О силе сотрясений, передавшихся всему, что окружало турбинный зал, можно судить хотя бы по тому, что в одном из окон первого этажа улликовской виллы, стоящей как-никак на другом берегу узкого, правда, рукава реки, на глазах у свидетелей вывалилась решетка...
При таких обстоятельствах нечего удивляться, что участники сорванного торжества поторопились покинуть арену неудачного пуска, который, ввиду катастрофических последствий, следовало счесть большим несчастьем.
Катастрофические последствия начали сказываться уже на заседании правления общества, собравшегося немедленно в кабинете нынешнего его президента. Проходило это заседание чрезвычайно бурно, до того даже, что мистер Моур, взбешенный донельзя, уехал, не дожидаясь какого-либо решения, чем поставил под сомнение свое намерение приобрести — на определенных, официально неоглашаемых, но известных в кругах акционеров, условиях — примерно в десять раз больше акций, чем он уже имел.
Вследствие этого буря, до сих пор обращенная против инженера-проектировщика, которому согласно договору грозил весьма солидный штраф, после отбытия Моура обрушилась на президента Уллика. Ему ставили в вину выбор заграничного завода, изготовившего турбину. Защищаться от этого обвинения было трудно, и правление разошлось в весьма возбужденном состоянии и при заметном недостатке сдержанности в словесных выражениях по адресу президента, полчаса назад столь обожаемого; решено было созвать назавтра чрезвычайное собрание пайщиков, каковое, впрочем, могло состояться сейчас же, поскольку все пайщики в полном составе собрались на улице перед виллой Уллика, поджидая членов правления.
3
Счеты Л. Фрея с К. Улликом
Императорский советник остался в своем кабинете наедине с собой и со своим отчаянием, о чем говорило уже одно то, что сидел он, обхватив голову руками.
У него поистине были все основания отчаиваться.
Ибо если прочие акционеры по закону несли материальную ответственность только в размере стоимости приобретенных ими акций, то Уллик поручился всем своим имуществом, отписав его как цену за землевладение на острове «Папирки», предоставленное, включая и водное право, в пользование обществу. Единственное, что здесь не принадлежало ни ему, ни обществу, была старая башня, выделенная его шурину Армину Фрею в качестве отступного за его долю в фирме «Уллик и Комп.». В сущности, эта фирма оказалась арендатором у бывшего компаньона, А. Фрея. Жилой дом на берегу оставался еще в собственности Уллика с преимущественным правом купли обществом «Турбина» — это было сделано на случай такого расцвета, который позволил бы Уллику выстроить новый, более импозантный дом.
В данную минуту ни во что так мало не верил пан Уллик, как в осуществление этой мечты; поломка турбины уже сейчас стала предметом разговоров в промышленных кругах Праги, и только экзотичность акций общества «Турбина» спасала от опубликования точных цифр, которые показали бы их падение. Спасение зависело теперь только от того, купит ли мистер Моур, как он условно обещал, остаток акций, хранящихся в сейфе общества.
Странное поведение Моура, его поспешный уход с заседания взбудораженного правления под каким-то ничтожным предлогом никак не подтверждали его намерение сдержать свое слово, обусловленное неудачей Тинды на вечернем спектакле. Императорскому советнику, правда, известны были интриги Моура, который не побрезговал ради этого стыкнуться с Богуславской-Змай, но в его глазах эти интриги были лучшим доказательством искренности американца. Однако в минуту глубокого сокрушения пану Уллику пришло в голову, что борьба за успех дочери на оперной сцене, особенно если она завершится согласно замыслу Моура, может означать только скандал. И он вдруг подумал, что двух скандалов, связанных с его именем, причем за один день — все-таки многовато. И он нажал кнопку электрического звонка, проведенного на кухню.
Он как следует, без прикрас, объяснит ситуацию своей любимой балованной дочери, убедит ее, что только она в состоянии спасти положение, отказавшись от выступления после сегодняшних бурных событий. Если же и это на нее не подействует, он будет беспощаден к ней и отцовской властью запретит выступать — хотя от такого шага мистер Моур всегда настоятельно его отговаривал. В самом крайнем случае он напомнит Тинде о ее матери — это всегда приводило к желанному результату.
Но горничная Тинды, срочно посланная за своей госпожой, вернулась с сообщением, что пани Майнау увезла барышню тотчас после этой суматохи, а милостивому пану велено передать, что в полдень у барышни будет еще одна репетиция на главной сцене.
