(9)
Потому-то кажутся мне замечательными слова Метродора в том письме, где
он обращается к сестре, потерявшей сына - юношу высокого дарования:
"Всякое благо смертных смертно!" Он говорит о тех благах, которые всех
манят, потому что подлинные блага - мудрость и добродетель - не умирают,
они неизменны и постоянны. В уделе смертного только они бессмертны. (10)
Впрочем, люди так бесстыдны, до того забывают, куда они идут, куда вле-
чет их каждый день, что, обреченные однажды потерять все, удивляются
всякой потере. То, на чем ты пишешься хозяином, при тебе, но не твое:
кто сам непрочен, у того нет ничего прочного, кто сам хрупок, у того нет
ничего вечного и непобедимого. Гибнуть и терять одинаково неизбежно, и,
поняв это, мы найдем утешенье и спокойно будем терять теряемое неизбеж-
но.
(11) Но в чем же нам найти помощь против этих потерь? В том, чтобы
хранить утраченное в памяти, не допускать, чтобы вместе с ним канул и
тот плод, который оно нам принесло. Чем мы владеем, то можно отнять; чем
мы владели, того не отнимешь. Верх неблагодарности - не чувствовать себя
обязанным за то, что однажды получил, хотя потом и утратил. Случай отни-
мает вещь, но оставляет плоды обладанья ею, которые мы теряем сами, воп-
реки справедливости сожалея об отнятом.
(12) Скажи себе: "Из того, что кажется страшным, все можно одолеть.
Многие побеждали что-нибудь одно: Муций - огонь, Регул - крест, Сократ -
яд, Рутилий - ссылку, Катон - смерть от меча; и мы что-нибудь да побе-
дим! (13) Опять-таки многие презрели то, что видимостью счастья манит
толпу. Фабриций3, будучи полководцем, отверг богатства, будучи цензором,
осудил их. Туберон счел бедность достойной и себя, и Капитолия, когда,
расставив на всенародном пиру глиняную посуду, показал, как человек дол-
жен довольствоваться тем, что и богам годится. Отец Секстий отказался от
почетных должностей: рожденный, чтобы править государством, он не принял
от божественного Юлия тоги с широкой каймой, ибо понимал: все, что дано,
может быть отнято. Так поступим и мы хоть в чем-нибудь мужественно! По-
падем и мы в число примеров! (14) Отчего мы слабеем? Отчего теряем на-
дежду? Что могло случиться прежде, то может и сейчас. Только очистим ду-
шу и будем следовать природе, потому что отступивший от нее обречен же-
ланьям, страху и рабству у вещей случайных. Можно еще вернуться на пра-
вильный путь, можно все восстановить. Сделаем это, чтобы переносить
боль, когда она охватит тело, и сказать фортуне: ты имеешь дело с мужчи-
ной; хочешь победить - поищи другого! 4"
(15) Такими или подобными речами утишается боль язвы, - хоть я и же-
лаю ему, чтобы она облегчилась, или была излечена, или хотя бы осталась
такою же и старела с ним. Впрочем, за него я спокоен; это нам грозит
урон, у нас будет отнят замечательный старик. Сам он уже сыт жизнью, а
если и желает ее продленья, то не ради себя, а ради тех, кому он поле-
зен. Так что, оставаясь жить, он являет свою щедрость. (16) Другой бы
положил конец этим мукам, а он считает одинаково постыдным бежать и от
смерти, и от жизни. - "Так что же, если обстоятельства его убедят, неу-
жели он не уйдет?" - А почему ему не уйти, если никто уже не сможет при-
бегнуть к нему? если ему не о чем будет заботиться, кроме своей боли?
(17) Вот что значит, Луцилий, учиться философии у жизни, упражняться в
ней, видя перед собою истинный пример: разумного человека, его мужество
перед лицом подступающей смерти, среди гнетущих болей. Кто делает, как
должно, у того и учись, как должно делать. До сих пор мы приводили дово-
ды: может ли кто-нибудь противиться боли, сломит ли приближающаяся
смерть даже великие души. (18) Но к чему слова? Взглянем воочию! Ему не
смерть дает мужество сопротивляться боли и не боль - сопротивляться
смерти. Он противится и той, и другой, полагаясь только на себя. Он
страдает терпеливо не в надежде смерти и с охотой умирает не потому, что
ему невтерпеж страданья. Страданья он терпит, смерти ждет. Будь здоров.
