в этом году план перевыполнен на столько- то процентов, то есть больше, чем в прошлом...» Чепуха все это, бессмыслица! Я не утверждаю, что цифры обязательно дутые, но ведь сами по себе они ни о чем не говорят. Гораздо важнее понять, чем, например, живет семья рабочего, что над нами. Хорошо бы было написать статью о том, сколько лет он трудился, сколько пота пролил, как самоотверженно создавал наше общественное богатство, и вообще следует правдиво отражать жизнь рабочих и крестьян, благодаря которым мы существуем. Только тогда мы сможем понять, развивается наше производство или нет. Ну а какой толк в ваших цифрах? Задумывались ли вы над этим?
Мо Чжэн так осмелел и распалился, что сгоряча толкнул рукой миску. Борщ выплеснулся и потек по столу, закапал парню на брюки. Он вытащил смятый грязный платок, не поймешь даже, какого цвета, и стал лихорадочно вытирать брюки.
В его словах был, конечно, юношеский максимализм,
но был и свой резон. Е Чжицю с болью вспомнила о неразумной экономической политике последних двадцати лет. Если бы не бесконечные перетряски, если бы больше внимания уделялось конкретным проблемам экономики, то жизнь народа наверняка улучшилась бы. Хотя, конечно, она и так стала лучше, чем до революции 1949 года. И Е Чжицю не очень уверенно сказала:
— Эти цифры свидетельствуют о том, что наша экономика год от года совершенствуется, во всяком случае по сравнению с сорок девятым годом...
— Я был уверен, что вы приведете это сравнение! — оборвал ее Мо Чжэн.— Но сколько можно его приводить? Это ведь совершенно разные эпохи: социализм и старое общество. Как можно их сравнивать? — Скомкав платок, теперь уж ставший тряпкой, он швырнул его в тарелку с остатками борща и направился в кухню мыть посуду. У двери он обернулся и с неожиданной мягкостью сказал: — Правда, подумайте, почему в семье этого рабочего над нами вечные скандалы?
Задушевный его тон был особенно трогателен, потому что Мо Чжэн редко проявлял свои чувства.
Семья рабочего У Годуна жила над ними уже много лет. Е Чжицю еще помнила те времена, когда этот ладный парень был очень привязан к своей жене Лю Юйин и страшно волновался при ее первых родах. Соседи даже посмеивались, говоря: «Ты не беспокойся, женщина рожает так же легко, как наседка яйца кладет! А то ты своими волнениями Юйин напугаешь!» Е Чжицю была уверена, что, когда У Годун оставался наедине с женой, он буквально носил ее на руках и нянчился как с ребенком. Надо признать, что тогда Юйин была очень красива. Куда же все подевалось за десять с небольшим лет, почему все так изменилось? Почему У Годун так огрубел, полысел, а у Лю Юйин на лбу появилось столько морщин? Неужели материальные невзгоды так влияют на облик и отношения людей? Неужто и впрямь самое главное в жизни — это рис, соя, масло, чай, соль, дрова и прочее?
Она не могла мерить семью У Годуна собственными
мерками. Мо Чжэн часто напоминал ей поговорку: «Сытый не знает страданий голодного». Они с Мо Чжэном кормили лишь самих себя. Но многим ли в Китае так повезло? У большинства ведь есть и престарелые родители, и беспомощные супруги, и маленькие дети, многие испытывают всякие трудности с работой, учебой, жильем — в общем, у людей целая куча разных проблем. Человеческое существование зависит в первую очередь от материальных факторов, тут уж ничего не поделаешь.
Неужели наша страна действительно так бедна? Е Чжицю никак не хотела поверить в это. Ей все казалось, что бедность — не основная причина, что страна дала трещину где-то в другом месте, но где? Она была бы счастлива, если бы какой-нибудь знающий человек объяснил ей это.
Е Чжицю в задумчивости подошла к двери и стала надевать пальто.
— Вы куда? — спросил Мо Чжэн.
— Надо позвонить.
— Повяжите шарф, а то как бы вам снова не простудиться!
Дозвонилась она с трудом, ответили ей неприветливо:
— Хэ Цзябинь слушает. Кто это?
Она назвалась.
— А-а! А я и не узнал! — Тон Хэ Цзябиня смягчился.— Чем могу служить?
Е Чжицю редко общалась с ним: оба они были заняты, и она звонила лишь тогда, когда нуждалась в его помощи. В конце концов, они однокашники, можно и без особых церемоний. И Хэ Цзябинь знал, что она звонит только в трудных ситуациях.
