Теперь вновь можно было играть, однако настроение уже пропало; мечты, гармония — все это казалось пришедшим из другого мира, другой галактики.
Мелодия, доносившаяся с верхнего этажа, была одновременно и знакомой, и далекой. Хотелось плакать, но
Е Чжицю все-таки сдержала слезы. И как будто назло игравшему где-то вдруг раздались удары молотка.
Е Чжицю даже удивилась: неужели заместитель министра может жить в таком доме, похожем на общежитие? Наверное, Хэ Цзябинь не запомнил толком адрес. Да нет, он говорил, что бывал здесь. К тому же это все-таки не простой дом, в нем живут по меньшей мере начальники управлений и отделов. Вот квартира, куда она идет, это в ней играют на пианино.
Корреспондентка постучала в дверь, и звуки музыки смолкли. Дверь отворилась. Перед Чжицю возникло нечто нежное, блестящее и разноцветное — такой ей показалась Чжэн Юаньюань, дочь Чжэн Цзыюня. У нее были пышные вьющиеся волосы, чуть светлые для китаянки и коротко остриженные, почти как у Мо Чжэна. Е Чжицю всех молодых людей невольно сравнивала с Мо Чжэном, точно он был ее родным сыном. Глаза девушки казались какими-то особенными. Она немного косила, но это ничуть не портило ее, напротив, сообщало ей дополнительную прелесть. Что-то игривое, озорное было в ее лице. Белый свитер с высоким воротником и очень свободные широкие брюки не могли скрыть ее изящной фигурки — такой изящной, каких Е Чжицю даже не видывала. Когда-то на брюках, наверное, была стрелка, но это время давно прошло.
Сама Е Чжицю, всегда при первом знакомстве производившая невыгодное впечатление, показалась Чжэн Юань- юань удивительно некрасивой, но во взгляде девушки отразились сочувствие и жалость. «Это, наверное, добрая девушка,— подумала Е Чжицю.— И на пианино играла она...»
— Вам кого? — тихо и мягко спросила Юаньюань.
— Заместителя министра Чжэн Цзыюня.
— А откуда вы?
Е Чжицю достала свое корреспондентское удостоверение и рекомендательное письмо из газеты. Девушка внимательно просмотрела их и заинтересовалась — ведь она тоже была корреспонденткой. Она радушно провела Е Чжицю в квартиру, зашла в одну из комнат, и стук молотка прекратился.
Квартира была чистой, но что-то наводило на мысль, будто здесь не собирались жить долго. На стенах никаких украшений — ни картин, ни свитков с надписями, ни фотографий. Мебель немодная и явно казенная, да и подобрана не очень ловко. Голубые шторы тоже, наверное, казенные. По убранству квартиры трудно было судить о вкусах и пристрастиях хозяев, но Е Чжицю, к своему изумлению, обнаружила здесь нечто ей близкое — широту натуры, презрение к материальным сторонам жизни.
— Вы ко мне?
Е Чжицю обернулась. Она никак не ожидала, что заместитель министра так выглядит. Одет небрежно, но в каждом движении столько благородства, будто он воспитывался в Оксфорде или Кембридже. Впрочем, от Хэ Цзябиня она знала, что этого не было. Очень худой, однако рукопожатие сильное.
— Почему вы не пришли в министерство? — не слишком любезно спросил он и лишь затем пригласил Е Чжицю сесть.
— Я звонила в секретариат, просила назначить мне время, но у вас все расписано, поэтому я была вынуждена явиться сюда...
— А! — протянул Чжэн Цзыюнь и внимательно посмотрел на гостью. В этой женщине чувствовалось какое-то мужское упорство. Где она работает? Дочь успела сказать ему только, что она корреспондентка.
У него были большие глаза, пожалуй, слишком большие для такого худого лица. Е Чжицю подумала, что он наверняка был очень красивым ребенком — короткая стрижка, белый отложной воротничок, а глаза с чистыми голубыми белками блестят как две звездочки.
Ой, о чем она думает! Ей вообще было свойственно отвлекаться и уходить в мыслях далеко от предмета разговора. Вот и сейчас. С чего это она взялась размышлять о том, как выглядел этот старик в детстве? Она мотнула головой, прогоняя ненужные мысли, а Чжэн Цзыюнь продолжал удивленно разглядывать ее.
— Я хочу взять у вас интервью...— быстро проговорила она.
