Поблагодарим бога за то, что никто не может
навязать нам жизнь и мы в силах посрамить нужду. - (11) Ты возразишь
мне: "Это слова Эпикура; на что тебе чужое?" - Что истинно, то мое. Я не
устану потчевать тебя Эпикуром, и пусть знают все, кто слепо твердит его
слова и ценит их не за то, что в них сказано, а за то, кем они сказаны:
лучшее принадлежит всем. Будь здоров.
Письмо XIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я знаю, что у тебя довольно мужества. Ведь и не вооружившись еще
спасительными наставлениями, побеждающими все невзгоды, тм уже рассчиты-
вал на себя в борьбе с судьбой - и тем более после того, как схватился с
нею вплотную и испытал свою мощь, на которую нельзя полагаться наверня-
ка, покуда не появилось отовсюду множество трудностей, а порой и покуда
они не подступили совсем близко. На них испытывается подлинное мужество,
которое не потерпит чужого произвола, они проверяют его огнем. (2) Не
знавший синяков атлет не может идти в бой с отвагою. Только тот, кто ви-
дал свою кровь, чьи зубы трещали под кулаком, кто, получив подножку,
всем телом выдерживал тяжесть противника, кто, упав, не падал духом и,
опрокинутый, всякий раз вставал еще более непреклонным, - только тот,
вступая в бой, не расстается с надеждой. (3) Так вот, чтобы продолжить
это сравнение: часто фортуна подминала тебя, но ты не сдавался, а вска-
кивал с еще большим пылом и стоял твердо, потому что доблесть сама по
себе возрастает, если ей бросают вызов. Однако, если тебе угодно, прими
от меня помощь, которая может укрепить тебя.
(4) Не столь многое мучит нас, сколь многое пугает, и воображение,
мой Луцилий, доставляет нам больше страданий, чем действительность. Я
говорю с тобою не на языке стоиков, а по-своему, намного мягче. Мы ведь
утверждаем, что все исторгающее у нас вопли и стоны ничтожно и достойно
презрения. Но оставим эти громкие, хотя, клянусь богами, и справедливые,
слова. Я учу тебя только не быть несчастным прежде времени, когда то,
чего ты с тревогой ждешь сейчас же, может и вовсе не наступить и уж на-
верняка не наступило. (5) Многое мучит нас больше, чем нужно, многое -
прежде, чем нужно, многое - вопреки тому, что мучиться им вовсе не нуж-
но. Мы либо сами увеличиваем свои страданья, либо выдумываем их, либо
предвосхищаем. Первое мы сейчас разбирать не будем: дело это спорное,
тяжба только началась. То, что я назову легким, ты - наперекор мне - на-
зовешь мучительным. Я знаю таких, которые смеются под бичами, "и таких,
которые стонут от оплеухи. Позже мы увидим, в том ли дело, что сами вещи
эти сильны, или в том, что мы слабы. (6) Обещай мне одно: когда тебя со
всех сторон начнут убеждать, будто ты несчастен, думай не о том, что ты
слышишь, а о том, что чувствуешь, терпеливо размысли о своих делах (ведь
ты знаешь их лучше всех) и спроси себя: "Почему они меня оплакивают? По-
чему дрожат и боятся даже моего прикосновения, словно невзгода может пе-
рейти на них? В самом ли деле это беда или больше слывет бедою?" -
Расспроси самого себя: "А вдруг я терзаюсь и горюю без причины, и считаю
бедою то, что вовсе не беда?"
(7) Ты спросишь: "Откуда мне знать, напрасны мои тревоги или не нап-
расны?" - Вот тебе верное мерило! Мучит нас или настоящее, или будущее,
или то и другое вместе. О настоящем судить нетрудно: лиш^> бы ты был
здоров телом и свободен, лишь бы не томила болью никакая обида. Теперь
посмотрим, что такое будущее. (8) Сегодняшнему дню нет до него дела. -
"Но ведь будущее-то наступит!" - А ты взгляни, есть ли верные признаки
приближения беды. Ведь страдаем мы по большей части от подозрений, нас
морочит та, что нередко оканчивает войны, а еще чаще приканчивает людей
поодиночке, - молва. Так оно и бывает, мой Луцилий: мы сразу присоединя-
емся к общему мнению, не проверяя, что заставляет нас бояться, и, ни в
чем не разобравшись, дрожим и бросаемся в бегство, словно те, кого выг-
нала из лагеря пыль, поднятая пробегающим стадом овец, или те, кого за-
пугивают неведомо кем распространяемые небылицы. (9) Не знаю как, но
только вымышленное тревожит сильнее. Действительное имеет свою меру, а о
том, что доходит неведомо откуда, пугливая душа вольна строить догадки.