— Да ничего особенного. Я хотела бы вместе с тобой сходить к замминистра Чжэн Цзыюню, интервью взять.
Хэ Цзябинь долго молчал. Е Чжицю даже решила, что связь прервалась, и крикнула:
— Алло, алло! Ты слышишь?
— Не кричи, я не глухой,— ответил Хэ Цзябинь и вдруг притворился непонимающим: — Зачем тебе это?
— Вот те на! Ты же сам расхваливал его мне, говорил, что он работает с душой, именно работает, а не бездельничает. Что он тверд, принципиален, имеет свой нетривиальный взгляд на то, как поднимать производство, проводить реформу экономики. И еще много всякого говорил... Ты советовал мне написать о нем специальный очерк, забыл, что ли?
Хэ Цзябинь непонятно хмыкнул.
— Ну так что, ты пойдешь со мной?
— Нет, не пойду,— решительно отрезал он.
— Ты что, передумал?
— Я никогда не обещал пойти вместе с тобой.
У Е Чжицю перехватило дыхание. Действительно, он этого не обещал, но зачем же тогда он подбивал ее на интервью?
— А почему ты не хочешь идти?
— Его лучше ловить дома, а я терпеть не могу его жены. На каждого приходящего она смотрит так, будто тот хочет воспользоваться их покровительством. Больно интересно! К тому же...— Он хотел добавить, что сейчас в министерстве очень сложная обстановка, легко оказаться между двух огней — заместителем министра и министром. Конечно, Е Чжицю решит, что ей нечего бояться, она человек посторонний, но на самом деле у министра Тянь Шоучэна руки длинные, сети широкие: даже если его обидчик не работает в промышленности, Тянь сумеет найти на него управу — через старых боевых друзей, прежних начальников и прочих. И что сможет она, жалкая журналистка?
Всего этого он сказать не успел, потому что в кабинет к нему вошли. Хэ Цзябинь постарался закруглить разговор:
— В общем, я не пойду.
— Эх, ты... Ну ладно, дай хоть его адрес, я пойду одна.
— И тебе не советую.
— Ну в это уж ты не влезай!
Хэ Цзябинь рассердился. Он понимал, как тяжело будет Е Чжицю в одиночку лезть на рожон.
"ЛЗВЭ Прическа получилась совсем неплохой — точно по вкусу С я Чжуюнь. Волосы были уложены волнами в одном направлении, и это придавало Чжуюнь благородный, можно сказать, аристократический облик. Она была уже в возрасте и не могла позволить себе мелких кудряшек, как иные молодые женщины. К тому же перманент — это вульгарно, а она не какая-нибудь мещанка, чтобы завиваться всего один раз в год, потому-де, что каждая новая завивка — лишние расходы.
Она важно оглядела себя в обоих зеркалах: лоб, затылок, профиль,— улыбнулась, довольная, и чуть кивнула Лю Юйин, которая стояла позади клиентки и держала одно из зеркал. Да, парикмахерша неплохая, не зря ей ее рекомендовали, но почему у нее такой грустный вид? Она же еще молода, чего ей печалиться? Даже смотреть неприятно!
С я Чжуюнь вздохнула, ожидая, когда ей подадут пальто и сумку. Пальто было из дорогой ткани, темно- серой с серебряной нитью, толстой, но очень легкой. И сумка была дорогая — плоская, широкая, с красивым тиснением на коже. Чжэн Цзыюнь привез ее в прошлом году из Англии.
Каждый раз, когда муж ездил, в зарубежные командировки, он обязательно ей что-нибудь привозил, это уже стало правилом, и, разглядывая подарки, С я Чжуюнь снисходительно улыбалась, словно царица, принимающая дары подданных. С гораздо меньшим удовольствием она воспринимала командировки мужа по стране, из которых тот привозил только местный чай и, вручая дар, шутливым тоном, на разных диалектах говорил: «Это тебе, дорогая!» Тут уж она не улыбалась.
Не спеша надев пальто и осторожно повязав голову косынкой, чтобы не испортилась новая прическа, Ся Чжуюнь медленно открыла сумку. Ее медлительность была вовсе не нарочитой, скорее привычной для женщины, которая, имея высокопоставленного мужа, давно жила безбедно и привыкла к угодничеству. Она знала, что каждое ее движение исполнено значительности. Даже если бы она вдруг потеряла всего лишь руководство к очередному косметическому средству, люди вокруг кинулись бы искать его так же подобострастно, как обычно, забыв о себе и отбросив все срочные дела, они спешили выполнить любое из ее указаний.
