Он знал это… и все-таки злился.
Ц Я сказал: закон сохранения консервативности. По моим наблюдениям, уче
ный, революционизирующий одну область знания, почти всегда консерватив
ен в другой. Если бы я не знал, коллега, о ваших работах по лепрологии… Ну, от
куда вы взяли эту цифру Ц десять градусов? Ц Он не дал Садовскому ответи
ть. Ц А если тридцать градусов? Или тридцать пять?
Ц Заморозить человека до нуля, а потом вернуть к жизни? Не верю.
Платок опять куда-то запропастился. Зорин шарил по карманам.
Ц Насколько я помню, Ц продолжал Садовский, Ц сердце человека не выде
рживает охлаждения ниже двадцати шести градусов. Фибрилляция желудочк
ов…
Зорин быстро поднял голову.
Ц Да, да, сердце не выдерживает. Но ведь можно выключить сердце, и тогда фи
брилляция не наступит. Я применяю для поддержания сердечной деятельнос
ти аппарат «искусственное сердце-легкие». Кровробращение обходит серд
це. Фибрилляция не наступает. Я охлаждал человека почти до нуля. И после эт
ого сердечная функция возобновлялась! Нет, нет, коллега, дайте мне досказ
ать… Самое главное Ц при глубоком охлаждении и замедленном кровообращ
ении человек живет, но… Ц Зорин поднял палец, Ц но все жизненные процесс
ы замедляются в сотни раз… Ну, что вы хотите сказать?
Садовский молчал.
Ц Сейчас ваша болезнь неизлечима, Ц Зорин запнулся, вопросительно пос
мотрел на Садовского, повторил, Ц да, неизлечима! Вы это знаете лучше мен
я. Но если вы согласитесь, мы обманем проказу. Вам нужно, Ц он поправился,
Ц науке нужно восемь лет? Превосходно! Эти восемь лет для вас будут одним
месяцем.
Садовский молчал.
Ц Я провел уже десятки опытов, Ц говорил Зорин. Ц Продолжительность п
ереохлаждения, правда, не превышала трех недель. Но здесь дело идет о жизн
и. Единственная возможность… И потом, вы понимаете, при необходимости эк
сперимент можно прервать. Простите, я хотел сказать не эксперимент, а… эт
о… лечение…
Садовский надел очки. Потянулся к вазе с цветами, поправил ландыши.
Зорин сосредоточенно, словно это имело очень важное значение, вытирал бр
итую голову.
Садовский встал. Сказал твердо: Ц Не хочу!
* * *
С Волги тянуло несильным, но холодным ветром.
Ночью снова выпал снег, и Садовскому приходилось утаптывать тропинку. Уз
кая, едва видная под снегом, она петляла между деревьями. По старой Ц кто
знает, сколько десятилетий существовавшей, Ц традиции каждый больной,
попав в лепрозорий, сажал дерево.
Больные верили: вырастил дерево Ц выздоровеешь.
Врачи говорили: труд отвлекает Ц это полезно.
И традиция соблюдалась строго. В последние годы многие излечивались, но
никто не уезжал из лепрозория, не посадив дуб, вяз или осокорь.
Прежде Садовский просто не обращал на это внимания, он верил только в нау
ку. Теперь он понимал, что, кроме науки, есть многое другое, что объединяет
ся довольно неопределенным словом «жизнь».
Он облюбовал место и решил весною посадить дубок. Главному врачу он сказ
ал серьезно: «Труд, говорят, отвлекает». Тот ответил тоже серьезно: «Это, г
оворят, полезно».
Почва здесь была дрянная Ц песчаник, солончаки.
Сам по себе рос только ак-джусан Ц белая полынь.
Чтобы дерево принялось, приходилось поработать.
Это, наверное, и в самом деле было полезно.
Деревья росли вперемежку Ц старые и молодые.
На холме, выше остальных, стояли три вяза. Их посадил штурман дальнего пла
вания, заразившийся проказой где-то на Гавайях. Он называл деревья по-мор
скому: среднее, то, что повыше, Ц гротом, два других Ц фоком и бизанью. Лет
ом они действительно напоминали мачты с наполненными ветром зелеными п
арусами. Штурмана вылечили, и года два назад он покинул лепрозорий. Дерев
ья-мачты остались. По соседству с ними Садовский и собирался посадить св
ой дубок. Сейчас здесь был только снежный сугроб.
Садовский медленно обошел его. Правая нога побаливала. Ощущение было так
ое, как от холода. Но он знал, что холод этот совсем особого рода. Он вообще х
орошо представлял себе, что будет дальше.