Нет ничего гибельней и непоправимей панического страха: всякий иной
страх безрассуден, а этот - безумен.
(10) Рассмотрим же это дело повнимательней. Вероятно, что случится
беда. Но не сей же миг! И как часто нежданное случается! Как часто ожи-
даемое не сбывается! Даже если нам предстоит страданье, что пользы бе-
жать ему навстречу? Когда оно придет, ты сразу начнешь страдать, а поку-
да рассчитывай на лучшее. Что ты на этом выгадаешь? Время! (11) Ведь не-
редко вмешивается нечто такое, из-за чего надвигающаяся беда, как она ни
близка, или задерживается в пути, или рассеется, или падет на голову
другому. Среди пожара открывалась дорога к бегству, рухнувший дом мягко
опускал некоторых на землю, рука, поднесшая к затылку меч, порой отводи-
ла его, и жертве удавалось пережить палача. Ведь и злая судьба непосто-
янна. Может быть, беда случится, а может, и не случится; пока же ее нет,
и ты рассчитывай на лучшее. (12) Иногда, даже когда нет явных признаков,
предвещающих недоброе, душа измышляет мнимые, или толкует к худшему сло-
ва, которые можно понять двояко, или преувеличивает чью-нибудь обиду и
думает не о том, сильно ли обиженный рассержен, а о том, много ли может
сделать рассерженный. Но ведь если бояться всего, что может случиться,
то незачем нам и жить, и горестям нашим не будет предела. Тут пусть по-
может тебе рассудительность, тут собери все душевные силы, чтобы отбро-
сить даже очевидный страх, а не сможешь, так одолей порок пороком -
умерь страх надеждой. Пусть наверняка придет пугающее нас - еще вернее
то, что ожидаемое с ужасом - утихнет, а ожидаемое с надеждой - обманет.
(13) Поэтому взвесь надежды и страхи и всякий раз, когда ясного ответа
не будет, решай в свою пользу - верь в то, что считаешь для себя лучшим.
Но пусть даже страх соберет больше голосов, ты все-таки склоняйся в дру-
гую сторону и перестань тревожиться, думая про себя о большинстве людей,
которые мечутся в волнении, даже если ничего плохого с ними и не проис-
ходит, и не грозит им наверное. Ведь всякий, однажды потеряв покой, го-
тов дать себе волю и не станет поверять испуг действительностью. Никто
не скажет:
"Кто это говорит - говорит пустое, он либо сам все выдумал, либо дру-
гим поверил". Нет, мы сдаемся переносчикам слухов1 (14) и трепещем перед
неизвестным как перед неотвратимым, забывая меру настолько, что малейшее
сомнение превращается в ужас.
Но мне стыдно так разговаривать с тобою и подносить тебе такие слабые
лекарства. Пусть другие говорят: "Может, это и не случится!" Ты говори:
"Что с того, если случится? Посмотрим, кто победит! А может быть, все
будет мне на пользу и такая смерть прославит всю мою жизнь. Цикута окон-
чательно сделала Сократа великим. Вырви у Катона2 меч, отстоявший его
свободу, - и ты отнимешь у него немалую часть славы". (15) Впрочем, я
слишком долго тебя уговариваю, хотя нужны тебе не уговоры, а лишь напо-
минанье. Я не увожу тебя прочь от твоей природы, - ты рожден для того, о
чем я толкую. Но тем более должен ты умножать и украшать данное тебе
благо.
(16) Кончаю это письмо, только припечатаю его своей печатью, то есть
поручу ему передать тебе какое-нибудь прекрасное изречение. "Беда глу-
пости еще и в том, что она все время начинает жизнь сначала". Вдумайся
сам, Луцилий, лучший из людей, в смысл изречения - и ты поймешь, до чего
противно легкомыслие тех, кто ежедневно закладывает основания новой жиз-
ни, кто перед кончиной начинает надеяться заново. (17) Огляди всех поо-
диночке - и сразу попадутся тебе на глаза старики, что с особым усердием
готовятся занимать должности, путешествовать, торговать. Что гнуснее
старика, начинающего жизнь сначала? Я не прибавил бы имени того, кем эти
слова сказаны, если бы они не были так мало известны и принадлежали бы к
тем расхожим изречениям Эпикура, которые я позволил себе и хвалить, и
присваивать. Будь здоров.
