Можно подумать, они выясняли, кто победит на выборах — Рейган или Картер.
Как только Чжэн Цзыюнь ушел, министр схватил со столика злополучный листок, который был похож теперь на флаг разбитой армии, и стал рвать его на мелкие кусочки, потом выбросил в мусорную корзину.
Черт побери, этой бумагой Чжэн ему словно штык в сердце вонзил. И вообще, за последнее время он, Тянь, терпит поражение за поражением. Это означает, что он слишком торопится, недостаточно терпелив и сдержан. Плохо, очень плохо. Явное свидетельство того, что он идет под уклон. Его ум, способности увядают, утекают как вода. Неужели он действительно постарел? Ведь они с Чжэн Цзыюнем почти ровесники, но этот хворый достигает больших успехов.
Тянь Шоучэн отхлебнул горячего чая. Горький, слишком крепко заварен. Однако он почувствовал прилив бодрости и хлебнул еще пару раз. Глотал медленно, как будто надеясь, что чай изгонит тоску. В последние два года он пьет все более крепкий чай, да и курит больше, потребляет много спиртного. Вкус к жизни притупляется, вот и приходится его компенсировать. Тянь взглянул на чайный столик. Конечно, Чжэн Цзыюнь не стал пить предложенный чай. Он вообще не пьет ничего крепкого. Жизнь этого человека, похоже, подчинена очень строгим правилам, точно он все время заполняет небольшие графы анкеты — коротко, четко, сухо. Интересно, как он живет со своей половиной? Сумел вырастить двух детей! Для него это слишком. Ему надо было уйти из семьи и стать монахом.
Подняв голову, Тянь Шоучэн увидел, что в дверях стоит Сяо И. Наверное, уже долго стоит. Что он здесь делает? Хочет понять, что творится у него на душе? По счастью, научно-технический прогресс еще не дал человечеству такой возможности, иначе на земле действительно воцарился бы хаос. Если человек уподобится книге, которую каждый сможет прочесть, то все будут знать мысли других. Люди станут похожими друг на друга, начнут делать и думать одно и то же... Нет, так не пойдет! Это означает, что тогда исчезнут возвеличивание и уничижение, господа и слуги, тогда не будет и Тянь Шоучэна.
У Сяо И странный вид, как будто он что-то украл и стоит в нерешительности: отдать украденное сейчас или еще потянуть.
— Какое-нибудь дело, Сяо И?
Все стоит, почему-то на него неприятно смотреть.
— Есть одно дело,— подбородок Сяо И дрогнул.— Вы сейчас разговаривали с товарищем Чжэном, извините, но я хочу вмешаться. Вы не спрашивали у него, откуда он взял эту бумагу?
Секретарь был очень взволнован, запинался. Тянь Шоучэн невольно напрягся.
— Это я, я дал ему!
Вот оказывается, что он украл, паршивец!
Сяо И решился и высказался до конца. Теперь осталось только собрать вещи и уйти.
Уйти? Не так все просто. Тянь Шоучэн давно знал, что Сяо И недоволен своей работой, чувствует, что на этом месте он несвободен, несамостоятелен. Но если он уйдет, где еще Тянь найдет такого секретаря? Даже после
этого воровства Тянь Шоучэн не позволит ему уйти. Все раскроется, будет еще хуже. Наоборот, надо остановить его, это поможет выиграть и в глазах общественности. К тому же Тянь, конечно, не спустит ему этого предательства. Несвободен? Несамостоятелен? Ну, так и оставайся на этом месте, терпи.
И все-таки министр не ожидал от Сяо И подобного поступка, ему казалось, что за последние два-три года тот уже превратился в его марионетку. Значит, он плохо смотрел. В дальнейшем надо принять еще большие меры предосторожности.
Тянь Шоучэн подбирал слова:
— Товарищ Сяо И, то, что вы сделали, могло повлиять на единство и сплоченность. Хотя дело уже в прошлом, прошу вас иметь это в виду.
Но Сяо И явно не желал принимать от него поблажек:
— На единство и сплоченность могла повлиять сама эта бумага, а не я. Всякий настоящий коммунист должен противодействовать таким ошибочным методам. К тому же я надеюсь перейти на какую-нибудь другую работу, эта мне не по душе.
Министр не собирался объясняться с Сяо И, почему он поступил так, а не эдак? В конце концов, Сяо И не член Центральной комиссии по проверке дисциплины. Уже почти машинально Тянь сказал:
— Все было вызвано производственной необходимостью. Если будут какие предложения, мы их потом обсудим, когда будет время. Хорошо?
Выпроводив Сяо И, он подумал, что сегодня все дела идут кувырком. Сплошные ссоры и споры, точно на торгах. Но приходится терпеть и молча глотать обиды. Быть руководителем нелегко!