Она достала из сумки изящное желтое портмоне с коричневыми узорами и двумя золотыми кнопками. В портмоне было юаней шестьдесят, а то и семьдесят — почти месячная зарплата Лю Юйин. Парикмахерша и видела-то такие деньги только в дни зарплаты, обычно у нее бывало на руках не больше юаня. Ся Чжуюнь вытащила из пачки десяти новую бумажку, потерла ее большим и указательным пальцами, как будто собираясь выдавить еще одну купюру, и протянула Лю Юйин. Та пошла к кассе. Кассирша, Маленькая Гу, заметила ее усталый вид и, отсчитывая сдачу, кивнула на настенные часы:
— Уже полшестого, тебе пора заканчивать!
Лю Юйин усмехнулась, но не ответила, только подумала: разве это называется «заканчивать»? У нее и кроме работы еще целая куча дел.
Сдачу выдали грязными, мятыми бумажками. С я Чжуюнь брезгливо взяла их кончиками пальцев, но все-таки не забыла пересчитать и положила в свое красивое портмоне. Золотые кнопки звонко щелкнули. Она еще раз взглянула в зеркало и направилась к выходу.
— До свиданья! — тихо проговорила Лю Юйин.
Ся Чжуюнь в удивлении обернулась: она и не ожидала такой вежливости от этой простоватой парикмахерши. Тут было даже нечто подозрительное. Чего это она так старается?
За дверью парикмахерской Ся Чжуюнь бросила взгляд на золотые наручные часики. Ого, опять незаметно пролетело больше четырех часов! Она вовсе не сожалела о потраченном времени, наоборот, радовалась, когда можно было убить его. В их доме стирала, убирала и готовила домработница. Дочь, живущая с Ся Чжуюнь, уже выросла и поступила на работу, причем очень удачную — фотокорреспонденткой. Единственное, что теперь предстоит девочке,— это выйти замуж, но так, чтобы жених был ее достоин.
С я Чжуюнь тоже временами поступала на службу,
1 Юань — основная денежная единица в Китае.
когда ей этого хотелось, а когда не хотелось, сидела дома. Но не может же она все время торчать в четырех стенах! Вязать она как следует не умеет, вот уже несколько лет возится с одной кофтой. Муж смеется: «Когда ты ее закончишь, мои седые усы, наверное, вновь зацветут!» Ну и пусть смеется, не понимает, что вязание для нее — хоть какое-то развлечение... Конечно, можно еще читать. Муж выписывал целую кучу журналов, газет, и она кое-что читала. В отличие от некоторых других высокопоставленных жен, она училась -в институте и даже закончила его, но в журналах, газетах, книгах понимала довольно мало, а запоминала и того меньше.
Вечером, когда у мужа в министерстве бывали собрания, а дочь уходила по своим делам, Ся Чжуюнь оставалась одна в просторной гостиной с мягкими креслами и буквально сторожила большой цветной телевизор. Нельзя сказать, что она смотрела его, потому что глаза ее были полузакрыты, но нельзя и утверждать, что не смотрела, так как она все же просиживала перед экраном. Потом ложилась спать, но долго не могла заснуть и начинала думать. Бессонницы она не боялась, потому что утром можно было спать, сколько хотелось. А думала она чаще всего о замужестве дочери. Сын заместителя командующего, к примеру, еще не выбрал себе невесту, но парень уж больно разболтанный, ни на что серьезное не годен; сын знакомого посла слаб здоровьем, как бы не оставил дочку вдовой! Вот сын министра Тянь Шоучэна вроде бы получше: и собой хорош, и умен, и работает уже переводчиком. Интересно, есть ли у него девушка?..
Чжэн Цзыюнь решительно отвергал все ее замыслы. «Ты что, династические браки собираешься устраивать? — шумел он.— Я не привык к таким вещам! Если все партийные и административные руководители породнятся между собой, то как они будут работать, как станут отличать служебные дела от личных? Производственные совещания превратятся в какие-то семейные посиделки! Не забывай, мы все-таки коммунисты... Ишь чего придумала!»
Ся Чжуюнь дулась. Ну и что же, что коммунисты? В уставе партии не сказано, что дети руководителей не могут любить друг друга. Сейчас некоторые выходят даже за
иностранцев, а тут китаец с китаянкой не могут пожениться! Черт знает что!