Появятся новые язвы. Окончательно выпадут брови и ресницы. Утолстятся уш
ные мочки. Разрушится носовая перегородка. Ухудшится, а может быть, и совс
ем пропадет зрение. Дышать будет все труднее и труднее. Потом… То, что прои
зойдет потом, врачи деликатно называют «летальным исходом».
Садовский и сам не смог бы объяснить, почему он не принял предложения Зор
ина. Он должен был его принять. Он даже хотел его принять. Если человеку те
рять нечего, он ничем не рискует. Прописная истина.
Перед смертью не надышишься. Тоже прописная истина. Но обе эти истины Ц а
с ними и многие другие Ц летели к черту, едва только Садовский задумывал
ся над словами Зорина. Нечего терять? Чушь! Полгода жизни Ц это немало. Эт
о очень много! Сейчас он жил так, как знатоки пьют вино Ц медленно, смакуя
каждый глоток, каждую каплю.
Раньше он никогда не задумывался над смыслом жизни. Теперь он знал: конеч
ный смысл жизни в том, чтобы жить. Во имя жизни иногда можно пожертвовать ж
изнью. Но человек создан, чтобы жить. Эта истина подтверждалась всем: кажд
ым глотком воздуха, каждым движением, каждой мыслью. Все было хорошо, все и
мело свой смысл и особую прелесть Ц жара и холод, безветрие и ветер, музык
а и тишина.
Он умывался Ц и не понимал, как раньше он мог делать это автоматически. Он
садился за стол Ц и не понимал, как раньше он мог читать за едой.
Почему-то думают, что для приговоренного к смерти время бежит с громадно
й скоростью. Наоборот. Оно почти замирает. Но каким-то шестым чувством чел
овек постоянно ощущает его медленное и неуклонное движение. В этом движе
нии есть что-то гипнотизирующее. Отвлечься, вырваться, уйти от него почти
невозможно. Не помогают никакие силлогизмы.
Логика вообще бессильна там, где восприятия и чувства напряжены сверх ме
ры. За каким-то пределом начинают действовать особые Ц еще не изученные
человеком Ц законы.
По логике все казалось просто. Садовский был одинок. Садовский был неизл
ечимо болен. Следовательно, ему нечего было терять. Следовательно, он с ра
достью должен был принять предложение Зорина.
Но неизвестные законы, вопреки логике, диктовали обратное. Именно потому
, что Садовский был одинок и неизлечимо болен, каждый разговор, даже пустя
ковый, каждое даже небольшое улучшение самочувствия приобретали сейча
с особую, исключительную ценность.
Логика говорила: из тридцати четырех лет жизни ты почти треть провел зде
сь, в лепрозории, ты работал по двенадцати часов в сутки и все-таки не побе
дил проказу. Следовательно, за оставшиеся полгода, не работая в лаборато
рии, ты, конечно, ничего не придумаешь.
Неизвестные законы нашептывали свое: ты сейчас впервые увидел и почувст
вовал мир, оставшиеся месяцы дадут тебе больше, чем вся жизнь.
…Снег пощелкивал под ногами. Впервые Садовский обратил внимание, что сне
г не поскрипывает, не хрустит, а именно вот так пощелкивает. Это открытие
Ц за последний месяц он сделал их множество Ц было важно.
Тропинка, обогнув холм, вышла на пустырь. Ветер гнал по пустырю белые волн
ы снега, и они захлестывали, стирали тропинку. Летом пустырь тоже был белы
м Ц от густых порослей ак-джусана. Садовский попытался вспомнить запах
ак-джусана, но почему-то вспомнил другой запах Ц ландышей. И сейчас же вы
плыло лицо Зорина Ц полное, с маленькими прищуренными глазами, с быстро
й сменой выражений.
Да… Садовский еще до встречи догадывался, о чем будет говорить Зорин. Но к
огда профессор протянул и тут же отдернул руку, Садовский почувствовал ж
елание сказать «нет», даже если бы хотелось сказать «да». С этого, собстве
нно, и началось. Закон консервативности? Ерунда! Просто лепрологию он зна
ет и чувствует. А опыты Зорина для него Ц китайская грамота. И вообще отку
да Зорин узнал о нем? Ничего особенного не произошло. Врач заболел. Что зде
сь удивительного? На Гавайских островах еще совсем недавно существовал
закон, по которому врачи давали подписку на всю жизнь оставаться в лепро
зориях.
Садовский вспомнил, с каким испуганным лицом Зорин отдернул руку. Люди ч
ертовски боятся проказы. А ведь, в сущности, она не более опасна, чем тубер
кулез. Но люди боятся даже слова «проказа».
И Зорин боится. В кресло сел, как на электрический стул. Правда, потом, когд
а начал говорить о своих опытах… Да, опыты! Все-таки Зорин талантлив. Блес
тящая идея Ц выключить сердце и легкие, заменить их аппаратом… Да, приду
мано хорошо. Уже по одному этому следовало бы согласиться на эксперимент
.