Прозвенел звонок на производственную гимнастику. Десять часов. Тут же из громкоговорителя послышался жесткий голос тренера, похожий на голос командующего многотысячной армией. Куда там министру!
— А сейчас начинаем радио гимнастику. Приготовились — раз, два, три, четыре...
Это был голос уверенного, пышущего здоровьем человека, которого невозможно обидеть. А если кто-нибудь попытается, то мигом получит в лоб.
Эх, кто многого хочет, тот многое теряет. Но если посчитать, то доходов все-таки больше, чем расходов, иначе никто и не шел бы в чиновники.
После ужина Чжэн Цзыюнь и Ся Чжуюнь сидели в гостиной. Ждали уже больше двух часов. Казалось, в руках у них палки и, как только в дом войдет Юаньюань, они бросятся избивать ее.
Ся Чжуюнь то и дело посматривала на часы, со вздохами хваталась за сердце и кидала свирепые взгляды на разложенные на чайном столике фотографии.
Она снова рылась в столе у дочки. Ну что тут поделаешь!
На одной фотографии Мо Чжэн что-то шептал их дочери на ухо, а она, прижавшись к его плечу, подняла к небу голову и прищурилась. Наверное, солнце яркое. На втором снимке те же двое держат друг друга за руки. На заднем плане — луг и покачивающиеся под вечерним ветром деревца. Вдали солнце садится за горизонт. На третьей фотографии Юаньюань подносит ко рту Мо Чжэна мороженое. Тот отворачивается, а она во весь рот хохочет...
Ясно, что эти снимки — шедевры дочери. Фото корреспондентка! Что ж, неплохо, вкус есть... Правда, еще ни в одной газете или журнале Чжэн Цзыюню ее работы не попадались. Когда спрашивал, отвечала: «Нет у меня ничего путного».
А много ли нужно газетам? Чтоб лицо было полностью, да руки-ноги на месте. Наверное, Юаньюань похожа на него: либо делать на совесть, либо вообще не делать. А так, ни то ни се, она не хочет.
Нынче вечером, не успел Чжэн Цзыюнь войти в дом, как жена выбежала навстречу, потрясая этими фотографиями. Наскакивая на него, прокричала:
глава.
— Полюбуйся, чем занимается твоя дочь!
Его дочь! Если жене что-то не нравилось в поведении Юаньюань, девочка сразу же становилась «его дочерью».
Справедливы ли обвинения Ся Чжуюнь? Ну, во всяком случае, в таких делах женщины лучше мужчин разбираются. Да, конечно, она вынюхивала, выведывала. А что ей еще делать — целый день торчит дома.
— Мо Чжэн был воришкой, залезал в магазин. Он приемыш твоей милейшей Е Чжицю! — объявила она таким тоном, как будто наконец одержала победу.
Е Чжицю тоже стала «его». Чжэн Цзыюнь нахмурился. Он всегда, как мог, избегал ссор с женой, но сейчас, видать, положение и впрямь серьезное. Отношения между Юаньюань и Мо Чжэном, демонстрируемые на карточках, для него были менее неожиданными, чем для матери. Раньше дочь уже говорила ему об этом не то в шутку, не то всерьез.
Он в тот вечер долго не мог заснуть. Лежал, глядя во тьму и слушая, как четко пульсирует в висках. Беспокойно ворочался, как бывает с теми, кто уже доведен нескончаемыми проблемами до предела физических и духовных сил и мечтает хоть о минуте покоя. Руками обхватывал голову, затыкал уши, досадуя, что не может забиться в тихий угол. Все было напрасно. Пытался найти хоть какой-то иной звук, который бы заглушил это неотступное, монотонное, изнуряющее биение. Напряженно вслушивался в тишину. Принимался считать: «Раз, два, три, четыре...» Делал дыхательную гимнастику. Но все без толку — ни малейшего облегчения.
Наконец он услышал, как в двери повернулся ключ. Юаньюань пришла! Чжэн соскочил с кровати и распахнул дверь комнаты. Хорошо же он выглядел, наверное: пижама измята, седые волосы растрепаны, на себя накинул что под руку подвернулось. Жалкий, прямо нищенский вид.
Выражение лица застигнутой врасплох дочери сразу же изменилось, как будто она получила приказ к бою. Юаньюань была готова мгновенно отразить любой упрек или вопрос отца.
— Ты ужинала? У нас сегодня соленые утиные ножки,— проговорил Чжэн Цзыюнь с какой-то заискивающей улыбкой. Он знал, что это любимое блюдо дочери, и надеялся задержать ее хоть на пять минут, терзаемый страхом, что она мигом скроется в своей комнате.
