VadikV
25
Трецца Адзопарди: «Укры
тие»
Трецца Адзопарди
Укрытие
«Адзопарди Т. Укрытие»: Росмэн-Пресс; 2004
ISBN 5-353-01644-0
Оригинал: Trezza Azzopardi, “The Hiding Place”, 2000
Перевод: Вера Пророкова
Аннотация
Долорес Гаучи Ц младшая из ше
сти дочерей в семье мальтийских эмигрантов, перебравшихся в английский
порт Кардифф в середине XX века. Спустя много лет она возвращается в родной
город на похороны матери. Лирический монолог Долорес погружает читател
я в зыбкий мир ощущений и переживаний маленькой девочки, хранящей в свое
м сердце нежность и боль за близких. Благодаря изысканному ритму повеств
ования воспоминания главной героини о детстве выстраиваются в причудл
ивую картину жизни мальтийской общины под серым небом Кардиффа 60-х.
Шорт-лист Букеровской премии 2000 года.
Трецца АДЗОПАРДИ
УКРЫТИЕ
Моей маме
Спасибо Дереку Джонсу и Линде Шонеси из АП «Уатт», а также Мэри Маун
т и Питеру Штраусу из «Пикадора».
Особая благодарность Рите Исааке и Эндрю Маушену.
И отдельное спасибо Джону Кемпу за песни, которые он вспомнил; Дэви
ду Хиллу за то, что он все читал и читал эту книгу, и Стивену Фостеру за то, ч
то оставил книгу в покое.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ожидание
Кэрол Джексон хоть и сидит в коляске, но ее мама от нее не отходит, а вот моя
стоит внизу и шепчется с надушенной женщиной в лохматой шкуре.
Я смотрю, как коляска скрывается за углом. Последними исчезают тощие ног
и миссис Джексон в туфлях-лодочках, и, если я сдвинусь влево, к трещине в ра
ме, я снова их увижу. Но я стою на месте и лижу стекло, запотевшее от моего ды
хания, чтобы был виден пригорок, на котором находится букмекерская конто
ра, и, как мне велено, жду отца.
Когда в заднюю дверь проскользнула мамина подружка Ева, я думала, она там
так и останется. Но она пошла вслед за нами наверх. Встала в своей шубе из о
целота, скрестив на груди руки. А меня мама отправила к окну.
Прочти три раза «Отче наш» и, если он не появится, спускайся, сказала она
В переводе
соблюдено авторское оформление прямой речи (прим. ред.).
. Ева засмеялась и подалась вперед, махнув перчаткой, которую стяну
ла с руки еще при входе.
Мэри, думаешь, это ничего? Ц спросила она, постукивая каблуками по полу.
Да он когда еще вернется, ответила мама, уводя ее обратно вниз подальше от
матрацев и едва уловимого запаха мочи.
Папа не любит, когда приходит Ева. Он говорит, она слишком много пьет. А мам
а говорит, что Ева Ц единственная оставшаяся у нее подруга. Когда папа ух
одит в букмекерскую контору, они сидят внизу, разговаривают и слишком мн
ого пьют. Иногда я слышу их смех. Однажды Ева зашла в мою комнату, и я ужасно
испугалась, потому что у нас в доме просто нет места для кого-нибудь еще.
Эта спальня моя, Люки, Фрэн и мамы. Мы спим здесь вчетвером, а в комнате напр
отив живут две мои другие сестры, Селеста и Роза. Я их почти не знаю. Они пов
есили на свою дверь записку. Мне известно, что там написано, хотя я и не уме
ю читать. «Не входить! Это и ТЕБЯ касается!» Наверное, это про меня. И, кажетс
я, они не шутят.
Мы Ц это Селеста, Розария, Франческа, Люка и Долорес. Я младшая, и мое имя, к
ак имена Розы и Фрэн, сократили. Меня все зовут Дол. Это чтобы мама могла на
одном дыхании позвать всех нас завтракать. Есть еще одна сестра, Марина, к
оторая родилась после Селесты, но она уже не здесь, что вообще-то к лучшем
у, потому что для нее места не осталось.
Дальняя спальня папина. Ее прозвали Клетушкой, хотя никаких клеток там н
ет, во всяком случае, я их не видела. Клетушка всегда открыта. То ли он хочет
показать, что на самом деле там не живет, то ли ему там тесно, то ли дает нам
знать, что все еще существует, доставая по ночам своим храпом. Одна я в Кле
тушку не хожу, но иногда стою у двери.
В нашей спальне кругом кровати. Как в приюте или больнице. Есть даже старе
нькая раскладушка. Она стоит без дела у дальней стены и словно ждет, что кт
о-то из детей ее займет. Я сплю на большой кровати с мамой и Люкой. Мы лежим
в фланелевых пижамах по обе стороны от мамы. Мне никогда и в голову не прих
одит, что мы занимаем место отца.
