Вацлав, конечно же, разглядел Тинду на веранде клуба в окружении всей аристократической компании «Патриция» и с надлежащим чувством отметил про себя ее демонстративную овацию, явно адресованную ему; потому-то и был он уверен, что сегодня она явится к «испанской серенаде», как она это называла, ссылаясь на обычай испанских красавиц принимать своих поклонников наедине не иначе, как за «железной дуэньей», сиречь решеткой.
Все это произошло в разгар спортивного сезона, отсюда и новая вспышка чувства, и неожиданная благосклонность Тинды — она словно хотела вознаградить Вацлава за все его страдания.
А страдал молодой Незмара ужасно; он не смотрел на любовь как на флирт, о котором забываешь на другой день. И вовсе непостижимым было ему старание Тинды положить конец этой нелепой интриге.
Она же, испуганная бурным кипением его чересчур жаркой крови, совершенно всерьез считала, что первое же их ночное свидание будет, как она сказала, и последним.
Но Незмара не пропускал ни одной ночи, чтобы убедиться — она действительно больше не придет. Тинда не подходила к окну целую неделю.
Но как-то в воскресенье по дороге в церковь она повстречала его на главном проспекте и мгновенно, по отчаянному выражению его глаз, безошибочно разгадала его намерение преградить ей путь. Ей достаточно было нахмурить гордый лоб и тихо, со злостью, бросить: «Это что такое?!» — и Вацлав прошел мимо.
Но ночью после этого она подошла к окну, будто бы из сострадания к его измученному виду, и обращалась к нему на «вы», нежным голоском просила образумиться — пускай он не думает, это необходимо не только ему, но и ей. Она не давала ему слова вставить, разговор был короткий и почти угрожающий, и через минуту она закрыла окно. Но Вацлав по слуху понял, что она не отняла руки от шпингалета, и не успел он ничего подумать, как окно снова открылось, и Тинда просунула меж прутьев решетки свою руку, светившуюся белизной даже в темноте,— но только для поцелуя.
— А теперь прощай, умный мой мальчик, прощай по-настоящему, и навсегда!
Будто бы! С тех пор молодой Незмара не пропускал ни одного дежурства, и упорство, которым он славился в спорте, увенчало его розами и тут, хотя — как всегда, да иначе и быть не могло,— розами пустоцветными. С каждой последующей проповедью, взывающей к его разуму, Вацлав тем вернее терял его, чем методичнее уговаривала его Тинда.
В ночь, последовавшую после его триумфа в воротах «Рапида», он лишился разума окончательно.
День же, наставший непосредственно после этой ночи, принес великий триумф уже для Тинды, как в обществе, так и в искусстве, ибо на сцену певческой Академии ее вывел собственной рукой инженер Моур, знаменитый чешско-американский изобретатель и миллионер, а по слухам в кругах, считавших себя весьма осведомленными, даже миллиардер. Или, как, видимо, по праву, утверждалось в других кругах, еще более осведомленных, миллионером Моур был в прошлом году, и только этой зимой, после реализации грандиозных операций в Чикаго, стал миллиардером уже фактически.
Моур, о котором один велеречивый пражский фельетонист писал, что это подлинный Мидас («за исключением ушей», добавлял в скобках фельетонист, ибо в этом отношении дело у Моура обстоит прямо наоборот, и «мы были свидетелями, что рубин калифорнийского бургундского вовсе не хрустел золотом в зубах нашего гостя»),— Моур обращал в золото все, к чему он прикасался в Праге, или, по крайней мере, придавал всему солидную позолоту; доказательством служили его невероятные дары для блага нации и в поддержку наук и искусства, от рефрактора для новой обсерватории до его последнего намерения построить колоссальный стадион на Летной («каковое намерение обнародуется здесь впервые, но отнюдь не преждевременно, вместе с просьбой к славному дарителю простить нас за это»!). Так вот, Моур, этот живой идол Праги, одетый с нью-йоркской элегантностью, ставший средоточием, осью и основой общества, этот повелитель чудес, герой достоверных и недостоверных легенд — этот Моур в самом деле приехал в Карлин на своем автомобиле американской марки, одном из первых в Праге, чтобы в артистической уборной позади концертного зала, держа в левой руке огромный букет орхидей — не столько изящный, сколько дорогой,— предложить свою правую, согнутую в локте руку барышне Тинде Улликовой.