— Правда?! — вскинула она брови. Эти угольно-черные брови были словно перепечатаны с лица Чжэн Цзыюня на копировальной машине. Каждый раз, когда он смотрел на дочь, он точно видел самого себя в молодости. В душе тотчас рождалась грусть о безвозвратно ушедших годах, печаль от прикосновения к вечности.
Юаньюань сняла с плеча и повесила на вешалку парусиновый вещевой мешок, в который можно было вместить цзиней двадцать риса. Чжэн Цзыюня разобрало любопытство: такой большущий мешок каждый день набит под завязку; интересно, что можно в нем носить?
Он смотрел, как она снимает с ног туфли на высоком каблуке, надевает шлепанцы, моет руки. Затем прошел за ней на кухню. Юаньюань открыла буфет и, поискав глазами, достала большую чашку с утиными ножками. Со словами «Вообще-то я уже ужинала» взяла одну ножку и начала жевать. Ногой выдвинула табуретку из-под стола, подтолкнула к отцу, затем выдвинула себе. Они сели.
— Мама, опять меня ругала? — спросила небрежно, выплюнув косточку.
— Нет.
Она чуть скривила губы. Мол, можешь не говорить, сама знаю. Есть больше не стала. Обсосала по очереди все пальцы правой руки.
— Папа, если я полюблю кого-нибудь, ты поверишь, что я полюбила достойного человека?
Вот это сюрприз! Чжэн совсем не готов был разговаривать на такие серьезные темы. Странные, с подковыркой вопросы дочери не раз приводили его в замешательство. Разумеется, нынешняя молодежь умна, но у нее есть и свой недостаток. И в общении, и в делах форма часто преобладает над содержанием.
Чжэн Цзыюнь хотел верить Юаньюань. Она уже не ребенок, легкомысленно относящийся к жизни, и психологически созрела довольно рано, хотя внешне производит впечатление инфантильной. Но ему не хотелось сейчас
толковать об этом, тем более что дело касалось счастья всей жизни дочери. А что, если она чересчур поддается чувствам? Любовь — дело такое... кто может ручаться, что она всегда будет спокойной, согласной с устоями?
— Юаньюань! Отвечать на такой вопрос — что загадку разгадывать. Ты же знаешь, я не умею судить, исходя из предположений. Может быть, тебе кажется, что я слишком уж приземлен. Ну что ж, нас одна эпоха сформировала, а вас другая. У меня — работа в подполье, затем деятельность... Слишком мало фантазий, слишком много реальных дел. Так что придется тебе рассказать, что это за человек. Я не могу наобум судить, кто хорош, а кто нет. А что, у тебя в самом деле уже есть кто-то?
Юаньюань расплылась в улыбке:
— Пока нет, но когда-нибудь будет.
— Ты расскажешь мне? — Он буквально молил ее, чувствуя себя безоружным перед своей любимицей.
— Конечно.— Дочь поднялась и чмокнула его в лоб. Она пахла солеными утиными ножками.— Папка, ты очень хороший! Ты мой самый лучший друг!
Чжэн Цзыюнь провел рукой по лбу. На руке осталась коричневая подливка и липкий утиный жир. «Конечно»... Как бы не так! Маленькая конспираторша.
Три фотографии — вот и все, что он знает. Опять сюрприз. Чжэн Цзыюнь взял карточки и еще раз внимательно рассмотрел их.
Если б Мо Чжэн не забирался в магазины, его можно было бы признать симпатичным парнем. Почему Е Чжицю решила усыновить его? И за что его любит Юаньюань? Что в нем есть, чтобы так к нему относиться? Неужели и Е Чжицю, и Юаньюань потеряли рассудок, мыслят не столь здраво, как Ся Чжуюнь? В голове Чжэн Цзыюня была сумятица.
Он ни разу не видел, чтоб дочь его так смеялась, как здесь на карточке. Да и ему самому, подумал он, вздохнув, никогда не доводилось смеяться так радостно, даже в молодости. Вероятно, из-за того, что на каждом шагу поджидала смерть, ,не до смеха было. И эта ее улыбка принадлежит только одному человеку. Не матери, что ее родила, не отцу, что ее воспитал, а человеку, которого
неизвестно что ждет. Да, они ее родили, воспитали, а малый этот увел. На готовенькое явился.
Ся Чжуюнь сказала ему резко:
— Ты должен с ней разобраться!
Словно это он, а не дочка, дружил с Мо Чжэном. Разобраться? Сказать-то легко. Чжэн Цзыюнь вздохнул. Недавно один вышестоящий товарищ сказал пару слов — и ему да Тянь Шоучэну по полсотни горячих всыпали. А дело ни с места. Так же может и с дочерью получиться. Чжэн Цзыюнь вовсе не был уверен в обратном.