У Фрэн свой узенький диванчик в углу. Это не потому, что Фрэн не хочет спат
ь с нами, просто она все время мочится в постель. И я иногда тоже, и Люка. Опр
еделить, кто виноват, легко. Цветастый матрац весь в пятнах. Мама не понима
ет, почему мы, девочки трех, шести и восьми лет от роду, до сих пор писаемся п
о ночам, а мы не можем ей объяснить.
«Отче наш, иже еси на небесех…» Пока что я вроде прочла только два раза, и т
о только до «хлеба насущного», поэтому останавливаюсь и смотрю в окно. На
пригорке, кажется, мелькнула его тень. Но когда я понимаю, что это всего ли
шь собака, мне становится смешно.
В комнате помещается еще только сундук, и он тоже в некотором смысле кров
ать. Мама хранит в нем старую сумочку, набитую фотографиями людей, которы
х я не знаю. Они то женятся, то стоят на крыльце дома, и на всю жизнь у меня в г
олове эти две картинки соединились в одну. Есть и другие снимки Ц меня и в
сех остальных, черно-белые, потрескавшиеся и выцветшие, слипшиеся друг с
другом. Они лежат в потертой косметичке, в той же сумочке, что живет в сунд
уке.
Когда я только родилась, я в этом сундуке спала. Мама мне рассказывала, как
заворачивала меня в шали и прятала от отца.
Он бы тебя придушил, говорила она без злобы, но с некоторой гордостью, слов
но я приблудный котенок, которого она приютила.
Я представляю себе младенца в сундуке и крадущегося в спальню папу, похо
жего на злодея из детской сказки. Он высоко задирает ноги в огромных кова
ных башмаках и ступает осторожно, чтобы его не сразу заметили. В руках заж
ата подушка, он сосредоточенно принюхивается.
Разве он меня не услышал бы? Ц спрашиваю я, и мама улыбается.
Так я же крышку закрывала, а ты лежала тихонечко, как мышка.
Доносящиеся снизу мамин смех и звяканье бутылки о стакан напоминают мне
, что я в дозоре. А он уже идет размашистым шагом по улице, он уже почти у дом
а, и я бегу к маме и шепчу ей на ухо, что он близко. Ева хватает со стула шубку,
сует в карман бутылку рома и спешит к задней двери. Поднимает засов и выхо
дит. На улице морозно. Мама срывает почерневшую веточку петрушки, что рас
тет в горшке у крыльца, и запихивает ее в рот.
Иди наверх, Дол, говорит она мне. Пойди, сложи картинку из кубиков. Мне нель
зя путаться у отца под ногами.
* * *
Тогда мне еще не исполнилось и четырех. Дом до сих пор на месте. И теперь я с
тою здесь, у окна той самой нашей спальни. На подоконнике толстый слой пыл
и. Мама не допустила бы такого никогда.
Джексоны давно съехали, перебрались в другой район, он называется Пентуи
н-Фарм. Так написано на автобусе, который туда ходит. Их дом сейчас пустуе
т. Одно окно на втором этаже зашито досками, другое зияет чернотой, и потем
невший осколок стекла торчит из рамы, как сломанная кость. Похоже, камнем
кинули. Остальные дома на улице заколочены одинаковыми свинцово-серыми
щитами, и на них что-то нацарапано кирпичом. Я не знаю никого из тех, кто еще
здесь живет. И у тротуара ни одной машины.
Я стою у своего окна. Я последняя. Всех остальных уже нет. И сестер тоже. Но я
жду их, чтобы разыграть сцену возвращения.
один
На фаворита шесть к четырем, на остальных шесть к одному!
Телевизор и отец, оба на полу в гостиной, пытаются друг друга перекричать.
Ну, давай же, детка! Ц вопит он, стуча по колену кулаком. Зажав в зубах квит
ок от букмекера, отец мечется по комнате и бросается непонятными словами
Ц Янки Пиггот, фотофиниш. Я не вижу в них смысла, по-моему, отец вообще не с
илен в английском.
Господи Иисусе, цедит он сквозь зубы.
Скачки заканчиваются, он сидит с пунцовым лицом, уткнувшись носом в экра
н, и смотрит на точки и линии так, словно ждет, что с экрана в комнату вдруг с
какнет Барнес-Бой. Отец выуживает изо рта ошметки розовой бумаги, рвет в к
лочки квиток, швыряет на ковер. А потом набрасывается на «Спортивную жиз
нь», изничтожает ее. Я понимаю, что в такие моменты он запросто может изорв
ать в клочья и меня, поэтому тихонько заползаю под кушетку и сижу там, пока
он не надевает куртку и не уходит, хлопнув дверью.
