, а мама писала долговые расписки. Тут же всп
оминается Люка Ц как она хватает ручку и царапает на моей руке «Дол», что
бы резать по надписи; и Фрэн с ее синими татуировками. Вспоминается и мама
Ц как она стоит во дворе, закрыв лицо руками. В тот раз под кружкой были де
ньги.
* * *
Никуда ты не поедешь, и дело с концом!
Роза ждет, пока стихнут шаги Теренса во дворе. Она сидит неподвижно, слуша
ет тик-тик-тик настенных часов. В форме чайника. Она копила на них купоны. Н
а часах без десяти десять. Роза встает, подходит к холодильнику, достает и
з морозилки пакет с горошком. Прижимает его к разбухающей скуле.
Поеду, говорит она чайнику-часам. Ни хрена ты мне не запретишь!
Роза живет в Понтканне. Все дома тут одинаковые Ц квадратные коробки на
две квартиры с прямоугольным клочком земли перед входом. Большие трехст
ворчатые окна демонстрируют всему миру, что внутри, а там Ц все самое обы
кновенное.
Вставай, Парснип, говорит она. Мы уезжаем.
Пес, который все это время тихонько лежал под столом, с надеждой следя за Р
озой глазами, вскакивает и тычется носом в заднюю дверь.
Роза выходит в холл, нагибается, сует руку под край ковра на лестнице. Шари
т, вытаскивает деньги. Пересчитывать незачем Ц она забирает всё. Роза не
сет деньги в кухню. Конверта у нее нет, резинку никак не может найти. Зажав
купюры в кулаке, она ищет кошелек, а потом вдруг замирает и заливается сме
хом: его, наверное, Теренс взял. На чайнике-часах десять десять. Роза берет
пакет с горошком Ц он подтаял, стал мокрым и скользким Ц и рвет его зубам
и. Вываливает горох в раковину, пускает горячую воду, проталкивает замер
шие комочки в слив. Купюры она сует в пакет, а его Ц в сумочку на длинном ре
мешке.
Роза идет по улице. Вдалеке торговый квартал с китайским кафе, аптекой с з
арешеченной витриной, новое кирпичное здание бара. В свете фонарей по об
е стороны от входа поблескивают оранжевые капли. Дождь уже льет вовсю. Пе
с перестал отряхиваться, тянет Розу куда-то в сторону. Она слышит взрывы х
охота из паба Ц раскатистый, немного пугающий мужской смех. На автобусн
ой остановке парочка юнцов.
Когда следующий? Ц спрашивает Роза.
Они пожимают плечами. У того, который помладше, зажата в кулаке сигаретка.
Он сосредоточенно затягивается. Второй высовывает голову из павильона,
кивает куда-то вдаль.
Идет уже, говорит он.
Роза видит на вершине холма фары автобуса. Она прижимает к себе сумочку. Д
оедет до конечной, а уж оттуда возьмет такси.
* * *
Лампочка на лестничной площадке не горит, но по тусклому свету, сочащему
ся сверху, я понимаю, что дверь в мою бывшую спальню открыта. Это меня не пу
гает. Колючее, как отцовское дыхание, дуновение ветра гонит меня вверх по
лестнице. Я жду в темноте, когда перестанет колотиться сердце. Вижу крова
ть и деревянный сундук под окном. Все в порядке.
Я оттаскиваю настольную лампу Ц насколько позволяет шнур. Абажура найт
и не могу; абажуров здесь вообще нет. Представляю маму, сидящую под голой л
ампочкой. Пытаюсь пододвинуть поближе сундук, но он слишком тяжелый; я от
крываю крышку и вижу, что он забит до отказа: старая одежда, куски кремня, с
оломенная шкатулка. Я провожу рукой по ткани, по блестящему камню, вожусь
со шкатулкой, она наконец открывается, а там глазурованная статуэтка оле
ненка, расколотая надвое. Что-то я про него помню, но смутно. Соломка хруст
ит под моими пальцами.
На верхней полке шкафа я нахожу два сложенных одеяла. Я их встряхиваю Ц о
ни слежавшиеся и сырые, но всё лучше, чем кровать внизу. Ставлю чашку с вод
ой на пол, вскрываю подарочную коробку конфет, съедаю несколько штук. Я ок
азалась совершенно неподготовленной: думала, телефон работает, ночной м
агазин открыт, отопление включено, холодильник тоже. А здесь все пусто, хо
лодно, заброшено. Одна только миссис Рил и со своими намеками. Откуда-то и
здалека, с улицы, доносится громкая лязгающая музыка. Я поднимаю шпингал
ет окна, оно сначала не поддается, потом с оглушительным треском распахи
вается. Вижу только машину у тротуара, и только через минуту соображаю, чт
о музыка звучит оттуда. Внутри две застывшие фигуры. Из окошка водителя в
ьется дымок.