Пройти сквозь время… Заглянуть в будущее. Каким оно будет? «Если понадоб
ится Ц даже на двадцать лет!» Так, кажется, сказал Зорин? Двадцать лет Ц э
то другие люди, другая жизнь, другая эпоха. Кем он будет для них? Чужим? Можн
о уехать за тридевять земель Ц и все-таки вернуться на родину. Из путешес
твия по времени не возвращаются никогда. Единственная поправка к фантаз
ии Уэллса, но как много она значит! Навсегда уйти от своей эпохи так же тру
дно, как уйти от себя… Если бы на год, на два…
Но каков Зорин? Человек бросает вызов времени! Как быстро растут люди! Мож
ет быть, поэтому и страшно прийти в будущее.
Садовский усмехнулся. Было даже что-то радостное в том, что он мог выбират
ь. Мог взвешивать, обдумывать, оценивать. И самое главное Ц не спешить.
Пусть даже в глубине души он знал, что именно скажет Зорину. Но выбирать пр
иятно. Обреченность начинается там, где нет выбора. Зорин терпелив: он и не
думает уезжать из лепрозория.
А пока… Пока есть недочитанная книга, есть музыка, есть цветы на столике. И
еще Ц есть тепло. Он только сейчас почувствовал, как холодно.
Мелькнула озорная мысль: если отсюда до входа в клинику четное число шаг
ов Ц нужно соглашаться, если нечетное Ц пусть Зорин уезжает.
Вот теперь снег действительно поскрипывал под ногами Ц это оттого, что
Садовский шел быстро. Было интересно, что получится. Он почти бежал Ц or не
терпения и немного от холода. Посмеивался: «Вы скатываетесь в болото мис
тицизма, уважаемый Александр Юрьевич. Хорошо, что об этом никто не узнает
».
Когда до клиники оставалось метров двести, он замедлил шаги. Может быть, э
то была усталость. Потом шаги стали еще медленнее. «Вы шаман, уважаемый Ал
ександр Юрьевич, разве так решают вопросы?» Снег снова пощелкивал, отсчи
тывая шаги. Тысяча двести семнадцать… восемнадцать… девятнадцать…
Он остановился. Все-таки глупо так волноваться! В конце концов это шутка.
Двадцать семь… Двадцать восемь… Нужно просто пробежать оставшиеся мет
ры!
Но он прошел их очень медленно, машинально сокращая шаги так, чтобы получ
илось нечетное число.
Последний шаг был тысяча двести тридцать девятый.
* * *
Ц Вы только, голубчик, не волнуйтесь! Лежите и не волнуйтесь.
Зорин говорил почти умоляюще.
Ц Ничего, Борис Аркадьевич, Ц Садовский натянуто усмехнулся, Ц сейчас
это уже не имеет значения.
Зорин вздохнул. Уверенность неожиданно Ц в самую последнюю минуту Ц ис
чезла, и это мучило его.
Осторожно, словно боясь что-нибудь испортить, он прикоснулся к краю опер
ационного стола. Рука утонула в мягкой Ц почти воздушной Ц пластмассе.
Скосив глаза, Садовский наблюдал за Зориным.
Ц Спокойнее, Борис Аркадьевич, Ц он говорил тихо, так, чтобы не слышали с
тоявшие в глубине операционной врачи и сестры. Громко добавил: Ц На тако
м пуховике можно и десять лет проспать. Запросто.
Полные губы Зорина скривились. Глаза прищурились, почти закрылись. Ответ
ил он не сразу.
Ц Ну вот теперь мы будем друг друга успокаивать, Ц он говорил с нарочит
ой грубостью, плохо вязавшейся с добрым и печальным выражением лица. Ц Н
ачнем, коллега?
Ц Начнем, уважаемый коллега, Ц в тон отозвался Садовский, хотя ему хоте
лось сказать другое, чтото очень важное и теплое. Ц Ну, до свиданья?…
Это прозвучало вопросом. Зорин покачал головой.
Ц До скорого свиданья. Я знаете ли, голубчик, уверен, что…
Ц Не надо, Ц Садовский закрыл глаза. Ц Не надо.
Они помолчали. Потом Зорин встал.
Ц Ну, в общем… Ц он запнулся.
Садовский кивнул.
Ц Да.
Зорин отошел к пульту. Вполголоса Ц ему казалось, что он кричит, Ц сказа
л: Ц Начнем.
Хирург Ц молодой, высокий, с крупным вытянутым лицом Ц шагнул к столу. Бр
осил сестре: Ц Свет!
Зорин отвернулся.
