Предстояли одна за другой премьеры «Скупого», «Мастеров» и «Госпожи министерши», в которых должны были | и гролировать Крыстю Сарафов, Елена Снежина, Владимир Трендафилов и другие столичные светила. В артистических кругах города едва ли можно было найти кого-то еще, кто с таким нетерпением ждал бы этих премьер, как ждали их дядя Жорко и Иван. Дядя Жорко сутками не вылезал из театра, спал по нескольку часов на продавленной кушетке, а остальное время работал, чтобы в будущих спектаклях все шло без сучка и задоринки. Иван ходил в театр каждый вечер, а частенько и днем, в качестве «своего человека» смотрел репетиции. Дядя Жорко успел к тому времени показать в театре публикации его стихов в «Болгарской речи» и местной газете «Литературни новини», кое-кто побывал в гимназии на его выставке, так что почти все актеры знали его и относились к нему благосклонно.
Подошел конец третьего учебного года. Иван мог кончить его на отлично, потому что все предметы давались ему одинаково легко, если б эти предметы не перестали его интересовать. Все, что говорили преподаватели, навевало на него скуку, особенно же неприятно было ему отвечать на уроках. Процедуру эту он воспринимал как какой-то допрос, терроризирующий его дух и превращающий его самого в марионетку. Он стал все чаще получать плохие отметки, и учителя с нескрываемым сожалением отмечали, что он учится все хуже и хуже и даже не пытается вернуть себе свои достижения. «Столько людей,— думал он,— не знают, какой высоты Монблан, каков химический состав воды, или не умеют пользоваться таблицей логарифмов, и что же? Разве они темные, пропащие люди, которые не приносят пользы ни себе, ни обществу, как нам проповедуют в школе? Интересно, могут ли Сарафов или Снежина вычислить объем цилиндра, а если не могут, как же они стали чародеями сцены?»
С помощью подобных софизмов он оправдывал свою капитуляцию перед наукой, как и свое очередное увлечение. Когда-нибудь музы могли преобразиться в эриний и отомстить ему за его духовное многоженство, превратив его дарования в тяжкое проклятье, но пока он был полон таких чистых вожделений, что и не думал о такой опасности — напротив, был уверен, что до конца своих дней будет служить им всем с одинаковой преданностью и любовью. Виноватым он чувствовал себя только перед матерью, неграмотной женщиной, которая и замуж-то во второй раз вышла для того, чтобы сохранить хозяйство и дать ему возможность учиться. Как и каждое лето, она перебралась теперь в их старый дом, чтобы провести несколько месяцев с ним, но он прожил дома два дня, а на третий вернулся в город. Матери он сказал, что его к этому обязали в гимназии, мать дала ему денег и проводил;» в дорогу.
В начале июля один местный режиссер, Янакиев, собрал труппу из десятка актеров и предпринял турне по селам области, показывая «Под игом» и «Боряну» 1. Кое-где ужо начинали убирать ячмень, но люди, до тех пор театра, по вечерам заполняли «залы». В части сел актеров кормили бесплатно, и вечно голодная актерская братия пила и ела до отвала, откладывая деньжата на летние отпуска. У Янакиева был приятель, полковник местного гарнизона и страстный любитель театра, который отдал в его миг грузовик с брезентовым, что перевозка вещей и реквизита осуществим». Легко и быстро. Иван и дядя Жорко, исполнявший также обязанности квартирьера, приезжали в село раньше труппы, обеспечивали актерам квартиры и ГОТОВИЛИ сцену в клубе, и школе, а иной раз и в каком-нибудь сарае.
В одном таком принадлежавшем общине заброшенном амбаре Иван Шибилев впервые вышел на подмостки. Актер, игравший в «Боряне» роль Павла, на второй же день турне, напившись до бесчувствия, сломал ногу, и его пришлось отправить в город. Янакиев, не колеблясь, отдал роль Ивану, поскольку был уверен, что тот отлично с ней справится. Он уже знал, как этот юноша предан театру — недаром тот бесплатно трудился для труппы,— а постепенно обнаруживал и другие его дарования. У Ивана была исключительная память, он знал наизусть почти весь репертуар театра, отлично владел искусством имитации, писал стихи и прекрасно их читал, рисовал портреты актеров труппы, играл на скрипке и на всех народных инструментах, а кроме того, обладал и самым ценным для актера качеством — сценическим обаянием. Он был немного выше среднего роста, кареглазый, с мягким голосом и очень приятной, подвижной физиономией, отражавшей его веселый, общительный характер и чистоту чувств. После спектакля «Боряны» актеры поздравили его с удачным дебютом и пожелали новых успехов. Все были восхищены той свежестью и искренностью, с которой он воплощал об-
1 «Под игом»—в данном случае инсценировка одноименного романа классика болгарской литературы Ивана Вазова (1850— 1921); «Б о р я н а» — классическая пьеса Йордана Йовкова (1880— 1937).