Она тратила немало времени на свои наряды и прически, но не для того, чтобы кому-то понравиться — возраст уже не тот! — а скорее по привычке, чтобы не ударить в грязь лицом. Ее муж, вечно спешивший то на работу, то на собрание, то на встречу с народов, то просто к телефону, никогда не имел возможности оценить усилия супруги. Звонили ему так много, что она часто жаловалась. «Я уже устала звать тебя!» «А зачем тогда трубку берешь?» — спрашивал он. Но она не могла не брать трубку, это было ее неотъемлемым правом и основным способом следить за мужем.
В пятьдесят шестом году она с трудом затащила своего супруга на одну вечеринку, а на следующий день спросила: «Тебе понравилось платье, в котором я была вчера?» «Да,— ответил Чжэн Цзыюнь после мучительных раздумий.— Бледно-желтый цвет тебе очень к лицу!» Ся Чжуюнь вытаращила на него глаза: «Ты что, дальтоник? Я вчера была в темно-красном!» Он весело расхохотался: «Ну тогда сшей себе и бледно-желтое!» Она сшила, но к тому времени он уже все забыл и сказал: «Бледно-желтое? По-моему, оно тебе не очень подходит...»
Если не считать этих мелочей, его не в чем было упрекнуть. С молодых лет он отличался красотой, превосходно умел себя вести, и, когда они шли по улице, у многих женщин глаза загорались от зависти. В то же время он был очень порядочным и не испытывал интереса к другим женщинам. Впрочем, и жену он воспринимал всего лишь как предмет обихода, без которого можно даже обойтись. Они никогда не спали в одной комнате, и Ся Чжуюнь часто задумывалась, не жалеет ли Чжэн Цзыюнь, что взвалил себе на плечи такую обузу? Может, он женился только потому, что принял зов юной плоти за любовь? Может, он никогда и не любил ее, а всю свою нерастраченную энергию отдал работе? Сплошная работа, работа, работа, а семья ему как будто и не принадлежит. Если бы Чжуюнь не подсуетилась, дочь ни за что не получила бы место фотокорреспондентки! Это ведь должность и почетная, и легкая, девочка все время вращается в высших
сферах, узнаёт много нового, имеет возможность себя показать. Конечно, надо бы еще устроить ей приличную квартиру, а то, когда Цзыюня восстанавливали на посту, в министерстве было трудно с квартирами. Странное дело, министерство все время строит, а заместителю министра не могут выделить ничего приличного, приходится жить в этой жалкой конуре! Разве это подходящее жилье для замминистра? Всего пять комнат, этаж ни то ни се — четвертый, никто из больших людей в таких квартирах не живет. Нет чтобы догадаться построить заместителю министра новую квартиру или хотя бы обменять эту на что-нибудь более достойное! Надеяться, что Чжэн Цзыюнь надоумит подчиненных, бесполезно, придется снова самой действовать.
Клиентка словно унесла с собой всю энергию Лю Юйин. Предыдущей ночью парикмахерша даже глаз не сомкнула, утром ушла из дома, не позавтракав, и в обед проглотила всего несколько кусков — не лезло, в горле будто ком стоял. Вспоминать о случившемся было мучительно. Она старалась ни о чем не думать, а то сразу расплакалась бы. Просто взяла в руки веник и стала подметать разбросанные по полу волосы.
За всю жизнь ни отец, ни мать ее пальцем не тронули, даже не выругали ни разу, а муж вчера дал ей пощечину. Тот самый муж, ради которого она всем готова пожертвовать. За что он ее ударил? Только за то, что она защитила сынишку, случайно разбившего термос. У Годуна не интересовало даже, ошпарился ли ребенок — знай лупит. Вот она и крикнула:
— Этот термос и двух юаней не стоит! Чего ты разошелся?
— Можно подумать, что ты жена министра! — в сердцах ответил У Годун.— «Двух юаней не стоит!» Много у тебя этих юаней?
Много не много, а два юаня были. Правда, к концу месяца и юаня не оставалось, хоть карманы выворачивай. Тот, кто не знает такой жизни, никогда не поймет, какой крови стоит один юань.