Минутная стрелка настенных электрических часов подползала к двенадцат
и. Она медленно, как будто преодолевая усталость, перепрыгивала с делени
я на деление. Перепрыгнув, вздрагивала и замирала. Потом Ц после долгого
раздумья Ц карабкалась выше.
Зорин слышал отрывистые команды хирурга, неестественно спокойный голо
с ассистентки, отсчитывавшей пульс. Сейчас они кончат, и тогда…
Ц Аппарат! Ц резко произнес хирург.
Ц Включаю, Ц отозвалась сестра.
На несколько секунд наступила тишина.
Ц Закройте, Ц сказал хирург. Ц Борис Аркадьевич, готово.
Зорин обернулся. Два ассистента прикрывали операционный стол стеклянн
ым колпаком. Хирург повторил: Ц Готово.
Сейчас, когда нужно было действовать, к Зорину вернулась уверенность. Му
чительная скованность исчезла. Казалось, тело потеряло вес. Движения ста
ли легкими, точными.
Ц Начинаем! Ц сказал он и услышал в своем голосе что-то резкое, отрывист
ое, похожее на интонацию хирурга.
Рука коснулась пульта. Вспыхнули зелено-серые круги осциллографов. На э
кранах змейками извивались светлые линии. В центре пульта на выпуклом кв
адрате большого экрана их было две Ц зеленая и синяя. Они сплетались в ка
ком-то фантастическом танце. Только очень опытный глаз мог уловить в их с
удорожном биении ритм и закономерность. Это работал регистратор биоток
ов.
Ц Включаю холод!
Зорин повернул рукоятку. Где-то за стеной приглушенно завыл компрессор.
Под стеклянный колпак побежал холодный воздух. Стрелка циферблатного т
ермометра дрогнула и поползла вниз. Врачи подошли к пульту, остановились
позади Зорина.
Ц Такое быстрое охлаждение… Ц тихо сказала молоденькая ассистентка,
Ц это вызовет…
Хирург недовольно кашлянул, и ассистентка замолчала.
Стрелка термометра летела вниз. Тридцать два и два… Тридцать и четыре… Т
ридцать… Только у цифры «26» стрелка почти замерла, словно натолкнувшись
на препятствие. На регистраторе биотоков бешено заплясали светлые змей
ки.
Ц Всегда так, Ц вполголоса, не оборачиваясь, сказал Зорин. Ц Организм с
опротивляется. В обычных условиях ниже этой температуры Ц смерть.
Вздрагивая, как бы нехотя, стрелка медленно сползла к цифре «25» и снова по
летела вниз.
Ц Двадцать три… двадцать один… Ц вслух отсчитывала ассистентка, Ц во
семнадцать и пять… шестнадцать…
Танец змеек на экранах осциллографов замедлялся. Теперь светлые полоск
и плавно вскидывались вверх, на мгновение застывали и медленно падали.
Ц Восемь… шесть с половиною…
Сама не замечая этого, ассистентка считала громко, звенящим от волнения
голосом.
Ц Пять с половиною… пять…
Зорин нажал белую кнопку под регистратором биотоков. Вспыхнула зеленая
лампочка.
Ц Автомат будет поддерживать нужную температуру, Ц отрывисто сказал
Зорин, Ц записывать показания приборов, сигнализировать в случае непре
двиденных осложнений.
Он замолчал. Сейчас говорить о технике казалось кощунством. Пробормотал
: Ц Как будто все…
Экраны осциллографов погасли. На пульте ровно горела зеленая лампочка.
Зорин обернулся. Почти машинально обернулись и другие. Но сквозь запотев
ший стеклянный колпак ничего не было видно.
В наступившей тишине отчетливо слышалось сухое пощелкивание автомата…
Странная вещь Ц время. Философы и физики спорят о природе пространства.
О природе времени никто не спорит Ц слишком ничтожны знания. Время одно
для всех, Ц так говорила механика Ньютона. Время зависит от скорости дви
жения системы отсчета, Ц утверждают формулы в механике Эйнштейна. И это
все, что знают люди.
Бесконечность времени трудно себе представить.
Еще труднее, представить себе конечность времени.
Кто скажет, что такое время?
Тысячелетия назад была создана легенда о Хроносе Ц всепоглощающем Вре
мени. Среди богов, придуманных людьми, не было никого страшнее Хроноса.
Это он породил Танату Ц смерть, Эриду Ц раздор, Апату Ц обман, Кер Ц уни
чтожение… Это Хронос пожирал своих детей…
В конце концов дети Хроноса восстали. После долгой борьбы они освободили
сь от жуткой власти Времени. Так говорит легенда.