На лице Чжэна отразилось крайнее неудовольствие, как будто ему не хотелось уподобляться другим, вечно болтающим и лгущим чиновникам. К печати у него было
настороженное отношение, сложившееся еще в те годы, когда пресса беспардонно врала. Почему он должен доверять этим газетчикам?
— Извините, но мне нечего вам поведать...
— Вы меня неверно поняли. Я не собираюсь писать о вас лично, а просто хочу узнать ваше мнение о том, как должна развиваться промышленная экономика в процессе «четырех модернизаций» 1?
Чжэн был заинтригован:
— Это вам газета поручила?
— Нет, я сама.— И она заговорила о том, о чем недавно спорила с Мо Чжэном, только имени своего приемного сына не упомянула. Теперь она почти соглашалась с его критикой общественных недостатков.
— Почему вы заинтересовались этими вопросами?
— Потому что они влияют на судьбу нашего миллиардного народа. В основе всего материальное производство. Без него развитие науки, культуры, укрепление обороноспособности — пустые разговоры. После 3-го пленума, когда мы главные силы бросили на экономику, нам хотелось рапортовать об этом как можно больше, но меня преследовало другое чувство: в предыдущее десятилетие мы тоже немало сил потратили на экономику, трудились не покладая рук, однако практический эффект от этого был ничтожен. Почему же так получилось? И как нужно это осуществлять? На это я ответить не могу. Вы знаете, с какой надеждой люди сейчас смотрят на экономистов, особенно на тех, кто определяет политику! Неужели мы действительно так бедны? Я работаю в экономическом отделе газеты и постоянно имею дело с цифрами. В течение тридцати лет после революции наше производство ежегодно возрастало на семь процентов, это невиданный прирост. Почему же мы никак не разбогатеем? Думаю, если бы мы научились бережливости у японцев, которые каждую монетку расщепляют на две, мы бы не обнищали до такой степени. Почему мы все время совершаем глупости? Эти глупости не оплатить никакими деньгами! Возьмем хотя бы такую мелочь. Каждый день, идя на работу, я прохожу по улице, которую за последний год разрывали трижды: сначала меняли водопроводные трубы, потом прокладывали трубы для горячей воды, потом чинили канализацию. А деревья на обочинах? Сначала были акации, потом их спилили, посадили тополя, не прошло и двух лет, как их сменили на сосны. Неужели нельзя составить всесторонний долговременный план и точно ему следовать? Как будто люди не знают, что каждое такое совершенствование требует дополнительных средств, горючего, щебня. Все знают, но почему же тогда действуют по-старому?
Эта женщина, поначалу казавшаяся такой уверенной, была наивна, как ребенок.
— А вы помните первую фразу «Коммунистического манифеста»?
— «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма...»
— Отлично. А последнюю?
— «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — словно школьница на уроке, ответила Е Чжицю и подумала: «О чем это он? Просто мысли вслух?..»
Чжэн Цзыюнь встал с кресла и, заложив руки за спину, принялся ходить по комнате. Потом спросил:
— Как вы нашли меня?
— У меня есть однокашник, который работает под вашим началом. Так вот, он сказал, что среди руководителей министерства вы самый смелый и способный! — Е Чжицю с трудом выговорила эту фразу, потому что она была слишком похожа на лесть.
Чжэн нахмурился:
— А как зовут вашего однокашника? Из какого он управления?
— Его зовут Хэ Цзябинь, он в...
— А, знаю. Что-то давненько я его не видел.
— Он немного странный.
— Да, у него болезненное самолюбие. Это очень распространенный порок среди интеллигентов. Но человек он хороший.
Е Чжицю усмехнулась:
— Как знать!
— А почему вы сомневаетесь?
— Это не я сомневаюсь, а заместитель начальника их управления по кадрам и политике.
.— Что же ему не нравится?
— Он считает Хэ Цзябиня чуть ли не экстремистом.
Губы Чжэна скривились в иронической усмешке.
