Даже Антипатр, один из ве-
ликих чиноначальников этой школы, сказал, что придает внешнему некоторое
значение, хотя и очень небольшое. Но разве ты не видишь, - это ведь то
же самое, что быть недовольным дневным светом, если не горит еще ка-
кой-нибудь огонек? Много ли значит малая искра при сияющем солнце? (6)
Если ты недоволен только тем, что честно, значит, ты непременно хочешь
прибавить к нему или покой, который греки называют ао^лтрса, или наслаж-
денье. Первый еще можно принять: душе ничто не докучает, и она вольна
вглядываться во вселенную, ничем не отвлекаемая от созерцанья природы. А
вот наслажденье - это благо для скотов. К разумному мы добавляем нера-
зумное, к честному - бесчестное. Когда щекочут наше тело, это тоже нас-
лажденье, (7) так что же вы не решаетесь сказать, что человек бла-
женствует, когда нёбо его ублажено? И ты причисляешь пусть не к мужам,
но хотя бы к людям того, для кого высшее благо состоит из вещей прият-
ных: лакомств, красок, звуков? Прочь его из прекрасного разряда существ,
второго после богов, - к бессловесным скотам, ибо сам он животное, до-
вольное кормом. (8) Неразумная часть души сама состоит из двух половин:
первая - отважная, честолюбивая, безудержная, подверженная страстям;
вторая - низменная, томная, преданная наслаждениям. Половину необуздан-
ную, но лучшую и, во всяком случае, сильнейшую и достойнейшую мужа, не-
которые отставляют, а для блаженной жизни считают необходимой половину
хилую и низкую. (9) Разум они заставляют служить ей, унижая и опошляя
благо самого высокого по рожденью существа, превращая к тому же это бла-
го в нечто чудовищное, составленное из разных и не подходящих друг к
другу членов. Так говорит в "Сцилле" наш Вергилий:
Сверху - дева она лицом и грудью прекрасной,
Снизу - тело у ней морской чудовищной рыбы,
Волчий мохнатый живот и хвост огромный дельфина.'
С этой Сциллой срослись хотя бы животные свирепые, страшные и провор-
ные; а из каких чудищ составляют иные мудрость? (10) "Первейшее ис-
кусство человека, - говорил Посидоний, - это сама добродетель, ей ввере-
на бесполезная и хлипкая плоть, годная лишь на то, чтобы принимать пи-
щу". Божественная добродетель переходит во что-то скользкое, и к верхней
части, достойной поклонения и причастной небу, оказывается прилепленным
бессильное, ленивое животное: покой, хоть его место сразу же после доб-
родетели, сам ничего не дает душе и только устраняет помехи; наслаждение
же изнеживает ее и подтачивает любую ее твердость. Можно ли найти соче-
тание тел, больше рознящихся между собою? С самым сильным соединяют са-
мое вялое, с суровым - пустячное, с чистейшим - не знающее удержу ни в
чем, вплоть до кровосмешенья.
- (11) "Так что же, если крепкое здоровье, и покой, и отсутствие
страданья ничуть не мешают добродетели, ты не станешь к ним стре
миться?" - Почему же? Но стремлюсь я к ним не как к благам, а потому
только, что они не противны природе и я принимаю их по здравому суж-
денью. Какое же в них будет тогда благо? Только одно: правильность выбо-
ра. Ведь когда я беру одежду, какую мне подобает, когда гуляю, сколько
положено, когда ужинаю, как мне должно, то не ужин, не прогулка, не
одежда суть блага, а мое обращение с ними, мое умение соблюсти в каждом
деле отвечающую разуму меру. (12) Я и сейчас повторю: выбрать чистую
одежду - это достойный предмет стремлений, потому что человек по природе
- существо чистое и опрятное. Выходит, благо есть не сама по себе чистая
одежда, а выбор чистой одежды, так как благо - не в самой вещи, а в ее
выборе, и честность заключена в нашем действии, а не в том, на что оно
направлено. (13) Можешь считать, что сказанное мною о вещах сказано и о
теле. Ведь им природа облекла душу, словно некой одеждой, тело - ее пок-
ров. Но кто ценит одежду по сундуку? Ножны не делают меч ни лучше, ни
хуже. И о теле я говорю тебе то же самое: если мне предоставят выбор, я
предпочту здоровье и силу, но благом будет мое сужденье о них, а не они
сами.
