». Сейчас тетушка Рези явно не имела ничего против небольшого раута прямо здесь, на тротуаре.
От такого намерения ее не отвратило бы даже учтиво-холодное Тиндино «целую ручку, тетушка»; но, расхвалив приятность езды на машине — «право, Тиндинька, как должны тебе завидовать все дамы» и т. д.,— пани Папаушеггова прямо спросила, сколько мест в автомобиле, внушив Тонче подозрение, что пани директорша желает прокатиться с ними. Не исключено, что нечто подобное пришло в голову и прекрасной племяннице, ибо сомнения, что именно взгляд Тинды и легкий наклон ее корпуса вперед побудили мистера Моура произнести, как всегда, чревовещательно. Скрипнул рычаг скоростей, и машина тронулась.
Но даже за те секунды, что мистер Моур подносил два пальца к своей канадской шапке бобрового меха, а обе барышни прощались с тетушкой своим «целую руку», та успела-таки вставить сенсационное сообщение, правда, состоящее всего лишь из нескольких слогов, зато чрезвычайно важное. Первые два слога этого сообщения прозвучали громко:
— Маня...
Последующие слоги не прозвучали вообще, ни громко, ни шепотом, ни даже одним дыханием, но были изображены мимикой, впрочем весьма выразительной, ибо в этом приняли участие и нос тетушки, и глаза ее, и брови. Этой беззвучной мимики было вполне достаточно, чтобы обе барышни поняли ее смысл: «...в положении».
Надо полагать, что волнение обеих приятельниц, особенно сильное у Тинды, было достаточно заметным, чтобы отвлечь внимание многочисленных зевак, сгрудившихся при виде автомобиля у окон, от несколько неделикатной по отношению к тетушке поспешности отъезда.
— Бедная Маня! — не удержалась Тинда.
— А что случилось? — спросил мистер Моур, и его подбородок заходил по дуге, ибо он поворачивал голову от одной барышни к другой.
— Позволительно ли спросить, мистер, что вы делали там наверху? — перебила Тинда вопросом вопрос.
Доблестная Мальва никогда не упускала случая выказать свое, хотя и весьма ограниченное, знание английского языка; и она, покраснев до корней волос, успела ответить:
— А! — сказал инженер, но тотчас опомнился.— Я пригласил на сегодняшний вечер вашу сестру, миссис Зоуплну, и ее супруга, мистера Зоуплна. Я не ошибся, он действительно работает ассистентом в моей обсерватории, весьма проворный парень.
— А пани Папаушеггову вы тоже позвали? Я разглядела у нее в руке два пригласительных билета,— молвила Тинда.
Если это та дама, от которой мы только что отъехали, то я пригласил и ее с мужем — каждому полагается отдельный билет. Весьма почтенная дама.
— Нас будет много вечером?
— Да, сегодня у меня будет очень много гостей.
Спустя некоторое время, значительно понизив голос,— верный признак внутреннего жара — американец сказал:
— Мисс Тинда Уллик, сегодня вам предстоят два испытания — одно утром, на роль оперной примадонны, второе вечером, на роль миссис Моур.
Мысли Тинды витали бог знает где, и теперь она удивленно воззрилась на Моура; тут-то мысли ее разом вернулись на землю, как стая голубей к голубятне, взор ее стал осмысленным, и она спросила:
— Как это понимать, мистер Моур?
— При испытании на роль примадонны должны стараться понравиться вы — при экзамене на роль миссис Моур мы оба должны стараться понравиться друг другу.
— Пан инженер! — вскричала Тинда.— Значит, вы уже наперед знаете, что утром я провалюсь, раз предлагаете мне вечером вступительный экзамен на роль вашей жены? Знаете, не очень-то это деликатно, разве что по американским понятиям... Держать экзамен на хозяйку дома!
— О, прошу прощения,— Моур не терпел нападок на Америку.— При лондонском дворе репетировали даже похороны королевы Виктории, естественно, без трупа.
— Вы очень любезны, мистер,— сухо сказала Тинда.— Если я провалюсь в театре, то вечерний экзамен в вашей резиденции обойдется и без моего трупа. Вы так уверены, что я не добьюсь успеха?
