Вопрос для них даже не состоял в том, чтобы посещать или не посещать синагогу, соблюдать или не соблюдать закон, речь шла о сознательной попытке перестать считать себя евреями. Даже Брандейс еще в 1910 г. критиковал «привычки жить и думать, консервировавшие различие в происхождении» как нежелательные и «несовместимые с американским идеалом братства». Подчеркивать свое еврейство он считал «нелояльным». Однако подобные попытки не были успешными при внезапных столкновениях с проявлениями антисемитизма, и Брандейс кончил тем, что ударился в противоположную крайность. «Чтобы быть хорошими американцами, – утверждал он, – мы должны быть лучшими евреями, а чтобы быть лучшими евреями, мы должны стать сионистами». Некоторые евреи неуверенно колебались между этими двумя полюсами. Ярким примером был Бернард Барух (1870–1965), фигура типа Иосифа. Он был советником у нескольких президентов подряд; утверждали (как нам теперь известно, несправедливо), что он сделал себе состояние во время кризиса 1929 г., распродав свои ценные бумаги до того, как произошел обвал рынка. Отец Чарльз Кафлин, радиопроповедник из Детройта, вечно придиравшийся к евреям, называл его «исполняющим обязанности президента Соединенных Штатов, некоронованным королем Уолл-Стрита». Барух делал все, чтобы избавиться от образа еврея. Благодаря своей жене с протестантскими связями он попал в справочник «Соушел реджистер» в то время, когда он еще был закрыт для шиффов, гуггенхеймов, зелинманов и варбургов. Он проводил отпуск в компании неевреев на Адирондаке. Однако в любой момент могло случиться так, что все усилия пойдут насмарку. Для него было страшным ударом, когда в 1912 г. его дочь Бэлла получила загадочный отказ в приеме в манхэттенскую школу Брирли, несмотря на сдачу вступительного экзамена. «Это было самым горьким потрясением в моей жизни, – писал он, – поскольку травмировало моего ребенка, а мне отравило существование на долгие годы». Ему самому пришлось выдержать тяжелую борьбу, чтобы добиться избрания в модный Оклендский гольф-клуб и быть допущенным на закрытую площадку в БельмонтПарке; кстати, он был обладателем прекрасной конюшни. Ему так и не удалось пробиться в Университетский клуб или Метрополитэн. Даже в Америке еврея, невзирая на его богатство, влияние и связи, могли поставить на место, и это сплачивало общину больше, чем что-либо. Тем не менее, некоторым крайним сторонникам ассимиляции удавалось побороть собственное еврейство, по крайней мере, для собственного удовлетворения. Уолтер Липпман (1889–1974), мэтр газетного дела, был в свое время столь же влиятелен, как Барух, и в течение всей жизни пытался как можно точнее вписаться в окружающие его декорации. Его родители, богатые фабриканты готового платья из Германии, отдали его учиться в привилегированную школу Сакса для мальчиков. Семья посещала синагогу Эману-Эль. Они категорически не признавались в том, что знают идиш. Своей целью они ставили желание не быть «восточными». Орды иммигрантов остъюден приводили их в ужас. Журнал «Америкен Хебрю» писал, как бы озвучивая их страхи: «Все мы должны быть чувствительны не только к тому, как на нас смотрят наши единоверцы, но и к тому, как нас воспринимают наши сосединеевреи, естественные спонсоры наших братьев». В Гарварде изгнание из знаменитой сети клубов «Золотой берег» сделало Липпмана на некоторое время социалистом. Но вскоре он решил, что антисемитизм – наказание, которое евреи сами себе накликали своей, как он любил выражаться, «подозрительностью». «С моей личной точки зрения, – писал он, – к ошибкам евреев следует относиться намного жестче, чем к ошибкам других народов». Он нападал на сионистов за их «двурушничество», а «богатых, вульгарных и претенциозных евреев наших больших американских городов» считал «самым, пожалуй, серьезным несчастьем, выпавшим на долю еврейского народа».