— Да, да, доченька, конец нашей старой «Папир-ке», и новый машинный зал разрушен, похоронен под обломками башни, они засыпали всю протоку.— Он показал на вытекавшую воду как на главную примету
катастрофы.— Но вода сойдет, как только уровень в протоке снизится...
Императорский советник говорил, как самые простые люди, которые даже в наиболее грозные моменты видят и замечают только внешнее и второстепенное. Но вот он стер мизинцем что-то в уголке глаза и, с жаром целуя дочь, дважды громко потянул носом; показав на груду мебели и вещей, сложенных прямо на улице перед самой виллой — кстати сказать, весьма неразумно, ибо здесь все эти вещи подверглись бы полному уничтожению, если б рухнула вилла,— и покачал головой, способный выговорить одно только слово:
— Нищие!
Да и это слово перебило его рыдание—вернее сказать, рыданьице.
— А дядя? — прошептала Тинда.
— Бедный дядя Армии! — всхлипнул императорский советник.— Мы его ищем, но думаю, так и не найдем — во всяком случае, в уцелевшей части башни его нет. Вацлав с сыном обыскали все этажи, и задняя лестница не обрушилась, и везде горит свет, а дяди нет и следа — быть может, он в развалинах или под ними... Но, доченька, дорогая моя, не думай об этом, тебе нельзя сюда, пан Важка будет так любезен, проводит тебя к Манечке,— впервые со дня свадьбы младшей дочери Уллик выговорил ее имя.— Здесь тебе оставаться нельзя, а за меня не бойся, коллега инженер Набелек ручается, что больше не сдвинется ни один кирпич, хотя лучше бы меня сразу убило одним из них... Но этого не случится, я поберегусь, сапристи! Чтоб не говорили, будто старый Уллик уклонился от ответственности за случившееся и за все последствия!
Слушала его Тинда или нет, понимала — не понимала?
Словно окаменев, стояла она в белоснежной ризе Эльзы Брабантской, подпоясанной тяжелым кованым поясом, а на плечах — модная бальная пелеринка лебяжьего пуха, и, прижав ко рту ладонь, смотрела поверх крыши виллы на верхушки вековых раскидистых деревьев на острове, почти переросших даже купол «Папир-ки»; листву деревьев озаряли снизу факелы. Ветер, усилившийся с темнотой, раскачивал деревья в темпе адажио, и они показывали попеременно то серебристую изнанку листьев, то их сочно-зеленый верх, и делали это так же добросовестно при свете факелов, как и при свете вечерней зари, а тень купола металась по их верхушкам оттого, что люди с факелами метались по острову. Из-за виллы прозвучал сигнал пожарной трубы, и императорский советник заканчивал свою речь, успокаивая Тинду и всех, кто мог его слышать.
— Этого не будет! И не бойся за папу — там, сзади, находится инженер Набелек, и советник наместничества, и надворный советник, и оба правительственных советника. Прости, мне пора возвращаться к работам, а ты попроси Маню приютить тебя на ночь.
С этими словами императорский советник отошел к прочим советникам, к месту личной своей и семейной катастрофы — с тем же достоинством, с каким, бывало, возвращался на важное совещание после того, как отлучался на минутку, вызванный по какому-нибудь делу.
Тинда послушалась, как машина, и ушла, сопровождаемая Рудольфом Важкой, которому сама же и указывала дорогу, поскольку он, естественно, не знал, где живет ее сестра.
Так, покорно, словно лунатик, дошла она до жилища Зоуплны, не заговаривая со своим провожатым — только перед самой дверью дома бросила ему машинальное «спасибо».
Он пожал протянутую ему руку, но проводил ее еще вверх по лестнице до самой квартиры доктора — чего Тинда не замечала, а может быть, и не сознавала.
Проводив Тинду, Важка отправился в центр города и всю ночь проходил по улицам, стараясь избыть страшные впечатления этого вечера — впечатления от обеих катастроф, очевидцем которых он был.
Тинда же не нашла покоя даже у сестры — там не могли быть рады никому, хотя бы и самому дорогому гостю. Ибо в это самое время появилось на свет существо, дороже кого бы то ни было, маленький голенький мальчишечка, и мало этого — как уверял призванный к месту действия врач, в пути был еще кто-то, не сестричка ли?
В этих обстоятельствах доктор Зоуплна, сходивший с ума от страха и радости, не мог, не в состоянии был уделить Тинде хотя бы полминуты.