Когда У Годун заработал себе гепатит и полгода болел, ему выдавали всего шестьдесят процентов зарплаты, то есть чуть больше пятидесяти юаней. Лю Юйин вместе со всеми приработками получала примерно столько же. А в семье четыре рта; кроме того, каждый месяц надо давать пятнадцать юаней престарелым родителям У Годуна. Да и самого его приходилось подкармливать, нужно было усиленное питание; правда, Годун не очень-то и ел, он же видел, как дети облизываются... От Лю Юйин потребовалось предельное напряжение. Чтоб сэкономить хотя бы несколько феней она даже лапшу не покупала, делала ее сама, как ни уставала за целый день своей стоячей работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Мо Чжэн так осмелел и распалился, что сгоряча толкнул рукой миску. Борщ выплеснулся и потек по столу, закапал парню на брюки. Он вытащил смятый грязный платок, не поймешь даже, какого цвета, и стал лихорадочно вытирать брюки.
В его словах был, конечно, юношеский максимализм,
но был и свой резон. Е Чжицю с болью вспомнила о неразумной экономической политике последних двадцати лет. Если бы не бесконечные перетряски, если бы больше внимания уделялось конкретным проблемам экономики, то жизнь народа наверняка улучшилась бы. Хотя, конечно, она и так стала лучше, чем до революции 1949 года. И Е Чжицю не очень уверенно сказала:
— Эти цифры свидетельствуют о том, что наша экономика год от года совершенствуется, во всяком случае по сравнению с сорок девятым годом...
— Я был уверен, что вы приведете это сравнение! — оборвал ее Мо Чжэн.— Но сколько можно его приводить? Это ведь совершенно разные эпохи: социализм и старое общество. Как можно их сравнивать? — Скомкав платок, теперь уж ставший тряпкой, он швырнул его в тарелку с остатками борща и направился в кухню мыть посуду. У двери он обернулся и с неожиданной мягкостью сказал: — Правда, подумайте, почему в семье этого рабочего над нами вечные скандалы?
Задушевный его тон был особенно трогателен, потому что Мо Чжэн редко проявлял свои чувства.
Семья рабочего У Годуна жила над ними уже много лет. Е Чжицю еще помнила те времена, когда этот ладный парень был очень привязан к своей жене Лю Юйин и страшно волновался при ее первых родах. Соседи даже посмеивались, говоря: «Ты не беспокойся, женщина рожает так же легко, как наседка яйца кладет! А то ты своими волнениями Юйин напугаешь!» Е Чжицю была уверена, что, когда У Годун оставался наедине с женой, он буквально носил ее на руках и нянчился как с ребенком. Надо признать, что тогда Юйин была очень красива. Куда же все подевалось за десять с небольшим лет, почему все так изменилось? Почему У Годун так огрубел, полысел, а у Лю Юйин на лбу появилось столько морщин? Неужели материальные невзгоды так влияют на облик и отношения людей? Неужто и впрямь самое главное в жизни — это рис, соя, масло, чай, соль, дрова и прочее?
Она не могла мерить семью У Годуна собственными
мерками. Мо Чжэн часто напоминал ей поговорку: «Сытый не знает страданий голодного». Они с Мо Чжэном кормили лишь самих себя. Но многим ли в Китае так повезло? У большинства ведь есть и престарелые родители, и беспомощные супруги, и маленькие дети, многие испытывают всякие трудности с работой, учебой, жильем — в общем, у людей целая куча разных проблем. Человеческое существование зависит в первую очередь от материальных факторов, тут уж ничего не поделаешь.
Неужели наша страна действительно так бедна? Е Чжицю никак не хотела поверить в это. Ей все казалось, что бедность — не основная причина, что страна дала трещину где-то в другом месте, но где? Она была бы счастлива, если бы какой-нибудь знающий человек объяснил ей это.
Е Чжицю в задумчивости подошла к двери и стала надевать пальто.
— Вы куда? — спросил Мо Чжэн.
— Надо позвонить.
— Повяжите шарф, а то как бы вам снова не простудиться!
Дозвонилась она с трудом, ответили ей неприветливо:
— Хэ Цзябинь слушает. Кто это?
Она назвалась.
— А-а! А я и не узнал! — Тон Хэ Цзябиня смягчился.— Чем могу служить?
Е Чжицю редко общалась с ним: оба они были заняты, и она звонила лишь тогда, когда нуждалась в его помощи. В конце концов, они однокашники, можно и без особых церемоний. И Хэ Цзябинь знал, что она звонит только в трудных ситуациях.
— Да ничего особенного. Я хотела бы вместе с тобой сходить к замминистра Чжэн Цзыюню, интервью взять.
Хэ Цзябинь долго молчал. Е Чжицю даже решила, что связь прервалась, и крикнула:
— Алло, алло! Ты слышишь?