(14) Говорят2 и так: "Мудрец, конечно, блажен; но высшего блага дос-
тигает он, только если этому способствуют естественные подспорья. Потому
обладающий добродетелью не может быть несчастен, но и высшего блаженства
нет у него, если он лишен естественных благ, таких, как здоровье и от-
сутствие увечий". (15) Однако ты при этом допускаешь вещь более неверо-
ятную: даже терпящий сильную и непрерывную боль может не быть несчастным
и даже быть блаженным; а вот высшее блаженство у него ты отрицаешь, хоть
это и меньше. Ибо если добродетель может сделать так, чтобы человек не
был несчастен, ей еще легче дать ему высшее блаженство, - ведь расстоя-
ние от блаженства до высшего блаженства меньше, чем от несчастья до бла-
женства. Так неужели же то, что способно вырвать человека из всех прев-
ратностей и перенести его в число блаженных, не может сделать и ос-
тального - дать ему высшее блаженство? Неужели оно лишится сил у самой
вершины склона? (16) В жизни есть вещи приятные, есть неприятности, но и
то и другое - вне нас. Если человек добра не бывает несчастен даже под
гнетом всяческих неприятностей, неужто он не испытывает высшего бла-
женства только потому, что лишен той или иной приятной вещи? Нет, как
под грузом неприятностей он не согнется настолько, чтобы стать несчаст-
ным, так недостаток приятного не низведет его с вершины блаженства; выс-
шее блаженство он испытывает независимо от всех приятных вещей так же,
как среди неприятностей не бывает несчастен, - а если его высшее благо
можно уменьшить, значит, можно его и отнять. (17) Я недавно говорил, что
огонек ничего не добавляет к свету солнца, затмевающего все, что блестит
без-него. - "Но порой застится и солнце!" - Сила и яркость солнца не
убавляются и среди препон; пусть стоит между ним и нами преграда и не
дает нам его увидеть, - оно делает свое дело, идет своим путем. Пусть
солнце светит за облаками - оно от этого не тусклее и не медлительней,
потому что застить его и препятствовать ему - не одно и то же. (18) Так
же и все противостоящее добродетели ничего у нее не отнимает. Она не
становится меньше, только не так сверкает; сама по себе она все та же и
бьет нам в глаза своим блеском, невидимо проявляет свою силу, наподобье
солнца во мгле. Против добродетели все беды, все уроны, все обиды так же
бессильны, как облака против солнца.
(19) Есть и такие что говорят, будто мудрец, чье тело не в столь уж
цветущем состоянии, и не несчастен, и не блажен. Но и это заблуждение:
добродетели приравниваются к вещам случайным, мужам честным приписывает-
ся то же, что и лишенным честности. А есть ли что более мерзкое и недос-
тойное, чем сравнивать вещи почтенные и презренные? Почтенны справедли-
вость, благочестье, верность, храбрость, разумность; и наоборот, ничего
не стоит то, что чаще и больше всего достается людям нестоящим: могучие
и всегда здоровые и крепкие голени, и плечи, и зубы. (20) И потом, если
считать недужного телом мудреца ни несчастным, ни блаженным, если оста-
вить его посередке, то и жизнь его не такова, чтобы к ней стремиться или
от нее бежать. Но разве не нелепо утверждать, что к жизни мудреца не на-
добно стремиться? И можно ли поверить, будто есть такая жизнь, чтобы не-
зачем было ни стремиться к ней, ни от нее бежать? Далее, если изъяны те-
ла не делают несчастным, они позволяют быть и блаженным. Ведь что бес-
сильно ухудшить наше состояние, то и наилучшему состоянию неспособно по-
ложить конец.