В темноте шум всегда громче. Начинает светать, я лежу в серой дымке и гляжу
в потолок, стараясь не обращать внимания на запах, который идет от подушк
и, на волглое одеяло, на боль, которой пронизан дом. Лампочка, остывая, потр
ескивает, в окно стучит дождь, на улице раздаются шаги и вдруг стихают. Шор
ох у двери, шебуршание в почтовом ящике, легкий ветерок. В дом кто-то входи
т.
Кто здесь? Ц слышен голос снизу. Кто это? Голос все ближе, и вот в дверном п
роеме возникает женщина, а я, готовая к обороне, держу настольную лампу на
перевес. Я смотрю на женщину, и она мне улыбается. Ее мокрые волосы кудряшк
ами обрамляют лицо, белая стеганая куртка промокла насквозь, узкие брючк
и потемнели на коленях. За ее спиной, у лестницы, стоит продрогшая ищейка.
Вот те раз! Ц говорит женщина. Это что за бедная сиротка?
Она щурится от яркого света.
Дол, ты что, гостиницы не нашла? Я узнаю интонацию. И женщину узнаю.
Роза, ошарашенно говорю я, Роза…
Я сажусь, прислоняюсь спиной к холодной стене. Словно никуда не уезжала. О
т внезапного появления Розы легче не стало. Она ищет носовой платок Ц в с
умке, в карманах. Вытаскивает серый обрывок туалетной бумаги. При электр
ическом свете ее синяк кажется размазанной по скуле грязью. Она громко с
моркается в бумагу, комкает ее и этим комком трет глаза. Будь я с ней мало з
накома, решила бы, что она растрогалась.
Ну и ну! Ц говорит она, рассеивая все иллюзии. Ц Наша Уродина вернулась.
Смотреть на нее Ц все равно что глядеться в чайник. У Розы переносица шир
е, кожа чуть смуглее, подбородок помассивнее, шея покрепче. Под глазами за
легли тени, но это не синяки Ц у меня то же самое. И рот такой же, с опущенны
ми уголками. Как у мамы: она говорила, это от обид и разочарований. Роза уго
щается конфетами и рассказывает свою историю: про Теренса и армию, про то,
где они побывали, про Брайана и Мелани Ц своих уже взрослых детей. Она отк
усывает кусочек, разглядывает начинку и скармливает конфету собаке.
Они ненавидели отца до дрожи, говорит она и проводит языком по деснам. А те
перь он, видите ли, стал хорошим. «Ах, бедный папочка! Дай ты ему отдохнуть!»
Ничего так, да? Короче, живу как живу. Рассказывать особо нечего.
Рот застывает привычным полумесяцем. Наверное, мама права: разочаровани
я передаются по наследству.
А где Теренс сейчас? Ц спрашиваю я.
Роза только ухмыляется. Заглядывает в сумочку, вытаскивает пакет из-под
горошка, набитый деньгами. Услышав шелест, пес подходит и садится перед н
ей. Кладет лапу ей на колено.
Пусть-ка хоть чуток сам о себе позаботится. Отстань, Парс! Это пойдет ему н
а пользу. Меня больше никто и никогда ударить не посмеет.
Эта фраза звучит заученно; она явно произносит ее не впервые. Мы молча смо
трим на собаку. Роза рассказала мне свою жизнь Ц перепрыгнула через раз
делявшие нас годы, как через соседский штакетник. Я понимаю, что от меня он
а ждет того же; она сложила руки на груди, поджала губы.
И вдруг Ц ты! Откуда ни возьмись!
Я рассказываю ей про письмо, которое мне прислали социальные службы.
А мне так и не сообщили, говорит она. Мне Ц нет, а Селесте Ц да.
Ну вот, она звонит, а я на работе. Подошел Теренс, а она ему: «Передайте Розе,
ее мать умерла. Похороны в пятницу». Так и сказалаЦ не «наша мать», а «ее».
Ты ее никогда не навещала?
Кого? Маму? Почему ж? Пыталась. Она вроде как меня не узнавала. Ее то и дело в
Уитчерч складывали. Тебе-то об этом небось и невдомек было.
Больница Уитчерч. За ней железнодорожные рельсы. Дождь. Гравий, Тогда я ви
дела маму в последний раз. А Роза хочет меня укорить.
Меня увезли, говорю я. Звучит это так, будто я оправдываюсь.
Да, Дол. Но нет такого закона, который запрещает вернуться.
У меня нет для нее ответа. Всех увезли. Кроме отца Ц он просто сбежал. Роза
мнет в пальцах комок бумаги, рвет его на кусочки. Они падают из ее руки на п
ол, а пес их слизывает Ц словно это снежинки.
А папа?
Нет.
