На Берлинском фестивале 1929 г. блистали Рихард Штраус, Тосканини, Казальс, Георг Шелл, Корто, Тибо, Фюртвенглер, Бруно Вальтер, Клемперер и Джильи. Что это доказывает? Только то, что музыка интернациональна, а берлинцам повезло. Евреи, несомненно, были главными виновниками огромного успеха германского кинематографа в 20-е годы. Во время войны английский, французский, а позднее и американский импорт фильмов был запрещен. Чтобы заполнить кинопродукцией 2000 германских и 1000 австрийских кинотеатров, пришлось увеличить число германских киностудий с 30 в 1913 г. до 250 шестью годами позже, и после войны германский кинематограф занял доминирующее положение в Европе. В 1921 г. было выпущено 246 художественных фильмов, то есть примерно столько же, сколько в Америке; в 1925 г. выпуск немецких фильмов (228) вдвое превышал совместное производство Англии и Франции. Евреи самым определяющим образом влияли на количество и качество германских фильмов. Сценарий для « Кабинета доктора Калигари» был написан Гансом Яновицем и Карлом Мейером; продюсером фильма был Эрих Поммер. « Метрополис» поставил Фриц Ланг. Это лишь два примера наиболее известных фильмов. Режиссеры, вроде Эрнста Любича, Билли Вильдера, Макса Офулса и Александра Корды, актеры вроде Петера Лорра, Элизабет Бергнер, Полы Негри и Конрада Вейдта были частью созвездия еврейских талантов, которые открыли золотой век немецкого кино, а затем, после прихода Гитлера к власти, выехали в Голливуд, Лондон и Париж. В немецком кино, несомненно, присутствовал сильный еврейский элемент; и Ланг и Г. В. Пабст были очарованы идеей Голема. Но в целом, характеризуя немецкое кино 20-х годов, следует признать, что оно было скорее ярким и приключенческим, чем политически и культурно ангажированным, так что его вклад в формирование немецкой культурной паранойи касательно евреев в наше время, пожалуй, даже трудно разглядеть. Вид искусства, где еврейское влияние было сильнейшим, – это, конечно, театр, особенно берлинский. Время от времени здесь царили драматурги вроде Карла Штернгейма, Артура Шнитцлера, Эрнста Толлера, Эрвина Пискатора, Вальтера Газенклевера, Ференца Мольнара и Карла Цукмайера и влиятельные постановщики вроде Макса Рейнгарта, делая театр в соответствии с модой левым, республиканским, экспериментальным и сексуально смелым. Однако он, конечно, не был революционным и был скорее космополитичным, чем еврейским. Единственным порождением Веймара, которое в какой-то мере соответствовало антисемитскому клише еврейского культурбольшевизма, был Франкфуртский институт социальных исследований (1923). Его теоретики, возглавляемые Теодором Адорно, Максом Горкгеймером, Гербертом Маркузе, Эрихом Фроммом и Францем Нейманом, исповедовали гуманный вариант марксизма, в котором культура играла более важную роль, чем практическая политика. Они были очарованы марксовой теорией отчуждения и остро ощущали важность психоанализа, пытаясь различными способами «фрейдизировать» марксизм. Кроме того, они стремились, используя марксистские методы, показать, что социально-экономические допущения определяют то, что большинство людей считают культурными абсолютами. Эта деятельность была в значительной степени подрывной, а начиная с 50-х годов, оказалась и довольно влиятельной. Однако в рассматриваемые времена очень мало кто из немцев слышал о Франкфуртской школе. Это относилось, в частности, к ее самому известному питомцу, Вальтеру Беньямину (1892–1940), которому трудно было сформулировать свои мысли в виде, пригодном для публикации, а потому он издал сравнительно немного работ при жизни: несколько статей и эссе, докторскую диссертацию, книгу афоризмов и несколько аннотированных писем, касающихся подъема немецкой культуры. Его работы были в основном собраны и изданы Адорно в 1955 г. Беньямин был одним из наиболее «еврейских» современных немецких мыслителей, хотя не причислял себя ни к какой религии. Что, впрочем, не мешало его мышлению, как отмечал его выдающийся друг историк Гершом Шолем, вращаться вокруг своих двух фундаментальных еврейских концепций: Откровения («правда открывается через священные писания») и Искупления. Беньямин вечно искал мессианскую