Императорский советник только рукой махнул, и когда кухонная русалка удалилась, он снова предался своему отчаянию.
А тут — словно у него мало было оснований отчаиваться — постучался человек, добавивший еще одно.
— Войдите,— сказал советник, и в кабинет вошел прокурист.
— Что там еще? — с вполне оправданной досадой встретил его Уллик и, пристально посмотрев в глаза верного своего помощника, вскочил с неожиданной резвостью.— Что случилось?!
— Вексель,— хмуро ответил прокурист.
— Какой еще вексель? Мы же все уплатили к десяти часам! — растерянно вскричал советник.
— Этот...— прокурист сделал паузу.— Этот не числится в наших книгах, и вообще он — не от фирмы!
— Пан прокурист! — в голосе Уллика появились угрожающие нотки.
Старый служащий перестал теребить мочку своего уха, с которой обирал пух, и с жестом беспредельной преданности пояснил:
— Нет, это частный вексель, личный — пана шефа...
— На какую сумму?
Не сразу и еще более хмуро прокурист признался:
— На четыре тысячи крон.
— А сколько осталось в кассе после сегодняшней выплаты?
— Около четырехсот, пан советник.
— Сапристи!
Императорский советник по привычке зашагал из угла в угол.
Так вот почему Боудя сегодня не показывался!
Эту совершенно второстепенную мысль, объяснявшую отсутствие сына, отец перебил другой, куда более серьезной, а именно — мыслью о подделке подписи; впрочем, честно говоря, это не так еще терзало бы сердце отца, если б не сумма: четыре тысячи!
Необходимо было придумать, где взять эти деньги!
— Кто? — спросил он.
— Самый грязный в Праге ростовщик. Грограунер.
— Пан прокурист, вы забыли, что ваш шеф не водит дел с грязными ростовщиками!
Прокурист поклонился с горестной улыбкой.
Советник еще дважды измерил шагами комнату, сказал:
Пускай подождет полчаса!
Прокурист вышел, за ним отправился и его шеф — к бывшему компаньону, к шурину своему Армину Фрею.
Никто не в состоянии описать то невероятное усилие, каким Уллик заставил себя пойти к человеку, с которым не разговаривал уже четверть века. Мысли его так были заняты этой настоятельной и проклятой необходимостью, что даже самое примечательное из того, что встретилось ему на пути, не задело его, как должно.
Поднимаясь по лестнице старой «Папирки», безлюдной теперь — был обеденный перерыв,— он лишь на минуту остановился в дверях цеха, в котором, как верещали работницы в панике, обвалился потолок. Все столы, все лежащие на них неоконченные работы и пол покрыты были кусками серой известки, а подняв глаза к потолку, Уллик увидел, что на нем не осталось ни кусочка штукатурки; печально смотрели на хозяина обнаженные потолочины, впервые за два с половиной столетия снова увидевшие белый свет...
То был единственный во всей «Папирке» не сводчатый, а плоский потолок, одновременно служивший полом для жилища Армина, до которого оставался уже только один пролет лестницы. Уллик остановился перед таинственным входом в это обиталище и подумал, что никогда еще он не переступал этого порога. Припомнил и причину этого, как бы мгновенно обозрев все двадцать пять лет упорной ненависти между ним и Армином, такой упорной, что, раздумывай он еще секунду,— вряд ли позвонил бы в эту дверь, хотя фальшивый вексель, выданный Боудей, наносил ему несопоставимо более тяжкий удар, чем даже поломка турбины.
Звонить ему пришлось три раза, прежде чем внутри послышался легкий шорох, словно мышка пробежала, и кто-то с величайшей осторожностью приоткрыл было дверь за синим занавесом, да тут же снова затворил ее и скрылся внутрь.
Это была Жофка Печуликова.
Прошло еще довольно много времени, и за деревянной решеткой раздались очень энергичные шаги; синяя завеса отдернулась, и показалась голова Армина с ее добела светлыми кудрями.
Армии вопросительно нахмурил брови, и в глазах его отразилось изумление.
— С кем имею честь? — спросил он зятя.
— Императорский советник Уллик,— ответил тот столь церемонно, как если бы в самом деле в жизни не встречался с Армином.