Письмо XCIX
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я посылаю тебе письмо, которое написал Маруллу, когда он потерял
младенца-сына и, по слухам, обнаружил при этом слабость. В письме я отс-
тупил от своего обыкновенья и не счел нужным мягко говорить с тем, кто
заслуживает скорее порицанья, чем утешенья. Удрученному и тяжко .ранен-
ному, если он плохо переносит боль, нужно дать немного воли: пусть пре-
сытится или, по крайней мере, даст выход первому порыву. А те, кто на-
рочно взялись горевать, должны быть немедленно наказаны: пусть знают,
что и слезы можно лить по-глупому.
(2) Ты ждешь утешений? Так получай упреки! Вот какую слабость ты об-
наружил, когда умер сын! А что бы ты делал, потеряв друга? Умер сын, чье
будущее неясно, совсем крохотный; загублен самый короткий век. (3) Мы
ищем причин для страданья и хотим сетовать на судьбу даже неоправданно,
когда она не дает нам повода к справедливым жалобам. А ведь мне уже,
клянусь, казалось, что тебе хватит мужества противостоять и большим, а
не то что этим призрачным бедам, от которых люди стонут только по обы-
чаю. Даже потеряв друга - а это для нас самый тяжкий урон! - ты должен
заставить себя больше радоваться тому, что у тебя был друг, чем горевать
об утрате. (4) Но большинство людей не считает, сколько им было дано,
сколько они успели порадоваться. И в этом, помимо прочего, дурная сторо-
на такого горя: оно не только неуместно, но и неблагодарно. Значит, был
у тебя друг, - и все пропало даром? Столько лет общей жизни и единодуш-
ного товарищества во всех занятиях ничего не дали? Вместе с другом ты
хоронишь и дружбу? Что же ты горюешь, потеряв его, если тебе мало пользы
от того, что он был? Поверь мне: пусть случай отнимет тех, кого мы люби-
ли, - немалая часть их существа остается с нами. То время, что прошло,
наше; что было, то теперь в самом надежном месте. (5) Располагая на бу-
дущее, мы не ведаем благодарности за уже полученное, - как будто буду-
щее, если только оно наступит, не перейдет очень скоро в прошлое. Кто
радуется только настоящему, тот слишком сужает пределы обладанья всеми
вещами, нет, и прошлое, и будущее тешат нас, одно - ожиданием, чей ис-
ход, однако, неведом, ибо оно может не сбыться, другое - воспоминанием,
которого не может не остаться. Что" за безумие - упускать самое надеж-
ное? Успокоимся на том, что мы уже успели зачерпнуть, - если только мы
не будем черпать дырявой душой, из которой все выливается.
(6) Есть бесчисленные примеры того, как люди без слез хоронили детей,
умерших молодыми, как шли от костра в сенат или возвращались к другой
общественной обязанности, как сразу принимались за дела. И ненапрасно:
ведь, во-первых, скорбеть излишне, если скорбью ничему не поможешь, и
во-вторых, несправедливо сетовать на то, что с одним случилось, ос-
тальных ожидает. И еще, глупо вопить в тоске, если разрыв между тоскую-
щим и утраченным ничтожен: мы должны быть спокойнее хотя бы потому, что
сами идем вслед за теми, кого потеряли. (7) Взгляни" как скоротечно вре-
мя, подумай, как коротко ристалище, по которому мы бежим так быстро;
посмотри на весь человеческий род, единым сонмом,. с самыми малыми про-
межутками, - хоть порой они и кажутся большими, - поспешающий к одному
концу; тот, кого ты считаешь погибшим, только предшествовал тебе. Так
есть ли большее безумие, чем оплакивать того, кто раньше прошел дорогу,
которую и тебе предстоит измерить? Разве плачут над тем, про что извест-
но заранее, что оно случится? А кто не думал о предстоящей каждому чело-
веку смерти, тот обманывал себя. (8) Разве плачут над тем, о чем сами
говорили: оно произойдет непременно? Сетующий на чью-нибудь смерть сету-
ет на то, что умерший был человеком. Все мы связаны общим уделом: кто
родился, тому предстоит умереть. (9) Сроки разные, исход один. Рассто-
янье между первым и последним днем изменчиво и неведомо; если мерить его
тяготами пути, оно велико даже у ребенка, если скоростью - коротко даже
у старца. Все ненадежно и обманчиво, все изменчиво как погода. Все не-
сется стремглав и, по веленью фортуны, превращается в нечто противопо-
ложное, и в таком коловращении человеческих дел нет ничего заранее из-
вестного, кроме смерти. И однако все жалуются на то единственное, в чем
никто еще не обманулся.