Отец так заводится не только из-за скачек. Он готов делать ставки на все, ч
то движется. Игра в бинго и на автоматах, пари относительно снега на Рожде
ство его не волнуют, но лошади, собаки, очко и покер Ц страсть всей жизни. О
тец обожает ловить удачу. Вот она, рулетка, завертелась! Красное Ц черное
, красное Ц черное. Была бы возможность делать ставки и после старта, он б
ы все равно менял свое решение у каждого препятствия. Мама говорит, отец в
сегда был таким. Да и она сама, в белом платье с кружевами, поставила на нег
о в церкви Святого Марка в ноябре 1948 года.
* * *
Вот что происходит перед самым моим рождением, в тысяча девятьсот шестид
есятом. У моих родителей, Фрэнка и Мэри, пять очаровательных дочерей и пол
овина кафе у Кардиффского порта. Второй половиной владеет старинный пап
ин друг Сальваторе Капаноне. Красная дверь почти не закрывается Ц то и д
ело приходят сошедшие на берег моряки, чтобы перекусить и найти девушку.
Наша семья живет в двух комнатах над кафе. Одна, длинная, разделена на спал
ьню и столовую кисейной занавеской с картинками из жизни французских ар
истократов. Другая, совсем крохотная комнатушка без окон, называется Ямо
й, потому что в нее нужно спускаться по ступенькам. В Яме обитают мои сестр
ы. Отцу пришлось загородить дверной проем калиточкой, чтобы двухлетняя Л
юка не лазила по ступеням, а то она вечно с них падает. И теперь, стоит маме о
твернуться, Люка закидывает пухлую ножку на калиточку и падает уже оттуд
а.
Есть и третья комната, пролетом выше. Там только квадратный стол, покрыты
й вытертым зеленым сукном, и четыре пластиковых стула, один на другом. Око
шко в самом углу всегда плотно зашторено. Мама туда не поднимается Ц это
не ее владения.
Кухни нет. Каждое утро мама тащится вниз, в кафе, за завтраком для моих сес
тер. Усевшись в ряд на кушетке, они едят и смотрят по телевизору, притуливш
емуся в углу, викторину «Тест Кард», а мама перебирает выстиранное белье,
делает вид, что наводит порядок. Старый матросский сундук отца Ц единст
венное место, где можно что-то хранить, и он битком забит детскими одежкам
и. Скоро их предстоит носить мне. Маме это известно, но она не торопится пр
иводить их в порядок, потому что отец пока что ничего не знает. К тому же он
а убеждена, что на сей раз это уж точно мальчик, и множество платков, шапоч
ек и вязаных пальтишек будут ни к чему, поскольку в большинстве своем они
розовые.
Селеста Ц ей одиннадцать, но порой она ведет себя так, словно ей под сорок
, Ц помогает собирать Марину и Розу в школу. В песочного цвета вязаных шл
емах сестры похожи на две репки, и Селеста не хочет показываться на людях
с ними вместе. Сама-то Селеста носит соломенную шляпку с шоколадно-корич
невой лентой, купленную ей для посещения школы при монастыре Пресвятой Б
огородицы. Ее уроки начнутся со следующей четверти, и к тому времени шляп
ка будет выглядеть довольно потрепанной. Но пока что она с ней не расстае
тся, чуть ли не спит в ней. Фрэн только-только пошла в школу. Она рисует серд
итые картинки с бушующими пожарами, причем рисует сразу тремя карандаша
ми. Мама не обращает на это внимания: ей хватает забот с Люкой, да и я на подх
оде.
Когда старшие дети уходят, мама пристраивает Люку на бедро и спускается
в кафе. Она отпирает парадную дверь, снимает толстую цепочку, которая глу
хо стукается о дерево, и идет по узкому проходу между столиками. В самом уг
лу, куда солнечный свет не добирается, две кабинки и длинная стойка. У ее л
атунного изгиба притулились давно не мытая стопка и полупустая бутылка
голландского «Адвокаата». Запах здесь сладковатый. К граммофону в углу п
рислонена пластинка Пегги Ли без конверта Ц Сальваторе, видно, не спало
сь.
Мама сажает Люку в высокий стульчик, и та, оказавшись одна, без тепла матер
инского тела, начинает вопить. И не умолкает, пока не получит намазанного
чем-нибудь липким хлеба или пока отец не вернется с рынка и не возьмет ее
на руки. Люка не понимает, почему ей не разрешают побегать. Раньше, когда м
ама уходила за Фрэн или прочесывать букмекерские конторы в поисках отца
, Сальваторе ее выпускал.