— Ты только не раздражайся,— промолвил он,— поговорим с ней спокойно. А то как бы в тупик не зайти. Здесь легко можно все испортить.
— Это ты ей во всем потакаешь, души в ней не чаешь, вот она и дошла до ручки! — Ся Чжуюнь, повернувшись, заметила, что забыла задернуть на окне занавеску. Совсем голову потеряла от гнева! Подошла и потянула за шнурок. Из-за маленького узелка на шнурке заело колесико, занавеска не поддавалась. Ся Чжуюнь хотела сорвать ее, изодрать в клочки. Чжэн Цзыюнь подошел помочь ей. Оттолкнув его руку, она с силой дернула на себя занавеску. Материя затрещала, образовалась большая дыра. Ся Чжуюнь, однако, не успокоилась, покуда не сорвала занавеску и не бросила себе под ноги.
Истерика! Да, прав был Цзя Баоюй : когда девушка превращается в женщину, это страх и ужас.
Чжэн Цзыюнь, ни слова не говоря, поджав губы, сел на диван. Жизнь в этом доме вызывала у него отвращение. Часто люди по недомыслию, по небрежности губят сами себя и все, что их окружает. Он смотрел на валявшуюся в углу, без причины разорванную занавеску. Она походила на лопнувший воздушный шарик. Пока на окне висела, еще смотрелась, а сейчас — просто выцветшая, пыльная, ни на что не годная тряпка.
Ветер, ветер свистит в ушах. Мо Чжэн гнал мотоцикл на всей скорости. Юаньюань, втянув голову в плечи, зажмурившись, прижималась щекой к его широкой спине. Она устала. Счастливой усталостью. Куда они едут? А какая
1 Главный герой романа Цао Сюэциня «Сон в Красном тереме».
разница? Главное — что с Мо Чжэном. С ним можно и на край света. Она улыбнулась и коснулась рукой щеки юноши.
Мо Чжэн, слегка повернув голову, тронул руку губами. Эта маленькая рука, шершавая, как у мальчишки, соединяет его с Юаньюань — озорным человечком, завладевшим его душой и разумом. Из-за этого дорогого ему человечка фонари, что убегали рядами вдаль, казались ему бриллиантами, а мотоцикл — паромом, переправлявшим его через реку.
Юноша верил, что переправится. Обязательно переправится. Ради этого человечка, который прижался к его спине и без малейшего сожаления вверил ему свою молодую жизнь. Мо Чжэн сознавал, что несет за нее ответственность, и знал, что Юаньюань подарила ему не только свою любовь. Она отмыла его от скверны. Она — его маленькая богиня!
Человек способен в одно мгновение мысленно перенестись через много лет. Мо Чжэн словно бы возвратился к началу жизни, вернулся в детство, опять стал маленьким мальчиком в голубом фланелевом костюмчике, с чисто вымытыми руками. Он вновь взлетит. Вместе с этим славным человечком, что прижался к его спине.
Юаньюань, будто зная, о чем он думает, похлопала его по груди рукой, а затем прошептала ему что-то на ухо. Мо Чжэн не расслышал — ветер сорвал слова с ее губ. Юноша даже почувствовал зависть к ветру. Но он знал, что слова эти были приятными.
— Что ты сказала? — переспросил он, чуть повернувшись.
Девушка привлекла его голову ближе и, прижавшись губами к самому его уху, проговорила:
— За этой спиной я хотела бы провести всю жизнь.
Мо Чжэн чувствовал тепло ее губ. Этот жар перетек в его
сердце. Он рассмеялся. Спасибо тебе, спасибо. Дорогая, великодушная девушка. Как сильна все же тяга к жизни! Стоит найти хоть что-нибудь заслуживающее веры, и она возрождается. Мо Чжэну казалось, что сердце его подобно пораженному молнией дереву, у которого из обгорелого ствола вновь выросли молодые побеги — нежно-зеленые, полные жизни, радующие взор. Они станут большими раскидистыми ветвями, будут ласково шелестеть под вечерним ветром или щедро, молча предоставят укрытие голодному, томимому жаждой путнику... Отныне он будет еще больше любить этот мир, любить людей, в нем живущих. Может быть, в него снова ударит молния, но теперь он знает, что корни его здесь, что в земле есть вода, а главное — есть сама земля, мать всего сущего. Пройдут года — опять вырастут молодые побеги, и возрождениям конца не будет.