— Не кричи, я не глухой,— ответил Хэ Цзябинь и вдруг притворился непонимающим: — Зачем тебе это?
— Вот те на! Ты же сам расхваливал его мне, говорил, что он работает с душой, именно работает, а не бездельничает. Что он тверд, принципиален, имеет свой нетривиальный взгляд на то, как поднимать производство, проводить реформу экономики. И еще много всякого говорил... Ты советовал мне написать о нем специальный очерк, забыл, что ли?
Хэ Цзябинь непонятно хмыкнул.
— Ну так что, ты пойдешь со мной?
— Нет, не пойду,— решительно отрезал он.
— Ты что, передумал?
— Я никогда не обещал пойти вместе с тобой.
У Е Чжицю перехватило дыхание. Действительно, он этого не обещал, но зачем же тогда он подбивал ее на интервью?
— А почему ты не хочешь идти?
— Его лучше ловить дома, а я терпеть не могу его жены. На каждого приходящего она смотрит так, будто тот хочет воспользоваться их покровительством. Больно интересно! К тому же...— Он хотел добавить, что сейчас в министерстве очень сложная обстановка, легко оказаться между двух огней — заместителем министра и министром. Конечно, Е Чжицю решит, что ей нечего бояться, она человек посторонний, но на самом деле у министра Тянь Шоучэна руки длинные, сети широкие: даже если его обидчик не работает в промышленности, Тянь сумеет найти на него управу — через старых боевых друзей, прежних начальников и прочих. И что сможет она, жалкая журналистка?
Всего этого он сказать не успел, потому что в кабинет к нему вошли. Хэ Цзябинь постарался закруглить разговор:
— В общем, я не пойду.
— Эх, ты... Ну ладно, дай хоть его адрес, я пойду одна.
— И тебе не советую.
— Ну в это уж ты не влезай!
Хэ Цзябинь рассердился. Он понимал, как тяжело будет Е Чжицю в одиночку лезть на рожон.
"ЛЗВЭ Прическа получилась совсем неплохой — точно по вкусу С я Чжуюнь. Волосы были уложены волнами в одном направлении, и это придавало Чжуюнь благородный, можно сказать, аристократический облик. Она была уже в возрасте и не могла позволить себе мелких кудряшек, как иные молодые женщины. К тому же перманент — это вульгарно, а она не какая-нибудь мещанка, чтобы завиваться всего один раз в год, потому-де, что каждая новая завивка — лишние расходы.
Она важно оглядела себя в обоих зеркалах: лоб, затылок, профиль,— улыбнулась, довольная, и чуть кивнула Лю Юйин, которая стояла позади клиентки и держала одно из зеркал. Да, парикмахерша неплохая, не зря ей ее рекомендовали, но почему у нее такой грустный вид? Она же еще молода, чего ей печалиться? Даже смотреть неприятно!
С я Чжуюнь вздохнула, ожидая, когда ей подадут пальто и сумку. Пальто было из дорогой ткани, темно- серой с серебряной нитью, толстой, но очень легкой. И сумка была дорогая — плоская, широкая, с красивым тиснением на коже. Чжэн Цзыюнь привез ее в прошлом году из Англии.
Каждый раз, когда муж ездил, в зарубежные командировки, он обязательно ей что-нибудь привозил, это уже стало правилом, и, разглядывая подарки, С я Чжуюнь снисходительно улыбалась, словно царица, принимающая дары подданных. С гораздо меньшим удовольствием она воспринимала командировки мужа по стране, из которых тот привозил только местный чай и, вручая дар, шутливым тоном, на разных диалектах говорил: «Это тебе, дорогая!» Тут уж она не улыбалась.
Не спеша надев пальто и осторожно повязав голову косынкой, чтобы не испортилась новая прическа, Ся Чжуюнь медленно открыла сумку. Ее медлительность была вовсе не нарочитой, скорее привычной для женщины, которая, имея высокопоставленного мужа, давно жила безбедно и привыкла к угодничеству. Она знала, что каждое ее движение исполнено значительности. Даже если бы она вдруг потеряла всего лишь руководство к очередному косметическому средству, люди вокруг кинулись бы искать его так же подобострастно, как обычно, забыв о себе и отбросив все срочные дела, они спешили выполнить любое из ее указаний.