Чем дал ей вкусить неслыханное торжество: пять секунд длилась в уборной гробовая тишина, пока Тин-да колебалась положить свои пальчики на предплечье набоба, что она наконец сделала после того, как он произнес:
— Барышня Улликова, это, увы, еще не ступени алтаря, привести к которому я предлагаю вам руку, а всего лишь ступени концертного помоста. Но вы знаете — достаточно одного вашего слова, и я прибуду точно в назначенный вами час, чтобы сделать вас миссис Моур!
Это слышал весь свет, и барышня Колчова, и остальные участники хора, и надворный советник Му-ковский, единственный благожелатель Тинды. Он уступил Моуру свое давнее право сопровождать ее, причем с таким глубоким поклоном, как если бы уступал это право самому наместнику императора. И все увидели, как обычно бледный чешско-американский инженер побледнел еще больше и, приняв еще более упрямый вид, повел прекрасную певицу, топая громче обычного, чем он всегда компенсировал свой небольшой рост.
Все девы смешанного хора «Лютня» онемели, и только неукротимая Альбина Колчова не упустила случая съязвить:
— Одно слово — Турбина!
При этом она покрутила нижней частью туловища, довольно удачно имитируя походку Тинды, действительно несколько вертлявую.
Было замечено, что барышня Тинда — хотя она охотно выходила на бесчисленные вызовы неистово аплодирующей публики, безмерно взволнованной вестью, что на концерте присутствует чешско-американский меценат, и выходила всякий раз в сопровождении миллиардера, который топал и хмурился как сто чертей, и сам безобразный, как черт, причем яс;но было, что девяносто процентов оваций относятся именно к нему,— очень было замечено, что барышня Тинда не спела ни одной нотки на бис, но, как это водится у знаменитых примадонн, уехала тотчас по исполнении своего номера. А ведь обычно она всегда становилась в ряды хора и пела вместе со всеми...
Но она уехала на машине своего обожателя, салон которой освещался электрической лампочкой; Моур довез ее до самой «Папирки». Так барышня Турбина показала всем своим соперницам по «Лютне» дистанцию, отделявшую ее от них, оставив их пребывать в этом отдалении — особенно обеих Колчовых, чьи длинные носы вытянулись еще больше. Это им за то, что в завтрашнем благотворительном базаре старшая Улликова не будет принимать участие!
Остатьной концерт не стоил ничего. «Лютня» фальшивила все больше при исполнении каждого нового номера.
А все из-за внезапного отбытия Тинды, которое произошло не без инцидентов. Уходила она сквозь плотные шпалеры публики, хлынувшей в антракте в вестибюль и возбужденной слухом, что американец провожает Тинду домой. То были шпалеры триумфа, причем двух сортов: неподвижная в вестибюле и весьма подвижная на лестнице, ибо многие бросились сопровождать знатную парочку до самого автомобиля.
Увидев это столпотворение, Незмара побежал в гардероб за своим цилиндром и поспел на лестницу, когда та была уже забита любопытными, жаждавшими до последнего мгновения насладиться событием. И случилось так, что Вацлав оказался вплотную позади родственниц солистки, считавших своим святейшим долгом произвести демонстрацию против интриг барышень Колчовых. И тут Вацлаву довелось выслушать весьма поучительный разговор.
— Я так и подумала, когда впервые увидела его бюст, что Шарапатка ему польстил,— говорила доктор Маня своему жениху доктору Зоуплне, подразумевая скульптурный портрет Моура в обсерватории.— Л в этом не было нужды. Художественная ценность вещи была бы куда выше, если б скульптор сумел верно уловить угрюмое выражение энергии в чертах этого... этого богача. У него, правда, сильно развиты челюсти, однако это доказывает, что такое строение черепа — не всегда признак дегенерации. Этот маленький человек велик, если правда то, что о нем рассказывают, о том, что он уже совершил и что еще собирается сделать. Человек всегда прекрасен, если обладает недюжинным духом!
И Маня взглянула на своего возлюбленного «коллегу», тоже обладавшего недюжинным духом.