Письмо XIV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я согласен, что нам от природы свойственна любовь к собственному
телу, что мы должны беречь его, не отрицаю, что можно его и холить, но
отрицаю, что нужно рабски ему служить. Слишком многое порабощает раба
собственного тела - того, кто слишком за него боится и все мерит его
меркой. (2) Мы должны вести себя не так, словно обязаны жить ради своего
тела, а так, словно не можем жить без него. Чрезмерная любовь к нему
тревожит нас страхами, обременяет заботами, обрекает на позор. Кому
слишком дорого тело, тому честность недорога. Нет запрета усердно о нем
заботиться, но когда потребует разум, достоинство, верность, - надо
ввергнуть его в огонь.
(3) И все же, насколько возможно, будем избегать не только опаснос-
тей, но и неудобств и скроемся под надежной защитой, исподволь обдумав,
как можно прогнать то, что внушает страх. Таких вещей три, если я не
ошибаюсь: мы боимся бедности, боимся болезней, боимся насилия тех, кто
могущественней нас. (4) В наибольший трепет приводит нас то, чем грозит
чужое могущество: ведь такая беда приходит с великим шумом и смятением.
Названные мною естественные невзгоды - бедность и болезни - подкрадыва-
ются втихомолку, не внушая ужаса ни слуху, ни зрению, зато у третьей бе-
ды пышная свита: она приходит с мечами и факелами, с цепями и зверьми,
натравив их стаю на нашу плоть. (5) Вспомни тут же и о темницах, и о
крестах, и о дыбе, и о крюке, и о том, как выходит через рот насквозь
пропоровший человека кол, как разрывают тело мчащиеся в разные стороны
колесницы, как напитывают горючей смолой тунику из горючей ткани, - сло-
вом, обо всем, что выдумала жестокость. (6) Так нечего и удивляться, ес-
ли сильнее всего ужас перед бедствием, столь многоликим и так страшно
оснащенным. Как палач, чем больше он выложит орудий, тем большего дос-
тигнет, ибо один их вид побеждает даже способного вытерпеть пытку, - так
нашу душу легче всего подчиняет и усмиряет та угроза, которой есть что
показать. Ведь и остальные напасти не менее тяжелы - я имею в виду голод
и жажду, и нагноения в груди, и лихорадку, иссушающую внутренности, - но
они скрыты, им нечем грозить издали, нечего выставлять напоказ. А тут,
как в большой войне, побеждает внушительность вида и снаряжения.
(7) Постараемся поэтому никого больно не задевать. Иногда нам следует
бояться народа, иногда, если порядки в государстве таковы, что
большинство дел проводится через сенат, тех сенаторов, что в милости,
иногда же - тех людей, кому на погибель народу отдана власть над наро-
дом. Сделать всех этих людей друзьями слишком хлопотно - довольно и то-
го, чтобы они не были тебе врагами. Поэтому никогда мудрец не станет
гневить власть имущих, - наоборот, он будет уклоняться от их гнева, как
мореход от бури. (8) Ты, когда ехал в Сицилию, пересек пролив. Неосто-
рожный кормчий пренебрег угрозами южного ветра, от которого становится
опасным завиваемое воронками Сицилийское море, и направился не к левому
берегу, а к тому, близ которого бушует водоворот Харибды1. Зато более
осмотрительный кормчий спросит знающих эти места людей, силен ли прибой
и не предвещают ли чего облака, - и держит путь подальше от мест, стя-
жавших дурную славу из-за водоворотов. То же сделает и мудрый: опасного
властителя он избегает, но прежде всего стараясь избегать его незаметно.
Один из залогов безопасности - в том, чтобы не стремиться к ней открыто:
ведь от чего мы держимся дальше, то осуждаем. (9) Еще следует нам обду-
мать, как обезопасить себя от черни. Тут первое дело - не желать того же
самого: где соперничество - там и разлад. Во-вторых, пусть не будет у
нас ничего такого, что злоумышляющему было бы выгодно отнять: пусть твой
труп не даст богатой добычи. Никто не станет или мало кто станет проли-
вать человеческую кровь ради нее самой. Голого и разбойник пропустит,
бедному и занятая шайкой дорога не опасна. (10) Старинное наставление
называет три вещи, которых надо избегать: это - ненависть, зависть и
презрение. А как этого добиться, научит только мудрость. Тут бывает
трудно соблюсти меру: нужно опасаться, как бы, страшась зависти, не выз-
вать презрения, как бы, не желая, чтобы нас топтали, не дать повода ду-
мать, будто нас можно топ тать. Многим пришлось бояться оттого, что их
можно было бояться. Так что будем умеренны во всем: ведь так же вредно
вызывать презренье, как и подозренье.