силу. До 1914 г. это была молодежь, и он был лидером в значительной степени еврейского движения радикальной молодежи, созданного Густавом Винекеном. Но когда Винекен стал в 1914 г. патриотом, Беньямин осудил его, а по окончании войны открыл для себя мессию в литературе. Ряд выдающихся текстов, доказывал он, необходимо подробно исследовать, чтобы через их толкование прийти к моральному искуплению. Он прилагал к литературе один из главных принципов каббалы: слова священны, ибо слова Торы физически связаны с Богом. В результате связи между божественным и человеческим языком обязанностью человека является завершение творения, для чего человеку следует в основном называть все соответствующими словами и формулировать идеи. Он взял за основу фразу «созидательное всесилие языка» и доказывал, что тексты необходимо исследовать так, чтобы обнаружить не только их значение, лежащее на поверхности, но и вскрыть структуру и внутренний смысл. В итоге Беньямин оказался в русле иррациональной и гностической еврейской традиции, наподобие самого Маркса и Фрейда, когда под оболочкой существования разыскивается глубинная, тайная и объясняющая жизнь сущность. Метод, который он стал применять в литературе, а позднее – в истории, со временем приобрел более универсальный характер и был использован, например, Клодом Леви-Штраусом в антропологии, а Ноамом Хомски – в лингвистике. Гностицизм – самая увлекательная разновидность иррационализма, особенно для интеллектуалов, и его разновидность, разработанная интуитивно Беньямином, развилась затем в структурализм, который начиная с 50-х годов превратился в мощный инструмент в руках интеллигенции. Особенно большим успехом пользовались выводы Беньямина о том, что в прошлом правящий класс манипулировал с историей так, чтобы приспособить ее к своим нуждам, заблуждениям и обманам. По мере того как тучи сгущались в 30-е годы, он нашел для себя третьего по счету мессию – собственный вариант марксизма. Он сформулировал положение о «марксистском времени», или марксистском тысячелетии, как альтернативе длительному, но неудовлетворительному историческому процессу реформирования. Очень важно, настаивал он, «смести» (любимое выражение) из континуума истории «прошлое, заряженное настоящим», и во имя просвещения и социальной демократии подставить туда революцию; когда случается революционное (оно же мессианское) событие, время останавливается. В своих « Тезисах по философии истории» Беньямин утверждает, что политика – не просто жестокая физическая борьба за контроль над настоящим, а тем самым и над будущим, но и интеллектуальная битва за возможность контролировать регистрацию исторического прошлого. В своей яркой фразе он настаивает, что «даже мертвые не будут в безопасности от [фашистского] врага, если он победит». Многие формы знания созданы по буржуазному принципу, и потребуются новые формулировки, чтобы обеспечить пролетарскую, или классовую, правду. Ирония этих блистательных, но разрушительных интуитивных прозрений состоит в том, что, хотя Беньямин относил их к научному историческому материализму, они были, по сути, продуктом иудейской иррациональности – старая сказка насчет того, как высокодуховному народу, который не может больше верить в Бога, найти подходящую замену религиозным догмам. Более того, само отрицание Беньямином религии вовсе не было полным. Его работа наполнена странными идеями времени и судьбы и даже зла и демонов. Без религиозного каркаса он мог погибнуть, да и чувствовал себя погибшим. После взлета Гитлера он скрылся в Париже. Там, сидя в кафе «Deux Magots», он начертил «диаграмму своей жизни» в виде безнадежного лабиринта; характерно, что она у него тоже исчезла. В конце 1939 г. он попытался пробраться в Испанию, но застрял на франко-испанской границе. К этому моменту один из его лучших друзей уже покончил с собой, подобно Тухольски и многим другим евреям-интеллигентам; похоже, что и Беньямин видел в самоубийстве некое искупление смертью, на манер Христа. Во всяком случае, он наложил на себя руки и был погребен на кладбище в Порт-Бу с видом на море. На погребении, однако, никого не было, и, когда Ханна Арендт попыталась отыскать