— Простите, мисс,— заокеанский претендент на руку Тинды еще более понизил голос,— я имел в виду предложить вам свою руку только на вечер, чтобы вы... чтобы вы сами рассудили, не выгоднее ли для вас сразу занять должность...— он сделал паузу и, ужасно сморщив нос, снял шапку и с силой ткнул пальцем в свои прилизанные волосы,— вернее, кресло властительницы дома, где есть одно лишь такое кресло, вместо того, чтобы вступать в борьбу за одно из кресел в доме, где много властительниц, и все кресла уже заняты.
— Пожалуйста, мистер Моур, ни слова больше об этом,— ласково попросила Тинда.— Сдержите свое слово до конца и не давайте повода заподозрить вас в том, что вы собираетесь изменить хоть одну буковку в этом слове; если же все выйдет так, как вы того желаете, тогда уж и я сдержу свое слово, и тоже до последней буковки. Но прежде я должна выступить не только перед директором и дирижером, но еще и на публике, с ансамблем.
Тинда поднялась с места — автомобиль уже остановился перед Национальным театром, и шофер подбежал к дверце. Тогда рывком встал и Моур, энергически восполняя недостаток роста повелительными движениями подбородка. Что-то большое, синее выскочило из вестибюля театра столь стремительно, что лишь когда оно остановилось у дверцы и перехватило ее у шофера, распознали фигуру швейцара. Справа и слева по тротуару приподнялось несколько головных уборов — разом, как будто по команде — так уж всегда происходит при встрече со знаменитой особой, чья значительность несомненна. Только одна роскошная меховая шапка помедлила, чтобы произвести сей обряд соло, причем улыбчиво-сладкая мимика мощного лица, украшенного буйными волосяными завесами, выразила глубокое чувство. Исполнив обряд, шапку водрузили обратно на эту гриву. Моур, стоя на приступке автомобиля, раскланивался на все стороны, затем, ткнув пальцем в направлении сольной шапки, соскочил на тротуар и двинулся к ее владельцу. Тот тоже кинулся навстречу Моуру. Казалось, оба торопятся обнять друг друга, они даже воздели уже руки, но последовало только очень церемонное приветствие с обоюдными бурными изъявлениями полного счастья. Всем было известно, что эти двое давно знакомы по Америке и что прославленный тенор, после турне по чешским поселениям в Северо-Американских Соединенных штатах возвращался на том же пароходе, что и Моур.
Выход обеих барышень из автомобиля получился довольно бесславным, другими словами, совершенно незамеченным — перед ними едва расступились. В руках Моура появились уже знакомые нам билеты из плотной бумаги, один был предложен прославленному тенору, но тот вытащил откуда-то изнутри шубы другой экземпляр, видимо, присланный по почте; тогда Моур без всякого замешательства освободился от ненужного билета, попросту сунув его в руку ближайшему из зевак. Еще три или четыре билета были розданы прочим солистам оперы, которых прославленный тенор Дёудера поспешил представить набобу.
То есть так полагала Тинда; но когда она со ступенек подъезда обернулась к замешкавшемуся кавалеру, то увидела — тот, вынув новую пачку билетов, толстую, как колода игральных карт, раздает их всем, кто протягивал за ними руку.
Но вот инженер Моур потопал вслед за дамами и, сверкая золотыми зубами, произнес:
— Сегодня вечером у меня будет очень много народу!
Поднимаясь по лестнице, барышня Тинда как-то сникла, заговорила шепотом, а перед дверью с надписью «Дирекция» перекрестилась. Всю открытую часть ее нежного лица залил румянец.
В комнате для ожидающих приема, самой безрадостной во всей Праге, все, на чем можно было сидеть, оказалось занятым. Служитель, по причине хронической болезни печени похожий на индийского факира, покашлял в знак приветствия вошедшей компании и коварно улыбнулся, подумав — куда же приткнутся новые посетители? Второй раз он покашлял с самым равнодушным видом, когда низенький американец разделся и, гордо подняв голову, понес шубу к вешалке, прямо под носом у факира в ливрее земских служителей. Да, Моуру пришлось самому обслужить себя и своих дам, после чего он, энергично вздернув подбородок, вручил факиру свою визитную карточку таким агрессивным боксерским жестом, что факир, по имени пан Харват, поспешил ее принять.
— Инженер Моур из Чикаго! — громко оповестил о себе набоб.
— А я знаю пана,— ответил Харват, уже обретший равновесие.— Пан тут не в первый раз нынче.