- "Но он умер ребенком!" - Не буду говорить о том, что отжившему свое
лучше, перейду к другому: намного ли состарившийся взял верх над младен-
цем? (10) Представь себе безграничность глубин времени и охвати мыслью
весь мир, потом сравни с этой безмерностью то, что именуется человечес-
ким веком, - и ты увидишь, как ничтожен отрезок, которого мы желаем, ко-
торый стремимся продлить. А сколько занимают в нем слезы тревоги? (11)
Сколько занимает смерть, желанная прежде, чем придет? Сколько занимает
нездоровье, сколько страх, сколько годы младенчества и годы, прожитые в
невежестве и без пользы? Половину срока мы спим. Прибавь еще труды,
скорби, опасности, - и ты поймешь, что за самый долгий век времени жить
остается очень мало. (12) Кто же согласится с тобою, что не лучше тому,
кому позволено скоро вернуться и закончить путь еще до усталости? Жизнь
есть не благо и не зло, а только вместилище блага и зла. Так что твой
сын ничего не потерял, кроме жребия, ко торый верней выпал бы не в его
пользу. Он мог бы стать человеком скромным и разумным, возможно, твоя
забота создала бы из него и что-нибудь получше, но также (и опасаться
этого есть больше причин) мог он сделаться подобным большинству. ( 13)
Взгляни на юношей, которых мотовство вытолкнуло из знатных домов на аре-
ну; взгляни на тех дважды бесстыдных, что и сами развратничают, и служат
чужому разврату, и у которых ни дня не проходит без пьянства, ни дня без
какой-нибудь крупной мерзости, - и тебе станет ясно, что опасаться тут
можно скорее, чем надеяться. Так что нечего тебе выискивать поводы для
скорби и негодованьем раздувать мелкие неприятности. (14) Я не увещаю
тебя собраться с силами и выпрямиться: ведь я не столь плохого о тебе
мнения, чтобы думать, будто против такого случая тебе нужно призвать всю
твою доблесть. Знай, это не боль, а укол, - боль из него делаешь ты сам.
Велики, без сомненья, успехи философии, если твой мужественный дух тос-
кует по мальчике, покуда более знакомом кормилице, нежели отцу!
(15) Неужели я призываю тебя к бесчувственности, требую, чтобы во
время похорон ты не изменился в лице, не допускаю, чтобы у тебя сжалось
сердце? Нет, конечно! Ведь это не доблесть, а бесчеловечность - смотреть
на похороны близких таким же взглядом, каким смотрел на них самих, ниче-
го не чувствовать, когда их впервые отрывают от тебя. Но представь даже,
что я все это запрещаю; есть вещи, от нас не зависящие, порой слезы
льются, как их ни сдерживай, и, пролившись, облегчают душу. (16) Что из
этого следует? Позволим им течь, но не будем им приказывать; пусть льют-
ся столько, сколько требует чувство, а не подражанье. Не будем ничего
прибавлять к нашей скорби и преувеличивать ее по чужому примеру. Горе
напоказ требует больше, чем просто горе: много ли есть горюющих для са-
мих себя? Люди стонут более внятно, когда их слышат, и, спокойные и мол-
чаливые в одиночестве, снова разражаются слезами, едва завидят кого-ни-
будь. Тут-то они и тянутся рвать на себе волосы, хотя свободнее могли бы
сделать это, когда никто не мешает, тут-то и зовут смерть, тут-то и ска-
тываются с постели. Без зрителя горе затихает. (17) И здесь, как и во
всем, не покидает нас один порок: прилаживаться к примеру большинства,
смотреть, не что должно, а что принято. Мы удаляемся от природы и преда-
емся толпе, от которой ничего хорошего исходить не может, которая и тут,
как во всем прочем, непостоянна. Увидит она человека мужественного в
своей скорби - и зовет его безбожным я диким, увидит другого, бессильно
прильнувшего к мертвому телу, - и зовет его безвольным и хилым. (18) По-
тому-то и надо все делать по разуму. Нет ничего глупее, чем печалиться
для славы и плакать ради общего одобрения. По-моему, мудрый муж плачет,
либо когда сам дает волю слезам, либо когда они льются по своей воле. Я
скажу, в чем тут разница. Когда "ас поразит первая весть о горестной
кончине, когда мы держим тело, которое из наших объятий перейдет на кос-
тер, - слезы исторгает природная необходимость, и дух, под ударом скор-
би, сотрясает вместе со всем телом также и глаза, силой заставляя про-
литься находящуюся близ них влагу. (19) Эти исторгнутые слезы текут воп-
реки нам. Но бывают слезы, которым мы сами даем выход, - например, возв-
ращаясь памятью к тем, кого мы потеряли, и есть нечто сладостное в печа-
ли, когда нам вновь приходят на ум их отрадные речи, их веселая беседа,
их преданная любовь; тогда глаза увлажняются, словно от радости. Этим
слезам мы не противимся, а те первые побеждают нас. (20) Так что нельзя
ни удерживать, ни выдавливать из себя слезы ради стоящих и сидящих вок-
руг: и плакать, и перестать куда менее позорно, чем притворяться. Пусть
слезы текут сами собой: ведь и люди спокойные и сдержанные их могут про-
лить. Часто они текли, не умаляя почтенности мудреца, с такой пристой-
ностью, что была в них полная мера и человечности, и достоинства. Можно,
повторяю, повиноваться природе, не теряя степенности. (21) Я видел поч-
тенных людей, хоронивших своих близких: вся любовь была написана у них
на лице, но в их скорби не было лицедейства, - ничего, кроме подлинных
чувств, которым они дали выход. И в скорби есть приличья, - их-то и сле-
дует соблюдать мудрецу. И как во всем, так и тут наступает миг, когда
плакать довольно. И радость, и горе льются через край только у неразум-
ных.