— В институте,— продолжала Е Чжицю,— мы с Хэ входили в первую редколлегию многотиражки и долго спорили о том, как назвать нашу газету. Он считал, что мои названия слишком цветисты, напоминают рекламу женской косметики, а журналистика не нуждается в украшательствах. Душа прессы — это правда, поэтому он предложил назвать многотиражку «Рентген». Все остальные члены редколлегии возражали, говоря, что это может привести к недоразумениям: люди, чего доброго, решат, что мы медики. Он страшно расшумелся и заявил, что газета в определенном смысле и должна быть врачом, во всяком случае рентгенологом, который не обязан, конечно, лечить больного, но по крайней мере должен поставить диагноз или заверить человека, что тот вовсе не болен и может спокойно работать. Все это звучит наивно и максималистски, правда? Но, если вдуматься, в этом есть нечто трогательное. Далеко не всякий способен сохранить такую наивность и умение не замарать свои помыслы окружающей грязью. Прошло уже больше двадцати лет, а он все такой же. Испытания, которые выпали на нашу долю, сокрушили бы даже гранит, но Хэ Цзябинь ничуть не изменился. Вы спросите: что придает ему силы? Опыт, твердость, природная энергия? Не знаю. Всю жизнь занимаясь журналистикой, я поняла, что его теории среди многих непопулярны, но в одном он прав: нужно не бояться говорить правду. Последовательным материалистам нечего бояться. Может быть, мы как раз и непоследовательные: часто говорим о партийности печати, но ведь партийность — не в восхвалениях. Не понимали этого — вот и, плачевный результат. Я не политик и журналист, наверное, посредственный, но я говорю то, что думаю. Фактически я не больше чем винтик об
щего механизма. Знаете, в чем главная особенность нашего поколения? Непонимание окружающей обстановки!
Е Чжицю взяла чашку и отхлебнула из нее:
— О, какой вкусный чай!
Оказывается, ей тоже нравится «Драконов колодец»! Странно, ведь в ней нет ничего общего с его женой, эта женщина явно искренна. Если бы весь миллиард наших соотечественников шевелил мозгами, как она, то мы многого бы достигли. То, что ей нравится «Драконов колодец», еще ничего не означает. Зачем он об этом думает? Наверное, в глубине души его живет опасение, что все люди могут оказаться похожими на его супругу.
— Нравится? — все-таки спросил он.
— Да,— ответила Е Чжицю. Она не слишком разбиралась в сортах чая. Культура чаепития требует утонченности, досуга, а у них с Мо Чжэном даже кипяток не всегда бывает под рукой.
Чжэн Цзыюнь снова заходил по комнате. С чего же начать? И как растолковать, в чем сложности промышленной экономики, человеку, который никогда с ними по- настоящему не сталкивался? Эта корреспондентка человек горячий, хочет во всем дойти до сути, но тут слишком много закавык. Может, порекомендовать ей для начала прочесть разные работы по экономике, производству, управлению предприятиями, познакомить ее с проблемами реформ, зарубежным опытом? Правильно, пусть секретариат и группа информации подберут для нее материал, соответствующую литературу.
— Простите, как ваше имя?
Он уже забыл, что прочел письмо от редакции, где все было сказано.
— Е Чжицю.
— «Познавшая осень». Красивое имя!
Он остановился и задумался. Это имя ей очень подходит.
— Да, действительно красивое. Жаль только, что оно именно мне досталось...
Откуда в ней такая чуткость, даже нервность? Чжэну показалось, что он чем-то задел ее, но ему хотелось продолжить разговор на эту тему, он усмехнулся:
— Да ну, что вы... И потом, кому что нравится... Говорят, на свете бывают даже любители горьких тыкв...
Это замечание было явно неуместным, Чжэн Цзыюнь сразу раскаялся в своей неловкости, но, оправдывая себя, подумал, что мало общался с женщинами и не слишком разбирается в их психологии. К тому же эта корреспондентка совсем не похожа на его жену, с ней можно не играть в поддавки, делая ненужные комплименты, на которые так падки женщины. Она довольно умна.
Е Чжицю тоже усмехнулась:
— Сравнение прекрасное! Никогда не думала, что меня можно уподобить горькой тыкве, но теперь вижу, что так оно и есть...
Она на самом деле обиделась на него или только делает вид? Нет, такие женщины не умеют хитрить. Она производит впечатление человека искреннего, вызывающего доверие, с которым сразу можно заговорить о чем угодно. Существует все-таки шестое чувство или оно выдумано?
Время летело удивительно быстро. Они рассуждали обо всем: об обществе, экономике, политике, реформе, о перспективах, которые открыл перед страной 3-й пленум. Е Чжицю забыла, что она впервые видит заместителя министра, и говорила с воодушевлением, уперев руки в бока и расхаживая по комнате. Так они и ходили из конца в конец или останавливались посередине, возбужденно жестикулируя.
