Явившись на беду многим, они на себе чувствуют потом ту губительную си-
лу, которой вредят другим. И не думай, будто кто-нибудь стал счастливым
через чужое несчастье.
(68) Нужно распустить эту ткань из примеров, окутывающую нам глаза и
уши, нужно опорожнить сердце, наполненное пагубными речами. Пусть расчи-
щенное место займет добродетель, - она искоренит все поддельное и
прельщающее вопреки истине, она отделит нас от толпы, которой мы слишком
уж верим, и вернет нас к правильным сужденьям. В том и состоит мудрость,
чтобы обратиться к природе и вернуться туда, откуда изгнало нас всеобщее
заблужденье. (69) Большой шаг к исцелению - покинуть подстрекателей бе-
зумья, подальше отойти от людей, которые толпятся, заражая друг друга.
Хочешь убедиться, что это правда, - погляди, как по-разному живут на-
показ народу или для себя. Само по себе одиночество не есть наставник
невинности, и деревня не учит порядочности; но где нет свидетеля и зри-
теля, там утихают пороки, чья награда - указывающие на тебя пальцы и ус-
тавившиеся взгляды. (70) Кто наденет пурпур, если некому его показать?
Кто прикажет подавать на золоте, ужиная в одиночку? Кто, лежа один в те-
ни сельского дерева, расставит всю свою роскошную утварь? Никто не при-
хорашивается напоказ самому себе или немногим и близким людям; нет, все
пышное убранство своих пороков разворачивают, смотря по числу глазеющих.
(71) Это так: поклонник и сообщник - вот кто подстрекает нас на все наши
безумства. Добейся, чтобы мы ничего не выставляли напоказ, - и ты
добьешься, чтобы мы перестали желать. Честолюбие и роскошь и безудерж-
ность хотят подмостков; ты вылечишь их, если спрячешь".
(72) Потому-то, если мы живем среди городского шума, пусть будет при
нас наставник, который, наперекор хвалителям огромных имуществ, хвалит
богатого при малом достатке, измеряющего изобилье потребностью. Напере-
кор превозносящим милость и власть сильных, пусть зовет почет ным досуг,
отданный наукам, и душу, от внешних возвратившуюся к своим благам. (73)
Пусть покажет, как блаженствующие на взгляд черни дрожат и цепенеют на
этой достойной зависти высоте и держатся о себе совсем иного мнения, чем
другие. Ведь то, что прочим кажется высотою, для них есть обрыв. Вот у
них и спирает дыханье и начинается дрожь, когда они заглянут в бездну
собственного величия. Они думают обо всяческих превратностях, делающих
вершину столь скользкой, (74) они страшатся желанного прежде, и счастье,
через которое они стали в тягость всем, еще тягостнее гнетет их самих.
Тогда они хвалят отрадный и независимый досуг, ненавидят блеск, ищут пу-
тей бегства от своего величия, покуда оно не рухнуло. Тут-то ты и уви-
дишь философов от страха, и безумную судьбу, дающую здравые советы. Ибо,
словно благополучие и благомыслие несовместимы, мы правильно судим в бе-
де, а удача уносит верные сужденья Будь здоров.

Письмо XCV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты требуешь от меня немедленно расквитаться с тобою и написать о
том, что я счел нужным отложить и потом растолковать в свой срок: спо-
собна ли та часть философии, которую греки называют napaivetixif), а мы
- назидательной, одна лишь дать совершенную мудрость. - Я знаю, ты не
обидишься, даже если я нарушу обещанье. Но я его исполню в подтвержденье
пословицы: "Впредь не проси того, чего получить не хочешь". (2) Ведь мы
иногда прямо-таки набиваемся на то, от чего отказались бы, будь оно нам
предложено. Легкомыслие ли это или угодничество. наказывать его надо
скорым согласием на просьбу. Мы слишком часто хотим показать, будто же-
лаем того, чего не желаем. Некто приносит для публичного чтения длинней-
шую "Историю", написанную мелко-мелко и плотно скатанную, и, прочитав
большую часть, объявляет: "Если хотите, я остановлюсь". Все кричат: "Чи-
тай, читай!" - а сами только того и хотят, чтобы чтец умолк. Мы часто
про себя желаем одного, вслух - Другого, и даже богам не говорим правды;
но боги либо нас не слушают, либо жалеют. (3) А я отомщу без малейшего
милосердия и заставлю тебя читать нескончаемое письмо; и когда ты будешь
это делать без всякой охоты, говори: "Я сам накликал беду!" Считай тогда
себя одним из тех, кого допекает жена, высватанная с великими хлопотами,
кому опостылели богатства, собранные ценой обильного пота, кого до муки
тяготят почетные должности, ради которых шли на любые уловки и труды, -
словом, одним из совиновников собственных бед.