— Знаю, знаю! Все знаю! — торопливо забормотал он прежде, чем Тинда произнесла хоть слово.— Но ради всего на свете, говорите тише, Манечка ничего не знает, ничегошеньки, и нельзя, чтоб узнала... К счастью, роды уже начались, когда это случилось, когда от грохота дрогнул весь околоток св. Петра — в это время у нее были сильные схватки, и ей было не до того...
Арношт решительно не замечал странного одеяния свояченицы и понятия не имел о ее собственном несчастье. Тотчас после этих слов старый Зоуплна увел Тинду к тетушке Рези, которая вместе с мужем как раз вернулась из театра и встретила племянницу раскрытыми объятиями и плаксивыми возгласами:
— Несчастное дитя, бедная моя Тиидочка! Какая беда приключилась с тобой!
Но бедная Тинда не пала в эти раскрытые объятия: прежде чем тетка добежала до нее, она, как стояла, так и рухнула на колени, словно подрубленная, проползла на коленях еще два шага — и свалилась всем телом на бок, потеряв сознание. И это, по мнению тетушки, благодетельное бесчувствие длилось почти четырнадцать недель... Дядю Папаушегга срочно, еще ночью, услали за доктором.
* * *
Четырнадцать недель — это добрых четверть года, а за четверть года много чего может произойти. Организм акционерного общества «Турбина» оказался не таким крепким, как организм Тинды — он не прожил и двух месяцев после роковой ночи. В конце июля императорский советник Уллик, первый и последний президент общества, покидал навсегда виллу на «Папирке» — вскоре после публичной распродажи имущества, уцелевшего от панического выноса вещей из дома. Лучше всего сохранился Тиндин «Бёзендорфер», причем именно потому, что его оставили на месте. Рояль сравнительно дешево приобрел композитор Рудольф Важка; да он купил бы его за любую цену, ибо взял взаймы для этой цели в три раза большую сумму.
Выручка от аукциона была единственным активом бывшего «поставщика двора», а ныне всего лишь императорского советника Уллика. Ибо обстановка его жилого дома — это было все, что он сохранил после двойного банкротства, свалившегося на его голову: во-первых, как шефа и единоличного теперь владельца фирмы «К. Уллик и Комп.» (энергичный доктор Зоуплна сумел вовремя изъять из актива фирмы долю своей жены), а во-вторых, как главного и самого крупного акционера «Турбины», вложившего в ее акции все свое состояние.
Старый Незмара с радостью малого ребенка ждал момента, когда хозяин пойдет прочь из дома; он уже с полудня закуривал трубку за трубкой, предвкушая сатисфакцию: пройдет пан советник в последний раз мимо и застанет его, Незмару, с дымящейся трубкой в зубах, а ведь сколько гонял его за это во времена своего тиранства! И если пан советник набросится на него, как бывало — «Вацлав, что я вижу! Сапристи!» — тогда-то он, старый Незмара, и выскажет ему свое мнение!
На тот случай, если пан советник не обратит на него внимания, припас старый Незмара парочку ехидных слов и уж не упустит случая куснуть хозяина на прощанье за все, что вынес от него за тридцать пять лет рабской службы...
«Дозвольте, прошу прощеньица, пан императорский советник! — скажет он, остановив бывшего хозяина прямо на пороге.— Осмелюсь спросить, помнит ли пан, как прошлой зимой он на меня злобился и обещал выбросить без разговоров, коли на «Папирке» застигнут моего Вену? А вот ведь как дело-то обернулось: кто навсегда уходит с «Папирки»? Сам пан советник! А кто остается? Да старый Незмара и молодой Незмара, его сын! Не в обиду будь вам сказано, пан советник!»
Дело в том, что комиссия по ликвидации утвердила старого Незмару сторожем зданий, насыпи и разного хлама, оставаенного тут.
И в самом деле, когда Уллик, отправив из дому, с наказом ждать его у ворот, рассыльного с небольшим, но элегантным чемоданом, в котором было сложено все, что ему еще принадлежало,— кстати, за этим рассыльным в последний раз сбегал все тот же Вацлав,— совершил прощальный обход по бывшему своему владению, старый Незмара по обязанности сторожа следовал за ним по пятам, отчаянно дымя. А пан советник и не думал этого замечать!