его могилу в 1940 г., оказалось, что она исчезла. Это последнее бессознательное, но символическое проявление отчуждения и путаницы как бы напоминало, что в новую эпоху судьба еврейских интеллигентов, как мы уже отмечали, так же зыбка и неопределенна. И хотя Беньямин был по большому счету самым влиятельным из культурных новаторов веймарского поколения, мало кто в Германии слышал о нем. Можно ли сказать, что исходившее от немецких националистов обвинение евреев в том, что они полностью контролировали веймарскую культуру, было просто вымышленной теорией заговора? Не совсем. Евреи держали под контролем ряд важных газет и издательств. Хотя основная часть изданий, в том числе наиболее крупнотиражные газеты в Берлине, Мюнхене, Гамбурге и других крупных городах, находились в руках неевреев, в таких еврейских либеральных газетах, как « Берлинер Тагеблат» , « Фоссише Цайтунг» и « Франкфуртер Цайтунг» , работали лучшие критики, и они пользовались широчайшим культурным влиянием. Такие еврейские издательства, как Курт Вольф, Карриерс и С. Фишер, имели самый высокий рейтинг. Евреи составляли значительную часть среди театральных, музыкальных, художественных и литературных критиков; евреи руководили известными художественными галереями и другими центрами культурной жизни. Они занимали ключевые посты, определяли тенденции и репутации. Их влияние зачастую смешивали с влиянием вообще левой интеллигенции, вызывая зависть, озлобление и ярость. Обвинение евреев в культурной диктатуре было важным оружием Гитлера в борьбе за создание собственной диктатуры. Тем не менее, нацисты никогда не смогли бы прийти к власти, если бы не Великая Депрессия, которая ударила по Германии сильнее, чем по любой другой стране, не считая Соединенных Штатов. В обеих странах низшая точка кризиса пришлась на лето 1932 г., и в обеих первые слабые проблески надежды на подъем появились лишь в середине 1933 г. В обеих избиратели возложили ответственность за феноменально высокий уровень безработицы на политические круги: в Америке – на республиканскую партию, в Германии – на Веймарскую республику. Две страны пошли на избирательные участки со сдвигом в два дня в ноябре 1932 г., и в обеих результаты голосования привели фактически к смене режима. В том, что произошло, был элемент слепого злого случая. Шестого числа германский электорат отдал 33,1% своих голосов нацистам (несколько меньше, чем в предыдущем июле). Двумя днями позднее Ф. Д. Рузвельт одержал убедительную победу в Америке, когда голоса еврейских избирателей, традиционно голосовавших за республиканцев и социалистов, на 85-90% перешли к демократам. То же гневное желание перемен, что в Америке дало власть человеку, которого Гитлер быстро объединил с евреями, привело в Германии к избирательному тупику, развязка которого приходится на 30 января 1933 г., когда Гитлер стал канцлером. Таким образом, не было ничего неизбежного в приходе к власти в Германии антисемитского режима. Однако стоило Гитлеру укрепить свою личную и партийную диктатуру, на что потребовалось всего 8 недель в феврале-марте 1933 г., как началось систематическое наступление на евреев. Надо сказать, что еврейские писатели, художники и вообще интеллектуалы знали, чего от него ждать, и большинство из них быстро покинуло страну. В результате Гитлер уничтожил меньше евреев-интеллигентов, чем Сталин в России. Строго говоря, нацистская политика по отношению к евреям была, по сути, возвратом к обычному государственному антисемитизму. Провозглашенная в 1920 г. политика партии была направлена на лишение евреев германского гражданства, включая право на государственную службу и участие в выборах; евреи должны были стать «гостями», те же, кто въехал в страну после 1914 г., подлежали изгнанию; были также смутные намеки на экспроприацию еврейской собственности. Однако во многих своих речах, а также в « Майн Кампф» Гитлер прямо грозил евреям физическим насилием. В частной беседе с майором Йозефом Геллом в 1922 г. он пошел еще дальше. Он заявил, что в случае победы «уничтожение евреев станет моей первой и главной задачей… Если как следует подогреть ненависть и развязать борьбу против них, то их