(4) А теперь попробую, пропустив вступление, перейти прямо к делу. -
Говорят так: "Блаженная жизнь складывается из правильных поступков; к
правильным поступкам ведут наставленья; значит, наставлений довольно для
блаженной жизни". - Но наставленья ведут к правильным поступкам не всег-
да, а только когда им послушен ум, иногда же, если душу держат в осаде
превратные мнения, наставлять ее бесполезно. (5) Потом некоторые, даже
поступая правильно, не знают сами, что правильно поступают. Ведь только
образованный, прошедший всю науку с начала и постигший ее суть, может
соблюсти все статьи, чтобы знать, что надлежит делать, когда, насколько,
как и с кем. Другому, даже при самом упорном желании, невозможно вершить
то, что велит честность, от всей души, - он будет оглядываться и коле-
баться.
- (6) "Если честные поступки проистекают из наставлений, то их с из-
бытком довольно для блаженной жизни; а так как первое верно, верно и
второе". - На это мы ответим: к честным поступкам побуждают наставления,
но не одни только наставления. - (7) "Если все науки довольствуются нас-
тавлениями, то должна довольствоваться ими и философия, потому что и она
есть наука о жизни. Кормчим человека делает тот, кто наставляет его: так
поворачивай рулевое весло, так опускай паруса, так двигайся с попутным
ветром, так сопротивляйся встречному, а так используй боковой, не бла-
гоприятный и не враждебный". И любого наставленья укрепляют в его науке;
значит и для науки жить они могут сделать то же". - (8) Но все эти науки
заботятся лишь о средствах к жизни, а не о жизни в целом. Поэтому многое
мешает им и препятствует извне: надежда, желание, страх. А той, что про-
возгласила себя наукой о жизни, никогда ничто не помешает оказать свое
действие: она опрокидывает преграды и влечет за собой препятствия. Хо-
чешь знать, как несхожи между собой эта и все прочие науки? В тех прос-
тительней ошибаться намеренно, а не случайно, в этой величайшая вина -
погрешить по своей воле. (9) Вот что я имею в виду. Грамматик не покрас-
неет, заведомо употребив неправильное выражение, и покраснеет, употребив
его по неведенью. И намного виновнее перед своей наукой врач, если он не
понял, что больной отходит, чем если сделал вид, будто не понял. А в на-
уке жизни намеренное прегрешение постыднее.
Прибавь к этому, что во всех науках и искусствах, даже в самых сво-
бодных, есть не только наставленья, но и основные правила, - как, напри-
мер, во врачебном искусстве. Поэтому у Гиппократа - своя школа, у Аскле-
пиада - своя, и своя - у Темисона1. (10) И у каждой из умозрительных на-
ук есть свои основы, которые греки называют 86ур.дта, а мы вольны назы-
вать "основоположеньями", или "первичными установлениями", или "исходны-
ми утверждениями", - их ты найдешь и в геометрии, и в астрономии. Фило-
софия же есть наука и умозрительная, и прикладная, она и созерцает, и
действует. Ты ошибаешься, полагая, будто она сулит пользу лишь в земных
делах; она метит выше! Она говорит: я исследую весь мир и не остаюсь
среди смертных, довольствуясь тем, чтобы убеждать вас или разубеждать;
меня манит великое, то, что выше вас:
(11) Ибо о сущности высшей небес и богов собираюсь
Я рассуждать для тебя и вещей объясняю начала,
Все из которых творит, умножает, питает природа
И на которые все после гибели вновь разлагает, -
как говорит Лукреций2. Следовательно, как наука умозрительная, она
имеет свои основоположенья. (12) Да что там! Даже того, что следует, не
исполнить надлежащим образом, если не усвоено общее правило, как соблюс-
ти в любом деле все статьи наших обязанностей; этого не сделать тому,
кто получил наставления на каждый случай, а не общие. Если их дают по
частям, они бессильны и, так сказать, не пускают корней. А основополо-
женья - это то, что укрепляет наш дух, сохраняет наше спокойствие и без-
мятежность, объемлет всю жизнь и всю природу. Разница между основополо-
женьями философии и наставлениями та же, что между первоначальными ве-
ществами и отдельными предметами: вторые зависят от первых, первые суть
причины вторых, да и всего на свете.
