Вот, заставили нас ТКЗХ устроить, устроили мы, и что? Ни хрена не получилось. Народ не хочет ТКЗХ, а раз не хочет, не надо его насиловать. Насильно мил не будешь. Другое дело — свое хозяйство, ты к нему душой прикипел, тут хоть день и ночь надрывайся, все равно не в тягость.
Однако сам он «прикипел душой» не к своему хозяйству, а к чему-то иному. Как для любого созерцателя, к тому же человека слабосильного, физический труд был для него мукой, он не любил земледельческой работы, не испытывал любви и к своей земле. В отличие от других крестьян, для которых владение землей было священным, вековечным и исконным правом, революционные сотрясения коснулись его совсем по другим причинам. Коллективизация была для него каким-то формальным изменением имущественного состояния людей и никак его не задела, потому что собственническое чувство так и не пустило корней в его душе. Однако революционная буря вытащила его из скорлупы одиночества, кинула в гущу людей и навязала их заботы и волнения. Испытывая со всех сторон грубые толчки, он растерялся и, как человек без общественного опыта, наивный и неиспорченный, не мог сам обрести равновесие, искал его в позиции других людей и верил, что находит.
Еще через год кооперативное хозяйство было организовано заново, Калчо Соленый опять был назначен сторожем и оставался на этой службе до пятидесяти пяти лет. Тем временем младшая его дочь Митка вышла замуж, а жена умерла, и зять перебрался к ним. Он оказался на редкость славным и работящим парнем. Один из первых двух трактористов в селе, он пользовался всеобщим уважением. Старый дом Калчо он подлатал, пристроил к нему еще две комнаты, посадил новый виноградник, а потом принялся за двор, сад и все приусадебное хозяйство. Калчо Соленый гордился им и не упускал случая похвастаться, что у него не зять, а чистое сокровище. Зять, быть может, как никто другой распознал характер своего тестя и предоставлял тому жить, как ему заблагорассудится. Оставив службу, Калчо в самое неожиданное время мог уйти со двора и пропадать часами. Бродил по виноградникам, по полям, возвращался в темноте. Зять видел, что дома Калчо томится и что душа его тоскует по старому карабину, который он таскал на плече чуть ли не всю жизнь, поэтому он привез ему из Советского Союза, куда его посылали на какие-то курсы, двустволку-ижевку. Еще он выправил тестю охотничий билет, и теперь Калчо мог несколько дней в неделю бродить с ружьем по полям. Потихоньку Калчо Соленый сошелся с другими охотниками, стал вместе с ними захаживать в корчму и опрокидывать там по стаканчику.
Так и шла его жизнь до того дня и часа, который застал его в засаде в лесу, где он стоял и вспоминал свою жизнь, начиная с Радкиной свадьбы и до опробования молодых вин в корчме. Ноги его все больше коченели от холода, он топтался на месте и время от времени окликал загонщиков, торопя их поскорей выбираться из леса. Никто не отвечал ему, не отвечал и Киро Джелебов, который должен был стоять в сотне шагов от него; со стороны лога, заполненного непроглядной белой мутью, слышалось громкое завыванье. «Внизу, с подветренной стороны, небось сугробы намело выше человеческого роста,— думал Калчо Соленый,— загонщики увязли в снегу и не могут выбраться». Слева от него все еще видны были следы, которые он оставил, когда шел к месту засады, и он решил пойти к Киро Джелебову, чтобы вместе решить, как помочь загонщикам, если те увязли в логу. И тут ему показалось, что наверху, на склоне закачалась ветка, сбросив с себя облако снежной пыли. Еще ему показалось, что там мелькнул силуэт человека, и он закричал:
— Эй, люди, давайте поскорей, не то околеем в этот...
Что-то толкнуло его в грудь и опрокинуло навзничь. Голова ушла в снег, а на лице он почувствовал тепло, которое мгновенно разнеслось по всему телу. «Ноги окоченели и не держат»,— мелькнуло у него в голове, и он сделал усилие, чтобы встать. Он повернулся на бок, загреб под себя снег и сумел приподняться на локтях. Снег все сильнее грел лицо, проникал в ноздри, в рот, душил его. Последним усилием он встал на колени, Втянул в себя воздух и тут вспомнил, что, перед тем как упасть, он слышал негромкий треск, словно хрустнула сломанная ветка. «Вьюга ее сломала, вьюга и меня повалила»,— подумал он, попытался подняться на ноги и действительно встал. Но ноги не держали его, он снова упал на колени и только тогда увидел, что снежная яма, в которой он барахтался, вся в красных брызгах. Острая, жгучая боль разодрала его грудь, он что-то крикнул, изо рта хлынула густая черная кровь и, пачкая подбородок, потекла в снег. Он медленно сполз вниз — сначала на локти, потом на живот, пополз к сугробу и ткнулся в него головой. Из снега остались торчать только ноги, обутые в резиновые сапоги, и по тому, как они дергались, все медленней и слабей, можно было проследить, как замирают последние удары его сердца.