Она достала из сумки изящное желтое портмоне с коричневыми узорами и двумя золотыми кнопками. В портмоне было юаней шестьдесят, а то и семьдесят — почти месячная зарплата Лю Юйин. Парикмахерша и видела-то такие деньги только в дни зарплаты, обычно у нее бывало на руках не больше юаня. Ся Чжуюнь вытащила из пачки десяти новую бумажку, потерла ее большим и указательным пальцами, как будто собираясь выдавить еще одну купюру, и протянула Лю Юйин. Та пошла к кассе. Кассирша, Маленькая Гу, заметила ее усталый вид и, отсчитывая сдачу, кивнула на настенные часы:
— Уже полшестого, тебе пора заканчивать!
Лю Юйин усмехнулась, но не ответила, только подумала: разве это называется «заканчивать»? У нее и кроме работы еще целая куча дел.
Сдачу выдали грязными, мятыми бумажками. С я Чжуюнь брезгливо взяла их кончиками пальцев, но все-таки не забыла пересчитать и положила в свое красивое портмоне. Золотые кнопки звонко щелкнули. Она еще раз взглянула в зеркало и направилась к выходу.
— До свиданья! — тихо проговорила Лю Юйин.
Ся Чжуюнь в удивлении обернулась: она и не ожидала такой вежливости от этой простоватой парикмахерши. Тут было даже нечто подозрительное. Чего это она так старается?
За дверью парикмахерской Ся Чжуюнь бросила взгляд на золотые наручные часики. Ого, опять незаметно пролетело больше четырех часов! Она вовсе не сожалела о потраченном времени, наоборот, радовалась, когда можно было убить его. В их доме стирала, убирала и готовила домработница. Дочь, живущая с Ся Чжуюнь, уже выросла и поступила на работу, причем очень удачную — фотокорреспонденткой. Единственное, что теперь предстоит девочке,— это выйти замуж, но так, чтобы жених был ее достоин.
С я Чжуюнь тоже временами поступала на службу,
1 Юань — основная денежная единица в Китае.
когда ей этого хотелось, а когда не хотелось, сидела дома. Но не может же она все время торчать в четырех стенах! Вязать она как следует не умеет, вот уже несколько лет возится с одной кофтой. Муж смеется: «Когда ты ее закончишь, мои седые усы, наверное, вновь зацветут!» Ну и пусть смеется, не понимает, что вязание для нее — хоть какое-то развлечение... Конечно, можно еще читать. Муж выписывал целую кучу журналов, газет, и она кое-что читала. В отличие от некоторых других высокопоставленных жен, она училась -в институте и даже закончила его, но в журналах, газетах, книгах понимала довольно мало, а запоминала и того меньше.
Вечером, когда у мужа в министерстве бывали собрания, а дочь уходила по своим делам, Ся Чжуюнь оставалась одна в просторной гостиной с мягкими креслами и буквально сторожила большой цветной телевизор. Нельзя сказать, что она смотрела его, потому что глаза ее были полузакрыты, но нельзя и утверждать, что не смотрела, так как она все же просиживала перед экраном. Потом ложилась спать, но долго не могла заснуть и начинала думать. Бессонницы она не боялась, потому что утром можно было спать, сколько хотелось. А думала она чаще всего о замужестве дочери. Сын заместителя командующего, к примеру, еще не выбрал себе невесту, но парень уж больно разболтанный, ни на что серьезное не годен; сын знакомого посла слаб здоровьем, как бы не оставил дочку вдовой! Вот сын министра Тянь Шоучэна вроде бы получше: и собой хорош, и умен, и работает уже переводчиком. Интересно, есть ли у него девушка?..
Чжэн Цзыюнь решительно отвергал все ее замыслы. «Ты что, династические браки собираешься устраивать? — шумел он.— Я не привык к таким вещам! Если все партийные и административные руководители породнятся между собой, то как они будут работать, как станут отличать служебные дела от личных? Производственные совещания превратятся в какие-то семейные посиделки! Не забывай, мы все-таки коммунисты... Ишь чего придумала!»
Ся Чжуюнь дулась. Ну и что же, что коммунисты? В уставе партии не сказано, что дети руководителей не могут любить друг друга. Сейчас некоторые выходят даже за
иностранцев, а тут китаец с китаянкой не могут пожениться! Черт знает что!
Она тратила немало времени на свои наряды и прически, но не для того, чтобы кому-то понравиться — возраст уже не тот! — а скорее по привычке, чтобы не ударить в грязь лицом. Ее муж, вечно спешивший то на работу, то на собрание, то на встречу с народов, то просто к телефону, никогда не имел возможности оценить усилия супруги. Звонили ему так много, что она часто жаловалась. «Я уже устала звать тебя!» «А зачем тогда трубку берешь?» — спрашивал он. Но она не могла не брать трубку, это было ее неотъемлемым правом и основным способом следить за мужем.