(11) Вот и выходит, что нужно обратиться к философии: ведь эти писа-
ния не только для хороших людей, но и для не слишком дурных, все равно
что жреческие повязки2. И публичное красноречие, и все, что волнует на-
род, вызывает вражду, а это занятие, мирное и ни во что не вмешивающее-
ся, никто не презирает, ибо даже у худших из людей его чтят все ис-
кусства. Никогда испорченность не окрепнет настолько, никогда не соста-
вится такого заговора против добродетели, чтобы имя философии перестало
быть чтимым и священным. Впрочем, и философией надо заниматься тихо и
скромно. - (12) "Как так? - спросишь ты. - По-твоему, был скромен в фи-
лософии Марк Катон, который своим приговором положил конец гражданской
войне? Который встал между войсками двух разъяренных вождей?3 Который в
то время, когда одни поносили Цезаря, другие Помпея, нападал на обоих?"
- (13) Но можно поспорить, следовало ли тогда мудрецу вмешиваться в дела
государства. - "Чего хочешь ты, Марк Катон? Ведь не о свободе идет дело:
она давно уже погублена! Вопрос лишь в том. Цезарь или Помпеи завладеет
государством? Но что тебе до их соперничества? Ни одна сторона - не
твоя. Выбор - только из двух властителей. Твое дело, кто победит? Побе-
дить может лучший; одержавший победу не может не быть худшим". - Я беру
только ту роль, которую Катон играл напоследок; но и предшествующие годы
были не таковы, чтобы мудрому допустимо было участвовать в этом разграб-
лении республики. На что, кроме криков и сердитых воплей, был способен
Катон, когда народ, подняв его на руки и осыпав плевками, тащил его вон
с форума, или когда его уводили прямо из сената в темницу?4 (14) Позже
мы увидим, надо ли мудрому зря тратить силы5, а покуда я зову тебя к тем
стоикам, которые, когда их отстранили от государственных дел, не оскорб-
ляли никого из власть имущих, но удалились, чтобы совершенствовать свою
жизнь и создавать законы для рода человеческого. Мудрец не станет нару-
шать общепринятых обычаев и привлекать внимание народа невиданным обра-
зом жизни. - (15) "Ну и что? Неужели будет в безопасности тот, кто сле-
дует этому правилу?" - За это я не могу тебе поручиться, как и за то,
что человек умеренный всегда будет здоров; и все-таки умеренность прино-
сит здоровье. Бывает, что корабль тонет в гавани; что же, по-твоему, мо-
жет случиться в открытом море? Насколько ближе опасность к тому, чья
предприимчивость неугомонна, если праздность не спасает от угроз? Быва-
ет, гибнут и невиновные - кто спорит? - но виноватые - чаще. У бойца ос-
тается сноровка, даже если ему пробили доспехи. (16) Кто мудр, тот во
всем смотрит на замысел, а не на исход. Начало в нашей власти; что вый-
дет, решать фортуне, над собой же я не признаю ее приговора. - "А она
доставит тебе волнения, доставит неприятности". - Но разбойник не казнит
нас, даже когда убивает 6.
(17) Ты уже тянешь руку за ежедневной платой. Сегодня заплачу тебе
золотом; а коль скоро я упомянул о золоте, то узнай, как тебе получить
побольше радости от владения им. "Тот более всех наслаждается бо-
гатством, кто меньше всех в богатствах нуждается". Ты просишь открыть,
чьи &'го слова. Чтобы ты видел мою доброжелательность, я взял за правило
хвалить чужое. И это взято у Эпикура, либо у Метродора, либо у кого-то
еще из их мастерской. (18) Но какая разница, кто сказал? Сказано было
для всех. Кто нуждается в богатствах, тот за них боится, а добро, за ко-
торое тревожишься, радости не приносит. Если же кто хочет что-нибудь к
нему добавить, тот, думая о его умножении, забывает им пользоваться: по-
лучает счета, толчется на торжище, листает календарь - и становится из
хозяина управляющим. Будь здоров.