(22) Неизбежное нужно принимать равнодушно. Разве случилось нечто не-
вероятное, невиданное? Скольким людям сейчас нанимают служителей для по-
хорон! Скольким покупают смертный убор! Сколько людей будут горевать
после тебя! Едва ты подумаешь, что он был еще ребенком, думай и о том,
что он был человеком, - а человеку ничего не обещано наверняка, и форту-
на не должна непременно довести его до старости, но вправе отпустить,
где ей угодно. (23) А в остальном то и дело говори о нем, торжественно
чти, насколько можешь, его память, - ведь воспоминанья станут приходить
к тебе тем чаще, чем меньше в них будет горечи. К печальному обращаются
неохотно, а тем более к самой печали. Если ты наслаждался его речами,
его шутками, пусть еще детскими, чаще повторяй их, смело утверждай, что
сын оправдал бы надежды, питаемые в отцовской душе. (24) Бесчеловечно
забывать близких, хоронить вместе с прахом память о них, щедро лить сле-
зы, а вспоминать скупо. Так любят своих детенышей звери, своих птенцов
птицы: их любовь неистова, порой до бешенства, но утрата гасит ее. Такое
не пристало разумному человеку: пусть его память будет долгой, скорбь -
короткой.
(25) Я никак не одобряю утверждения Метродора, будто и в печали есть
некое связанное с нею наслаждение; его-то и нужно ловить в такое время.
Я выписал сами слова Метродора1. (26) Я не сомневаюсь, что ты подумаешь
о них. Есть ли что постыднее, чем ловить наслаждение даже в скорби, по-
лучать его от самой скорби, искать среди слез хоть чего-нибудь приятно-
го? Так вот кто упрекает нас в чрезмерной суровости, бесчестит наши нас-
тавления именем "жестоких" - потому только, что мы велим либо не допус-
кать скорби в душу, либо быстрей изгонять ее. Но что невероятнее, что
бесчеловечнее: не чувствовать скорби, потерявши друга, или в самой же
скорби ловить наслажденье? (27) То, чему поучаем мы, честно: когда
чувство изольется слезами и, так сказать, перекипит, не следует отдавать
душу скорби. А ты что говоришь? Надо и к скорби примешать наслаждение!
Так мы утешаем детей печеньем, так унимаем плач младенцев, налив им мо-
лока. Ты не допускаешь, чтобы наслажденье прекращалось даже на то время,
пока горит на костре сын или друг испускает дух, ты хочешь, чтобы сама
печаль тебя тешила. Что же честнее: устранять скорбь из души или соеди-
нять наслаждение со скорбью? Да что соединять! Ловить, ловить его в са-
мой же скорби! - (28) "Есть некое наслаждение, неотделимое от печали". -
Это нам позволительно говорить так, а не вам. Вы знаете одно лишь благо
- наслажденье, и одно лишь зло - скорбь. Как благо и зло могут быть не-
отделимы? Но считай, что могут; значит, теперь-то самое время рыться в
своей боли и искать, есть ли близ нее что-нибудь приятное и услаждающее?