Ему было стыдно, что прежде он только вздыхал да жаловался, катился вниз по наклонной и лишь бессмысленно махал руками, не пробуя даже притормозить падение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Как только Чжэн Цзыюнь ушел, министр схватил со столика злополучный листок, который был похож теперь на флаг разбитой армии, и стал рвать его на мелкие кусочки, потом выбросил в мусорную корзину.
Черт побери, этой бумагой Чжэн ему словно штык в сердце вонзил. И вообще, за последнее время он, Тянь, терпит поражение за поражением. Это означает, что он слишком торопится, недостаточно терпелив и сдержан. Плохо, очень плохо. Явное свидетельство того, что он идет под уклон. Его ум, способности увядают, утекают как вода. Неужели он действительно постарел? Ведь они с Чжэн Цзыюнем почти ровесники, но этот хворый достигает больших успехов.
Тянь Шоучэн отхлебнул горячего чая. Горький, слишком крепко заварен. Однако он почувствовал прилив бодрости и хлебнул еще пару раз. Глотал медленно, как будто надеясь, что чай изгонит тоску. В последние два года он пьет все более крепкий чай, да и курит больше, потребляет много спиртного. Вкус к жизни притупляется, вот и приходится его компенсировать. Тянь взглянул на чайный столик. Конечно, Чжэн Цзыюнь не стал пить предложенный чай. Он вообще не пьет ничего крепкого. Жизнь этого человека, похоже, подчинена очень строгим правилам, точно он все время заполняет небольшие графы анкеты — коротко, четко, сухо. Интересно, как он живет со своей половиной? Сумел вырастить двух детей! Для него это слишком. Ему надо было уйти из семьи и стать монахом.
Подняв голову, Тянь Шоучэн увидел, что в дверях стоит Сяо И. Наверное, уже долго стоит. Что он здесь делает? Хочет понять, что творится у него на душе? По счастью, научно-технический прогресс еще не дал человечеству такой возможности, иначе на земле действительно воцарился бы хаос. Если человек уподобится книге, которую каждый сможет прочесть, то все будут знать мысли других. Люди станут похожими друг на друга, начнут делать и думать одно и то же... Нет, так не пойдет! Это означает, что тогда исчезнут возвеличивание и уничижение, господа и слуги, тогда не будет и Тянь Шоучэна.
У Сяо И странный вид, как будто он что-то украл и стоит в нерешительности: отдать украденное сейчас или еще потянуть.
— Какое-нибудь дело, Сяо И?
Все стоит, почему-то на него неприятно смотреть.
— Есть одно дело,— подбородок Сяо И дрогнул.— Вы сейчас разговаривали с товарищем Чжэном, извините, но я хочу вмешаться. Вы не спрашивали у него, откуда он взял эту бумагу?
Секретарь был очень взволнован, запинался. Тянь Шоучэн невольно напрягся.
— Это я, я дал ему!
Вот оказывается, что он украл, паршивец!
Сяо И решился и высказался до конца. Теперь осталось только собрать вещи и уйти.
Уйти? Не так все просто. Тянь Шоучэн давно знал, что Сяо И недоволен своей работой, чувствует, что на этом месте он несвободен, несамостоятелен. Но если он уйдет, где еще Тянь найдет такого секретаря? Даже после
этого воровства Тянь Шоучэн не позволит ему уйти. Все раскроется, будет еще хуже. Наоборот, надо остановить его, это поможет выиграть и в глазах общественности. К тому же Тянь, конечно, не спустит ему этого предательства. Несвободен? Несамостоятелен? Ну, так и оставайся на этом месте, терпи.
И все-таки министр не ожидал от Сяо И подобного поступка, ему казалось, что за последние два-три года тот уже превратился в его марионетку. Значит, он плохо смотрел. В дальнейшем надо принять еще большие меры предосторожности.
Тянь Шоучэн подбирал слова:
— Товарищ Сяо И, то, что вы сделали, могло повлиять на единство и сплоченность. Хотя дело уже в прошлом, прошу вас иметь это в виду.
Но Сяо И явно не желал принимать от него поблажек:
— На единство и сплоченность могла повлиять сама эта бумага, а не я. Всякий настоящий коммунист должен противодействовать таким ошибочным методам. К тому же я надеюсь перейти на какую-нибудь другую работу, эта мне не по душе.
Министр не собирался объясняться с Сяо И, почему он поступил так, а не эдак? В конце концов, Сяо И не член Центральной комиссии по проверке дисциплины. Уже почти машинально Тянь сказал:
— Все было вызвано производственной необходимостью. Если будут какие предложения, мы их потом обсудим, когда будет время. Хорошо?
Выпроводив Сяо И, он подумал, что сегодня все дела идут кувырком. Сплошные ссоры и споры, точно на торгах. Но приходится терпеть и молча глотать обиды. Быть руководителем нелегко!