раз сельского парня Павла, особенно в той сцене, когда тот бросает вызов всемогущему алфатарскому царю, готовый не на жизнь, а на смерть бороться за свою любовь: «Не пущу Борйну! Только если я умру, выйдет она отсюда!» После месячного турне труппа вернулась в город. Прощаясь, режиссер попросил Ивана прийти в театр перед первым сентября, чтобы поручить ему ту же роль в случае, если основной исполнитель не выздоровеет, или же попробовать его в другой молодежной роли.
Иван едва дотерпел до середины августа, приехал в город и в тот же день к вечеру отправился в театр. В это время там крутился только дядя Жорко с несколькими рабочими, которые кончали ремонт гримерных. У служебного входа стояла скамейка, на ней сидела женщина с темными, рассыпавшимися по плечам волосами. Она сидела спиной к улице и разговаривала с дядей Жорко. Увидев Ивана, дядя Жорко прервал разговор и пошел к нему навстречу, сияя своей заячьей улыбкой.
— Вот и наш юный артист!— заговорил он, обнимая Ивана за плечи.— И усики оставил! Идут они тебе, очень идут!
Они поговорили минуту-другую, и дядя Жорко предложил Ивану сесть на скамейку. Усаживаясь, Иван невольно взглянул на девушку, и сердце его пронзила та дрожь восторга и отчаяния, которая всякий раз настигала его при виде прекрасной и незнакомой женщины. «Как это может быть, чтоб на свете существовала такая красота, а я жил бы на этом самом свете и не видел ее, или видел всего миг,— думал он, сраженный этой красотой, и не слышал, что говорит ему дядя Жорко.— Нет, это вопиющая несправедливость, такого горя человеческое сердце не выдержит. Какой смысл жить дальше, когда эта красота меня покинет? Господи, сделай так, чтобы...» Но не успел он закончить, как господь внял его мольбе. Рабочие позвали дядю Жорко, и тогда девушка повернулась к Ивану и спросила его, давно ли он стал актером.
— Я не актер,— сказал он.
Ему казалось, что это сон, и, как во сне, он хотел еще раз взглянуть на ее лицо, но какая-то сила не позволяла ему повернуть к ней голову, и эта же сила неведомыми путями внушала ему, что если он взглянет на ее лицо еще раз, то увидит голову Горгоны и тут же окаменеет.
«Почему, почему я боюсь на нее взглянуть?»—спрашивал он себя и продолжал рассказывать, как случайно целый месяц играл одну роль и как режиссер обещал дать ему еще одну В предстоящем сезоне.
— Какой вы счастливый!— простодушно сказала девушка.
— Счастливый? Наоборот!— отозвался Иван и меланхолически покачал головой.
Он говорил искренне, потому что счастливые его дни — а б|М0 их немало,— ухнули в какую-то темную Пропасть В ТОТ миг, когда он увидел девушку и почувст-ВОВВЛ с^С)п безнадежно одиноким. Беспредельная скорбь всколыхнулась в нем при одной лишь мысли о том, что незнакомка вот-вот исчезнет навсегда и мир без нее опустеет. В тот же вечер, измученный бессонницей и одиночеством, он напишет:
Белой пустыней стелется мир, где нету тебя, В этой пустыне дни мои скоро угаснут...
— Режиссер Маловский обещал мне роль в этом сезоне,— сказала она.— Может, станем с вами партнерами? Меня зовут Геновева, но называют Вевой. А вас как зовут?
— Иван.
— А сейчас мне пора идти! — Вева тряхнула своими роскошными волосами, как гребнем провела по ним пальцами и встала. Иван вскочил, словно подброшенный пружиной, и пошел рядом с ней.— И вы идете?