Фрэнки с Сальваторе Ц странная парочка. Отец Ц стройный и подтянутый, л
адно скроенный мужчина в ладно скроенном костюме. А его партнер Ц больш
ой и мягкий, с пухлыми белыми руками и сияющими глазами. Каждое утро Сальв
аторе кладет в карман фартука чистый платок Ц утирать слезы, которые до
нимают его целый день. Он винит во всем кухонный жар, а не бездетную жену и
не жалостливое пение Марио Ланца. Когда Сальваторе готовит, музыка не см
олкает. Дино и Самми, бесконечный Синатра и обожаемый Луис Прим, напомина
ющий ему о теперь уже дальних землях. Пластинки стоят на сушке у стойки, а
тарелки засунуты под стойку. Сальваторе проводит под музыку дни и ночи, о
н вычищает от муки пластинку Джулии Лондон своим платком. А потом им же пр
омокает глаза.
В кафе существует негласное разделение труда. Сальваторе Ц хороший пов
ар, а для Фрэнки кухонный жар страшнее адского пламени. Так что пока Сальв
аторе режет себе пальцы, обжигает о раскаленную плиту локти, поет и плаче
т, Фрэнки надевает костюм и занимается наверху денежными вопросами. Но С
альваторе это устраивает, ему нравится общаться с людьми.
* * *
В надежде привлечь посетителей, Сальваторе поначалу делал рагу, пек хлеб
и миндальные пирожные. Он держал красную дверь нараспашку, подпирая ее в
ысоким табуретом, и гнал кухонным полотенцем ароматы свежей выпечки на у
лицу. Он аккуратными буквами написал «Отменная еда» и укрепил вывеску сн
аружи над входом. Но соседа-парикмахера раздражала слишком громкая музы
ка, картонная реклама быстро размокла от дождя, а табурет был водружен об
ратно на свое место в баре. На непроданной еде жирели уличные голуби.
Да не бери в голову, сказала мама. Для всего требуется время.
А теперь он готовит для моряков, которым нужна яичница, жареная картошка
и бекон с белой булкой. И в кафе полно народу. Моряки приводят девушек, а уж
те привлекают посетителей. Сальваторе все жарит на огромной черной сков
ороде. Жидкие волосы липнут к взмокшему лбу, а зачесанные прядки в течени
е дня повисают клоками над левым ухом. Он строит из себя вдовца, чтобы «ноч
ные бабочки» почаще его жалели. На самом деле он женат на Карлотте, а она ж
енщина порядочная и даже и не думает появляться в «Порте захода» Ц так н
азывается наше кафе. Оно же Ц «Приют греха», как прозвала его Карлотта.
Сальваторе любит их всех Ц и маму, и отца, и моих сестер. Он стал членом наш
ей семьи. И меня, когда я появлюсь на свет, тоже полюбит. А пока что ему прихо
дится довольствоваться Люкой, которая, стоит маме отвернуться, начинает
призывно визжать со своего стульчика. Сальваторе наблюдает издали, как Л
юка тянет кверху ладошки: умоляет, чтобы ее взяли на руки. Он бы ее освобод
ил, да не осмеливается. Как-то он выпустил Люку, она потекла быстрым ручей
ком к двери и стукнулась головой о край стола. Сестра уставилась на обидч
ика в немом изумлении, а на лбу вспухла огромная шишка. Два следующих дня о
на молчала, мама даже испугалась, не повредила ли она чего, потому что Люка
никогда не вела себя так тихо.
Теперь, когда маме надо уйти, она сажает Люку в Яму и дает ей мягкие игрушк
и, чтобы та поиграла хоть пять минут: за это время мама рассчитывает управ
иться. Люка запускает медвежат и зайчиков в стену и воет сиреной.
Мама, когда ищет отца, становится очень грубой. Ей уже не до приличий.
Фрэнки видели? А Лена Букмекера? В «Бьюте» сидят? Понятненько.
Она находит мужа или у игровых автоматов, или в кофейне, или в задней комна
тушке паба. И тогда уже не скупится на выражения. Отец пытается ее урезони
ть.
Мэри, это же мой бизнес. Не суйся, а? Остальные мужчины опускают глаза и пря
чут усмешку. А когда отец возвращается, мама показывает ему вспухший лоб
Люки.
Это все на твоей совести, ясно тебе?