(29) Есть лекарства, для одних частей тела целебные, но не применимые
для других по своей мерзости и непристойности;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Потому-то кажутся мне замечательными слова Метродора в том письме, где
он обращается к сестре, потерявшей сына - юношу высокого дарования:
"Всякое благо смертных смертно!" Он говорит о тех благах, которые всех
манят, потому что подлинные блага - мудрость и добродетель - не умирают,
они неизменны и постоянны. В уделе смертного только они бессмертны. (10)
Впрочем, люди так бесстыдны, до того забывают, куда они идут, куда вле-
чет их каждый день, что, обреченные однажды потерять все, удивляются
всякой потере. То, на чем ты пишешься хозяином, при тебе, но не твое:
кто сам непрочен, у того нет ничего прочного, кто сам хрупок, у того нет
ничего вечного и непобедимого. Гибнуть и терять одинаково неизбежно, и,
поняв это, мы найдем утешенье и спокойно будем терять теряемое неизбеж-
но.
(11) Но в чем же нам найти помощь против этих потерь? В том, чтобы
хранить утраченное в памяти, не допускать, чтобы вместе с ним канул и
тот плод, который оно нам принесло. Чем мы владеем, то можно отнять; чем
мы владели, того не отнимешь. Верх неблагодарности - не чувствовать себя
обязанным за то, что однажды получил, хотя потом и утратил. Случай отни-
мает вещь, но оставляет плоды обладанья ею, которые мы теряем сами, воп-
реки справедливости сожалея об отнятом.
(12) Скажи себе: "Из того, что кажется страшным, все можно одолеть.
Многие побеждали что-нибудь одно: Муций - огонь, Регул - крест, Сократ -
яд, Рутилий - ссылку, Катон - смерть от меча; и мы что-нибудь да побе-
дим! (13) Опять-таки многие презрели то, что видимостью счастья манит
толпу. Фабриций3, будучи полководцем, отверг богатства, будучи цензором,
осудил их. Туберон счел бедность достойной и себя, и Капитолия, когда,
расставив на всенародном пиру глиняную посуду, показал, как человек дол-
жен довольствоваться тем, что и богам годится. Отец Секстий отказался от
почетных должностей: рожденный, чтобы править государством, он не принял
от божественного Юлия тоги с широкой каймой, ибо понимал: все, что дано,
может быть отнято. Так поступим и мы хоть в чем-нибудь мужественно! По-
падем и мы в число примеров! (14) Отчего мы слабеем? Отчего теряем на-
дежду? Что могло случиться прежде, то может и сейчас. Только очистим ду-
шу и будем следовать природе, потому что отступивший от нее обречен же-
ланьям, страху и рабству у вещей случайных. Можно еще вернуться на пра-
вильный путь, можно все восстановить. Сделаем это, чтобы переносить
боль, когда она охватит тело, и сказать фортуне: ты имеешь дело с мужчи-
ной; хочешь победить - поищи другого! 4"
(15) Такими или подобными речами утишается боль язвы, - хоть я и же-
лаю ему, чтобы она облегчилась, или была излечена, или хотя бы осталась
такою же и старела с ним. Впрочем, за него я спокоен; это нам грозит
урон, у нас будет отнят замечательный старик. Сам он уже сыт жизнью, а
если и желает ее продленья, то не ради себя, а ради тех, кому он поле-
зен. Так что, оставаясь жить, он являет свою щедрость. (16) Другой бы
положил конец этим мукам, а он считает одинаково постыдным бежать и от
смерти, и от жизни. - "Так что же, если обстоятельства его убедят, неу-
жели он не уйдет?" - А почему ему не уйти, если никто уже не сможет при-
бегнуть к нему? если ему не о чем будет заботиться, кроме своей боли?
(17) Вот что значит, Луцилий, учиться философии у жизни, упражняться в
ней, видя перед собою истинный пример: разумного человека, его мужество
перед лицом подступающей смерти, среди гнетущих болей. Кто делает, как
должно, у того и учись, как должно делать. До сих пор мы приводили дово-
ды: может ли кто-нибудь противиться боли, сломит ли приближающаяся
смерть даже великие души. (18) Но к чему слова? Взглянем воочию! Ему не
смерть дает мужество сопротивляться боли и не боль - сопротивляться
смерти. Он противится и той, и другой, полагаясь только на себя. Он
страдает терпеливо не в надежде смерти и с охотой умирает не потому, что
ему невтерпеж страданья. Страданья он терпит, смерти ждет. Будь здоров.