ЖЕНДО ИВАНОВ РАЗБОЙНИК
Ты спрашивал, откуда у меня этот револьвер. Расскажу, но дай сначала опрокинем еще по одной. Стоян Кралев когда-то отобрал у меня револьвер, но он не знал, что у меня есть еще один. Я тогда испугался, как бы и его не нашли, если придут с обыском, взял да закопал его под амбаром. Лет пятнадцать—шестнадцать с тех пор прошло, видишь, как его ржа съела. Я на него этой осенью наткнулся, когда амбар рушил. Славный был револьвер. Мне его Иван Пех-ливанов дал, мне тогда и было-то восемнадцать годков. Ты ведь знаешь, я из верхних сел, из Делиормана. Рос сиротой, отца убили в первую мировую, еще брат и сестра были, помоложе.
Как-то поехал я в лес за дровами. Нагрузил уже телегу и только собрался трогать, гляжу — идут ко мне какие-то двое. Лет им на вид около тридцати, один в папахе меховой, другой — без шапки. Подошли ко мне, сели, закурили. «Ты, парень, откуда?» Я отвечаю. «А еще за дровами приедешь?» —«Приеду»,—говорю. «Тогда притащи нам сигарет, спички и еды какой. Буханку хлеба и еще чего-нибудь». Тот, который в папахе, вынул из кармана деньги и дал мне. Я взял и поехал в село. Денег, мне показалось, отвалили щедро, и я, как выехал из лесу, остановился и пересчитал. Двадцать с чем-то левов, деньги по тому времени немалые. Пока я разгружал дрова, мать сбегала в лавку, купила десять коробок сигарет, кило маслин и спички, а хлеба, брынзы и еще какой-то еды собрала домашней. Дала мне и остаток денег, чтоб я тем людям вернул.
Делиорман — область в восточной части Дунайской равнины.
Отвес и им все, они поели, и тот, который в папахе, опросил меня, знаю ли я, где село Писарово. Я сказал, что слышал про такое село, но сам никогда там не бывал. Они еще порасспросили меня о том о сем и потом сказали:
— Ты нам вернул столько денег, сколько и должно было остаться, значит, ты парень честный. Мы хотим отплатить тебе добром. Иди в село Писарово, увидишь там мечеть. Пол в ней выложен плитами. Отсчитаешь третью от дверей справа, вдоль стены. Приподымешь ее ножом, найдешь мешочек с золотом.
Дали они мне одну меджидию 1 и ушли. Насчет золота я ни на минуту им не поверил. Знай они, где мешочек золота запрятан, пошли бы сами и взяли, не стали бы мне уступать. Что ж, думаю, хорошие люди, другим ничем не могли заплатить, вот и расплатились меджидией да добрым словом. Так-то оно так, но дня через два-три по селу пошел слух, будто полиция разгромила банду Карадемирева. Время после войны было смутное, тревожное. В Делиормане и Добрудже случались крупные кражи и ограбления. Мужики из окрестных сел нередко сговаривались по двое — по трое и занимались грабежами, которые приписывали Карадемиреву. Слава его как вора и разбойника ходила по всему краю.
Прослышав об этом, я смекнул, что те двое были из банды Карадемирева, а кто-то из них был, может, и сам Карадемирев. Полиция наступает им на пятки, одна забота у них — шкуру свою спасти, отчего ж походя не сделать доброе дело бедняку! Я им как раз под руку попался. Немного погодя Иван Пехливанов рассказал мне, что в шалаше на винограднике села Гевреклер, за два села от нашего, нашли убитого. Оказалось, что это Паско Наумов из банды Карадемирева. Полиция ничего у него не обнаружила, но вскоре стало известно, что убил его товарищ его Шевкет. Заснул он, Шевкет его убил, взял его золото и бежал в Турцию. Сам он жив-здоров, открыл в Стамбуле две гостиницы и большой лабаз. Написали про это наши турки, которые туда переселились.