Он весь был поглощен сосредоточенным осмотром разных уголков и закоулков бывшего своего царства. Дольше всего он постоял перед обрушившимся фасадом старой башни. Хмурый взгляд его пробегал по всем пяти этажам в открывшихся внутренностях «Папирки»; цехи, склад, контора — все в них еще стоит на прежних местах, даже отсюда, снизу можно на отрывном календаре разглядеть цифру «16».
Инженер Набелек был прав: кроме передней стены, будто аккуратно спиленной, ни один кирпич не сдвинулся с места. Казалось, кто-то сделал разрез через все здание — за исключением крыши, оставшейся целой.
Пан Уллик не решился напоследок поднять глаза к квадратному окну, выделявшемуся на покатости крыши белыми рамами — а вдруг из него высунется голова с белой развевающейся шевелюрой и бородой, выкрикивая проклятье: «Горе вам, трижды горе» — как было в тот день когда на сваю пал первый удар.
Морозцем охватило Уллика при воспоминании о том, как он в последний раз видел волосы и бороду шурина — при опознании его трупа, найденного лишь на третий день после катастрофы. Сначала думали, что Фрей лежит на дне протоки, засыпанной обвалившейся стеной; императорский советник, знавший, что шурин до последнего момента имел при себе в старинном сафьяновом кошеле не меньше сорока шести тысяч, объявил награду в четыреста крон тому, кто найдет его тело.
Рабочие, занятые разборкой развалин, старались вовсю; но сразу после объявления о награде к императорскому советнику явился старый Незмара и, с разрешения пана, спросил при свидетелях, что получит человек, который, может, и не найдет сам труп, зато укажет место, где его можно найти?
Получив заверение, что этому человеку выплатят всю премию целиком, старый сторож молвил:
— Что ж, ладно! А помнят ли господа, как турбина с таким грохотом крутилась до вечера, а потом, когда обрушилась башня, вдруг разом остановилась!
Инженер — предварительное расследование причин катастрофы пока очистило его от всякой вины, поскольку такой причиной несомненно были ошибки в самой конструкции машины, поставленной заграничной фирмой,— инженер тотчас понял, куда клонит старик, и постучал себя пальцем по лбу.
— Послушайте, умник, как могло туда попасть что-либо еще, кроме воды? Гляньте на этот фильтр! — Он показал на проволочную сетку, опущенную до самого дна протоки.— Тогда уж он должен был свалиться точно в узкое пространство между фильтром и телом турбины!
— А может, так и было,— возразил Незмара.— Сверху-то он наверняка упал, коли наверху его нет. А коли ничего не могло попасть в турбину через эту сетку, то, прошу прощеньица, что же тогда остановило ее? Да чего долго'рассуждать, возьмем да посмотрим!
Старик скинул верхнее"платье и, захватив шест, спустился из машинного зала, сильно поврежденного упавшей стеной, в камеру турбины. Когда он вылез обратно, первые его слова были:
— А это что?!
«Это» был длинный белый волос, намотавшийся на шест; он мог произрасти лишь в единственной на свете бороде.
Началась лихорадочная работа — надо было убрать верхнюю, отломившуюся часть турбины — и к полуночи открылись уже все волосы и борода Армина Фрея; их пришлось очень осторожно высвобождать из зубцов шестерни; лицо же его, разумеется, было в таком состоянии, что узнать его было невозможно.
— Схватился с ней, со сволочью, врукопашную, и здорово же она его отделала! — пробормотал старый Незмара.
Рабочие кивнули с серьезным видом — но когда в сведенной предсмертной судорогой руке мертвеца нашли утонувшего котенка, они засмеялись — что с них взять! Они ведь не читали Аристотеля, который требовал от комического «приятных впечатлений» и «безобидного смещения смысла». Жуткий контраст не затронул чувствительности рабочих по той простой причине, что она не числилась в инвентаре их духовных мощностей.
Событие это еще пуще прославило Вацлава Незмару во всем околотке св. Петра, и он получил-таки свои четыреста крон, что и было главным для старого влтав-ского пирата.
Для императорского же советника главным был сафьяновый кошель с сорока шестью тысячами — и однако его не нашли на теле Армина Фрея...
Тут пана советника осенило: ведь до последней минуты в обществе покойного шурина находилась «та девица»! Да, ведь именно Жофка, убегая опрометью из башни, воплями своими подняла первую тревогу еще до того, как рухнула стена; а помчалась она прямиком в полицию.