Когда-нибудь легенда станет явью. Не боги, а люди восстанут против всепог
лощающего Хроноса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Ц Я сказал: закон сохранения консервативности. По моим наблюдениям, уче
ный, революционизирующий одну область знания, почти всегда консерватив
ен в другой. Если бы я не знал, коллега, о ваших работах по лепрологии… Ну, от
куда вы взяли эту цифру Ц десять градусов? Ц Он не дал Садовскому ответи
ть. Ц А если тридцать градусов? Или тридцать пять?
Ц Заморозить человека до нуля, а потом вернуть к жизни? Не верю.
Платок опять куда-то запропастился. Зорин шарил по карманам.
Ц Насколько я помню, Ц продолжал Садовский, Ц сердце человека не выде
рживает охлаждения ниже двадцати шести градусов. Фибрилляция желудочк
ов…
Зорин быстро поднял голову.
Ц Да, да, сердце не выдерживает. Но ведь можно выключить сердце, и тогда фи
брилляция не наступит. Я применяю для поддержания сердечной деятельнос
ти аппарат «искусственное сердце-легкие». Кровробращение обходит серд
це. Фибрилляция не наступает. Я охлаждал человека почти до нуля. И после эт
ого сердечная функция возобновлялась! Нет, нет, коллега, дайте мне досказ
ать… Самое главное Ц при глубоком охлаждении и замедленном кровообращ
ении человек живет, но… Ц Зорин поднял палец, Ц но все жизненные процесс
ы замедляются в сотни раз… Ну, что вы хотите сказать?
Садовский молчал.
Ц Сейчас ваша болезнь неизлечима, Ц Зорин запнулся, вопросительно пос
мотрел на Садовского, повторил, Ц да, неизлечима! Вы это знаете лучше мен
я. Но если вы согласитесь, мы обманем проказу. Вам нужно, Ц он поправился,
Ц науке нужно восемь лет? Превосходно! Эти восемь лет для вас будут одним
месяцем.
Садовский молчал.
Ц Я провел уже десятки опытов, Ц говорил Зорин. Ц Продолжительность п
ереохлаждения, правда, не превышала трех недель. Но здесь дело идет о жизн
и. Единственная возможность… И потом, вы понимаете, при необходимости эк
сперимент можно прервать. Простите, я хотел сказать не эксперимент, а… эт
о… лечение…
Садовский надел очки. Потянулся к вазе с цветами, поправил ландыши.
Зорин сосредоточенно, словно это имело очень важное значение, вытирал бр
итую голову.
Садовский встал. Сказал твердо: Ц Не хочу!
* * *
С Волги тянуло несильным, но холодным ветром.
Ночью снова выпал снег, и Садовскому приходилось утаптывать тропинку. Уз
кая, едва видная под снегом, она петляла между деревьями. По старой Ц кто
знает, сколько десятилетий существовавшей, Ц традиции каждый больной,
попав в лепрозорий, сажал дерево.
Больные верили: вырастил дерево Ц выздоровеешь.
Врачи говорили: труд отвлекает Ц это полезно.
И традиция соблюдалась строго. В последние годы многие излечивались, но
никто не уезжал из лепрозория, не посадив дуб, вяз или осокорь.
Прежде Садовский просто не обращал на это внимания, он верил только в нау
ку. Теперь он понимал, что, кроме науки, есть многое другое, что объединяет
ся довольно неопределенным словом «жизнь».
Он облюбовал место и решил весною посадить дубок. Главному врачу он сказ
ал серьезно: «Труд, говорят, отвлекает». Тот ответил тоже серьезно: «Это, г
оворят, полезно».
Почва здесь была дрянная Ц песчаник, солончаки.
Сам по себе рос только ак-джусан Ц белая полынь.
Чтобы дерево принялось, приходилось поработать.
Это, наверное, и в самом деле было полезно.
Деревья росли вперемежку Ц старые и молодые.
На холме, выше остальных, стояли три вяза. Их посадил штурман дальнего пла
вания, заразившийся проказой где-то на Гавайях. Он называл деревья по-мор
скому: среднее, то, что повыше, Ц гротом, два других Ц фоком и бизанью. Лет
ом они действительно напоминали мачты с наполненными ветром зелеными п
арусами. Штурмана вылечили, и года два назад он покинул лепрозорий. Дерев
ья-мачты остались. По соседству с ними Садовский и собирался посадить св
ой дубок. Сейчас здесь был только снежный сугроб.
Садовский медленно обошел его. Правая нога побаливала. Ощущение было так
ое, как от холода. Но он знал, что холод этот совсем особого рода. Он вообще х
орошо представлял себе, что будет дальше.