— Да!— Иван осмелился взглянуть на нее в профиль и увидел, что губы ее тронула легкая улыбка. «Эта божественная улыбка предназначена мне — за то, что я пошел ее провожать»,— подумал он, и вся его мировая скорбь исчезла так же внезапно, как и завладела было его душой. Теперь она уступила место бурной и смелой надежде.— Вы позволите проводить вас домой?
— О, не нужно! — сказала Вева.— Я встречаюсь с подругой.
— Жалко! Будь вы одна, я предложил бы вам свою компанию на этот вечер.
— С вашей стороны это очень мило, но вы можете проводить меня только до церкви на главной улице. Там меня ждет подруга.
— Я буду счастлив провести с вами хотя бы не-околько минут!
Иван не мог освободиться от напряжения, у него перехватывало дыхание, и поскольку он считал Веву профессиональной актрисой, он говорил с ней приподнятым «актерским» тоном, какой он слышал в театре. Божественные улыбки, озарявшие время от времени ее лицо, действительно предназначались ему, но они выражали скорей ее насмешку над тем усердием, с каким он тщился выказать себя достойным ее кавалером. Она была старше его всего на два года, и внешне это не было заметно. Скорее наоборот — Иван Шибилев в своих модных брюках из белой чесучи и голубой рубашке, с усиками и зачесом, выше ее на голову, широкоплечий, хорошо сложенный, выглядел на несколько лет старше. Что же до житейского опыта, он был ребенком по сравнению с ней, так как она давно уже научилась безошибочно, словно легко написанную книгу, читать взгляды, выражения лиц и желания мужчин. Ей хватило не минут даже, а несколько секунд, чтобы понять, что юноша еще целомудрен, влюблен в нее «с первого взгляда» и готов поклясться ей в вечной любви. Она уже знала по опыту, что подобных младенцев надо отшивать немедля, и по понятным соображениям так всегда и поступала, но подруги на назначенном месте у церкви не оказалось, младенец пригласил ее поужинать в ресторан, и она согласилась. В нем было обаяние, которое заставило ее вознаградить его за неуклюжие попытки за ней поухаживать, к тому же она не привыкла вечерами бывать одна. Она успела заметить, что он не смеет смотреть ей в глаза и говорит неприсущим его возрасту тоном, стараясь выглядеть многоопытным мужчиной, и все это делало его еще симпатичнее.
В ресторане Иван успокоился и стал самим собой. Ему предстояло провести с Вевой несколько часов, а это позволяло надеяться и на будущее, к тому же кельнер обращался к нему как к настоящему господину («Что господину угодно? Как господин пожелает?..»), и это придавало ему уверенности. В зале ресторана было занято всего несколько столиков; они сидели вдвоем в неглубокой нише, где было тихо и уютно. Воодушевленный до экстаза ослепительной красотой девушки, Иван в порыве сладостного чистосердечия рассказал ей о себе все или почти все, как только может рассказывать юноша, лишь недавно простившийся с детством, когда его распирает самое чистое и нежное волнение, самые возвышенные чувства, когда на язык просятся самые красивые на свете слова, и он, говоря о себе, в сущности объяснялся ей в любви. Чтобы остановить пламенный поток его излияний, начинавший ей досаждать, а также чтобы удовлетворить в какой-то степени его любопытство, Вева коротко рассказала ему о себе. Она два года играла в Плевенском театре, но из за сплетен, зависти и интриг в труппе вынуждена была его оставить. Ее приглашают и в другие театры, но она решила остановиться на здешнем, потому что здесь живет в большом собственном доме ее одинокая тетка, у которой она будет купаться В роскоши, В конце прошлого сезона она ходила к режиссеру Маловскому, и тот обещал занять ее в комедии некоего Бюрали «Жена взаймы», в которой она играла в Плевенском театре главную роль.
Всему этому едва ли стоило верить, правда же заключалась в том, что Вева знала цену своей красоте и давно превратила ее в средство пропитания. Не в конце последнего сезона, а около года назад она попыталась сунуться в городской театр И прежде всего попала, разумеется, в руки режиссера Маловского. Он держал ее при себе не больше месяца и передал кому-то из актеров, а те, поскольку не могли позволить себе роскоши поддерживать длительную связь с такой красавицей, сплавили ее своим друзьям и поклонникам. Иван Ши-билев узнал об зтом от кого-то из актеров, кто видел их С Вевой в ресторане или на улице, о том же сказал ему и дядя Жорко. Он объяснил, что подобного рода девицы постоянно кружат вокруг театра, как ночные бабочки вокруг света ламп, надеясь пробить себе дорогу на сцену не талантом или умением, а благодаря своим женским прелестям. Режиссер Янакиев, который решил занять Ивана в следующей своей постановке и был обеспокоен его неопытностью в обращении с женщинами, особенно такими, как Вева, тоже посоветовал ему больше с ней не встречаться и даже назвал ее шлюхой.