— Если вы пришли посетить пана Армина Фрея, то, к величайшему своему сожалению, должен вам сообщить, что его нет дома и когда он будет для вас — совершенно мне не известно.
Пан советник приподнял за хвостик свою феску, молча поклонился и медленно пошел прочь.
Этого Армии никак не хотел, уход зятя лишал его триумфа. И он крикнул вслед уходящему:
— Но если ты пришел проведать- своего умирающего шурина, то не мешкай! — И он поспешно открыл решетку, чтоб Уллик и впрямь не ушел.
Не ошибся советник, уверенный, что в Армине победит страсть к эффекту; он вошел с таким видом, будто действительно явился навестить смертельно больного.
— Иди погляди на результаты своих трудов, на гибель «Папирки»! — продолжая декламировать, Армии подвел Уллика к окну в противоположном углу и, приподняв коврик с ламбрекенами, молча указал ему на стену.
Пан советник, никогда не веривший тому, чего опасался Фрей, даже не глянув туда, произнес:
— А больше тебе нечего показывать — и это после двадцати пяти лет, что мы не виделись?
Тон его был жалостливым — тем суровее держался Армии.
— После этих двадцати пяти лет я должен бы указать тебе на дверь! — вскричал он.— Но я сделаю это не раньше, чем докажу, что ты этого заслуживаешь!
— Армии! — Уллик выпрямился перед шурином со всем своим достоинством.— Не шути со мной!
— Отнюдь,— возразил тот.— Момент, когда мы встретились впервые за четверть века, чтобы снова — и в последний раз — поговорить друг с другом, слишком серьезен, к тому же у меня нет ни времени, ни охоты шутить — мне нужно другое.
— А именно?
— Свести с тобой счеты, пан императорский советник!
— Я пришел к тебе с лучшими намерениями, а ты начинаешь ссору!
До ваших намерений мы еще дойдем, пан советник. А пока -подобьем итог... Извольте же посмотреть! — Армии провел пальцем по стене зигзаг — от подоконника до полу.
— Ха! — засмеялся Уллик.— Чего тут смотреть! Трещина с волосок в штукатурке!
— Простите,— возразил Армии,— с волосок эта трещинка была час назад, пока вы не пустили вашу турбину, а теперь в нее войдет кусок картона, как мы сейчас и убедимся; а может, она и еще шире.
Армии взял со стола полоску плотной бумаги и всунул ее в трещину. Бумага вошла беспрепятственно и даже совсем ушла в стену — Армии придерживал ее уже только ногтями за самый краешек.
— Если б эта полоска была такой же длины, какой толщины стена, пан советник, вы могли бы вытащить ее с другой стороны! — уже без злобы, почти приветливо объяснил Армии.— Это доказывает, что треснула вся стена. О, я-то знаю толк в трещинах «Папирки», пан императорский советник! Эта — первая сквозная; все прежние, возникшие в ходе строительства, были пустяковыми и не увеличивались. Но эта час назад была шириной с волосок, в нее не входила даже тонкая бумага, а через два часа в нее с легкостью войдет вот этот нож!
И Армии взял со стола свой нож для переплетных работ, тонкий, как лист бумаги.
— Затем трещина обозначится и в нижних этажах,— мечтательно продолжал он,— и к утру рухнет старая «Папирка» Фреев! Твои разрушительные труды будут завершены!
Долгий вздох, словно испуганного ребенка, дал знать, что в комнате находится третье живое существо. Уллик перевел глаза на ширму в углу и разглядел под нею босые женские ступни. Он тотчас догадался, кому эти ступни принадлежат,— в доме все давно знали о Жофке.
Армии помолчал, прикрыв глаза как бы от утомления, но вдруг широко открыл их и страшным голосом, с диким выражением на лице, вскричал:
— Мерзавец!
Его длинная борода вздрогнула трижды по числу слогов, после чего он так опасно взмахнул ножом, что Уллик невольно отшатнулся.
— Не бойся, Карл! — опять уже приветливым тоном заговорил Армии.— Мне было бы, правда, очень приятно всадить в тебя нож за все, что ты мне причинил, но такая месть была бы слишком краткой — к тому же я избавил бы тебя от того, что ты заслужил,— а заслужил ты такой конец, какой сам себе уготовил!
Нож вырвался из рук Армина и, пролетев по всей комнате, стукнулся черенком об дверцы буфета (в стиле Генриха IV).