Появятся новые язвы. Окончательно выпадут брови и ресницы. Утолстятся уш
ные мочки. Разрушится носовая перегородка. Ухудшится, а может быть, и совс
ем пропадет зрение. Дышать будет все труднее и труднее. Потом… То, что прои
зойдет потом, врачи деликатно называют «летальным исходом».
Садовский и сам не смог бы объяснить, почему он не принял предложения Зор
ина. Он должен был его принять. Он даже хотел его принять. Если человеку те
рять нечего, он ничем не рискует. Прописная истина.
Перед смертью не надышишься. Тоже прописная истина. Но обе эти истины Ц а
с ними и многие другие Ц летели к черту, едва только Садовский задумывал
ся над словами Зорина. Нечего терять? Чушь! Полгода жизни Ц это немало. Эт
о очень много! Сейчас он жил так, как знатоки пьют вино Ц медленно, смакуя
каждый глоток, каждую каплю.
Раньше он никогда не задумывался над смыслом жизни. Теперь он знал: конеч
ный смысл жизни в том, чтобы жить. Во имя жизни иногда можно пожертвовать ж
изнью. Но человек создан, чтобы жить. Эта истина подтверждалась всем: кажд
ым глотком воздуха, каждым движением, каждой мыслью. Все было хорошо, все и
мело свой смысл и особую прелесть Ц жара и холод, безветрие и ветер, музык
а и тишина.
Он умывался Ц и не понимал, как раньше он мог делать это автоматически. Он
садился за стол Ц и не понимал, как раньше он мог читать за едой.
Почему-то думают, что для приговоренного к смерти время бежит с громадно
й скоростью. Наоборот. Оно почти замирает. Но каким-то шестым чувством чел
овек постоянно ощущает его медленное и неуклонное движение. В этом движе
нии есть что-то гипнотизирующее. Отвлечься, вырваться, уйти от него почти
невозможно. Не помогают никакие силлогизмы.
Логика вообще бессильна там, где восприятия и чувства напряжены сверх ме
ры. За каким-то пределом начинают действовать особые Ц еще не изученные
человеком Ц законы.
По логике все казалось просто. Садовский был одинок. Садовский был неизл
ечимо болен. Следовательно, ему нечего было терять. Следовательно, он с ра
достью должен был принять предложение Зорина.
Но неизвестные законы, вопреки логике, диктовали обратное. Именно потому
, что Садовский был одинок и неизлечимо болен, каждый разговор, даже пустя
ковый, каждое даже небольшое улучшение самочувствия приобретали сейча
с особую, исключительную ценность.
Логика говорила: из тридцати четырех лет жизни ты почти треть провел зде
сь, в лепрозории, ты работал по двенадцати часов в сутки и все-таки не побе
дил проказу. Следовательно, за оставшиеся полгода, не работая в лаборато
рии, ты, конечно, ничего не придумаешь.
Неизвестные законы нашептывали свое: ты сейчас впервые увидел и почувст
вовал мир, оставшиеся месяцы дадут тебе больше, чем вся жизнь.
…Снег пощелкивал под ногами. Впервые Садовский обратил внимание, что сне
г не поскрипывает, не хрустит, а именно вот так пощелкивает. Это открытие
Ц за последний месяц он сделал их множество Ц было важно.
Тропинка, обогнув холм, вышла на пустырь. Ветер гнал по пустырю белые волн
ы снега, и они захлестывали, стирали тропинку. Летом пустырь тоже был белы
м Ц от густых порослей ак-джусана. Садовский попытался вспомнить запах
ак-джусана, но почему-то вспомнил другой запах Ц ландышей. И сейчас же вы
плыло лицо Зорина Ц полное, с маленькими прищуренными глазами, с быстро
й сменой выражений.
Да… Садовский еще до встречи догадывался, о чем будет говорить Зорин. Но к
огда профессор протянул и тут же отдернул руку, Садовский почувствовал ж
елание сказать «нет», даже если бы хотелось сказать «да». С этого, собстве
нно, и началось. Закон консервативности? Ерунда! Просто лепрологию он зна
ет и чувствует. А опыты Зорина для него Ц китайская грамота. И вообще отку
да Зорин узнал о нем? Ничего особенного не произошло. Врач заболел. Что зде
сь удивительного? На Гавайских островах еще совсем недавно существовал
закон, по которому врачи давали подписку на всю жизнь оставаться в лепро
зориях.
Садовский вспомнил, с каким испуганным лицом Зорин отдернул руку. Люди ч
ертовски боятся проказы. А ведь, в сущности, она не более опасна, чем тубер
кулез. Но люди боятся даже слова «проказа».
И Зорин боится. В кресло сел, как на электрический стул. Правда, потом, когд
а начал говорить о своих опытах… Да, опыты! Все-таки Зорин талантлив. Блес
тящая идея Ц выключить сердце и легкие, заменить их аппаратом… Да, приду
мано хорошо. Уже по одному этому следовало бы согласиться на эксперимент
.