Я спрашиваю о Фрэн и Люке. Роза качает головой. Она наклоняется погладить
собаку, замечает на полу чашку с водой, тянется за ней. Сует псу под нос, и он
послушно лакает, брызжа ей на запястье.
Знаю только, что Селеста в полном порядке. Семейный бизнес, два сына при не
й. Старина Пиппо отправился на ту фабрику газировки, что на небесах, и она
теперь богата. Шикарная дамочка наша Сел.
И Роза разражается громким горьким смехом. Маминым.
Со мной она знаться не хочет, это точно, говорит она, оглядывая
меня с головы до ног. Так что Ц без обид, Уродина, Ц могу предположить, что
и тебя она вряд ли рада будет видеть.
четырнадцать
Селеста не хочет видеть никого. Ужин погиб.
Скоты неблагодарные, говорит она пустой кухне, сваливая картошку, мясо, з
астывшую подливку в мусорное ведро. Она слышит, как все звонит и звонит те
лефон, и автоответчик включается за секунду до того, как она подходит.
На линии далекий гул, еле слышное «Алло!», а потом ничего Ц только в холле
отдается эхом ее записанный на пленку голос. Она распутывает телефонный
шнур. Все равно это не мальчики звонили. Голос был женский. Похожий на мами
н. Селеста глядит на влажный след ладони на трубке.
На другом конце города Луис и Джамбо Сегуна стоят у входа в свой новый рес
торан. Каждую минуту по залу проносятся дугой лучи света, вырываются на у
лицу, короткими всполохами скользят по ним. Предполагалась имитация лун
ного света, играющего на волнах, но Джамбо это кажется дешевкой. Напомина
ет елочные гирлянды и школьные дискотеки. Луис же гордится этим изобрете
нием; ему нравится всё, что блестит.
Ну что уж тут особо ужасного? Ц кричит он. По мне, так все отлично. Джамбо, з
адрав голову, глядит на стеклянный фасад; здесь ему столько всего против
но, что он и не знает, с чего начать. Например, с названия: на стеклянной выве
ске размашисто выведены два слова Ц «Лунный свет». Джамбо достает из жи
летного кармана отцовские часы, всматривается в мерцающий при вспышках
света циферблат.
Мы опаздываем, говорит он. Мама нас убьет.
Молодые люди стоят друг напротив друга. Разница у них Ц всего пять лет, но
Джамбо уже выглядит как отец в зрелом возрасте: брюшко, ранняя лысина, пох
одка вразвалочку. Луис же, наоборот, напоминает молодого поджарого кота.
Скажи, что ты хочешь изменить, говорит он. А я подумаю, что можно сделать.
Да всё. Витрину, свет. Это кретинское название.
Это ретро, говорит Луис. Название историческое. Видел бы ты, как это было, Д
жам…
Джамбо его останавливает. Он не разделяет пристрастий Луиса, который обо
жает шататься по сомнительным заведениям, беседовать со стариканами о б
ылых временах. Он заинтересован в абсолютно другой клиентуре. Хочет зама
нить сюда людей с большими деньгами. Чувства материЦ лишь малая толика о
т суммы его возражений, но сейчас он готов использовать любые средства.
Мама очень огорчится, говорит он.
Как она вообще?
Зашел бы и посмотрел, говорит Джамбо. Но по тому, как Луис ерзает, понимает,
что сегодня вечером тот к матери не пойдет. Джамбо не предлагает его подв
езти.
Передай ей привет, ладно? Ц кричит Луис в спину Джамбо.
Непременно, бормочет Джамбо, садясь за руль. В висках стучат молоточки на
двигающейся мигрени. Наверное, это от неона, думает он.
В доме на Коннот-плейс Селеста стоит посреди просторной спальни и размы
шляет. У нее шумит в ушах, голос в голове все твердит и твердит: тебе туда ид
ти необязательно. Селеста отодвигает дверцу шкафа, вынимает черную юбку
с пиджаком и бросает на кровать: последний раз она надевала их на похорон
ы Пиппо. Она наклоняется и просматривает коробки с обувью. Все подписаны,
в каждую пару вставлены деревянные распорки, чтобы сохранить форму. Сред
и юбок и платьев висит отдельная вешалка с поясами. Селеста отодвигает е
е, и один из поясов соскальзывает змейкой на пол. Она следит краем глаза, к
ак раскручивается кожаное кольцо. И вдруг видит совсем иное: ремень взле
тает вверх, рассекает темноту, впивается в детское тело, исторгает из нег
о плач.
Я не обязана идти, говорит она, присев на корточки. Никто меня н
е заставит.
Селеста не хочет присутствовать на этих похоронах. Не хочет никаких сюрп
ризов.
Джамбо ставит машину у дома на Коннот-плейс, глядит на окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26