Письмо XV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) В старину был обычай, сохранившийся вплоть до моего времени, -
начинать письмо словами: "Если ты здоров, это хорошо, а я здоров". Нам
же правильнее сказать: "Если ты занимаешься философией, это хорошо". (2)
Потому что только в ней - здоровье, без нее больна душа, и тело, сколько
бы в нем ни было сил, здорово так же, как у безумных или одержимых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
навязать нам жизнь и мы в силах посрамить нужду. - (11) Ты возразишь
мне: "Это слова Эпикура; на что тебе чужое?" - Что истинно, то мое. Я не
устану потчевать тебя Эпикуром, и пусть знают все, кто слепо твердит его
слова и ценит их не за то, что в них сказано, а за то, кем они сказаны:
лучшее принадлежит всем. Будь здоров.
Письмо XIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я знаю, что у тебя довольно мужества. Ведь и не вооружившись еще
спасительными наставлениями, побеждающими все невзгоды, тм уже рассчиты-
вал на себя в борьбе с судьбой - и тем более после того, как схватился с
нею вплотную и испытал свою мощь, на которую нельзя полагаться наверня-
ка, покуда не появилось отовсюду множество трудностей, а порой и покуда
они не подступили совсем близко. На них испытывается подлинное мужество,
которое не потерпит чужого произвола, они проверяют его огнем. (2) Не
знавший синяков атлет не может идти в бой с отвагою. Только тот, кто ви-
дал свою кровь, чьи зубы трещали под кулаком, кто, получив подножку,
всем телом выдерживал тяжесть противника, кто, упав, не падал духом и,
опрокинутый, всякий раз вставал еще более непреклонным, - только тот,
вступая в бой, не расстается с надеждой. (3) Так вот, чтобы продолжить
это сравнение: часто фортуна подминала тебя, но ты не сдавался, а вска-
кивал с еще большим пылом и стоял твердо, потому что доблесть сама по
себе возрастает, если ей бросают вызов. Однако, если тебе угодно, прими
от меня помощь, которая может укрепить тебя.
(4) Не столь многое мучит нас, сколь многое пугает, и воображение,
мой Луцилий, доставляет нам больше страданий, чем действительность. Я
говорю с тобою не на языке стоиков, а по-своему, намного мягче. Мы ведь
утверждаем, что все исторгающее у нас вопли и стоны ничтожно и достойно
презрения. Но оставим эти громкие, хотя, клянусь богами, и справедливые,
слова. Я учу тебя только не быть несчастным прежде времени, когда то,
чего ты с тревогой ждешь сейчас же, может и вовсе не наступить и уж на-
верняка не наступило. (5) Многое мучит нас больше, чем нужно, многое -
прежде, чем нужно, многое - вопреки тому, что мучиться им вовсе не нуж-
но. Мы либо сами увеличиваем свои страданья, либо выдумываем их, либо
предвосхищаем. Первое мы сейчас разбирать не будем: дело это спорное,
тяжба только началась. То, что я назову легким, ты - наперекор мне - на-
зовешь мучительным. Я знаю таких, которые смеются под бичами, "и таких,
которые стонут от оплеухи. Позже мы увидим, в том ли дело, что сами вещи
эти сильны, или в том, что мы слабы. (6) Обещай мне одно: когда тебя со
всех сторон начнут убеждать, будто ты несчастен, думай не о том, что ты
слышишь, а о том, что чувствуешь, терпеливо размысли о своих делах (ведь
ты знаешь их лучше всех) и спроси себя: "Почему они меня оплакивают? По-
чему дрожат и боятся даже моего прикосновения, словно невзгода может пе-
рейти на них? В самом ли деле это беда или больше слывет бедою?" -
Расспроси самого себя: "А вдруг я терзаюсь и горюю без причины, и считаю
бедою то, что вовсе не беда?"
(7) Ты спросишь: "Откуда мне знать, напрасны мои тревоги или не нап-
расны?" - Вот тебе верное мерило! Мучит нас или настоящее, или будущее,
или то и другое вместе. О настоящем судить нетрудно: лиш^> бы ты был
здоров телом и свободен, лишь бы не томила болью никакая обида. Теперь
посмотрим, что такое будущее. (8) Сегодняшнему дню нет до него дела. -
"Но ведь будущее-то наступит!" - А ты взгляни, есть ли верные признаки
приближения беды. Ведь страдаем мы по большей части от подозрений, нас
морочит та, что нередко оканчивает войны, а еще чаще приканчивает людей
поодиночке, - молва. Так оно и бывает, мой Луцилий: мы сразу присоединя-
емся к общему мнению, не проверяя, что заставляет нас бояться, и, ни в
чем не разобравшись, дрожим и бросаемся в бегство, словно те, кого выг-
нала из лагеря пыль, поднятая пробегающим стадом овец, или те, кого за-
пугивают неведомо кем распространяемые небылицы. (9) Не знаю как, но
только вымышленное тревожит сильнее. Действительное имеет свою меру, а о
том, что доходит неведомо откуда, пугливая душа вольна строить догадки.