- (13) "Древняя мудрость поучает только тому, что надо делать и чего
избегать, - а люди тогда были лучше. Когда ученых стало больше, хороших
стало меньше, потому что простая и очевидная добродетель превратилась в
темную и велеречивую науку, и учат нас рассуждать, а не жить". - (14)
Без сомнения, древняя мудрость, особенно при своем рождении, была, как
вы говорите, безыскусственна; так и прочие науки, чья тонкость возросла
со временем. Но тогда и нужды не было в тщательном лечении. Испорчен-
ность еще не выросла настолько и не распространилась так широко; с прос-
тыми пороками можно было бороться простыми лекарствами. А теперь нужно
строить укрепленья тем заботливей, чем сильнее снаряды, бьющие в нас.
(15) Врачеванье сводилось когда-то к знанью немногих трав, которые оста-
навливали кровотеченье, заживляли раны, а потом постепенно оно дошло до
нынешнего многообразия. И не удивительно, что у него было меньше дела
тогда, когда люди были еще и сильны и крепки телом, а пища легка и не
испорчена искусством получать наслаждения. Только потом понадобилась пи-
ща, не утоляющая, а разжигающая голод, и придуманы были сотни приправ,
распаляющих прожорливость, и то, что было питаньем для проголодавшихся,
стало бременем для пятых. (16) От этого и бледность, и дрожь в суставах,
где жилы расслаблены вином, и злейшая, чем при голоданье, худоба от по-
носов; от этого нетвердость ног, всегда заплетающихся, как во хмелю; от
этого набухшая влагой кожа по всему телу и живот, растянутый от привычки
поглощать больше, чем может вместить; от этого разлитие желчи, вызываю-
щей желтизну бескровного лица, от этого хилость, и внутреннее гниение, и
сухие пальцы с окостеневшими суставами, и жилы, либо онемевшие до потери
чувствительности, либо трепещущие постоянной дрожью. (17) А что говорить
о головокружениях? о мучительной боли в глазах и в ушах? о мурашках,
пробегающих по горящему мозгу? о тех частях, через которые мы испражня-
емся, сплошь изъязвленных изнутри? о бесчисленных видах лихорадок, либо
свирепствующих приступами, либо крадущихся тихой сапой, либо грозно на-
падающих и сотрясающих все члены? (18) К чему упоминать бесчисленное
множество других болезней, карающих за страсть к роскоши?
Им были не подвержены те, кто еще не растратил здоровья на удо-
вольствия, кто сам себе был и господином, и слугою. Тело закалялось под-
лин ным трудом, утомленное или бегом, или охотой, или пахотой. Потом
ждала их пища, способная понравиться только проголодавшимся. Вот и не
было надобности в разнообразной врачебной утвари, в таком множестве же-
лезок и склянок. Проста была причина - и простым было здоровье; обилие
блюд породило обилие болезней. (19) Взгляни, сколько всего намешала жаж-
да роскоши, опустошительница суши и моря, - чтобы все прошло через одну
глотку! Такие разные вещи и не могут соединяться воедино и, проглочен-
ные, перевариваются плохо, потому что каждая действует по-своему. Неуди-
вительно, что и болезни, вызываемые несовместимыми кушаньями, изменчивы
и разнообразны, и еда, в которой насильно перемешаны противоположные по
природе части, извергается наружу. Вот мы и болеем, как живем, - на мно-
жество ладов3. (20) Величайший врач4, создатель этой науки, говорил, что
у женщин не выпадают волосы и не болят ноги. Но вот они и волосы теряют,
и ноги у них больные. Изменилась не природа женщины, а жизнь5: уравняв-
шись с мужчинами распущенностью, они уравнялись с ними и болезнями. (21)
Женщины и полунощничают, и пьют столько же, состязаясь с мужчинами в ко-
личестве масла6 и вина, так же изрыгают из утробы проглоченное насильно,
вновь измеряют выпитое, все до капли выблевывая, и так же грызут снег,
чтобы успокоить разбушевавшийся желудок. И в похоти они не уступают дру-
гому полу: рожденные терпеть, они (чтоб их погубили все боги и богини!)