Пройти сквозь время… Заглянуть в будущее. Каким оно будет? «Если понадоб
ится Ц даже на двадцать лет!» Так, кажется, сказал Зорин? Двадцать лет Ц э
то другие люди, другая жизнь, другая эпоха. Кем он будет для них? Чужим? Можн
о уехать за тридевять земель Ц и все-таки вернуться на родину. Из путешес
твия по времени не возвращаются никогда. Единственная поправка к фантаз
ии Уэллса, но как много она значит! Навсегда уйти от своей эпохи так же тру
дно, как уйти от себя… Если бы на год, на два…
Но каков Зорин? Человек бросает вызов времени! Как быстро растут люди! Мож
ет быть, поэтому и страшно прийти в будущее.
Садовский усмехнулся. Было даже что-то радостное в том, что он мог выбират
ь. Мог взвешивать, обдумывать, оценивать. И самое главное Ц не спешить.
Пусть даже в глубине души он знал, что именно скажет Зорину. Но выбирать пр
иятно. Обреченность начинается там, где нет выбора. Зорин терпелив: он и не
думает уезжать из лепрозория.
А пока… Пока есть недочитанная книга, есть музыка, есть цветы на столике. И
еще Ц есть тепло. Он только сейчас почувствовал, как холодно.
Мелькнула озорная мысль: если отсюда до входа в клинику четное число шаг
ов Ц нужно соглашаться, если нечетное Ц пусть Зорин уезжает.
Вот теперь снег действительно поскрипывал под ногами Ц это оттого, что
Садовский шел быстро. Было интересно, что получится. Он почти бежал Ц or не
терпения и немного от холода. Посмеивался: «Вы скатываетесь в болото мис
тицизма, уважаемый Александр Юрьевич. Хорошо, что об этом никто не узнает
».
Когда до клиники оставалось метров двести, он замедлил шаги. Может быть, э
то была усталость. Потом шаги стали еще медленнее. «Вы шаман, уважаемый Ал
ександр Юрьевич, разве так решают вопросы?» Снег снова пощелкивал, отсчи
тывая шаги. Тысяча двести семнадцать… восемнадцать… девятнадцать…
Он остановился. Все-таки глупо так волноваться! В конце концов это шутка.
Двадцать семь… Двадцать восемь… Нужно просто пробежать оставшиеся мет
ры!
Но он прошел их очень медленно, машинально сокращая шаги так, чтобы получ
илось нечетное число.
Последний шаг был тысяча двести тридцать девятый.
* * *
Ц Вы только, голубчик, не волнуйтесь! Лежите и не волнуйтесь.
Зорин говорил почти умоляюще.
Ц Ничего, Борис Аркадьевич, Ц Садовский натянуто усмехнулся, Ц сейчас
это уже не имеет значения.
Зорин вздохнул. Уверенность неожиданно Ц в самую последнюю минуту Ц ис
чезла, и это мучило его.
Осторожно, словно боясь что-нибудь испортить, он прикоснулся к краю опер
ационного стола. Рука утонула в мягкой Ц почти воздушной Ц пластмассе.
Скосив глаза, Садовский наблюдал за Зориным.
Ц Спокойнее, Борис Аркадьевич, Ц он говорил тихо, так, чтобы не слышали с
тоявшие в глубине операционной врачи и сестры. Громко добавил: Ц На тако
м пуховике можно и десять лет проспать. Запросто.
Полные губы Зорина скривились. Глаза прищурились, почти закрылись. Ответ
ил он не сразу.
Ц Ну вот теперь мы будем друг друга успокаивать, Ц он говорил с нарочит
ой грубостью, плохо вязавшейся с добрым и печальным выражением лица. Ц Н
ачнем, коллега?
Ц Начнем, уважаемый коллега, Ц в тон отозвался Садовский, хотя ему хоте
лось сказать другое, чтото очень важное и теплое. Ц Ну, до свиданья?…
Это прозвучало вопросом. Зорин покачал головой.
Ц До скорого свиданья. Я знаете ли, голубчик, уверен, что…
Ц Не надо, Ц Садовский закрыл глаза. Ц Не надо.
Они помолчали. Потом Зорин встал.
Ц Ну, в общем… Ц он запнулся.
Садовский кивнул.
Ц Да.
Зорин отошел к пульту. Вполголоса Ц ему казалось, что он кричит, Ц сказа
л: Ц Начнем.
Хирург Ц молодой, высокий, с крупным вытянутым лицом Ц шагнул к столу. Бр
осил сестре: Ц Свет!
Зорин отвернулся.