Нет ничего гибельней и непоправимей панического страха: всякий иной
страх безрассуден, а этот - безумен.
(10) Рассмотрим же это дело повнимательней. Вероятно, что случится
беда. Но не сей же миг! И как часто нежданное случается! Как часто ожи-
даемое не сбывается! Даже если нам предстоит страданье, что пользы бе-
жать ему навстречу? Когда оно придет, ты сразу начнешь страдать, а поку-
да рассчитывай на лучшее. Что ты на этом выгадаешь? Время! (11) Ведь не-
редко вмешивается нечто такое, из-за чего надвигающаяся беда, как она ни
близка, или задерживается в пути, или рассеется, или падет на голову
другому. Среди пожара открывалась дорога к бегству, рухнувший дом мягко
опускал некоторых на землю, рука, поднесшая к затылку меч, порой отводи-
ла его, и жертве удавалось пережить палача. Ведь и злая судьба непосто-
янна. Может быть, беда случится, а может, и не случится; пока же ее нет,
и ты рассчитывай на лучшее. (12) Иногда, даже когда нет явных признаков,
предвещающих недоброе, душа измышляет мнимые, или толкует к худшему сло-
ва, которые можно понять двояко, или преувеличивает чью-нибудь обиду и
думает не о том, сильно ли обиженный рассержен, а о том, много ли может
сделать рассерженный. Но ведь если бояться всего, что может случиться,
то незачем нам и жить, и горестям нашим не будет предела. Тут пусть по-
может тебе рассудительность, тут собери все душевные силы, чтобы отбро-
сить даже очевидный страх, а не сможешь, так одолей порок пороком -
умерь страх надеждой. Пусть наверняка придет пугающее нас - еще вернее
то, что ожидаемое с ужасом - утихнет, а ожидаемое с надеждой - обманет.
(13) Поэтому взвесь надежды и страхи и всякий раз, когда ясного ответа
не будет, решай в свою пользу - верь в то, что считаешь для себя лучшим.
Но пусть даже страх соберет больше голосов, ты все-таки склоняйся в дру-
гую сторону и перестань тревожиться, думая про себя о большинстве людей,
которые мечутся в волнении, даже если ничего плохого с ними и не проис-
ходит, и не грозит им наверное. Ведь всякий, однажды потеряв покой, го-
тов дать себе волю и не станет поверять испуг действительностью. Никто
не скажет:
"Кто это говорит - говорит пустое, он либо сам все выдумал, либо дру-
гим поверил". Нет, мы сдаемся переносчикам слухов1 (14) и трепещем перед
неизвестным как перед неотвратимым, забывая меру настолько, что малейшее
сомнение превращается в ужас.
Но мне стыдно так разговаривать с тобою и подносить тебе такие слабые
лекарства. Пусть другие говорят: "Может, это и не случится!" Ты говори:
"Что с того, если случится? Посмотрим, кто победит! А может быть, все
будет мне на пользу и такая смерть прославит всю мою жизнь. Цикута окон-
чательно сделала Сократа великим. Вырви у Катона2 меч, отстоявший его
свободу, - и ты отнимешь у него немалую часть славы". (15) Впрочем, я
слишком долго тебя уговариваю, хотя нужны тебе не уговоры, а лишь напо-
минанье. Я не увожу тебя прочь от твоей природы, - ты рожден для того, о
чем я толкую. Но тем более должен ты умножать и украшать данное тебе
благо.
(16) Кончаю это письмо, только припечатаю его своей печатью, то есть
поручу ему передать тебе какое-нибудь прекрасное изречение. "Беда глу-
пости еще и в том, что она все время начинает жизнь сначала". Вдумайся
сам, Луцилий, лучший из людей, в смысл изречения - и ты поймешь, до чего
противно легкомыслие тех, кто ежедневно закладывает основания новой жиз-
ни, кто перед кончиной начинает надеяться заново. (17) Огляди всех поо-
диночке - и сразу попадутся тебе на глаза старики, что с особым усердием
готовятся занимать должности, путешествовать, торговать. Что гнуснее
старика, начинающего жизнь сначала? Я не прибавил бы имени того, кем эти
слова сказаны, если бы они не были так мало известны и принадлежали бы к
тем расхожим изречениям Эпикура, которые я позволил себе и хвалить, и
присваивать. Будь здоров.