Письмо XCIX
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я посылаю тебе письмо, которое написал Маруллу, когда он потерял
младенца-сына и, по слухам, обнаружил при этом слабость. В письме я отс-
тупил от своего обыкновенья и не счел нужным мягко говорить с тем, кто
заслуживает скорее порицанья, чем утешенья. Удрученному и тяжко .ранен-
ному, если он плохо переносит боль, нужно дать немного воли: пусть пре-
сытится или, по крайней мере, даст выход первому порыву. А те, кто на-
рочно взялись горевать, должны быть немедленно наказаны: пусть знают,
что и слезы можно лить по-глупому.
(2) Ты ждешь утешений? Так получай упреки! Вот какую слабость ты об-
наружил, когда умер сын! А что бы ты делал, потеряв друга? Умер сын, чье
будущее неясно, совсем крохотный; загублен самый короткий век. (3) Мы
ищем причин для страданья и хотим сетовать на судьбу даже неоправданно,
когда она не дает нам повода к справедливым жалобам. А ведь мне уже,
клянусь, казалось, что тебе хватит мужества противостоять и большим, а
не то что этим призрачным бедам, от которых люди стонут только по обы-
чаю. Даже потеряв друга - а это для нас самый тяжкий урон! - ты должен
заставить себя больше радоваться тому, что у тебя был друг, чем горевать
об утрате. (4) Но большинство людей не считает, сколько им было дано,
сколько они успели порадоваться. И в этом, помимо прочего, дурная сторо-
на такого горя: оно не только неуместно, но и неблагодарно. Значит, был
у тебя друг, - и все пропало даром? Столько лет общей жизни и единодуш-
ного товарищества во всех занятиях ничего не дали? Вместе с другом ты
хоронишь и дружбу? Что же ты горюешь, потеряв его, если тебе мало пользы
от того, что он был? Поверь мне: пусть случай отнимет тех, кого мы люби-
ли, - немалая часть их существа остается с нами. То время, что прошло,
наше; что было, то теперь в самом надежном месте. (5) Располагая на бу-
дущее, мы не ведаем благодарности за уже полученное, - как будто буду-
щее, если только оно наступит, не перейдет очень скоро в прошлое. Кто
радуется только настоящему, тот слишком сужает пределы обладанья всеми
вещами, нет, и прошлое, и будущее тешат нас, одно - ожиданием, чей ис-
ход, однако, неведом, ибо оно может не сбыться, другое - воспоминанием,
которого не может не остаться. Что" за безумие - упускать самое надеж-
ное? Успокоимся на том, что мы уже успели зачерпнуть, - если только мы
не будем черпать дырявой душой, из которой все выливается.
(6) Есть бесчисленные примеры того, как люди без слез хоронили детей,
умерших молодыми, как шли от костра в сенат или возвращались к другой
общественной обязанности, как сразу принимались за дела. И ненапрасно:
ведь, во-первых, скорбеть излишне, если скорбью ничему не поможешь, и
во-вторых, несправедливо сетовать на то, что с одним случилось, ос-
тальных ожидает. И еще, глупо вопить в тоске, если разрыв между тоскую-
щим и утраченным ничтожен: мы должны быть спокойнее хотя бы потому, что
сами идем вслед за теми, кого потеряли. (7) Взгляни" как скоротечно вре-
мя, подумай, как коротко ристалище, по которому мы бежим так быстро;
посмотри на весь человеческий род, единым сонмом,. с самыми малыми про-
межутками, - хоть порой они и кажутся большими, - поспешающий к одному
концу; тот, кого ты считаешь погибшим, только предшествовал тебе. Так
есть ли большее безумие, чем оплакивать того, кто раньше прошел дорогу,
которую и тебе предстоит измерить? Разве плачут над тем, про что извест-
но заранее, что оно случится? А кто не думал о предстоящей каждому чело-
веку смерти, тот обманывал себя. (8) Разве плачут над тем, о чем сами
говорили: оно произойдет непременно? Сетующий на чью-нибудь смерть сету-
ет на то, что умерший был человеком. Все мы связаны общим уделом: кто
родился, тому предстоит умереть. (9) Сроки разные, исход один. Рассто-
янье между первым и последним днем изменчиво и неведомо; если мерить его
тяготами пути, оно велико даже у ребенка, если скоростью - коротко даже
у старца. Все ненадежно и обманчиво, все изменчиво как погода. Все не-
сется стремглав и, по веленью фортуны, превращается в нечто противопо-
ложное, и в таком коловращении человеческих дел нет ничего заранее из-
вестного, кроме смерти. И однако все жалуются на то единственное, в чем
никто еще не обманулся.