Минутная стрелка настенных электрических часов подползала к двенадцат
и. Она медленно, как будто преодолевая усталость, перепрыгивала с делени
я на деление. Перепрыгнув, вздрагивала и замирала. Потом Ц после долгого
раздумья Ц карабкалась выше.
Зорин слышал отрывистые команды хирурга, неестественно спокойный голо
с ассистентки, отсчитывавшей пульс. Сейчас они кончат, и тогда…
Ц Аппарат! Ц резко произнес хирург.
Ц Включаю, Ц отозвалась сестра.
На несколько секунд наступила тишина.
Ц Закройте, Ц сказал хирург. Ц Борис Аркадьевич, готово.
Зорин обернулся. Два ассистента прикрывали операционный стол стеклянн
ым колпаком. Хирург повторил: Ц Готово.
Сейчас, когда нужно было действовать, к Зорину вернулась уверенность. Му
чительная скованность исчезла. Казалось, тело потеряло вес. Движения ста
ли легкими, точными.
Ц Начинаем! Ц сказал он и услышал в своем голосе что-то резкое, отрывист
ое, похожее на интонацию хирурга.
Рука коснулась пульта. Вспыхнули зелено-серые круги осциллографов. На э
кранах змейками извивались светлые линии. В центре пульта на выпуклом кв
адрате большого экрана их было две Ц зеленая и синяя. Они сплетались в ка
ком-то фантастическом танце. Только очень опытный глаз мог уловить в их с
удорожном биении ритм и закономерность. Это работал регистратор биоток
ов.
Ц Включаю холод!
Зорин повернул рукоятку. Где-то за стеной приглушенно завыл компрессор.
Под стеклянный колпак побежал холодный воздух. Стрелка циферблатного т
ермометра дрогнула и поползла вниз. Врачи подошли к пульту, остановились
позади Зорина.
Ц Такое быстрое охлаждение… Ц тихо сказала молоденькая ассистентка,
Ц это вызовет…
Хирург недовольно кашлянул, и ассистентка замолчала.
Стрелка термометра летела вниз. Тридцать два и два… Тридцать и четыре… Т
ридцать… Только у цифры «26» стрелка почти замерла, словно натолкнувшись
на препятствие. На регистраторе биотоков бешено заплясали светлые змей
ки.
Ц Всегда так, Ц вполголоса, не оборачиваясь, сказал Зорин. Ц Организм с
опротивляется. В обычных условиях ниже этой температуры Ц смерть.
Вздрагивая, как бы нехотя, стрелка медленно сползла к цифре «25» и снова по
летела вниз.
Ц Двадцать три… двадцать один… Ц вслух отсчитывала ассистентка, Ц во
семнадцать и пять… шестнадцать…
Танец змеек на экранах осциллографов замедлялся. Теперь светлые полоск
и плавно вскидывались вверх, на мгновение застывали и медленно падали.
Ц Восемь… шесть с половиною…
Сама не замечая этого, ассистентка считала громко, звенящим от волнения
голосом.
Ц Пять с половиною… пять…
Зорин нажал белую кнопку под регистратором биотоков. Вспыхнула зеленая
лампочка.
Ц Автомат будет поддерживать нужную температуру, Ц отрывисто сказал
Зорин, Ц записывать показания приборов, сигнализировать в случае непре
двиденных осложнений.
Он замолчал. Сейчас говорить о технике казалось кощунством. Пробормотал
: Ц Как будто все…
Экраны осциллографов погасли. На пульте ровно горела зеленая лампочка.
Зорин обернулся. Почти машинально обернулись и другие. Но сквозь запотев
ший стеклянный колпак ничего не было видно.
В наступившей тишине отчетливо слышалось сухое пощелкивание автомата…
Странная вещь Ц время. Философы и физики спорят о природе пространства.
О природе времени никто не спорит Ц слишком ничтожны знания. Время одно
для всех, Ц так говорила механика Ньютона. Время зависит от скорости дви
жения системы отсчета, Ц утверждают формулы в механике Эйнштейна. И это
все, что знают люди.
Бесконечность времени трудно себе представить.
Еще труднее, представить себе конечность времени.
Кто скажет, что такое время?
Тысячелетия назад была создана легенда о Хроносе Ц всепоглощающем Вре
мени. Среди богов, придуманных людьми, не было никого страшнее Хроноса.
Это он породил Танату Ц смерть, Эриду Ц раздор, Апату Ц обман, Кер Ц уни
чтожение… Это Хронос пожирал своих детей…
В конце концов дети Хроноса восстали. После долгой борьбы они освободили
сь от жуткой власти Времени. Так говорит легенда.
Когда-нибудь легенда станет явью. Не боги, а люди восстанут против всепог
лощающего Хроноса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30