Письмо XIV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я согласен, что нам от природы свойственна любовь к собственному
телу, что мы должны беречь его, не отрицаю, что можно его и холить, но
отрицаю, что нужно рабски ему служить. Слишком многое порабощает раба
собственного тела - того, кто слишком за него боится и все мерит его
меркой. (2) Мы должны вести себя не так, словно обязаны жить ради своего
тела, а так, словно не можем жить без него. Чрезмерная любовь к нему
тревожит нас страхами, обременяет заботами, обрекает на позор. Кому
слишком дорого тело, тому честность недорога. Нет запрета усердно о нем
заботиться, но когда потребует разум, достоинство, верность, - надо
ввергнуть его в огонь.
(3) И все же, насколько возможно, будем избегать не только опаснос-
тей, но и неудобств и скроемся под надежной защитой, исподволь обдумав,
как можно прогнать то, что внушает страх. Таких вещей три, если я не
ошибаюсь: мы боимся бедности, боимся болезней, боимся насилия тех, кто
могущественней нас. (4) В наибольший трепет приводит нас то, чем грозит
чужое могущество: ведь такая беда приходит с великим шумом и смятением.
Названные мною естественные невзгоды - бедность и болезни - подкрадыва-
ются втихомолку, не внушая ужаса ни слуху, ни зрению, зато у третьей бе-
ды пышная свита: она приходит с мечами и факелами, с цепями и зверьми,
натравив их стаю на нашу плоть. (5) Вспомни тут же и о темницах, и о
крестах, и о дыбе, и о крюке, и о том, как выходит через рот насквозь
пропоровший человека кол, как разрывают тело мчащиеся в разные стороны
колесницы, как напитывают горючей смолой тунику из горючей ткани, - сло-
вом, обо всем, что выдумала жестокость. (6) Так нечего и удивляться, ес-
ли сильнее всего ужас перед бедствием, столь многоликим и так страшно
оснащенным. Как палач, чем больше он выложит орудий, тем большего дос-
тигнет, ибо один их вид побеждает даже способного вытерпеть пытку, - так
нашу душу легче всего подчиняет и усмиряет та угроза, которой есть что
показать. Ведь и остальные напасти не менее тяжелы - я имею в виду голод
и жажду, и нагноения в груди, и лихорадку, иссушающую внутренности, - но
они скрыты, им нечем грозить издали, нечего выставлять напоказ. А тут,
как в большой войне, побеждает внушительность вида и снаряжения.
(7) Постараемся поэтому никого больно не задевать. Иногда нам следует
бояться народа, иногда, если порядки в государстве таковы, что
большинство дел проводится через сенат, тех сенаторов, что в милости,
иногда же - тех людей, кому на погибель народу отдана власть над наро-
дом. Сделать всех этих людей друзьями слишком хлопотно - довольно и то-
го, чтобы они не были тебе врагами. Поэтому никогда мудрец не станет
гневить власть имущих, - наоборот, он будет уклоняться от их гнева, как
мореход от бури. (8) Ты, когда ехал в Сицилию, пересек пролив. Неосто-
рожный кормчий пренебрег угрозами южного ветра, от которого становится
опасным завиваемое воронками Сицилийское море, и направился не к левому
берегу, а к тому, близ которого бушует водоворот Харибды1. Зато более
осмотрительный кормчий спросит знающих эти места людей, силен ли прибой
и не предвещают ли чего облака, - и держит путь подальше от мест, стя-
жавших дурную славу из-за водоворотов. То же сделает и мудрый: опасного
властителя он избегает, но прежде всего стараясь избегать его незаметно.
Один из залогов безопасности - в том, чтобы не стремиться к ней открыто:
ведь от чего мы держимся дальше, то осуждаем. (9) Еще следует нам обду-
мать, как обезопасить себя от черни. Тут первое дело - не желать того же
самого: где соперничество - там и разлад. Во-вторых, пусть не будет у
нас ничего такого, что злоумышляющему было бы выгодно отнять: пусть твой
труп не даст богатой добычи. Никто не станет или мало кто станет проли-
вать человеческую кровь ради нее самой. Голого и разбойник пропустит,
бедному и занятая шайкой дорога не опасна. (10) Старинное наставление
называет три вещи, которых надо избегать: это - ненависть, зависть и
презрение. А как этого добиться, научит только мудрость. Тут бывает
трудно соблюсти меру: нужно опасаться, как бы, страшась зависти, не выз-
вать презрения, как бы, не желая, чтобы нас топтали, не дать повода ду-
мать, будто нас можно топ тать. Многим пришлось бояться оттого, что их
можно было бояться. Так что будем умеренны во всем: ведь так же вредно
вызывать презренье, как и подозренье.