Хотя Моур, американский гражданин, был в Чикаго одним из лидеров демократов, от такого ответа Харвата он чуть ли не подскочил, но раз уж сорвался с места, останавливаться не стал, а кинулся к большому плану зрительного зала, висевшему на стенке; коротко изучив его, Моур вынул бумажник, а из бумажника синюю купюру.
Некая пара глаз явственно разгорелась при этом в сумраке приемной, но Моур подошел к двум очень молодым и очень элегантным господам, сидевшим в тесном ряду ожидающих на диване, занимавшем в длину целую стену; эти двое были погружены в дружескую беседу, но именно к ним и обратился Моур со следующими торжественными словами:
— Уважаемые господа! Я только что прочитал, что два самых дорогих кресла в этом театре стоят столько-то и столько-то. Полагаю, ваши места на этом диване будут не намного дороже, а посему и позволю себе предложить вам за них приблизительно ту же цену, чтобы усадить этих двух дам. Прошу вас, разделите эти деньги между собой.
И он протянул им купюру.
Один из юношей, уязвленный уроком, преподанным американцем, вскочил было как на пружине, пробормотав «пожалуйста», но его товарищ одной рукой отдернул его на место, а другой схватил синюю бумажку, которую Моур еще не выпустил из рук,— от зоркого глаза молодого человека не ускользнуло, что купюра сия уже готова была вернуться в бумажник американца; таким образом возникла как бы мертвая точка, грозившая разрывом купюры, продлись она несколько дольше. Но вот денежный знак в целости и сохранности очутился во владении элегантного молодого человека, и его «пожалуйста» имело уже совсем иной оттенок, чем у его товарища. Но теперь и он вскочил как на пружине, потянул за собой приятеля с возгласом «Пошли!». И оба, промчавшись через комнату, мигом надели свои пальто и шляпы и исчезли.
В гробовой тишине, хранимой ошеломленными присутствующими, Тинда с Тончей заняли освободившиеся места; инженер по-прежнему оставался без места. Пан Харват покашлял с великой горечью и сказал:
— А здорово вы разделались с этими двумя, пан инженер, они вам этого до смерти не забудут. Вы не знаете, что за шайка эти сборщики! — Этим словом пан Харват обозначил вовсе не сборщиков лотерейных денег, а устроителей «трупп», то есть бродячих актеров без ангажемента, которые под видом сбора доброхотных даяний среди коллег явились за подачкой к директору Национального театра.
В этот момент с дивана вскочил еще один, отнюдь не элегантный юноша и с очень почтительным видом предложил свое место Моуру — буркнул американец, а все сидевшие на диване захохотали.
Смех этот словно острием пронзил неэлегантного юношу, который только теперь понял, сколь подозрительна его услужливость; но он был далек от того, в чем его заподозрили, ибо то был юноша честный, молодой драматург, пьеса которого еще два года назад была «в принципе» принята к постановке, но уже четырежды возвращалась для переработки. Он едва не уронил эту свою злополучную рукопись, спасаясь бегством из приемной.
— А вот моего места никто не откупит,— с раздраженным покашливанием заметил пан Харват,— хотя оно одно из самых дешевых в театре, я бы отдал его за сорок пять монет в месяц да вместе с униформой!
— Не окажете ли вы мне любезность передать директору мою визитную карточку?
— Да что вы, пан инженер, этак я лишусь места совершенно задаром,— возразил Харват с нарочитой циничностью, которая явно раздражала Моура.— Нет, пан инженер, да если б сюда явился сам ваш президент Розевельт я и то не мог бы ему услужить — сегодня пришлось бы ждать даже Богу-отцу!
— Кто же сейчас у директора, господи Иисусе? — раздался из угла тонкий, похожий на звуки гобоя, голос популярного комического тенора.
То был славный старичок со свежим, как у восемнадцатилетнего юноши, цветом лица и невероятно комическим карминно-красным ротиком, сморщенным словно стянутый резинкой мешочек.
— Там сама Божиславка! — ответил Харват.
— Ну, знаете, не зря ваша фамилия Харват, вы и есть злой хорват! — сладко, как птичий манок, прощебетал комический тенор.— Что же вы нам сразу-то не сказали?!
А у меня строгий приказ — отвечать только когда меня спрашивают!
— Здорово придумано,— подал голос актер Местек.— Мы тут сидим как миленькие, а он хоть бы словечко!