Странно! Его жена член партии с почти таким же стажем, как у него, но они никогда не вели подобных бесед о высоких материях. Наверное, он должен винить в этом прежде всего самого себя. Большая часть его жизни, кроме сна (хотя они давно спали в разных комнатах), проходила в министерстве, в служебной машине, на всяких заседаниях. Он даже в воскресенье редко отдыхал, а когда возвращался с работы домой, в его голове вертелись все те же производственные проблемы, которые были ему дороже родственников. Да и возвращался он безумно усталый, не в силах был ни о чем говорить, а если и заводил разговор, то жена слушала его вполуха, и он быстро терял интерес и охоту продолжать.
Чжэн часто думал: как же расшевелить ее одеревеневший мозг, утративший способность мыслить? Неужели она потеряла всякий интерес к духовному и печется только о материальном в погоне за внешней красивостью? Увы, даже самое совершенное тело постепенно стареет, лишается своей привлекательности. Он не мог понять, почему многие жены так придирчиво следят за тем, чтобы их мужья не заглядывались на других женщин, и при этом совершенно не заботятся о собственном духовном развитии, которое действительно может застраховать от измен, сохранив их вечно прекрасными, юными, желанными для мужа.
Ведь любовь — вовсе не привилегия молодых. Даже пожилые супруги должны беречь поэтичность и красоту брака, узы которого когда-то соединили их; его нужно лелеять точно цветок, поливать, удобрять, защищать от вредителей. С ним нельзя обращаться как с давно купленным веником, который бросают в кухне, забывая о нем. Женщины, не понимающие этого, просто глупы.
Ся Чжуюнь до такой степени беспокоилась о своей внешности, что старалась поменьше смеяться, считая, что от смеха образуются морщины. Ей было уже почти шестьдесят, но она выглядела лет на сорок семь, не больше. Кожа белая, гладкая, и только с близкого расстояния можно увидеть морщинки на ней. Однако Чжэн Цзыюню она все время напоминала старую даму, которая, возвратившись с бала, тотчас отбрасывает изысканные манеры, гасит приятную улыбку, стирает с губ помаду, отклеивает фальшивые ресницы, расшнуровывает тугой корсет, снимает бюстгальтер, набитый ватой, и, облачившись в грязный халат и стоптанные туфли, ковыляет лохматая по дому, злобно переругиваясь с родственниками. Неужели все женщины меняются так разительно?
Стемнело, а Чжэн Цзыюнь и Е Чжицю забыли даже включить свет. Их лица и мебель в комнате — все потонуло в полумраке. Е Чжицю казалось, что она давно видела эту мебель, но где? Может быть, во сне, а может быть, в своих бесчисленных мечтах. Как будто она еще девочкой лежала, читала книжки и кувыркалась на этом длинном, узком и жестком диване, именно на нем ба
бушка рассказывала ей сказки... Да, она провела здесь, среди этих вещей, всю свою жизнь. Чжицю интуитивно почувствовала, что ей пора уходить, и тут вдруг вернулась хозяйка.
Ся Чжуюнь бросила на диван большую сумку, включила люстру и с удивлением обнаружила в комнате гостью.
— Что же вы свет на зажигаете? — уязвлено спросила она и крикнула: — Юаньюань!
Поскольку машины перед входом не было, гостья, скорей всего, невелика птица. Чжэн Цзыюнь, нахмурившись, объяснил:
— Это товарищ Е Чжицю, из газеты.
Тут только Ся Чжуюнь медленно повернулась к ней и кивнула:
— Сидите, сидите! — И, не дожидаясь ответа, снова крикнула: — Юаньюань!
Е Чжицю заметила, что, когда хозяйка переводит взгляд с одного предмета на другой, она опускает веки. К тому же ее движения как бы замедленны, это придает ей величавость и в то же время надменность.
Юаньюань вышла из своей комнаты. По ее растрепанным волосам можно было догадаться, что она лежала.
— Ты опять читала лежа? Я же много раз тебе говорила, что ты испортишь зрение! А женщина в очках — это просто уродство...— Ся Чжуюнь словно не замечала, что на гостье очки.