Прозвенел звонок на производственную гимнастику. Десять часов. Тут же из громкоговорителя послышался жесткий голос тренера, похожий на голос командующего многотысячной армией. Куда там министру!
— А сейчас начинаем радио гимнастику. Приготовились — раз, два, три, четыре...
Это был голос уверенного, пышущего здоровьем человека, которого невозможно обидеть. А если кто-нибудь попытается, то мигом получит в лоб.
Эх, кто многого хочет, тот многое теряет. Но если посчитать, то доходов все-таки больше, чем расходов, иначе никто и не шел бы в чиновники.
После ужина Чжэн Цзыюнь и Ся Чжуюнь сидели в гостиной. Ждали уже больше двух часов. Казалось, в руках у них палки и, как только в дом войдет Юаньюань, они бросятся избивать ее.
Ся Чжуюнь то и дело посматривала на часы, со вздохами хваталась за сердце и кидала свирепые взгляды на разложенные на чайном столике фотографии.
Она снова рылась в столе у дочки. Ну что тут поделаешь!
На одной фотографии Мо Чжэн что-то шептал их дочери на ухо, а она, прижавшись к его плечу, подняла к небу голову и прищурилась. Наверное, солнце яркое. На втором снимке те же двое держат друг друга за руки. На заднем плане — луг и покачивающиеся под вечерним ветром деревца. Вдали солнце садится за горизонт. На третьей фотографии Юаньюань подносит ко рту Мо Чжэна мороженое. Тот отворачивается, а она во весь рот хохочет...
Ясно, что эти снимки — шедевры дочери. Фото корреспондентка! Что ж, неплохо, вкус есть... Правда, еще ни в одной газете или журнале Чжэн Цзыюню ее работы не попадались. Когда спрашивал, отвечала: «Нет у меня ничего путного».
А много ли нужно газетам? Чтоб лицо было полностью, да руки-ноги на месте. Наверное, Юаньюань похожа на него: либо делать на совесть, либо вообще не делать. А так, ни то ни се, она не хочет.
Нынче вечером, не успел Чжэн Цзыюнь войти в дом, как жена выбежала навстречу, потрясая этими фотографиями. Наскакивая на него, прокричала:
глава.
— Полюбуйся, чем занимается твоя дочь!
Его дочь! Если жене что-то не нравилось в поведении Юаньюань, девочка сразу же становилась «его дочерью».
Справедливы ли обвинения Ся Чжуюнь? Ну, во всяком случае, в таких делах женщины лучше мужчин разбираются. Да, конечно, она вынюхивала, выведывала. А что ей еще делать — целый день торчит дома.
— Мо Чжэн был воришкой, залезал в магазин. Он приемыш твоей милейшей Е Чжицю! — объявила она таким тоном, как будто наконец одержала победу.
Е Чжицю тоже стала «его». Чжэн Цзыюнь нахмурился. Он всегда, как мог, избегал ссор с женой, но сейчас, видать, положение и впрямь серьезное. Отношения между Юаньюань и Мо Чжэном, демонстрируемые на карточках, для него были менее неожиданными, чем для матери. Раньше дочь уже говорила ему об этом не то в шутку, не то всерьез.
Он в тот вечер долго не мог заснуть. Лежал, глядя во тьму и слушая, как четко пульсирует в висках. Беспокойно ворочался, как бывает с теми, кто уже доведен нескончаемыми проблемами до предела физических и духовных сил и мечтает хоть о минуте покоя. Руками обхватывал голову, затыкал уши, досадуя, что не может забиться в тихий угол. Все было напрасно. Пытался найти хоть какой-то иной звук, который бы заглушил это неотступное, монотонное, изнуряющее биение. Напряженно вслушивался в тишину. Принимался считать: «Раз, два, три, четыре...» Делал дыхательную гимнастику. Но все без толку — ни малейшего облегчения.
Наконец он услышал, как в двери повернулся ключ. Юаньюань пришла! Чжэн соскочил с кровати и распахнул дверь комнаты. Хорошо же он выглядел, наверное: пижама измята, седые волосы растрепаны, на себя накинул что под руку подвернулось. Жалкий, прямо нищенский вид.
Выражение лица застигнутой врасплох дочери сразу же изменилось, как будто она получила приказ к бою. Юаньюань была готова мгновенно отразить любой упрек или вопрос отца.
— Ты ужинала? У нас сегодня соленые утиные ножки,— проговорил Чжэн Цзыюнь с какой-то заискивающей улыбкой. Он знал, что это любимое блюдо дочери, и надеялся задержать ее хоть на пять минут, терзаемый страхом, что она мигом скроется в своей комнате.