придумали такой извращенный род распутства, что сами спят с мужчинами,
как мужчины.
Что же удивительного, если величайший врач, лучший знаток природы,
попался во лжи, и есть столько плешивых и подагрических женщин? Из-за
таких пороков они потеряли преимущества своего пола и, перестав быть
женщинами, приговорили себя к мужским болезням.
(22) В старину врачи не умели учащать приемы пищи и поддерживать ви-
ном слабеющее сердцебиение, не умели отворять кровь и облегчать затяжную
болезнь баней и потением, не умели, связав руки и ноги, скрытую в глуби-
не болезнетворную силу оттягивать к конечностям. Им не было нужды, по
малочисленности угроз, выискивать множество средств помощи. (23) А те-
перь до чего дошла порча здоровья! Это мы платим пеню за переходящую
всякую меру и закон страсть к наслаждениям. Сочти поваров - и переста-
нешь удивляться, что болезней так много. Все науки отступили вспять, и
наставники свободных искусств сидят в пустых углах, никем не посещаемые.
В школах философов и риторов ни души, зато как многолюдно на кухнях у
чревоугодников, сколько молодежи там теснится у печки! (24) Я не говорю
о толпах несчастных мальчишек, которых по окончании пира ждут в спальне
новые надругательства, не говорю о целом войске юнцов-наложников, разде-
ленном по племенам и мастям, - чтобы все были одинаково гладки, у всех
одинаково отрос первый пушок, одинаковы были волосы, - не дай бог, если
среди курчавых окажется один с прямыми прядями! Не говорю о толпах пека-
рей, не говорю о прислужниках, которые по знаку разбегаются за новыми
блюдами. Столько людей - и всем дает работу одна утроба! Неужели,
по-твоему, грибы, этот вкусный яд, не делают своего дела исподтишка, да-
же если сразу не вредят? (25) Неужели ты думаешь, будто от этого летнего
снега не твердеет печень? Неужели ты считаешь, что податливая мякоть
этих устриц, раскормленных в иле, не оставляет в желудке тяжелого осад-
ка? Неужели ты полагаешь, будто союзническая приправа7, эта драгоценная
сукровица протухших рыб, -не жжет соленой жижей наших внутренностей? Не-
ужели, по твоему, эти гноящиеся куски, что идут в рот прямо с огня, ос-
тывают у нас в утробе без всякого вреда? Какою мерзкой отравой потом ры-
гается! Как мы сами себе противны, когда дышим винным перегаром! Можно
подумать, будто съеденное не переваривается внутри, а гниет! (26) Я
вспоминаю, что когда-то много говорили об изысканном блюде, в которое
наши лакомки, поспешая к собственной погибели, намешали все, за чем они
обычно проводят день: съедобные части венериных и иглистых раковин и
устриц были разделены проложенными между ними морскими ежами, сверху ле-
жал слой краснобородок, без чешуи и без костей. (27) Лень уже есть все
по отдельности - и вот на стол подают то, что должно получиться в сытом
животе. Не хватает только, чтобы все приносилось уже пережеванным! Впро-
чем, и не хватает самую малость: ведь скорлупа снята, кости вынуты,
вместо зубов потрудились повара. - "Лакомиться всем по отдельности стало
тяжко - пусть всё стряпают вместе, чтобы вкус был один. Зачем мне протя-
гивать руку за чем-нибудь одним? Пусть подадут все сразу, пусть будет
сложено вместе и соединено столько, что хватило бы на украшение многих
перемен! (28) Пусть знают те, что утверждают, будто все это нужно мне
для похвальбы и ради тщеславия: я не выставляю мои яства напоказ, а даю
вам их разгадывать. Что всегда бывает отдельно, то пусть будет вместе
под одной подливкой; пусть не отличаются друг от друга устрицы, морские
ежи, иглистые раковины, краснобородки, перемешанные и сваренные заодно".
- Право, в блевотине пища перемешана не меньше! (29) И насколько сложны
эти блюда, настолько же разные, многовидные и непонятные болезни порож-
даются ими; и врачебное искусство начало вооружаться против них многими
способами лечения, многими наблюдениями.
То же самое говорю я и о философии. Когда-то, среди не столь тяжких
грешников, излечимых даже легким уходом, она была проще; а против нынеш-
него разрушения нравов нужно испытать все средства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67