Юаньюань и Чжэн Цзыюнь остолбенели от такой бестактности, им было неловко, они растерялись, не зная, как прервать тягостную тишину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Мелодия, доносившаяся с верхнего этажа, была одновременно и знакомой, и далекой. Хотелось плакать, но
Е Чжицю все-таки сдержала слезы. И как будто назло игравшему где-то вдруг раздались удары молотка.
Е Чжицю даже удивилась: неужели заместитель министра может жить в таком доме, похожем на общежитие? Наверное, Хэ Цзябинь не запомнил толком адрес. Да нет, он говорил, что бывал здесь. К тому же это все-таки не простой дом, в нем живут по меньшей мере начальники управлений и отделов. Вот квартира, куда она идет, это в ней играют на пианино.
Корреспондентка постучала в дверь, и звуки музыки смолкли. Дверь отворилась. Перед Чжицю возникло нечто нежное, блестящее и разноцветное — такой ей показалась Чжэн Юаньюань, дочь Чжэн Цзыюня. У нее были пышные вьющиеся волосы, чуть светлые для китаянки и коротко остриженные, почти как у Мо Чжэна. Е Чжицю всех молодых людей невольно сравнивала с Мо Чжэном, точно он был ее родным сыном. Глаза девушки казались какими-то особенными. Она немного косила, но это ничуть не портило ее, напротив, сообщало ей дополнительную прелесть. Что-то игривое, озорное было в ее лице. Белый свитер с высоким воротником и очень свободные широкие брюки не могли скрыть ее изящной фигурки — такой изящной, каких Е Чжицю даже не видывала. Когда-то на брюках, наверное, была стрелка, но это время давно прошло.
Сама Е Чжицю, всегда при первом знакомстве производившая невыгодное впечатление, показалась Чжэн Юань- юань удивительно некрасивой, но во взгляде девушки отразились сочувствие и жалость. «Это, наверное, добрая девушка,— подумала Е Чжицю.— И на пианино играла она...»
— Вам кого? — тихо и мягко спросила Юаньюань.
— Заместителя министра Чжэн Цзыюня.
— А откуда вы?
Е Чжицю достала свое корреспондентское удостоверение и рекомендательное письмо из газеты. Девушка внимательно просмотрела их и заинтересовалась — ведь она тоже была корреспонденткой. Она радушно провела Е Чжицю в квартиру, зашла в одну из комнат, и стук молотка прекратился.
Квартира была чистой, но что-то наводило на мысль, будто здесь не собирались жить долго. На стенах никаких украшений — ни картин, ни свитков с надписями, ни фотографий. Мебель немодная и явно казенная, да и подобрана не очень ловко. Голубые шторы тоже, наверное, казенные. По убранству квартиры трудно было судить о вкусах и пристрастиях хозяев, но Е Чжицю, к своему изумлению, обнаружила здесь нечто ей близкое — широту натуры, презрение к материальным сторонам жизни.
— Вы ко мне?
Е Чжицю обернулась. Она никак не ожидала, что заместитель министра так выглядит. Одет небрежно, но в каждом движении столько благородства, будто он воспитывался в Оксфорде или Кембридже. Впрочем, от Хэ Цзябиня она знала, что этого не было. Очень худой, однако рукопожатие сильное.
— Почему вы не пришли в министерство? — не слишком любезно спросил он и лишь затем пригласил Е Чжицю сесть.
— Я звонила в секретариат, просила назначить мне время, но у вас все расписано, поэтому я была вынуждена явиться сюда...
— А! — протянул Чжэн Цзыюнь и внимательно посмотрел на гостью. В этой женщине чувствовалось какое-то мужское упорство. Где она работает? Дочь успела сказать ему только, что она корреспондентка.
У него были большие глаза, пожалуй, слишком большие для такого худого лица. Е Чжицю подумала, что он наверняка был очень красивым ребенком — короткая стрижка, белый отложной воротничок, а глаза с чистыми голубыми белками блестят как две звездочки.
Ой, о чем она думает! Ей вообще было свойственно отвлекаться и уходить в мыслях далеко от предмета разговора. Вот и сейчас. С чего это она взялась размышлять о том, как выглядел этот старик в детстве? Она мотнула головой, прогоняя ненужные мысли, а Чжэн Цзыюнь продолжал удивленно разглядывать ее.
— Я хочу взять у вас интервью...— быстро проговорила она.