В пятьдесят шестом году она с трудом затащила своего супруга на одну вечеринку, а на следующий день спросила: «Тебе понравилось платье, в котором я была вчера?» «Да,— ответил Чжэн Цзыюнь после мучительных раздумий.— Бледно-желтый цвет тебе очень к лицу!» Ся Чжуюнь вытаращила на него глаза: «Ты что, дальтоник? Я вчера была в темно-красном!» Он весело расхохотался: «Ну тогда сшей себе и бледно-желтое!» Она сшила, но к тому времени он уже все забыл и сказал: «Бледно-желтое? По-моему, оно тебе не очень подходит...»
Если не считать этих мелочей, его не в чем было упрекнуть. С молодых лет он отличался красотой, превосходно умел себя вести, и, когда они шли по улице, у многих женщин глаза загорались от зависти. В то же время он был очень порядочным и не испытывал интереса к другим женщинам. Впрочем, и жену он воспринимал всего лишь как предмет обихода, без которого можно даже обойтись. Они никогда не спали в одной комнате, и Ся Чжуюнь часто задумывалась, не жалеет ли Чжэн Цзыюнь, что взвалил себе на плечи такую обузу? Может, он женился только потому, что принял зов юной плоти за любовь? Может, он никогда и не любил ее, а всю свою нерастраченную энергию отдал работе? Сплошная работа, работа, работа, а семья ему как будто и не принадлежит. Если бы Чжуюнь не подсуетилась, дочь ни за что не получила бы место фотокорреспондентки! Это ведь должность и почетная, и легкая, девочка все время вращается в высших
сферах, узнаёт много нового, имеет возможность себя показать. Конечно, надо бы еще устроить ей приличную квартиру, а то, когда Цзыюня восстанавливали на посту, в министерстве было трудно с квартирами. Странное дело, министерство все время строит, а заместителю министра не могут выделить ничего приличного, приходится жить в этой жалкой конуре! Разве это подходящее жилье для замминистра? Всего пять комнат, этаж ни то ни се — четвертый, никто из больших людей в таких квартирах не живет. Нет чтобы догадаться построить заместителю министра новую квартиру или хотя бы обменять эту на что-нибудь более достойное! Надеяться, что Чжэн Цзыюнь надоумит подчиненных, бесполезно, придется снова самой действовать.
Клиентка словно унесла с собой всю энергию Лю Юйин. Предыдущей ночью парикмахерша даже глаз не сомкнула, утром ушла из дома, не позавтракав, и в обед проглотила всего несколько кусков — не лезло, в горле будто ком стоял. Вспоминать о случившемся было мучительно. Она старалась ни о чем не думать, а то сразу расплакалась бы. Просто взяла в руки веник и стала подметать разбросанные по полу волосы.
За всю жизнь ни отец, ни мать ее пальцем не тронули, даже не выругали ни разу, а муж вчера дал ей пощечину. Тот самый муж, ради которого она всем готова пожертвовать. За что он ее ударил? Только за то, что она защитила сынишку, случайно разбившего термос. У Годуна не интересовало даже, ошпарился ли ребенок — знай лупит. Вот она и крикнула:
— Этот термос и двух юаней не стоит! Чего ты разошелся?
— Можно подумать, что ты жена министра! — в сердцах ответил У Годун.— «Двух юаней не стоит!» Много у тебя этих юаней?
Много не много, а два юаня были. Правда, к концу месяца и юаня не оставалось, хоть карманы выворачивай. Тот, кто не знает такой жизни, никогда не поймет, какой крови стоит один юань.
Когда У Годун заработал себе гепатит и полгода болел, ему выдавали всего шестьдесят процентов зарплаты, то есть чуть больше пятидесяти юаней. Лю Юйин вместе со всеми приработками получала примерно столько же. А в семье четыре рта; кроме того, каждый месяц надо давать пятнадцать юаней престарелым родителям У Годуна. Да и самого его приходилось подкармливать, нужно было усиленное питание; правда, Годун не очень-то и ел, он же видел, как дети облизываются... От Лю Юйин потребовалось предельное напряжение. Чтоб сэкономить хотя бы несколько феней она даже лапшу не покупала, делала ее сама, как ни уставала за целый день своей стоячей работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40