Липпман был либералом и цивилизованным человеком, которому просто (как ему казалось) хотелось, чтобы его не причисляли к евреям. Он не мог убедить себя смириться с антиеврейскими квотами в Гарварде, поскольку «никакие правила приема не должны исходить из расы, убеждений, цвета кожи, принадлежности к определенному классу или слою». С другой стороны, он соглашался с тем, что если евреев будут набирать свыше 15%, то это будет «ужасно». По его мнению, решение могло бы состоять в том, чтобы у евреев Массачусетса был собственный университет, а Гарвард набирал студентов из более широкого слоя, разбавляя тем самым евреев. «Я не считаю евреев невинными жертвами», – писал он. У них «множество неприятных личных и социальных привычек, которые возникли в ходе горькой истории в результате селекции и усилились под воздействием фарисейского богословия». «Личные манеры и физические привычки «неевреев» намного лучше преобладающих манер и привычек евреев». Эта еврейская самоненависть усугублялась тем фактом, что Липпману так и не удалось достигнуть общественных позиций, которых он заслуживал. Так, он вступил в клубы «Ривер» в Нью-Йорке и «Метрополитэн» в Вашингтоне, но не сумел попасть в «Линкс» и «Никербокер».Пожалуй, самым трагичным в жизни тех евреев, что отрицали свою национальную принадлежность либо подавляли ее в себе, была своеобразная слепота, которую они почти сознательно вырабатывали у себя. В течение полувека Липпман был, по-видимому, мудрейшим из американских комментаторов по всем вопросам, кроме тех, что касались евреев. Подобно Блюму во Франции, он отмахивался от антисемитизма Гитлера, считая его несущественным, и объявлял фюрера немецким националистом. После того, как в мае 1933 г. нацисты учинили сожжение еврейских книг, он заявил, что преследование евреев, «удовлетворяющее страстное желание нацистов кого-нибудь покорить… играет роль громоотвода, защищающего Европу». О Германии не следует судить по нацистскому антисемитизму, говорит он, так же, как о Франции – по якобинскому террору, о протестантстве – по ку-клукс-клану и, если уж на то пошло, «о евреях – по их выскочкам». Одну из речей Гитлера он назвал «достойной государственного деятеля», «подлинным голосом по-настоящему цивилизованного народа». После этих двух комментариев, посвященных соответственно евреям и нацистам, он не обращался к этому вопросу в течение 12 страшных лет и никогда даже не упоминал о лагерях смерти. Другим примером подобной слепоты является подход в духе Розы Люксембург, принятый блистательным драматургом Лилиан Хеллман (1905–1984), чьи пьесы «Детский час» (1934) и «Лисички» на Бродвее имели грандиозный, хотя и скандальный, успех в течение десятка лет. Она мучительно пыталась соединить свой еврейский гуманизм со сталинистским подходом, подобно многим тысячам евреев-интеллектуалов. В итоге ее антифашистская пьеса «Вахта на Рейне» (1941) отражает, в свете последующих событий, фатальный взгляд на судьбу евреев. Она не позволяла любви к справедливости найти свое естественное выражение в резком протесте против судьбы своего собственного народа. В итоге это чувство выродилось в твердолобую идеологическую ортодоксальность, отстаиваемую с раввинистским упорством. Потребность отвернуться от реалий жизни евреев вынуждала ее смешивать факты с вымыслом. В 1955 г. она переработала в драматическое произведение «Дневник Анны Франк», при этом из трагедии практически исчез еврейский элемент. Вся эта путаница, противоречия и неясности, наблюдавшиеся в жизни американской еврейской общины, и не в последнюю очередь среди интеллектуалов, помогает объяснить, почему американские евреи, несмотря на огромные возможности, которыми они располагали в промежуток между мировыми войнами, удивительным образом не смогли повлиять ни на события в Европе, ни даже на общественное мнение в Америке. Как показывают опросы общественного мнения, в 30-е годы в Америке наблюдался неуклонный рост антисемитизма, пик которого пришелся на 1944 г.; кроме того, опросы показали, что, например, в 1938 г. 70-85% населения страны были настроены против увеличения квоты на въезд евреев-беженцев. Руководитель одной из служб общественного мнения Элмо Роупер предупреждал: «Антисемитизм захватил нацию и особенно города».