На лице Чжэна отразилось крайнее неудовольствие, как будто ему не хотелось уподобляться другим, вечно болтающим и лгущим чиновникам. К печати у него было
настороженное отношение, сложившееся еще в те годы, когда пресса беспардонно врала. Почему он должен доверять этим газетчикам?
— Извините, но мне нечего вам поведать...
— Вы меня неверно поняли. Я не собираюсь писать о вас лично, а просто хочу узнать ваше мнение о том, как должна развиваться промышленная экономика в процессе «четырех модернизаций» 1?
Чжэн был заинтригован:
— Это вам газета поручила?
— Нет, я сама.— И она заговорила о том, о чем недавно спорила с Мо Чжэном, только имени своего приемного сына не упомянула. Теперь она почти соглашалась с его критикой общественных недостатков.
— Почему вы заинтересовались этими вопросами?
— Потому что они влияют на судьбу нашего миллиардного народа. В основе всего материальное производство. Без него развитие науки, культуры, укрепление обороноспособности — пустые разговоры. После 3-го пленума, когда мы главные силы бросили на экономику, нам хотелось рапортовать об этом как можно больше, но меня преследовало другое чувство: в предыдущее десятилетие мы тоже немало сил потратили на экономику, трудились не покладая рук, однако практический эффект от этого был ничтожен. Почему же так получилось? И как нужно это осуществлять? На это я ответить не могу. Вы знаете, с какой надеждой люди сейчас смотрят на экономистов, особенно на тех, кто определяет политику! Неужели мы действительно так бедны? Я работаю в экономическом отделе газеты и постоянно имею дело с цифрами. В течение тридцати лет после революции наше производство ежегодно возрастало на семь процентов, это невиданный прирост. Почему же мы никак не разбогатеем? Думаю, если бы мы научились бережливости у японцев, которые каждую монетку расщепляют на две, мы бы не обнищали до такой степени. Почему мы все время совершаем глупости? Эти глупости не оплатить никакими деньгами! Возьмем хотя бы такую мелочь. Каждый день, идя на работу, я прохожу по улице, которую за последний год разрывали трижды: сначала меняли водопроводные трубы, потом прокладывали трубы для горячей воды, потом чинили канализацию. А деревья на обочинах? Сначала были акации, потом их спилили, посадили тополя, не прошло и двух лет, как их сменили на сосны. Неужели нельзя составить всесторонний долговременный план и точно ему следовать? Как будто люди не знают, что каждое такое совершенствование требует дополнительных средств, горючего, щебня. Все знают, но почему же тогда действуют по-старому?
Эта женщина, поначалу казавшаяся такой уверенной, была наивна, как ребенок.
— А вы помните первую фразу «Коммунистического манифеста»?
— «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма...»
— Отлично. А последнюю?
— «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — словно школьница на уроке, ответила Е Чжицю и подумала: «О чем это он? Просто мысли вслух?..»
Чжэн Цзыюнь встал с кресла и, заложив руки за спину, принялся ходить по комнате. Потом спросил:
— Как вы нашли меня?
— У меня есть однокашник, который работает под вашим началом. Так вот, он сказал, что среди руководителей министерства вы самый смелый и способный! — Е Чжицю с трудом выговорила эту фразу, потому что она была слишком похожа на лесть.
Чжэн нахмурился:
— А как зовут вашего однокашника? Из какого он управления?
— Его зовут Хэ Цзябинь, он в...
— А, знаю. Что-то давненько я его не видел.
— Он немного странный.
— Да, у него болезненное самолюбие. Это очень распространенный порок среди интеллигентов. Но человек он хороший.
Е Чжицю усмехнулась:
— Как знать!
— А почему вы сомневаетесь?
— Это не я сомневаюсь, а заместитель начальника их управления по кадрам и политике.
.— Что же ему не нравится?
— Он считает Хэ Цзябиня чуть ли не экстремистом.
Губы Чжэна скривились в иронической усмешке.