— Вот видишь, Манечка,— затараторила бывшая тетушка Вашрлова, стоявшая на ступеньку выше за спиной племянницы.— Видно, так уж было написано в книге судеб, чтобы мне первой из нашего дома выйти замуж — теперь и вам, девушкам, легче будет пристроиться. Едва я пошла под венец — глядь, и у тебя уже было оглашение, а если сегодняшняя галантность инженера Моура не завершится обыкновенной свадьбой, то, значит, я ничего не понимаю.
Интересное зрелище представляла бывшая тетушка Вашрлова, а ныне пани Папаушеггова, супруга директора департамента вспомоществований, каковую должность он получил как офицер военного казначейства, вышедший на пенсию. Поразительная метаморфоза этой немолодой гарде-дамы, ныне новобрачной, готовой дружить со своими племянницами под девизом «между нами, девушками», была, пожалуй, слишком стремительной, особенно если вспомнить ее былой ужас перед скандалами; этот ужас она преодолела до того даже, что усвоила небрежный жаргон дам из лучшего пражского общества. И где только могла, она выискивала случай встретиться со своими бывшими подопечными — пан императорский советник настрого запретил ей переступать порог дома, представительницей которого она была столько лет. Еще бы — ведь ему пришлось выплатить ей наличными ее капиталец, причем немедленно! Этого потребовал офицер военного казначейства пан Папаушегг 1 — ее старая и вообще первая любовь, заявившая о своих правах тотчас, как только выслужила почетную капитуляцию.
— Не скажу, однако, чтобы из нас трех самый шикарный вид был у Тиндиньки! — добавила тетушка Рези, поскольку Маня молчала. Кого же тетушка Рези считала «самым шикарным», сказал ее выразительный взгляд, каким она одарила своего супруга, мужчину цветущих лет и не менее цветущих усов, этого венца мужской красы, достичь которого можно лишь рациональным пестованием этой растительности с тем, чтобы наиболее мужественная часть ее произрастала, собственно, уже на середине щек.
— Тысяча миллионов! — довольно внятно воскликнул сей муж, ныне директор департамента вспомоществований.
— Не надо ругаться, Бертик,— кротко заметила тетушка.
— Я не ругаюсь, я говорю — тысяча миллионов у этого сморчка! — с достоинством возразил пан Папаушегг, жуя свой ус.
1 Явно онемеченное «Папоушек», т. е. «попугай» (чеш.).
— А я думала, у тебя опять в колено вступило,—
начала было тетушка Рези, да осеклась.— Господи, у кого это тысяча миллионов?!
Тотчас, однако, смекнув, кого имел в виду пан супруг, она наклонилась к Мане:
— Слыхала — говорят, у инженера Моура тысяча миллионов! Да нет, не верю, это невозможно... В прошлом году называли несколько миллионов, и то твой папочка говорил, что молва преувеличивает — хорошо, если у него найдется столько сотен тысяч, сколько считают миллионов. Тысяча миллионов долларов — сколько же это будет крон?
— Пять тысяч миллионов,— сказал Папаушегг.
— Не полных,— вмешался доктор Зоуплна.— Всего лишь четыре тысячи девятьсот тридцать пять миллионов сто тысяч крон.
- Благодарю покорно... О господи, вот денег-то! От одного представления дух захватывает! — жалобно проговорила пани Папаушеггова.— Да если б тут была хоть тридцатая доля правды, и то Тинда была бы одержима бесом гордыни и неразумия, если этом году капризничала!
— Вы судите так потому, тетушка, что вам самой удалось основательно устроиться! — съязвила Маня — иной раз она не могла сдержать свой язычок, да и вообще смотрела на тетку несколько свысока по весьма субъективным причинам.
— Да чего тут капризничать, когда в приданое за ней только и дают, что бельишко!
Маня спустилась еще на две ступеньки и лишь тогда, обернувшись к тетке, возразила пониженным голосом:
- Доктор Зоуплна уже знает, что и я получу не более того, и тебе, милая тетушка, уже не расстроить мою свадьбу — но если ты будешь говорить так громко, это может достичь ушей инженера Моура, и он чего доброго раздумает... раз наши тетки забирают из фирмы тысячи!
Манечка явно насмехалась, и это тем более распалило тетку, рассерженную уже и тем, что ей не удалось побудить племянницу ответить на ее дружеское обращение.
— Эти тетки забрали только то, что им принадлежало! — раздраженно парировала она.