Фрэнки то ли стыдно, то ли надоело проигрывать, но он решает начать новую ж
изнь. Отец прекращает играть, с этим покончено раз и навсегда. Однако мама
вынуждена рассказать ему обо мне, ведь на седьмом месяце такое скрывать
довольно трудно. Фрэнки берет деньги, скопленные за то время, что он перес
тал играть, и открывает в комнате над кафе карточную школу. Он выигрывает
и выигрывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
25
Трецца Адзопарди: «Укры
тие»
Трецца Адзопарди
Укрытие
«Адзопарди Т. Укрытие»: Росмэн-Пресс; 2004
ISBN 5-353-01644-0
Оригинал: Trezza Azzopardi, “The Hiding Place”, 2000
Перевод: Вера Пророкова
Аннотация
Долорес Гаучи Ц младшая из ше
сти дочерей в семье мальтийских эмигрантов, перебравшихся в английский
порт Кардифф в середине XX века. Спустя много лет она возвращается в родной
город на похороны матери. Лирический монолог Долорес погружает читател
я в зыбкий мир ощущений и переживаний маленькой девочки, хранящей в свое
м сердце нежность и боль за близких. Благодаря изысканному ритму повеств
ования воспоминания главной героини о детстве выстраиваются в причудл
ивую картину жизни мальтийской общины под серым небом Кардиффа 60-х.
Шорт-лист Букеровской премии 2000 года.
Трецца АДЗОПАРДИ
УКРЫТИЕ
Моей маме
Спасибо Дереку Джонсу и Линде Шонеси из АП «Уатт», а также Мэри Маун
т и Питеру Штраусу из «Пикадора».
Особая благодарность Рите Исааке и Эндрю Маушену.
И отдельное спасибо Джону Кемпу за песни, которые он вспомнил; Дэви
ду Хиллу за то, что он все читал и читал эту книгу, и Стивену Фостеру за то, ч
то оставил книгу в покое.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ожидание
Кэрол Джексон хоть и сидит в коляске, но ее мама от нее не отходит, а вот моя
стоит внизу и шепчется с надушенной женщиной в лохматой шкуре.
Я смотрю, как коляска скрывается за углом. Последними исчезают тощие ног
и миссис Джексон в туфлях-лодочках, и, если я сдвинусь влево, к трещине в ра
ме, я снова их увижу. Но я стою на месте и лижу стекло, запотевшее от моего ды
хания, чтобы был виден пригорок, на котором находится букмекерская конто
ра, и, как мне велено, жду отца.
Когда в заднюю дверь проскользнула мамина подружка Ева, я думала, она там
так и останется. Но она пошла вслед за нами наверх. Встала в своей шубе из о
целота, скрестив на груди руки. А меня мама отправила к окну.
Прочти три раза «Отче наш» и, если он не появится, спускайся, сказала она
В переводе
соблюдено авторское оформление прямой речи (прим. ред.).
. Ева засмеялась и подалась вперед, махнув перчаткой, которую стяну
ла с руки еще при входе.
Мэри, думаешь, это ничего? Ц спросила она, постукивая каблуками по полу.
Да он когда еще вернется, ответила мама, уводя ее обратно вниз подальше от
матрацев и едва уловимого запаха мочи.
Папа не любит, когда приходит Ева. Он говорит, она слишком много пьет. А мам
а говорит, что Ева Ц единственная оставшаяся у нее подруга. Когда папа ух
одит в букмекерскую контору, они сидят внизу, разговаривают и слишком мн
ого пьют. Иногда я слышу их смех. Однажды Ева зашла в мою комнату, и я ужасно
испугалась, потому что у нас в доме просто нет места для кого-нибудь еще.
Эта спальня моя, Люки, Фрэн и мамы. Мы спим здесь вчетвером, а в комнате напр
отив живут две мои другие сестры, Селеста и Роза. Я их почти не знаю. Они пов
есили на свою дверь записку. Мне известно, что там написано, хотя я и не уме
ю читать. «Не входить! Это и ТЕБЯ касается!» Наверное, это про меня. И, кажетс
я, они не шутят.
Мы Ц это Селеста, Розария, Франческа, Люка и Долорес. Я младшая, и мое имя, к
ак имена Розы и Фрэн, сократили. Меня все зовут Дол. Это чтобы мама могла на
одном дыхании позвать всех нас завтракать. Есть еще одна сестра, Марина, к
оторая родилась после Селесты, но она уже не здесь, что вообще-то к лучшем
у, потому что для нее места не осталось.
Дальняя спальня папина. Ее прозвали Клетушкой, хотя никаких клеток там н
ет, во всяком случае, я их не видела. Клетушка всегда открыта. То ли он хочет
показать, что на самом деле там не живет, то ли ему там тесно, то ли дает нам
знать, что все еще существует, доставая по ночам своим храпом. Одна я в Кле
тушку не хожу, но иногда стою у двери.
В нашей спальне кругом кровати. Как в приюте или больнице. Есть даже старе
нькая раскладушка. Она стоит без дела у дальней стены и словно ждет, что кт
о-то из детей ее займет. Я сплю на большой кровати с мамой и Люкой. Мы лежим
в фланелевых пижамах по обе стороны от мамы. Мне никогда и в голову не прих
одит, что мы занимаем место отца.