— В институте,— продолжала Е Чжицю,— мы с Хэ входили в первую редколлегию многотиражки и долго спорили о том, как назвать нашу газету. Он считал, что мои названия слишком цветисты, напоминают рекламу женской косметики, а журналистика не нуждается в украшательствах. Душа прессы — это правда, поэтому он предложил назвать многотиражку «Рентген». Все остальные члены редколлегии возражали, говоря, что это может привести к недоразумениям: люди, чего доброго, решат, что мы медики. Он страшно расшумелся и заявил, что газета в определенном смысле и должна быть врачом, во всяком случае рентгенологом, который не обязан, конечно, лечить больного, но по крайней мере должен поставить диагноз или заверить человека, что тот вовсе не болен и может спокойно работать. Все это звучит наивно и максималистски, правда? Но, если вдуматься, в этом есть нечто трогательное. Далеко не всякий способен сохранить такую наивность и умение не замарать свои помыслы окружающей грязью. Прошло уже больше двадцати лет, а он все такой же. Испытания, которые выпали на нашу долю, сокрушили бы даже гранит, но Хэ Цзябинь ничуть не изменился. Вы спросите: что придает ему силы? Опыт, твердость, природная энергия? Не знаю. Всю жизнь занимаясь журналистикой, я поняла, что его теории среди многих непопулярны, но в одном он прав: нужно не бояться говорить правду. Последовательным материалистам нечего бояться. Может быть, мы как раз и непоследовательные: часто говорим о партийности печати, но ведь партийность — не в восхвалениях. Не понимали этого — вот и, плачевный результат. Я не политик и журналист, наверное, посредственный, но я говорю то, что думаю. Фактически я не больше чем винтик об
щего механизма. Знаете, в чем главная особенность нашего поколения? Непонимание окружающей обстановки!
Е Чжицю взяла чашку и отхлебнула из нее:
— О, какой вкусный чай!
Оказывается, ей тоже нравится «Драконов колодец»! Странно, ведь в ней нет ничего общего с его женой, эта женщина явно искренна. Если бы весь миллиард наших соотечественников шевелил мозгами, как она, то мы многого бы достигли. То, что ей нравится «Драконов колодец», еще ничего не означает. Зачем он об этом думает? Наверное, в глубине души его живет опасение, что все люди могут оказаться похожими на его супругу.
— Нравится? — все-таки спросил он.
— Да,— ответила Е Чжицю. Она не слишком разбиралась в сортах чая. Культура чаепития требует утонченности, досуга, а у них с Мо Чжэном даже кипяток не всегда бывает под рукой.
Чжэн Цзыюнь снова заходил по комнате. С чего же начать? И как растолковать, в чем сложности промышленной экономики, человеку, который никогда с ними по- настоящему не сталкивался? Эта корреспондентка человек горячий, хочет во всем дойти до сути, но тут слишком много закавык. Может, порекомендовать ей для начала прочесть разные работы по экономике, производству, управлению предприятиями, познакомить ее с проблемами реформ, зарубежным опытом? Правильно, пусть секретариат и группа информации подберут для нее материал, соответствующую литературу.
— Простите, как ваше имя?
Он уже забыл, что прочел письмо от редакции, где все было сказано.
— Е Чжицю.
— «Познавшая осень». Красивое имя!
Он остановился и задумался. Это имя ей очень подходит.
— Да, действительно красивое. Жаль только, что оно именно мне досталось...
Откуда в ней такая чуткость, даже нервность? Чжэну показалось, что он чем-то задел ее, но ему хотелось продолжить разговор на эту тему, он усмехнулся:
— Да ну, что вы... И потом, кому что нравится... Говорят, на свете бывают даже любители горьких тыкв...
Это замечание было явно неуместным, Чжэн Цзыюнь сразу раскаялся в своей неловкости, но, оправдывая себя, подумал, что мало общался с женщинами и не слишком разбирается в их психологии. К тому же эта корреспондентка совсем не похожа на его жену, с ней можно не играть в поддавки, делая ненужные комплименты, на которые так падки женщины. Она довольно умна.
Е Чжицю тоже усмехнулась:
— Сравнение прекрасное! Никогда не думала, что меня можно уподобить горькой тыкве, но теперь вижу, что так оно и есть...
Она на самом деле обиделась на него или только делает вид? Нет, такие женщины не умеют хитрить. Она производит впечатление человека искреннего, вызывающего доверие, с которым сразу можно заговорить о чем угодно. Существует все-таки шестое чувство или оно выдумано?
Время летело удивительно быстро. Они рассуждали обо всем: об обществе, экономике, политике, реформе, о перспективах, которые открыл перед страной 3-й пленум. Е Чжицю забыла, что она впервые видит заместителя министра, и говорила с воодушевлением, уперев руки в бока и расхаживая по комнате. Так они и ходили из конца в конец или останавливались посередине, возбужденно жестикулируя.