— Да, да, оседает южная стена «Папирки»,— с меланхолической напевностью продолжал Армии, словно последний из могикан, поющий предсмертную песнь.— Оседает — и ляжет на машинный зал акционерного общества, которое подкопало ее фундамент, и с нею погибнет основатель ее и весь его род!
— Послушай, Армии,— севшим голосом проговорил советник,— ты городишь чепуху, сам же ты своим заявлением заставил образовать смешанную комиссию, которая, тщательно исследовав старое здание, объявила, что всякая опасность от строительства новой фабрики исключена,— а такая комиссия обманывать не станет.
— Да ты и сам ей не поверил — то-то сразу после нее застраховал «Папирку» на большую сумму!
— Это в любом случае был мой долг как шефа фирмы, и совладельца предприятия, и отца семейства — и раз ты не возобновил страховку...
— Да, я этого не сделал, потому что судьба «Па-пирки» — моя судьба! И я никуда отсюда не уйду!
Уллик внимательно посмотрел на шурина — и живо вспомнились ему припадки, случавшиеся с Армином в молодости; врачи определяли их как известного рода эпилепсию без потери памяти. Он совершенно забыл о цели своего прихода.
— Поверь я хоть единому слову из твоих фантазий — я велел бы вывести тебя отсюда силой! — сказал он.
— А так как не веришь, то и не сделаешь этого,— парировал Армии и засмеялся — не то как ребенок, не то как юродивый.— Однако, дорогой зятек, моя гибель точно так же неизбежна, как и твоя! Ты уже и в эту минуту все равно что мертв!
— Но позволь!..
— А нет? Как ты переживешь свое банкротство? Ну-ну, не сверли меня взглядом, будто не знаешь, что сегодня к трем часам тебе придется официально объявить о приостановке платежей! Да ведь ты пришел ко мне просить четыре тысячи, чтоб уплатить по фальшивому векселю, который выдал твой миленький сыночек,— вот они, твои лучшие намерения, с которыми ты, говоришь, явился ко мне!
— Откуда ты знаешь?!
— Я многое знаю, о чем ты, да и другие понятия не имеют. Но эту причину нетрудно было угадать. Твои дети, когда им приходится туго, прибегают ко мне за помощью — так и твой молодец Боудя приходил ко мне вчера. Что ж, я отказал ему; я рассудил, что хотя парень-то мне симпатичен, но если я дам ему денег, то не придет его отец, а мне надо было, чтобы он пришел. Видишь ли, четыре тысячи у меня есть — гм, гм... И если бы было десять таких шалопаев и каждый из них подделал бы вексель на четыре тысячи — я мог бы сделать тебе и такой заем!
Из глубоких недр своей сутаны Армии извлек — не бумажник, а чуть ли не портфель, явно имитацию какого-нибудь старинного кошеля. Когда он вытаскивал этот объемистый предмет, вместе с ним вывернулся наизнанку и карман, словно кошель был к нему пришит.
— Ах, вечно забываю! — пробормотал Армии и, повернув стерженек в замке кошеля, освободил металлический крючочек, вцепившийся в ткань.
Из кошеля он вынул тщательно увернутый в фольгу сверточек, оказавшийся пачкой новеньких банкнот. Армии отделил от нее четыре бумажки, остальные опять аккуратно обернул фольгой, положил в кошель, а кошель в карман, не забыв повернуть стерженек, чтобы снова зацепить крючочком ткань.
— Там у меня еще сорок шесть таких же,— похлопал Армии по карману.— А вот эти четыре — для уплаты по замечательному векселю, преступно изготовленному наследником твоего честного имени. Но прежде позволь мне небольшое отступление. Если я их тебе дам — что вполне возможно,— чем это будет? Да не чем иным, как оплатой за услуги, которые ты столько раз оказывал мне четверть века назад, когда я вернулся из Парижа,— оказывал из родственных чувств. Твой тесть держал на запоре не только сейф, но и карман, особенно когда заходила речь о карманных деньгах для твоего шурина. К счастью, у меня был ты, и ты охотно давал мне взаймы, а когда мой тебе долг достиг немалых размеров, ты вдруг проиграл в карты сумму, в два раза превышающую этот долг. Карточные долги надо платить, мне пришлось возвращать тебе деньги срочно и без промедления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45