У Фрэн свой узенький диванчик в углу. Это не потому, что Фрэн не хочет спат
ь с нами, просто она все время мочится в постель. И я иногда тоже, и Люка. Опр
еделить, кто виноват, легко. Цветастый матрац весь в пятнах. Мама не понима
ет, почему мы, девочки трех, шести и восьми лет от роду, до сих пор писаемся п
о ночам, а мы не можем ей объяснить.
«Отче наш, иже еси на небесех…» Пока что я вроде прочла только два раза, и т
о только до «хлеба насущного», поэтому останавливаюсь и смотрю в окно. На
пригорке, кажется, мелькнула его тень. Но когда я понимаю, что это всего ли
шь собака, мне становится смешно.
В комнате помещается еще только сундук, и он тоже в некотором смысле кров
ать. Мама хранит в нем старую сумочку, набитую фотографиями людей, которы
х я не знаю. Они то женятся, то стоят на крыльце дома, и на всю жизнь у меня в г
олове эти две картинки соединились в одну. Есть и другие снимки Ц меня и в
сех остальных, черно-белые, потрескавшиеся и выцветшие, слипшиеся друг с
другом. Они лежат в потертой косметичке, в той же сумочке, что живет в сунд
уке.
Когда я только родилась, я в этом сундуке спала. Мама мне рассказывала, как
заворачивала меня в шали и прятала от отца.
Он бы тебя придушил, говорила она без злобы, но с некоторой гордостью, слов
но я приблудный котенок, которого она приютила.
Я представляю себе младенца в сундуке и крадущегося в спальню папу, похо
жего на злодея из детской сказки. Он высоко задирает ноги в огромных кова
ных башмаках и ступает осторожно, чтобы его не сразу заметили. В руках заж
ата подушка, он сосредоточенно принюхивается.
Разве он меня не услышал бы? Ц спрашиваю я, и мама улыбается.
Так я же крышку закрывала, а ты лежала тихонечко, как мышка.
Доносящиеся снизу мамин смех и звяканье бутылки о стакан напоминают мне
, что я в дозоре. А он уже идет размашистым шагом по улице, он уже почти у дом
а, и я бегу к маме и шепчу ей на ухо, что он близко. Ева хватает со стула шубку,
сует в карман бутылку рома и спешит к задней двери. Поднимает засов и выхо
дит. На улице морозно. Мама срывает почерневшую веточку петрушки, что рас
тет в горшке у крыльца, и запихивает ее в рот.
Иди наверх, Дол, говорит она мне. Пойди, сложи картинку из кубиков. Мне нель
зя путаться у отца под ногами.
* * *
Тогда мне еще не исполнилось и четырех. Дом до сих пор на месте. И теперь я с
тою здесь, у окна той самой нашей спальни. На подоконнике толстый слой пыл
и. Мама не допустила бы такого никогда.
Джексоны давно съехали, перебрались в другой район, он называется Пентуи
н-Фарм. Так написано на автобусе, который туда ходит. Их дом сейчас пустуе
т. Одно окно на втором этаже зашито досками, другое зияет чернотой, и потем
невший осколок стекла торчит из рамы, как сломанная кость. Похоже, камнем
кинули. Остальные дома на улице заколочены одинаковыми свинцово-серыми
щитами, и на них что-то нацарапано кирпичом. Я не знаю никого из тех, кто еще
здесь живет. И у тротуара ни одной машины.
Я стою у своего окна. Я последняя. Всех остальных уже нет. И сестер тоже. Но я
жду их, чтобы разыграть сцену возвращения.
один
На фаворита шесть к четырем, на остальных шесть к одному!
Телевизор и отец, оба на полу в гостиной, пытаются друг друга перекричать.
Ну, давай же, детка! Ц вопит он, стуча по колену кулаком. Зажав в зубах квит
ок от букмекера, отец мечется по комнате и бросается непонятными словами
Ц Янки Пиггот, фотофиниш. Я не вижу в них смысла, по-моему, отец вообще не с
илен в английском.
Господи Иисусе, цедит он сквозь зубы.
Скачки заканчиваются, он сидит с пунцовым лицом, уткнувшись носом в экра
н, и смотрит на точки и линии так, словно ждет, что с экрана в комнату вдруг с
какнет Барнес-Бой. Отец выуживает изо рта ошметки розовой бумаги, рвет в к
лочки квиток, швыряет на ковер. А потом набрасывается на «Спортивную жиз
нь», изничтожает ее. Я понимаю, что в такие моменты он запросто может изорв
ать в клочья и меня, поэтому тихонько заползаю под кушетку и сижу там, пока
он не надевает куртку и не уходит, хлопнув дверью.