Странно! Его жена член партии с почти таким же стажем, как у него, но они никогда не вели подобных бесед о высоких материях. Наверное, он должен винить в этом прежде всего самого себя. Большая часть его жизни, кроме сна (хотя они давно спали в разных комнатах), проходила в министерстве, в служебной машине, на всяких заседаниях. Он даже в воскресенье редко отдыхал, а когда возвращался с работы домой, в его голове вертелись все те же производственные проблемы, которые были ему дороже родственников. Да и возвращался он безумно усталый, не в силах был ни о чем говорить, а если и заводил разговор, то жена слушала его вполуха, и он быстро терял интерес и охоту продолжать.
Чжэн часто думал: как же расшевелить ее одеревеневший мозг, утративший способность мыслить? Неужели она потеряла всякий интерес к духовному и печется только о материальном в погоне за внешней красивостью? Увы, даже самое совершенное тело постепенно стареет, лишается своей привлекательности. Он не мог понять, почему многие жены так придирчиво следят за тем, чтобы их мужья не заглядывались на других женщин, и при этом совершенно не заботятся о собственном духовном развитии, которое действительно может застраховать от измен, сохранив их вечно прекрасными, юными, желанными для мужа.
Ведь любовь — вовсе не привилегия молодых. Даже пожилые супруги должны беречь поэтичность и красоту брака, узы которого когда-то соединили их; его нужно лелеять точно цветок, поливать, удобрять, защищать от вредителей. С ним нельзя обращаться как с давно купленным веником, который бросают в кухне, забывая о нем. Женщины, не понимающие этого, просто глупы.
Ся Чжуюнь до такой степени беспокоилась о своей внешности, что старалась поменьше смеяться, считая, что от смеха образуются морщины. Ей было уже почти шестьдесят, но она выглядела лет на сорок семь, не больше. Кожа белая, гладкая, и только с близкого расстояния можно увидеть морщинки на ней. Однако Чжэн Цзыюню она все время напоминала старую даму, которая, возвратившись с бала, тотчас отбрасывает изысканные манеры, гасит приятную улыбку, стирает с губ помаду, отклеивает фальшивые ресницы, расшнуровывает тугой корсет, снимает бюстгальтер, набитый ватой, и, облачившись в грязный халат и стоптанные туфли, ковыляет лохматая по дому, злобно переругиваясь с родственниками. Неужели все женщины меняются так разительно?
Стемнело, а Чжэн Цзыюнь и Е Чжицю забыли даже включить свет. Их лица и мебель в комнате — все потонуло в полумраке. Е Чжицю казалось, что она давно видела эту мебель, но где? Может быть, во сне, а может быть, в своих бесчисленных мечтах. Как будто она еще девочкой лежала, читала книжки и кувыркалась на этом длинном, узком и жестком диване, именно на нем ба
бушка рассказывала ей сказки... Да, она провела здесь, среди этих вещей, всю свою жизнь. Чжицю интуитивно почувствовала, что ей пора уходить, и тут вдруг вернулась хозяйка.
Ся Чжуюнь бросила на диван большую сумку, включила люстру и с удивлением обнаружила в комнате гостью.
— Что же вы свет на зажигаете? — уязвлено спросила она и крикнула: — Юаньюань!
Поскольку машины перед входом не было, гостья, скорей всего, невелика птица. Чжэн Цзыюнь, нахмурившись, объяснил:
— Это товарищ Е Чжицю, из газеты.
Тут только Ся Чжуюнь медленно повернулась к ней и кивнула:
— Сидите, сидите! — И, не дожидаясь ответа, снова крикнула: — Юаньюань!
Е Чжицю заметила, что, когда хозяйка переводит взгляд с одного предмета на другой, она опускает веки. К тому же ее движения как бы замедленны, это придает ей величавость и в то же время надменность.
Юаньюань вышла из своей комнаты. По ее растрепанным волосам можно было догадаться, что она лежала.
— Ты опять читала лежа? Я же много раз тебе говорила, что ты испортишь зрение! А женщина в очках — это просто уродство...— Ся Чжуюнь словно не замечала, что на гостье очки.
Юаньюань и Чжэн Цзыюнь остолбенели от такой бестактности, им было неловко, они растерялись, не зная, как прервать тягостную тишину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40