— Правда?! — вскинула она брови. Эти угольно-черные брови были словно перепечатаны с лица Чжэн Цзыюня на копировальной машине. Каждый раз, когда он смотрел на дочь, он точно видел самого себя в молодости. В душе тотчас рождалась грусть о безвозвратно ушедших годах, печаль от прикосновения к вечности.
Юаньюань сняла с плеча и повесила на вешалку парусиновый вещевой мешок, в который можно было вместить цзиней двадцать риса. Чжэн Цзыюня разобрало любопытство: такой большущий мешок каждый день набит под завязку; интересно, что можно в нем носить?
Он смотрел, как она снимает с ног туфли на высоком каблуке, надевает шлепанцы, моет руки. Затем прошел за ней на кухню. Юаньюань открыла буфет и, поискав глазами, достала большую чашку с утиными ножками. Со словами «Вообще-то я уже ужинала» взяла одну ножку и начала жевать. Ногой выдвинула табуретку из-под стола, подтолкнула к отцу, затем выдвинула себе. Они сели.
— Мама, опять меня ругала? — спросила небрежно, выплюнув косточку.
— Нет.
Она чуть скривила губы. Мол, можешь не говорить, сама знаю. Есть больше не стала. Обсосала по очереди все пальцы правой руки.
— Папа, если я полюблю кого-нибудь, ты поверишь, что я полюбила достойного человека?
Вот это сюрприз! Чжэн совсем не готов был разговаривать на такие серьезные темы. Странные, с подковыркой вопросы дочери не раз приводили его в замешательство. Разумеется, нынешняя молодежь умна, но у нее есть и свой недостаток. И в общении, и в делах форма часто преобладает над содержанием.
Чжэн Цзыюнь хотел верить Юаньюань. Она уже не ребенок, легкомысленно относящийся к жизни, и психологически созрела довольно рано, хотя внешне производит впечатление инфантильной. Но ему не хотелось сейчас
толковать об этом, тем более что дело касалось счастья всей жизни дочери. А что, если она чересчур поддается чувствам? Любовь — дело такое... кто может ручаться, что она всегда будет спокойной, согласной с устоями?
— Юаньюань! Отвечать на такой вопрос — что загадку разгадывать. Ты же знаешь, я не умею судить, исходя из предположений. Может быть, тебе кажется, что я слишком уж приземлен. Ну что ж, нас одна эпоха сформировала, а вас другая. У меня — работа в подполье, затем деятельность... Слишком мало фантазий, слишком много реальных дел. Так что придется тебе рассказать, что это за человек. Я не могу наобум судить, кто хорош, а кто нет. А что, у тебя в самом деле уже есть кто-то?
Юаньюань расплылась в улыбке:
— Пока нет, но когда-нибудь будет.
— Ты расскажешь мне? — Он буквально молил ее, чувствуя себя безоружным перед своей любимицей.
— Конечно.— Дочь поднялась и чмокнула его в лоб. Она пахла солеными утиными ножками.— Папка, ты очень хороший! Ты мой самый лучший друг!
Чжэн Цзыюнь провел рукой по лбу. На руке осталась коричневая подливка и липкий утиный жир. «Конечно»... Как бы не так! Маленькая конспираторша.
Три фотографии — вот и все, что он знает. Опять сюрприз. Чжэн Цзыюнь взял карточки и еще раз внимательно рассмотрел их.
Если б Мо Чжэн не забирался в магазины, его можно было бы признать симпатичным парнем. Почему Е Чжицю решила усыновить его? И за что его любит Юаньюань? Что в нем есть, чтобы так к нему относиться? Неужели и Е Чжицю, и Юаньюань потеряли рассудок, мыслят не столь здраво, как Ся Чжуюнь? В голове Чжэн Цзыюня была сумятица.
Он ни разу не видел, чтоб дочь его так смеялась, как здесь на карточке. Да и ему самому, подумал он, вздохнув, никогда не доводилось смеяться так радостно, даже в молодости. Вероятно, из-за того, что на каждом шагу поджидала смерть, ,не до смеха было. И эта ее улыбка принадлежит только одному человеку. Не матери, что ее родила, не отцу, что ее воспитал, а человеку, которого
неизвестно что ждет. Да, они ее родили, воспитали, а малый этот увел. На готовенькое явился.
Ся Чжуюнь сказала ему резко:
— Ты должен с ней разобраться!
Словно это он, а не дочка, дружил с Мо Чжэном. Разобраться? Сказать-то легко. Чжэн Цзыюнь вздохнул. Недавно один вышестоящий товарищ сказал пару слов — и ему да Тянь Шоучэну по полсотни горячих всыпали. А дело ни с места. Так же может и с дочерью получиться. Чжэн Цзыюнь вовсе не был уверен в обратном.