Вацлав Незмара, все время следовавший за обоими кавалерами этих дам, конца диалога уже не расслышал. Толпа в вестибюле поредела.
Неповоротливое и смятенное воображение штангиста занято было, еще когда он сидел в зале, неожиданным появлением Моура об руку с Тиндой. Вацлав слыхал, конечно, это имя, знал о меценатстве Моура, но, не читая в газетах ничего, кроме спортивной рубрики, не был осведомлен подробнее. Тем не менее он понял, что возбуждение публики и восторги ее относятся куда больше к этому человеку, чем к певице, чьим кавалером тот предстал. И над всеми мыслями Вацлава преобладала одна: «Где я уже видел этого человека?!»
Теперь на лестнице, подслушав разговор Тиндиных родственниц, Вацлав, не умевший поднять груз воспоминаний жимом, вдруг сделал это рывком.
Ну да, это он! В бродячем паноптикуме Вацлав видел инженера Моура среди восковых фигур, от которых долго не мог оторвать взора. Ну конечно же, та горилла — это он и есть! Только здесь, сегодня, черные волосы на плоском черепе гладко причесаны, лицо выбрито до блеска — и у восковой человекообразной обезьяны не было монокля под мощными надбровными дугами. Зато подбородок, выдвинутый вперед, словно закругленный балкон — подбородок тот же у обоих!
И еще кое-что, клянусь богом!
Эти резкие, вызывающие движения головы, склонявшейся то к левому, то к правому плечу, словно внутри у Моура был всажен часовой механизм... Когда он вышел на сцену, сходство его с обезьяной было столь разительным, что Вацлав теперь засмеялся. Правда, эта элегантная горилла со сверкающими бриллиантовыми пуговицами манишки, в лакированных туфлях на нижних конечностях несла в левой руке не камень, а шапокляк; зато правой рукой обе держали прекрасную женщину: та, что в паноптикуме, тащила ее, обнаженную, бесчувственную, зажав под мышкой — а у этой, на концертном помосте, на черном рукаве фрака покоилась женская ручка в белой перчатке; но точно так же, как и восковая горилла, инженер Моур скалил мощные зубы, грозя каждому, кто отважился бы вырвать у него добычу.
Несмотря на всю свою институтскую ученость, Вацлав Незмара оставался примитивным сыном влтавского пирата и понятия не имел, что фигуры ярмарочного паноптикума были опошленной, упрощенной подделкой под некий шедевр ваятельского искусства; но яростный ужас, поразивший его тогда перед чудовищем, похитившим дочь человеческую, стал отныне постоянным лейтмотивом, когда он мысленно соединял чудовище Моура с барышней Тиндой.
И хотя была эта горилла на голову ниже барышни — она бесповоротно увлекала Тинду в свои джунгли...
Потому что после того славного и знаменательного выступления об руку с американцем Тинда уже не показывалась Вацлаву. Греховные ноктюрны — пожалуй, более греховные, чем они были бы, когда бы их не разделяла решетка,— прекратились; окно Тинды оставалось закрытым, немым, игнорируя все упрямые попытки обожателя, даже когда он пытался заявить о себе бесстыдными камешками. В конце концов Вацлав узнал от Фанды, кухонной девицы, что Тинда перебралась в комнату Мани, выходившую окнами на фасад дома; а сюда сын сторожа являться не осмеливался, ибо по соседству находились и окна императорского советника.
Тут-то и наступили для несчастного атлета дни и ночи чернейшей меланхолии.
Возможность застигнуть барышню Тинду на улице была исключена: нога ее теперь не касалась тротуара, ибо автомобиль инженера Моура был в полном ее распоряжении, ожидая лишь знака повелительницы.
Вообще с того момента, как инженер Моур завладел ею в чисто американском стиле, ворвавшись без приглашения с букетом орхидей в артистическую уборную,— он один мог себе это позволить,— Тинду считали если еще не официально объявленной, то все же признанной его невестой.
Всего лишь невестой — но не менее того.
«Мельница» Колчовых пыталась, правда, пустить в обращение всевозможные сплетни, но тщетно. Надворный советник Муковский, объявивший, что готов не сходя с места выпить любой яд в подтверждение абсолютной безупречности своей питомицы, не терпел никаких подозрений, никаких подмигиваний на ее счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45