сопротивление будет неизбежно сломлено. Они не смогут защитить себя, и никто не станет их защитником». Он разъяснил майору Геллу, что верит в то, что всем революциям, и его в том числе, требуется некий фокус враждебности, чтобы выразить «чувство ненависти широких масс». Он выбрал на эту роль евреев не просто исходя из личного к ним отношения, но и исходя из рационального политического расчета: «борьба с евреями будет столь же популярна, сколь и успешна». Беседа с Геллом очень показательна, ибо иллюстрирует дуализм антисемитских порывов Гитлера, его смесь эмоциональной ненависти и холодного расчета. Он демонстрировал Геллу не только свое рациональное начало, но и свою ярость:«Я поставлю столько виселиц, например, на Мариенплац в Мюнхене, сколько позволит уличное движение. И на них будут вешать евреев, одного за другим, и они будут висеть, пока не провоняют… Как только снимут одного, сразу на его место повесят другого, и так до тех пор, пока в Мюнхене их не останется ни одного. Точно то же самое произойдет и в других городах, пока Германия от них не очистится».Дуализм Гитлера находил отражение в двух формах насилия, направленного против евреев: спонтанно-эмоционального, неконтролируемого насилия погрома и холодного, систематического, легального и регулируемого государственного насилия, носителями которого являлись юстиция и полиция. По мере того как Гитлер приближался к официальному посту и начинал лучше понимать, какая тактика требуется для его сохранения, он убирал эмоциональный элемент на задний план и нажимал на легальный. Одной из главных претензий к Веймару было политическое беззаконие на улицах, а одной из наиболее привлекательных черт Гитлера для многих немцев являлось обещание покончить с этим. Однако еще задолго до прихода к власти Гитлер мобилизовал все средства для воплощения обеих сторон своего антисемитизма. С одной стороны, у него имелись партийные громилы, в частности, коричневорубашечники-штурмовики (отряды СА), численность которых к концу 1932 г. превышала полмиллиона, и они привычно избивали евреев на улице, а время от времени и убивали их. С другой стороны, элита СС, в чьем ведении находились полицейские силы и лагеря, являлась продуманным аппаратом государственного насилия над евреями. Этот дуализм действовал на протяжении всех 12 лет пребывания Гитлера у власти. До самого конца евреи оставались жертвами как внезапных индивидуальных актов безумного насилия, так и систематической жестокости государства, организованной в массово-индустриальном масштабе. В течение первых шести лет (довоенных) заметны регулярные колебания в пользу того и другого подхода. Когда же пришла война с ее черным молчанием, постепенно стал брать верх второй подход, приобретший массовый размах. Да, Гитлер, конечно, был импровизатором, гением тактики, который зачастую вел себя сообразно с обстоятельствами. Верно также и то, что преследования приобрели такой масштаб и широту, что система набрала собственный ход и работала по инерции. Тем не менее, всегда действовала и общая стратегия и контроль, исходившие именно от Гитлера и выражавшие его антисемитскую натуру. Холокост планировался, и планировал его Гитлер. Это единственный вывод, который делает весь ужасный процесс осмысленным. Когда Гитлер только пришел к власти, на его антиеврейскую политику влияли ограничительно два фактора. Ему требовалось быстро перестроить германскую экономику. Это означало, что необходимо избежать развала, связанного с быстрой экспроприацией и изгнанием богатой еврейской общины. Он хотел как можно быстрее перевооружиться. А это вызывало необходимость успокоить международное общественное мнение, избегая сцен массовой жестокости. В итоге Гитлер прибегнул к методам, которые использовались против евреев в Испании XIV– XV веков. Провоцировались и поощрялись индивидуальные акты насилия, которые в дальнейшем использовались как повод для введения «законных» юридических мер, направленных против евреев. Для выполнения обеих задач у Гитлера были свои люди. Иозеф Геббельс, его руководитель пропаганды, был аналогом возбуждающего недовольство Висенте Феррера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101