То, что рассказал мне Иван Пехливанов, подтвердилось, и я понял, что с этими-то двоими я и встретился. Но ему я ничего не сказал, потому как побаивался. Он был старше меня, двое детей у него было. Я дружил
1 Меджидия — турецкая серебряная монета.
с его младшим братом, и он меня держал за своего. Он был известный буян, водились за ним темные дела. Говорили, будто он не зря шастает по селам, переправляет лошадей через границу. Скажи я ему про мечеть, он сам туда сходит и возьмет золото. И другому никому я не решался раскрыть секрет, чтоб не выставили меня укрывателем разбойников. Это все так, но как же одному-то мне отправиться в Писарово и одному в мечеть зайти? Прошла зима, весной уже запахло, а я все об этой мечети думаю, все мешочек с золотом в глазах стоит. Ничего не попишешь, без Ивана Пехливанова не обойтись. «Так и так,— говорю ему,— я знаю место, где золото закопано»,— и рассказал ему про случай в лесу. «Они и были»,— сказал он, и глаза у него загорелись. На другой же день запряг он телегу и мы с ним поехали в Писарово. Надо было миновать четыре села, и мы приехали после полудня. Остановились у корчмы, зашли. Иван Пехливанов стал расспрашивать про мужика одного, Делчо, с которым он вместе в армии служил. За ним послали, вскоре он пришел. Они с Иваном Пехливановым выпили, потолковали, и Делчо пригласил нас к себе.
Около полуночи отправились мы в мечеть. У входа Иван Пехливанов дал мне этот револьвер, просто так, на всякий случай. Две плиты приподняли — ничего. Под третью я первый руку запустил. Рука ушла в пустоту, что-то я нащупал, и когда мы глянули при свете свечи — золотой. Искали дальше — ничего. Другие монеты кто-то уже взял. То ли Шевкет, прежде чем бежать в Турцию, завернул сюда и взял, то ли кто из их помощников. Монету оставили мне. «Твое это счастье,— сказали,— бери». Иван Пехливанов и револьвер обратно не потребовал. «Пусть у тебя будет,— говорит,— глядишь, и пригодится».
И скоро этот револьвер мне пригодился. Как-то вечером Иван Пехливанов зашел ко мне и сказал, что надо сделать одно дело. Мы пошли на луг у села Поток и застали там Делчо и еще одного человека. Я глянул на него вблизи — Крыстю Маринов из нашего села. Понял я, что дело нечисто, но отступать было поздно. В селах в это время шла молотьба — днем молотили, а по вечерам пасли лошадей на стерне. На рассвете, когда сон у сторожей самый крепкий, Иван Пехливанов отобрал четыре пары лошадей и снял с них путы. Мы сели на лошадей и рысью к границе, а до границы — полчаса пути. Гам мае ждали четверо, одни говорили по-болгарски, другие — по-валашски. Они взяли лошадей и исчезли но ту сторону границы, а мы вернулись в наш лес. Сели там, Иван Пехливанов вытащил деньги и дал каждому по пачке.
О краже заговорили в тот же день, по селам пошли в обход полицейские и агенты, задерживали подозрительных и сажали в участок. Я запрятал деньги в надежном месте и как ни в чем не бывало работал на току. Иван Пехливанов приказал нам троим не встречаться, а если где случайно встретимся, так чтоб не останавливались и не разговаривали. Еще он приказал, чтоб никто больше ни во что сам не ввязывался, а когда надо будет, он распорядится, как действовать. Ладно, но Крыстю как-то вечером взломал дверь бакалейной лавки и унес из кассы тысячу левов. Вор он был неопытный, его поймали и на три года засадили за решетку. Иван Пехливанов перепугался, места себе не мог найти. Боялся, как бы Крыстю не выдал нас на допросе. Если он признается, что с нами вместе шуровал, и нас возьмут, все отрицай, говорит, иначе погорим. Успокоились мы только тогда, когда огласили приговор Крыстю и отвезли его в тюрьму. Но он своего срока не отсидел и вместе с еще одним парнем бежал из тюрьмы. Власти пытались их задержать, и они месяц с лишним бродили нелегально по делиорманским лесам. Раз подошли близко к одному селу и увидели, что на огородах работают девушки. Девушки были горянки-поденщицы. Они схватили одну девушку, изнасиловали, а потом убили и бросили на опушке. После этого случая положение их стало совсем тяжелое. Другой парень куда-то делся, Крыстю остался один, податься ему было некуда, и он вернулся в село. Постучался к Марко Дойнову, и тот спрятал его у себя.