— Ты только не раздражайся,— промолвил он,— поговорим с ней спокойно. А то как бы в тупик не зайти. Здесь легко можно все испортить.
— Это ты ей во всем потакаешь, души в ней не чаешь, вот она и дошла до ручки! — Ся Чжуюнь, повернувшись, заметила, что забыла задернуть на окне занавеску. Совсем голову потеряла от гнева! Подошла и потянула за шнурок. Из-за маленького узелка на шнурке заело колесико, занавеска не поддавалась. Ся Чжуюнь хотела сорвать ее, изодрать в клочки. Чжэн Цзыюнь подошел помочь ей. Оттолкнув его руку, она с силой дернула на себя занавеску. Материя затрещала, образовалась большая дыра. Ся Чжуюнь, однако, не успокоилась, покуда не сорвала занавеску и не бросила себе под ноги.
Истерика! Да, прав был Цзя Баоюй : когда девушка превращается в женщину, это страх и ужас.
Чжэн Цзыюнь, ни слова не говоря, поджав губы, сел на диван. Жизнь в этом доме вызывала у него отвращение. Часто люди по недомыслию, по небрежности губят сами себя и все, что их окружает. Он смотрел на валявшуюся в углу, без причины разорванную занавеску. Она походила на лопнувший воздушный шарик. Пока на окне висела, еще смотрелась, а сейчас — просто выцветшая, пыльная, ни на что не годная тряпка.
Ветер, ветер свистит в ушах. Мо Чжэн гнал мотоцикл на всей скорости. Юаньюань, втянув голову в плечи, зажмурившись, прижималась щекой к его широкой спине. Она устала. Счастливой усталостью. Куда они едут? А какая
1 Главный герой романа Цао Сюэциня «Сон в Красном тереме».
разница? Главное — что с Мо Чжэном. С ним можно и на край света. Она улыбнулась и коснулась рукой щеки юноши.
Мо Чжэн, слегка повернув голову, тронул руку губами. Эта маленькая рука, шершавая, как у мальчишки, соединяет его с Юаньюань — озорным человечком, завладевшим его душой и разумом. Из-за этого дорогого ему человечка фонари, что убегали рядами вдаль, казались ему бриллиантами, а мотоцикл — паромом, переправлявшим его через реку.
Юноша верил, что переправится. Обязательно переправится. Ради этого человечка, который прижался к его спине и без малейшего сожаления вверил ему свою молодую жизнь. Мо Чжэн сознавал, что несет за нее ответственность, и знал, что Юаньюань подарила ему не только свою любовь. Она отмыла его от скверны. Она — его маленькая богиня!
Человек способен в одно мгновение мысленно перенестись через много лет. Мо Чжэн словно бы возвратился к началу жизни, вернулся в детство, опять стал маленьким мальчиком в голубом фланелевом костюмчике, с чисто вымытыми руками. Он вновь взлетит. Вместе с этим славным человечком, что прижался к его спине.
Юаньюань, будто зная, о чем он думает, похлопала его по груди рукой, а затем прошептала ему что-то на ухо. Мо Чжэн не расслышал — ветер сорвал слова с ее губ. Юноша даже почувствовал зависть к ветру. Но он знал, что слова эти были приятными.
— Что ты сказала? — переспросил он, чуть повернувшись.
Девушка привлекла его голову ближе и, прижавшись губами к самому его уху, проговорила:
— За этой спиной я хотела бы провести всю жизнь.
Мо Чжэн чувствовал тепло ее губ. Этот жар перетек в его
сердце. Он рассмеялся. Спасибо тебе, спасибо. Дорогая, великодушная девушка. Как сильна все же тяга к жизни! Стоит найти хоть что-нибудь заслуживающее веры, и она возрождается. Мо Чжэну казалось, что сердце его подобно пораженному молнией дереву, у которого из обгорелого ствола вновь выросли молодые побеги — нежно-зеленые, полные жизни, радующие взор. Они станут большими раскидистыми ветвями, будут ласково шелестеть под вечерним ветром или щедро, молча предоставят укрытие голодному, томимому жаждой путнику... Отныне он будет еще больше любить этот мир, любить людей, в нем живущих. Может быть, в него снова ударит молния, но теперь он знает, что корни его здесь, что в земле есть вода, а главное — есть сама земля, мать всего сущего. Пройдут года — опять вырастут молодые побеги, и возрождениям конца не будет.
Ему было стыдно, что прежде он только вздыхал да жаловался, катился вниз по наклонной и лишь бессмысленно махал руками, не пробуя даже притормозить падение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40