Вот на таком фоне событий в Европе и Америке рассмотрим теперь ситуацию в Германии. Германия была сильнейшей страной в Европе в экономическом, военном и культурном отношении, и ее наступление на евреев в 1933-45 гг. является центральным событием современной еврейской истории. Во многих отношениях это явление остается загадочным; я говорю не о фактах, которые отражены в необходимом количестве документов, а о причинах. К этому времени Германия была наиболее образованной нацией в мире. Она первой добилась всеобщей грамотности взрослого населения. Между 1870 и 1933 гг. ее университеты были лучшими в мире, практически по всем специальностям. Почему же эта высокоцивилизованная нация набросилась на евреев с такой колоссальной, организованной и бессмысленной жестокостью? При этом кто является нацией-жертвой – вот что еще более усугубляет загадку. B XIX столетии судьбы немцев и евреев оказались очень тесно сплетены. Как отмечал Фриц Штерн, между 1870 и 1914 гг. немцы внезапно объявили о себе как мощная и активная нация – так же внезапно, как некогда евреи. Обе нации оказывали друг другу огромную помощь. Они вообще имели много общего, в том числе почти фанатическую тягу к учебе. Способные евреи обожали Германию, поскольку это было лучшее в мире место для работы. Современная еврейская культура была преимущественно немецкой по форме. В свою же очередь, как указывал Вейцман в своей знаменитой беседе с Бальфуром, евреи отдавали Германии все свои силы и помогли ей стать великой. С момента учреждения Нобелевских премий до 1933 г. Германия получила их больше, чем любая другая страна, около 30% общего количества. Из них примерно треть приходилась на долю евреев (а в области медицины – половина!). Для Германии истребление евреев было не просто массовым убийством; по сути, это было массовым самоубийством. Как же это могло случиться?Попытки дать этому объяснение в книгах и монографиях, которые заполняют целые библиотеки, но все они не исчерпывают проблемы. Величайшее преступление в истории человечества до сих пор в какой-то мере озадачивает. Тем не менее, можно попытаться выделить основные моменты. Из них, по-видимому, важнейшим является Первая мировая война. Для германской нации она стала потрясением. Немцы вступили в нее с уверенностью, что близятся к апогею своего величия. Понеся огромные жертвы, они, тем не менее, потерпели сокрушительное поражение. Тем сильнее были их горе, гнев и… потребность найти козла отпущения. Война привела и ко второму результату. Она изменила способ ведения дел в Германии. Германия довоенная была самой законопослушной страной в Европе. О насилии в гражданской среде и слуха не было – это было бы не по-немецки. Антисемитизм царил повсюду, но физического насилия по отношению к евреям, не говоря уже об антисемитском бунте, – такого не бывало в Германии, да и быть не могло. Война все изменила. Она повсюду приучила людей к насилию, но в Германии она привела к насилию отчаяния. Перемирие 1918 г. не принесло мира Центральной и Восточной Европе, это был лишь 20-летний перерыв между двумя огромными открытыми конфликтами, но и в эти 20 лет насилие служило чуть ли не главным способом разрешения споров в политике. К насилию прибегали как левые, так и правые. Ленин и Троцкий показали пример своим путчем 1917 года. В 1918-20 гг. этому же примеру последовали их коммунистические союзники и подражатели в Германии, и во всех этих попытках насильственного изменения существующего строя видную роль играли евреи. На службе коммунистического режима в Баварии состояли не только евреи-политики вроде Эйспера, но и еврейские писатели и интеллектуалы вроде Густава Ландауэра, Эрнста Толлера и Эрика Мюхсама. Правые ответили организацией ветеранских вооруженных формирований Фрейкорпс. В России в итоге применения насилия выиграли левые, в Германии – правые. Еврейских экстремистов вроде Розы Люксембург и Эйспера просто убили. «Устранение» оппонентов-евреев перестало быть чем-то необычным. За четыре года с 1919 по 1922 в Германии произошло 376 политических убийств, причем жертвами всех, кроме 22, были левые деятели, многие из них – евреи. Одним из них был Вальтер Ратенау, министр иностранных дел. Суды довольно мягко относились к убийцам из отставных военных. Собственно, к суду привлекались очень немногие; еще реже встречались приговоры к заключению свыше 4 месяцев. Когда старый и заслуженный еврейский писатель Максимилиан Гарден был в 1922 г. избит антисемитами до полусмерти, суд счел его «непатриотичные статьи» «смягчающим обстоятельством» для хулиганов. Именно на этом фоне насилия со стороны