После первого вечера в ресторане Иван дал себе торжественную клятву, что последует за Вевой повсюду, и любое время и при любых обстоятельствах. Она не захотела принять от него эту жертву — более того, за полтора месяца назначала ему встречи лишь пять раз, а в остальное время он подлавливал ее на улице. Уверившись в этом, она рассердилась и пригрозила ему, ЧТО, если он будет ходить за ней по пятам, она вообще О ним раззнакомится. Иван перестал без спросу попадаться ей на глаза, но старался, когда мог, проследить, куда она идет и с кем встречается. Под вечер она чаще всего заходила в двухэтажный дом недалеко от пассажа и примерно через час выходила оттуда с молодой, своего возраста женщиной. Они направлялись по главной улице к ресторану «Морское око», сворачивали направо и спускались к Приморскому парку. Там гуляющие, растекаясь по аллеям, шли уже не сплошным потоком, и проследить за двумя молодыми женщинами было нетрудно. Не успевали они двинуться по какой-нибудь из аллей, перед ними словно бы случайно вырастали двое мужчин, заговаривали с ними и шли дальше вместе с дамами, сначала все вчетвером, а потом разбившись на пары. Насколько можно было судить по их одежде и манерам, мужчины были людьми с солидным положением, морские офицеры в белых мундирах с кортиками на блестящей цепочке или пехотные офицеры, которые при встрече с дамами прижимали к бедру длинные сабли, галантно кланялись и громко звякали шпорами. Сделав несколько кругов по парку, обе парочки шли в Казино. Там уже играл оркестр, в прохладном вечернем воздухе разносились отрывистые такты румбы или фокстрота, под обильным светом электрических ламп дансинг бурлил, как пестрый и живой водоворот. Спрятавшись в тени деревьев, Иван стоял там, пока Вева и ее подруга вместе с кавалерами не выходили из Казино и не сворачивали на городские улицы. Парочки шли метрах в десяти друг от друга, держась за руки, а в темных местах кавалеры обнимали и целовали дам. Вскоре они подходили к дому близ пассажа и скрывались в нем. В иные ночи Иван оставался стоять на ближайшем углу и совершенно бессмысленно дожидался там рассвета, когда кавалеры покидали дом.
Но бывали дни и вечера, когда он страдал еще более жестоко, и это случалось, когда Веве не с кем было провести время и она снисходила к нему. Он в любое время крутился возле ее квартиры, Вева видела его из окна и, если у нее не было другого свидания, выходила из парадного подъезда, уверенная в том, что он потащится за ней. Пройдясь разок-другой по главной улице, они шли в ресторан. Вева предпочитала «Морское око» или «Болгарию», потому что туда ходила более чистая публика. Среди этой чистой публики, как, впрочем, и в любом другом месте, она всеми способами давала ему понять, что ему нечего и думать о большей с ней близости и что если она время от времени с ним встречается, то только потому, что уступает его неотвязной настойчивости. Держалась ома так, что мужчины недвусмысленно выражали восхищение ее яркой красотой, и она не только не скрывала своего удовольствия, как это делала бы любая порядочная девушка, а, наоборот, поощряла ухажеров взглядами и улыбками. На улице ее часто останавливали мужчины, и, разговаривая с ними, она поворачивалась к своему кавалеру спиной или приказывала, чтоб он ждал ее на известном расстоянии. В ресторане к их столику подсаживались непрошеные гости, а были и такие, кто вместо «здравствуй» поддразнивал Веву: «Веник, ты, никак, сегодня прогораешь!» Они хотели сказать, что кавалер ее еще слишком юн и ей придется самой платить за ужин. Это заставляло Ивана всячески скрывать свою молодость. У самого модного в городе портного он сшил два костюма, ходил в белых брюках и белых ботинках, по вечерам надевал галстук, не сбривал усиков, так что вполне мог сойти за молодого человека из состоятельного семейства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60