Велел наш императорский советник призвать Жофку Печуликову. Той и в голову не пришло отрицать, что деньги у нее, она даже показала сберегательную книжку, на которую их положила, однако предъявила также и завещание пана Фрея, которое признали законным и действительным, хотя и не сразу. К тому времени, как закончилась канитель с выплатой налога на наследство, по Жофкиной фигуре уже совершенно ясно стал заметен ее будущий сонаследник.
Старый Незмара, разумеется, не сказал императорскому советнику, что это он со своим Веной отыскал сей важный документ в жилище пана Фрея и отнес родственнице...
«Проклял нас Армии, проклял! — мысленно твердил пан Уллик.— Зато и сам погиб в этой борьбе...» Тут он вздохнул и опечалился — глубоко и надолго.
— А что я скажу, пан советник,— осмелился заговорить старый Незмара, пуская дым изо рта и сплевывая в воду.— Счастье еще, что рухнуло-то вечером, после окончания работ, и не пришлось нам откапывать заживо погребенных!
Но императорский советник не услышал этих слов и не стал задерживаться долее. Он бросил последний взгляд на символ его разбитых надежд — на сломанный вал турбины, прислоненный к стене нового фабричного здания...
«Знамо дело, все строит из себя важного пана! — подумал старый сторож.— Эх, милый мой, ты и понятия не имеешь, сколько я мог бы тебе порассказать! А забавно было бы, расскажи я тебе историю этой самой решетки под окном милостивой барышни Тивды!»
Императорский советник обнажил голову, словно уходит с кладбища, и двинулся прочь.
Тут-то и наступил драматический момент для старого Вацлава! Он затянулся трубкой, сплюнул и начал:
— С вашего разрешения, пан советник, прошу про-щеньица, коли осмелюсь...
— Ладно, ладно,— перебил его бывший хозяин,— много говорить нечего, знаете ведь, не люблю лишних слов, вот вам мелочь — если б мне больше повезло, позаботился бы о вас получше...
С этими словами он подал сторожу монету в десять крон. Незмара приставил к ноге длинную свою трубку, как ружье, и покорно поблагодарил. Даже побежал вперед открыть калитку пану советнику.
А тот остановился еще в калитке, чтобы бросить прощальный взгляд на свою виллу, в которую впервые вошел тридцать лет назад молодым счетоводом... И побледнел императорский советник: на крыше сидел жестянщик, сбивая золотые буквы обанкротившейся «фирмы». Он успел уже снять большую букву «К» перед фамилией «Уллик». Приводилась в исполнение казнь фирмы, вычеркнутой из списка коммерческих предприятий...
Что-то защекотало в носу императорского советника — нет, нет, не слезы, напротив, он легко засмеялся. И легко — лишившись всего, он стал даже как-то бодрее — шагнул прямо на клумбу перед виллой и вынул из проволочной корзинки мячик, так и лежавший там с тех пор, как фонтанчик навсегда прекратил свою неутомимую игру с ним. Уллик спрятал мячик в карман, но карман сильно оттопырился, тогда он открыл чемодан, который держал рассыльный, и втиснул мячик туда. Порадовался, что такая мысль пришла ему в голову — никакая другая памятная вещица с «Папирки» не была бы ему приятнее. Сколько раз наблюдал он из окна домашнего кабинета за шаловливой, лукавой игрой мячика со струйкой воды, которой он все время мешал вырваться прямо вверх, не боясь быть отброшенным...
Насвистывая мотивчик из «Трапезундской принцессы», шагнул императорский советник через некогда свой порог — банкрот, хотя и не злостный, но все же банкрот...
С угла еще раз оглянулся — жестянщик на крыше принялся уже за букву «У».
Уллик перестал насвистывать, подумав, что он — последний носитель этой фамилии, по крайней мере в Праге; последний потому, что от наследника этого имени пришло сегодня письмо из Нью-Йорка, извещавшее о том, что после бурного плавания он благополучно высадился на берег.
Крах акционерного общества «Турбина» произошел в значительной мере еще и оттого, что мистер Моур не выполнил своего обещания и не выкупил условленное количество акций. Правда, обещание это было дано под известным условием; однако, в силу изменившихся обстоятельств, исполнение этого условия зависело теперь исключительно от самого Моура, а он не сделал к тому никаких шагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45