В это время Иван Пехливанов собрал маленькую шайку. Мы бродили по Добрудже и грабили тех, кто побогаче. Однажды Дойнов пришел к Ивану Пехливанову и попросил его переправить Крыстю через границу. Дойнов много лет работал в селе учителем, оказывал людям разные услуги, и все его уважали. Крыстю был его соседом, и учитель очень его любил. Во время одной из вылазок через границу мы взяли Крыстю с собой и пристроили чабаном к одному человеку из села Пын-дыклии. Тот обещал раздобыть для Крыстю румынский паспорт. Мы отправились дальше к Силистре. Последний раз, когда мы ходили по этим местам, то потеряли одного из наших ребят. Среди ночи мы сели отдохнуть у обочины шоссе. Когда же встали и уже прошли около километра, то увидели, что одного человека не хватает. Возвращаться мы не могли, дали два выстрела, подождали, никто не отозвался, и пошли дальше. Потом мы поняли, что парнишка наш заснул, а когда проснулся, увидел, что остался один, и испугался. Про выстрелы подумал, что это румыны стреляют, и просидел на обочине шоссе до рассвета. Потом бросил оружие и пошел наугад. На другой день румыны его арестовали, и мы потеряли его следы. Через месяц мы решили снова обойти села вокруг Силистры и, если узнаем, где он, попытаться его освободить. Несколько дней мы провели в одной пещере возле Силистры. Там нас заметил один румын, и нам пришлось, чтоб нас не накрыли, оставить пещеру и отойти к границе. По дороге мы узнали, что румыны выставили нашего парнишку на майдане в селе Карапелит и натравили на него полицейских собак. Потом его увезли куда-то дальше от границы, и больше о нем не было ни слуху ни духу.
Не прошло и недели с тех пор, как мы вернулись в село, когда ночью неожиданно заявился Крыстю. Человек, у которого мы его оставили, не смог добыть ему паспорт, и он вернулся. Пока он отсиживался в Пын-дыклии, в газетах написали, что тому, кто поймает его или убьет, заплатят десять тысяч левов. Я показал газету Ивану Пехливанову. Он засмеялся и сказал, что мы упустили свое счастье. Я так и вскинулся: «Что ты говоришь, он же наш товарищ!» — «Да я языком болтаю»,— говорит. Крыстю боялся идти домой и пришел ко мне. Он хотел, чтоб мы переправили его в Сербию. Прикидывали мы и так и этак, наконец Иван Пехлива-нов сказал ему, что на канал до самой Сербии нужно много денег, и чтобы раздобыть их, он предлагает ограбить муллу в селе Гевреклер. Тамошний мулла — человек богатый, а пойдем мы только втроем, чтобы не делить добычу на многих участников. Крыстю согласился. Двинулись мы ночью в сторону границы и не успели еще выйти из виноградников, как Иван Пехливанов выстрелил Крыстю в спину. Выстрелил и сам так испугался, что с криком побежал куда глаза глядят. Я едва догнал его и успокоил. Мы перетащили тело Крыстю на дорогу и вернулись в село. Наутро Иван Пехливанов явился в общинную управу с повинной. Его отвезли в город, а там выдали десять тысяч левов и произвели полицейские. Из этих денег мне он не дал ни лева. Поаяее он украл с полицейского склада оружие, и его посадили.
После него я стал главарем шайки, и мы по-прежнему действовали по обе стороны границы. В шайку входило всего пять человек, и чтоб нам не отказывались помогать, мы распустили слух, будто работаем на Кара-демирева. Полиция выловила кое-кого из его людей, но самого задержать не сумела, и он снова наводил страх в округе. Сентябрьское восстание 1 было подавлено, времена пришли еще более смутные, много было всякого недовольства. Карадемирев внушал людям, будто борется против правительства Цанкова 2, и многие коммунисты и члены Земледельческого союза стали его помощниками. Были у него помощники и в Румынии, так что он и там действовал свободно. Считая, что мы — его люди, нас тоже укрывали, указывали на сельских богатеев, сообщали, где сколько полиции.
Однажды мы решили ограбить старосту села Эни-чешме, куцовлаха по народности, богача и страшного мерзавца. Он истязал болгар, обирал их и силком заставлял признать себя румынами. Таких в Добрудже было много, наши помощники и связные давали нам знать, где какое совершено преступление и кто его совершил. Случалось, что людей избивали и убивали, случалось, сажали в тюрьму. А то был такой случай. Лошади одного нашего болгарина зашли на поле румына и маленько потоптали его с краю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60