Отец так заводится не только из-за скачек. Он готов делать ставки на все, ч
то движется. Игра в бинго и на автоматах, пари относительно снега на Рожде
ство его не волнуют, но лошади, собаки, очко и покер Ц страсть всей жизни. О
тец обожает ловить удачу. Вот она, рулетка, завертелась! Красное Ц черное
, красное Ц черное. Была бы возможность делать ставки и после старта, он б
ы все равно менял свое решение у каждого препятствия. Мама говорит, отец в
сегда был таким. Да и она сама, в белом платье с кружевами, поставила на нег
о в церкви Святого Марка в ноябре 1948 года.
* * *
Вот что происходит перед самым моим рождением, в тысяча девятьсот шестид
есятом. У моих родителей, Фрэнка и Мэри, пять очаровательных дочерей и пол
овина кафе у Кардиффского порта. Второй половиной владеет старинный пап
ин друг Сальваторе Капаноне. Красная дверь почти не закрывается Ц то и д
ело приходят сошедшие на берег моряки, чтобы перекусить и найти девушку.
Наша семья живет в двух комнатах над кафе. Одна, длинная, разделена на спал
ьню и столовую кисейной занавеской с картинками из жизни французских ар
истократов. Другая, совсем крохотная комнатушка без окон, называется Ямо
й, потому что в нее нужно спускаться по ступенькам. В Яме обитают мои сестр
ы. Отцу пришлось загородить дверной проем калиточкой, чтобы двухлетняя Л
юка не лазила по ступеням, а то она вечно с них падает. И теперь, стоит маме о
твернуться, Люка закидывает пухлую ножку на калиточку и падает уже оттуд
а.
Есть и третья комната, пролетом выше. Там только квадратный стол, покрыты
й вытертым зеленым сукном, и четыре пластиковых стула, один на другом. Око
шко в самом углу всегда плотно зашторено. Мама туда не поднимается Ц это
не ее владения.
Кухни нет. Каждое утро мама тащится вниз, в кафе, за завтраком для моих сес
тер. Усевшись в ряд на кушетке, они едят и смотрят по телевизору, притуливш
емуся в углу, викторину «Тест Кард», а мама перебирает выстиранное белье,
делает вид, что наводит порядок. Старый матросский сундук отца Ц единст
венное место, где можно что-то хранить, и он битком забит детскими одежкам
и. Скоро их предстоит носить мне. Маме это известно, но она не торопится пр
иводить их в порядок, потому что отец пока что ничего не знает. К тому же он
а убеждена, что на сей раз это уж точно мальчик, и множество платков, шапоч
ек и вязаных пальтишек будут ни к чему, поскольку в большинстве своем они
розовые.
Селеста Ц ей одиннадцать, но порой она ведет себя так, словно ей под сорок
, Ц помогает собирать Марину и Розу в школу. В песочного цвета вязаных шл
емах сестры похожи на две репки, и Селеста не хочет показываться на людях
с ними вместе. Сама-то Селеста носит соломенную шляпку с шоколадно-корич
невой лентой, купленную ей для посещения школы при монастыре Пресвятой Б
огородицы. Ее уроки начнутся со следующей четверти, и к тому времени шляп
ка будет выглядеть довольно потрепанной. Но пока что она с ней не расстае
тся, чуть ли не спит в ней. Фрэн только-только пошла в школу. Она рисует серд
итые картинки с бушующими пожарами, причем рисует сразу тремя карандаша
ми. Мама не обращает на это внимания: ей хватает забот с Люкой, да и я на подх
оде.
Когда старшие дети уходят, мама пристраивает Люку на бедро и спускается
в кафе. Она отпирает парадную дверь, снимает толстую цепочку, которая глу
хо стукается о дерево, и идет по узкому проходу между столиками. В самом уг
лу, куда солнечный свет не добирается, две кабинки и длинная стойка. У ее л
атунного изгиба притулились давно не мытая стопка и полупустая бутылка
голландского «Адвокаата». Запах здесь сладковатый. К граммофону в углу п
рислонена пластинка Пегги Ли без конверта Ц Сальваторе, видно, не спало
сь.
Мама сажает Люку в высокий стульчик, и та, оказавшись одна, без тепла матер
инского тела, начинает вопить. И не умолкает, пока не получит намазанного
чем-нибудь липким хлеба или пока отец не вернется с рынка и не возьмет ее
на руки. Люка не понимает, почему ей не разрешают побегать. Раньше, когда м
ама уходила за Фрэн или прочесывать букмекерские конторы в поисках отца
, Сальваторе ее выпускал.