- "Но он умер ребенком!" - Не буду говорить о том, что отжившему свое
лучше, перейду к другому: намного ли состарившийся взял верх над младен-
цем? (10) Представь себе безграничность глубин времени и охвати мыслью
весь мир, потом сравни с этой безмерностью то, что именуется человечес-
ким веком, - и ты увидишь, как ничтожен отрезок, которого мы желаем, ко-
торый стремимся продлить. А сколько занимают в нем слезы тревоги? (11)
Сколько занимает смерть, желанная прежде, чем придет? Сколько занимает
нездоровье, сколько страх, сколько годы младенчества и годы, прожитые в
невежестве и без пользы? Половину срока мы спим. Прибавь еще труды,
скорби, опасности, - и ты поймешь, что за самый долгий век времени жить
остается очень мало. (12) Кто же согласится с тобою, что не лучше тому,
кому позволено скоро вернуться и закончить путь еще до усталости? Жизнь
есть не благо и не зло, а только вместилище блага и зла. Так что твой
сын ничего не потерял, кроме жребия, ко торый верней выпал бы не в его
пользу. Он мог бы стать человеком скромным и разумным, возможно, твоя
забота создала бы из него и что-нибудь получше, но также (и опасаться
этого есть больше причин) мог он сделаться подобным большинству. ( 13)
Взгляни на юношей, которых мотовство вытолкнуло из знатных домов на аре-
ну; взгляни на тех дважды бесстыдных, что и сами развратничают, и служат
чужому разврату, и у которых ни дня не проходит без пьянства, ни дня без
какой-нибудь крупной мерзости, - и тебе станет ясно, что опасаться тут
можно скорее, чем надеяться. Так что нечего тебе выискивать поводы для
скорби и негодованьем раздувать мелкие неприятности. (14) Я не увещаю
тебя собраться с силами и выпрямиться: ведь я не столь плохого о тебе
мнения, чтобы думать, будто против такого случая тебе нужно призвать всю
твою доблесть. Знай, это не боль, а укол, - боль из него делаешь ты сам.
Велики, без сомненья, успехи философии, если твой мужественный дух тос-
кует по мальчике, покуда более знакомом кормилице, нежели отцу!
(15) Неужели я призываю тебя к бесчувственности, требую, чтобы во
время похорон ты не изменился в лице, не допускаю, чтобы у тебя сжалось
сердце? Нет, конечно! Ведь это не доблесть, а бесчеловечность - смотреть
на похороны близких таким же взглядом, каким смотрел на них самих, ниче-
го не чувствовать, когда их впервые отрывают от тебя. Но представь даже,
что я все это запрещаю; есть вещи, от нас не зависящие, порой слезы
льются, как их ни сдерживай, и, пролившись, облегчают душу. (16) Что из
этого следует? Позволим им течь, но не будем им приказывать; пусть льют-
ся столько, сколько требует чувство, а не подражанье. Не будем ничего
прибавлять к нашей скорби и преувеличивать ее по чужому примеру. Горе
напоказ требует больше, чем просто горе: много ли есть горюющих для са-
мих себя? Люди стонут более внятно, когда их слышат, и, спокойные и мол-
чаливые в одиночестве, снова разражаются слезами, едва завидят кого-ни-
будь. Тут-то они и тянутся рвать на себе волосы, хотя свободнее могли бы
сделать это, когда никто не мешает, тут-то и зовут смерть, тут-то и ска-
тываются с постели. Без зрителя горе затихает. (17) И здесь, как и во
всем, не покидает нас один порок: прилаживаться к примеру большинства,
смотреть, не что должно, а что принято. Мы удаляемся от природы и преда-
емся толпе, от которой ничего хорошего исходить не может, которая и тут,
как во всем прочем, непостоянна. Увидит она человека мужественного в
своей скорби - и зовет его безбожным я диким, увидит другого, бессильно
прильнувшего к мертвому телу, - и зовет его безвольным и хилым. (18) По-
тому-то и надо все делать по разуму. Нет ничего глупее, чем печалиться
для славы и плакать ради общего одобрения. По-моему, мудрый муж плачет,
либо когда сам дает волю слезам, либо когда они льются по своей воле. Я
скажу, в чем тут разница. Когда "ас поразит первая весть о горестной
кончине, когда мы держим тело, которое из наших объятий перейдет на кос-
тер, - слезы исторгает природная необходимость, и дух, под ударом скор-
би, сотрясает вместе со всем телом также и глаза, силой заставляя про-
литься находящуюся близ них влагу. (19) Эти исторгнутые слезы текут воп-
реки нам. Но бывают слезы, которым мы сами даем выход, - например, возв-
ращаясь памятью к тем, кого мы потеряли, и есть нечто сладостное в печа-
ли, когда нам вновь приходят на ум их отрадные речи, их веселая беседа,
их преданная любовь; тогда глаза увлажняются, словно от радости. Этим
слезам мы не противимся, а те первые побеждают нас. (20) Так что нельзя
ни удерживать, ни выдавливать из себя слезы ради стоящих и сидящих вок-
руг: и плакать, и перестать куда менее позорно, чем притворяться. Пусть
слезы текут сами собой: ведь и люди спокойные и сдержанные их могут про-
лить. Часто они текли, не умаляя почтенности мудреца, с такой пристой-
ностью, что была в них полная мера и человечности, и достоинства. Можно,
повторяю, повиноваться природе, не теряя степенности. (21) Я видел поч-
тенных людей, хоронивших своих близких: вся любовь была написана у них
на лице, но в их скорби не было лицедейства, - ничего, кроме подлинных
чувств, которым они дали выход. И в скорби есть приличья, - их-то и сле-
дует соблюдать мудрецу. И как во всем, так и тут наступает миг, когда
плакать довольно. И радость, и горе льются через край только у неразум-
ных.