(11) Вот и выходит, что нужно обратиться к философии: ведь эти писа-
ния не только для хороших людей, но и для не слишком дурных, все равно
что жреческие повязки2. И публичное красноречие, и все, что волнует на-
род, вызывает вражду, а это занятие, мирное и ни во что не вмешивающее-
ся, никто не презирает, ибо даже у худших из людей его чтят все ис-
кусства. Никогда испорченность не окрепнет настолько, никогда не соста-
вится такого заговора против добродетели, чтобы имя философии перестало
быть чтимым и священным. Впрочем, и философией надо заниматься тихо и
скромно. - (12) "Как так? - спросишь ты. - По-твоему, был скромен в фи-
лософии Марк Катон, который своим приговором положил конец гражданской
войне? Который встал между войсками двух разъяренных вождей?3 Который в
то время, когда одни поносили Цезаря, другие Помпея, нападал на обоих?"
- (13) Но можно поспорить, следовало ли тогда мудрецу вмешиваться в дела
государства. - "Чего хочешь ты, Марк Катон? Ведь не о свободе идет дело:
она давно уже погублена! Вопрос лишь в том. Цезарь или Помпеи завладеет
государством? Но что тебе до их соперничества? Ни одна сторона - не
твоя. Выбор - только из двух властителей. Твое дело, кто победит? Побе-
дить может лучший; одержавший победу не может не быть худшим". - Я беру
только ту роль, которую Катон играл напоследок; но и предшествующие годы
были не таковы, чтобы мудрому допустимо было участвовать в этом разграб-
лении республики. На что, кроме криков и сердитых воплей, был способен
Катон, когда народ, подняв его на руки и осыпав плевками, тащил его вон
с форума, или когда его уводили прямо из сената в темницу?4 (14) Позже
мы увидим, надо ли мудрому зря тратить силы5, а покуда я зову тебя к тем
стоикам, которые, когда их отстранили от государственных дел, не оскорб-
ляли никого из власть имущих, но удалились, чтобы совершенствовать свою
жизнь и создавать законы для рода человеческого. Мудрец не станет нару-
шать общепринятых обычаев и привлекать внимание народа невиданным обра-
зом жизни. - (15) "Ну и что? Неужели будет в безопасности тот, кто сле-
дует этому правилу?" - За это я не могу тебе поручиться, как и за то,
что человек умеренный всегда будет здоров; и все-таки умеренность прино-
сит здоровье. Бывает, что корабль тонет в гавани; что же, по-твоему, мо-
жет случиться в открытом море? Насколько ближе опасность к тому, чья
предприимчивость неугомонна, если праздность не спасает от угроз? Быва-
ет, гибнут и невиновные - кто спорит? - но виноватые - чаще. У бойца ос-
тается сноровка, даже если ему пробили доспехи. (16) Кто мудр, тот во
всем смотрит на замысел, а не на исход. Начало в нашей власти; что вый-
дет, решать фортуне, над собой же я не признаю ее приговора. - "А она
доставит тебе волнения, доставит неприятности". - Но разбойник не казнит
нас, даже когда убивает 6.
(17) Ты уже тянешь руку за ежедневной платой. Сегодня заплачу тебе
золотом; а коль скоро я упомянул о золоте, то узнай, как тебе получить
побольше радости от владения им. "Тот более всех наслаждается бо-
гатством, кто меньше всех в богатствах нуждается". Ты просишь открыть,
чьи &'го слова. Чтобы ты видел мою доброжелательность, я взял за правило
хвалить чужое. И это взято у Эпикура, либо у Метродора, либо у кого-то
еще из их мастерской. (18) Но какая разница, кто сказал? Сказано было
для всех. Кто нуждается в богатствах, тот за них боится, а добро, за ко-
торое тревожишься, радости не приносит. Если же кто хочет что-нибудь к
нему добавить, тот, думая о его умножении, забывает им пользоваться: по-
лучает счета, толчется на торжище, листает календарь - и становится из
хозяина управляющим. Будь здоров.
Письмо XV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) В старину был обычай, сохранившийся вплоть до моего времени, -
начинать письмо словами: "Если ты здоров, это хорошо, а я здоров". Нам
же правильнее сказать: "Если ты занимаешься философией, это хорошо". (2)
Потому что только в ней - здоровье, без нее больна душа, и тело, сколько
бы в нем ни было сил, здорово так же, как у безумных или одержимых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67