Фрэнки с Сальваторе Ц странная парочка. Отец Ц стройный и подтянутый, л
адно скроенный мужчина в ладно скроенном костюме. А его партнер Ц больш
ой и мягкий, с пухлыми белыми руками и сияющими глазами. Каждое утро Сальв
аторе кладет в карман фартука чистый платок Ц утирать слезы, которые до
нимают его целый день. Он винит во всем кухонный жар, а не бездетную жену и
не жалостливое пение Марио Ланца. Когда Сальваторе готовит, музыка не см
олкает. Дино и Самми, бесконечный Синатра и обожаемый Луис Прим, напомина
ющий ему о теперь уже дальних землях. Пластинки стоят на сушке у стойки, а
тарелки засунуты под стойку. Сальваторе проводит под музыку дни и ночи, о
н вычищает от муки пластинку Джулии Лондон своим платком. А потом им же пр
омокает глаза.
В кафе существует негласное разделение труда. Сальваторе Ц хороший пов
ар, а для Фрэнки кухонный жар страшнее адского пламени. Так что пока Сальв
аторе режет себе пальцы, обжигает о раскаленную плиту локти, поет и плаче
т, Фрэнки надевает костюм и занимается наверху денежными вопросами. Но С
альваторе это устраивает, ему нравится общаться с людьми.
* * *
В надежде привлечь посетителей, Сальваторе поначалу делал рагу, пек хлеб
и миндальные пирожные. Он держал красную дверь нараспашку, подпирая ее в
ысоким табуретом, и гнал кухонным полотенцем ароматы свежей выпечки на у
лицу. Он аккуратными буквами написал «Отменная еда» и укрепил вывеску сн
аружи над входом. Но соседа-парикмахера раздражала слишком громкая музы
ка, картонная реклама быстро размокла от дождя, а табурет был водружен об
ратно на свое место в баре. На непроданной еде жирели уличные голуби.
Да не бери в голову, сказала мама. Для всего требуется время.
А теперь он готовит для моряков, которым нужна яичница, жареная картошка
и бекон с белой булкой. И в кафе полно народу. Моряки приводят девушек, а уж
те привлекают посетителей. Сальваторе все жарит на огромной черной сков
ороде. Жидкие волосы липнут к взмокшему лбу, а зачесанные прядки в течени
е дня повисают клоками над левым ухом. Он строит из себя вдовца, чтобы «ноч
ные бабочки» почаще его жалели. На самом деле он женат на Карлотте, а она ж
енщина порядочная и даже и не думает появляться в «Порте захода» Ц так н
азывается наше кафе. Оно же Ц «Приют греха», как прозвала его Карлотта.
Сальваторе любит их всех Ц и маму, и отца, и моих сестер. Он стал членом наш
ей семьи. И меня, когда я появлюсь на свет, тоже полюбит. А пока что ему прихо
дится довольствоваться Люкой, которая, стоит маме отвернуться, начинает
призывно визжать со своего стульчика. Сальваторе наблюдает издали, как Л
юка тянет кверху ладошки: умоляет, чтобы ее взяли на руки. Он бы ее освобод
ил, да не осмеливается. Как-то он выпустил Люку, она потекла быстрым ручей
ком к двери и стукнулась головой о край стола. Сестра уставилась на обидч
ика в немом изумлении, а на лбу вспухла огромная шишка. Два следующих дня о
на молчала, мама даже испугалась, не повредила ли она чего, потому что Люка
никогда не вела себя так тихо.
Теперь, когда маме надо уйти, она сажает Люку в Яму и дает ей мягкие игрушк
и, чтобы та поиграла хоть пять минут: за это время мама рассчитывает управ
иться. Люка запускает медвежат и зайчиков в стену и воет сиреной.
Мама, когда ищет отца, становится очень грубой. Ей уже не до приличий.
Фрэнки видели? А Лена Букмекера? В «Бьюте» сидят? Понятненько.
Она находит мужа или у игровых автоматов, или в кофейне, или в задней комна
тушке паба. И тогда уже не скупится на выражения. Отец пытается ее урезони
ть.
Мэри, это же мой бизнес. Не суйся, а? Остальные мужчины опускают глаза и пря
чут усмешку. А когда отец возвращается, мама показывает ему вспухший лоб
Люки.
Это все на твоей совести, ясно тебе?
Фрэнки то ли стыдно, то ли надоело проигрывать, но он решает начать новую ж
изнь. Отец прекращает играть, с этим покончено раз и навсегда. Однако мама
вынуждена рассказать ему обо мне, ведь на седьмом месяце такое скрывать
довольно трудно. Фрэнки берет деньги, скопленные за то время, что он перес
тал играть, и открывает в комнате над кафе карточную школу. Он выигрывает
и выигрывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26