(22) Неизбежное нужно принимать равнодушно. Разве случилось нечто не-
вероятное, невиданное? Скольким людям сейчас нанимают служителей для по-
хорон! Скольким покупают смертный убор! Сколько людей будут горевать
после тебя! Едва ты подумаешь, что он был еще ребенком, думай и о том,
что он был человеком, - а человеку ничего не обещано наверняка, и форту-
на не должна непременно довести его до старости, но вправе отпустить,
где ей угодно. (23) А в остальном то и дело говори о нем, торжественно
чти, насколько можешь, его память, - ведь воспоминанья станут приходить
к тебе тем чаще, чем меньше в них будет горечи. К печальному обращаются
неохотно, а тем более к самой печали. Если ты наслаждался его речами,
его шутками, пусть еще детскими, чаще повторяй их, смело утверждай, что
сын оправдал бы надежды, питаемые в отцовской душе. (24) Бесчеловечно
забывать близких, хоронить вместе с прахом память о них, щедро лить сле-
зы, а вспоминать скупо. Так любят своих детенышей звери, своих птенцов
птицы: их любовь неистова, порой до бешенства, но утрата гасит ее. Такое
не пристало разумному человеку: пусть его память будет долгой, скорбь -
короткой.
(25) Я никак не одобряю утверждения Метродора, будто и в печали есть
некое связанное с нею наслаждение; его-то и нужно ловить в такое время.
Я выписал сами слова Метродора1. (26) Я не сомневаюсь, что ты подумаешь
о них. Есть ли что постыднее, чем ловить наслаждение даже в скорби, по-
лучать его от самой скорби, искать среди слез хоть чего-нибудь приятно-
го? Так вот кто упрекает нас в чрезмерной суровости, бесчестит наши нас-
тавления именем "жестоких" - потому только, что мы велим либо не допус-
кать скорби в душу, либо быстрей изгонять ее. Но что невероятнее, что
бесчеловечнее: не чувствовать скорби, потерявши друга, или в самой же
скорби ловить наслажденье? (27) То, чему поучаем мы, честно: когда
чувство изольется слезами и, так сказать, перекипит, не следует отдавать
душу скорби. А ты что говоришь? Надо и к скорби примешать наслаждение!
Так мы утешаем детей печеньем, так унимаем плач младенцев, налив им мо-
лока. Ты не допускаешь, чтобы наслажденье прекращалось даже на то время,
пока горит на костре сын или друг испускает дух, ты хочешь, чтобы сама
печаль тебя тешила. Что же честнее: устранять скорбь из души или соеди-
нять наслаждение со скорбью? Да что соединять! Ловить, ловить его в са-
мой же скорби! - (28) "Есть некое наслаждение, неотделимое от печали". -
Это нам позволительно говорить так, а не вам. Вы знаете одно лишь благо
- наслажденье, и одно лишь зло - скорбь. Как благо и зло могут быть не-
отделимы? Но считай, что могут; значит, теперь-то самое время рыться в
своей боли и искать, есть ли близ нее что-нибудь приятное и услаждающее?
(29) Есть лекарства, для одних частей тела целебные, но не применимые
для других по своей мерзости и непристойности;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67