радикальных ветеранов войны появляется фигура Адольфа Гитлера. Он был австрийцем; родился вблизи австро-баварской границы в 1889 г. в семье мелкого чиновника. Жил в Линце, а затем в Вене Карла Люгера. Имел хороший послужной список после участия в войне, был сильно отравлен газами. В своей « Майн Кампф» , написанной в 1924 г., Гитлер утверждает, что о «еврейском вопросе» он узнал будучи молодым человеком; очевидно, однако, что отец его был антисемитом, и Гитлер находился под влиянием антисемитских идей на протяжении всего детства и юности. Евреи стали (и оставались) для него навязчивой идеей на всю жизнь. Ключевым моментом в войне, которую Германия развязала против евреев, служила его личная страстная ненависть и, в еще большей степени, колоссальная сила воли. Без него такого бы не произошло. С другой стороны, он мало что смог бы сделать, не подчинив себе деструктивные элементы в Германии. С особым искусством он связал воедино две силы, и результат оказался больше, чем их простая сумма. Ему удалось слить небольшую социалистическую группу, Немецкую рабочую партию, с движением ветеранов, дать им антисемитскую платформу и превратить в массовую Национал-социалистическую рабочую партию (нацисты), военное крыло которой составляли штурмовики, или СА (Sturmblteilung). Штурмовики охраняли партийные собрания и разгоняли митинги оппонентов. Далее, он сумел соединить два последствия войны, а именно потребность в виновном или козле отпущения и культ насилия, и на их пересечении оказались евреи: «Если бы в начале войны и в ее ходе тысяч этак 12 или 15 этих евреев-растлителей были бы отравлены газом, как это случилось на фронте с сотнями тысяч лучших трудящихся из различных слоев общества, то жертвы, принесенные миллионами, оказались бы ненапрасными».Слагаемыми антисемитизма Гитлера послужили все традиционные элементы, от христианского юдензау до псевдонаучной расовой теории. Но было и два заметных отличия. Во-первых, для него в антисемитизме заключалось именно мировоззренческое значение. Антисемитизмом в Германии грешили и другие политические группировки и даже выдвигали его на видное место, но только нацисты поставили его во главу угла и сделали его основой своей программы (хотя и расставляли акценты несколько по-разному в зависимости от особенностей аудитории). Во-вторых, Гитлер был австрийцем по рождению, но пангерманистом по жизненной программе, в 1914 г. он пошел служить не в австрийскую, а в немецкую армию, и его антисемитизм соединял в себе черты немецкой и австрийской моделей. В Германии он заимствовал сильный и растущий страх перед «еврейско-большевистской Россией», а также мифологию «Протоколов сионских мудрецов». Послевоенная Германия кишела беженцами из России немецкого происхождения, прибалтийскими немцами, бывшими членами антисемитских группировок, существовавших в царской России, вроде черносотенцев, футуристов («желтые кофты»), Союза русского народа. Все они подчеркивали связь между евреями и большевизмом, которая стала ядром гитлеровской идеологии. Альфред Розенберг, прибалтийский немец, стал главным теоретиком нацистов. Гертруда фон Зейдлитц из русских немцев дала Гитлеру возможность приобрести (1920) « Фелькишер Беобахтер» и превратить ее в ежедневную антисемитскую газету. В новую эпоху Германия, и Пруссия в особенности, боялись русской угрозы больше всего на свете. И вот теперь Гитлеру удалось направить эту боязнь в антисемитское русло. Но при этом он разбавил ее специфическим антисемитизмом, который впитал в Вене. Основой его был страх перед остъюден, темной силой и низшей расой, загрязняющей немецкую кровь. Гитлера особенно интересовали два момента, причем оба были связаны с остъюден: торговля белыми рабами с центром в Вене, которой заправляли евреи (по крайней мере, так утверждали борцы за мораль), и распространение сифилиса, для борьбы с которым еще не были изобретены антибиотики. Гитлер сам верил и учил других, что существует не только непосредственная военно-политическая угроза Германии со стороны еврейского большевизма, но и более глубокая, биологическая угроза, которую несет любой контакт, в особенности сексуальный, с представителями еврейской расы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101