— Знаете, пан Местек,— Харват почему-то сразу перестал кашлять,— у меня тут, в ожидалке, роли подлиннее чем у вас на сцене, у вас-то они не больше собачонки!
Дело в том, что Местек исполнял исключительно «собачек», то есть мелкие эпизодические роли, и играл их несравненно, действительно гениально, причем последовательно и упорно отказывался от больших ролей; поэтому присутствующие наградили остроумие Харвата взрывом смеха — и Местек хохотал громче всех.
— Ну, коли там Божиславка,— сладко пропел комический тенор,— то я ухожу. Не то тут и до пенсии прождешь, а я еще не хочу на пенсию. Пойдемте со мной, заглянем-ка лучше в кондитерскую! — предложил он своей соседке, смазливенькой хористке.
— Господи, да с удовольствием! — тотчас согласилась та.
— Мое почтенье, ваша милость — уходя, с жизнерадостной дерзостью крикнул тенор американцу.— Да здравствует мистер Моур!
Простонародно искаженная фамилия президента Теодора Рузвельта.
Инженер всполошился, не зная, как это принять, но тотчас, схватившись за нагрудный карман, выбежал вслед за старым веселым тенором. Моур вернулся через минуту, и по удовлетворенному оскалу его золотых зубов можно было догадаться, что он ошеломил тенора отнюдь не боксерским приемом, а приглашением на сегодняшнее торжество по случаю открытия своей пражской резиденции.
— А я знала, что там Божиславка, она меня на лестнице обогнала,— заговорила необычайно приятным старческим, но звучным голосом импозантная матрона на ролях престарелых матерей.— Я сегодня совершенно свободна, могла бы состряпать что-нибудь вкусненькое, а вот нарочно сижу здесь, из любопытства: выйдет ли Божиславка еще сегодня? Такая уж я ребячливая!
— А послушайте, милостивая пани, как она там бушует уже битый час! — сказал Харват, помахав руками.— Только будьте потише!
В самом деле, если прислушаться, можно было расслышать напоенный злобой мощный женский голос, голос певицы, звучащий серебряной трубой; страстные эти выкрики способны были наповал убить всякое возражение.
— Я-то давно это слышу,— заявил Местек.— Только думал, репетируют Дездемону на четвертом этаже — сегодня ведь идет «Отелло» Верди.
— Отменено — она прислала справку от врача, а потом и сама явилась показать, до чего больна; и заметьте, все это происходит за тремя дверьми, сидят-то они в комнате секретаря! — доверительно сообщил Харват.
Шум в дирекции, приближаясь, становился громче.
Инженер Моур, подскакивавший на своем месте наподобие воздушного шара, который ветер хочет сорвать с привязи — что доставляло соседям чувствительное неудобство,— не мог долее сдерживаться.
— Пан Харват, это уж чересчур — мы назначены на десять часов, а теперь уже двадцать минут одиннадцатого. Если вы не доложите о нас, мы войдем без доклада!
Харват, держась за ручку директорской двери, обитой толстой изоляцией, сделал легкий жест в сторону американца, который означал не столько «Отвяжись», сколько «Слушай!».
Все навострили уши и стали прислушиваться с выражением величайшего удовольствия; и если кому приходило в голову сравнить голос пани Богуславской с серебряной трубой, то теперь он сказал бы: о нет, это скорее меч архангела, и горе тому, кто вызовет гнев героической обладательницы этого страшного оружия!
Треск-треск-треск! Меч обрушился на чьи-то невидимые латы за самой дверью — тут-то и настало время Харвата: он нажал на ручку, и дверь открылась.
— ...и баста! — крикнула пани Богуславская на самой высокой ноте своего регистра и тучей вынеслась в приемную.
То, что последовало, заполнило ближайшие десять секунд. Все разом вскочили, все спины согнулись, раскрылись все уста, хором скандируя «целую ручки, милостивая пани!», причем столь дружно, что порадовался бы покойный режиссер Коллар, весьма следивший за тем, чтобы тексты в массовых сценах звучали согласно, как возгласы верующих во время литаний.
Затем воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь звоном целой коллекции подвесок к браслетам примадонны Богуславской, дворянки герба Змай; недаром утверждали, вполне правдоподобно, что на этой даме больше побрякушек, чем камня в символическом изваянии Оперы на балюстраде театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45