(21) Мне возразят: "Мы знаем холодное и горячее, но между ними есть
еще теплое; так же один блажен, другой несчастен, третий - ни блажен, ни
несчастен". - Я хочу разбить это выдвинутое против нас сравнение. Если я
добавлю к теплому больше холодного, оно станет холодным, если больше го-
рячего, оно станет в конце концов горячим. А если тому, кто ни блажен,
ни несчастен, я добавлю несчастий, он, по-вашему, не станет несчастным;
значит, ваше сравненье не похоже. (22) И потом: вот тебе человек ни бла-
женный, ни несчастный; я добавлю к его бедам слепоту, - он не станет
несчастным, добавлю изнуренье, - он не станет несчастным, добавлю посто-
янные тяжкие боли, - он не станет несчастным. Чью жизнь столько бед не
сделают несчастной, у того они и блаженной жизни не отнимут. (23) Кто
подался, как ему остановиться? А если что не дает ему скатиться донизу,
оно же удержит его и на вершине. - "Неужели невозможно уничтожить бла-
женство в жизни?" - Его даже и убавить нельзя! Потому-то одной доброде-
тели и довольно для блаженной жизни. - (24) "Что же, стало быть, тот
мудрец, кто дольше жил, кого не отвлекала никакая боль, не блаженнее то-
го, кто всегда боролся со злою судьбой?" - Ответь мне: разве он лучше и
честнее? А если нет, так он и не блаженнее. Чтобы жить блаженнее, нужно
жить правильнее; кто не может жить правильнее, тот и блаженнее не будет.
Добродетель не знает прироста, - значит, не знает его и блаженная жизнь,
чей источник - добродетель. - Сама добродетель - столь великое благо,
что и не замечает привходящих мелочей, таких, как краткость века, горе,
всяческие телесные страдания. Ибо и наслажденье недостойно того, чтоб
она на него оглядывалась. (25) Что главное в добродетели? - Будущее ей
не нужно, дней она не считает: в самый ничтожный срок она вкусит вечные
блага.
Это все кажется нам невероятным, превосходящим человеческую природу -
затем, что мы мерим ее величие собственной немощью и прилагаем имя доб-
родетели к собственным порокам. Но разве не столь же невероятными кажут-
ся слова, которые некто мог сказать среди жесточайших мучений: "Какое
блаженство!" - А ведь этот голос донесся из самой мастерской наслаж-
денья! "Это мой последний и самый блаженный день!" - так сказал Эпикур3,
измученный и задержкой мочи, и болью незаживающих язв на животе. (26)
Так невероятна ли такая вещь для почитателей добродетели, если ее можно
найти и у подданных наслаждения? Они, выродившиеся, низкие духом, ут-
верждают, будто среди тягчайших страданий, тягчайших бедствий мудрец бу-
дет ни несчастен, ни блажен. Но это невероятнее невероятного! Я не вижу,
почему бы добродетели, сброшенной с ее высоты, не скатиться до самого
низа! Она либо должна давать блаженство, либо, если ее от этого отреши-
ли, ей не помешать нам стать несчастными. Покуда она на ногах, ее не
прогнать: ей подобает только полное пораженье - или полная победа.
- (27) Говорят и так: "Только бессмертным богам досталась на долю и
добродетель, и блаженная жизнь, - а нам лишь некое подобье и тень божес-
ких благ, к которым мы приближаемся, чтобы никогда их не достигнуть". -
Но ведь разум у людей и богов один: в них он совершенен, в нас поддается
совершенствованию. (28) А доводят нас до безнадежности наши пороки. Вто-
рым после мудреца стоит тот, в ком еще мало стойкости, чтобы всегда
блюсти наилучшее, чье суждение еще нетвердо и колеблется. Ему хочется
иметь острый слух и зрение, крепкое здоровье, тело, не отталкивающее на
вид и всегда сохраняющее крепость, и срок жизни подольше; (29) так неу-
жели он на всем его протяжении не сделает ничего такого, в чем придется
каяться? В человеке несовершенном пребывает некая сила зла; душа у него
подвижна, сохранившееся в ней зло гонит ее, и, гонимая, она отдаляется
от блага4. Пока он еще не стал человеком добра, - но становится им. А
кто еще добра не достиг, тот плох. Только
Тот, в чьем теле живут и отвага, и добродетель,5
равен богам; к ним он стремится, помня о своем происхожденье. (30) Ни
для кого не зазорны старанья подняться туда, откуда спустился. Какие у
тебя причины не верить в божественность того, кто сам есть частица бога?
Все окружающее нас едино, оно и есть бог, мы же - и его соучастники, и
члены его тела. Наша душа способна вместить его и вознестись к нему, ес-
ли ее не пригнетают пороки. Как положение нашего тела - прямое и устрем-
ленное к небу, так и душа наша, которой можно подняться, насколько она
хочет, с тем и создана природой, чтобы желать равного с богами и так не
оставлять праздными своих сил и самой развертываться во всю ширь. Не чу-
жою дорогой карабкается она ввысь; трудно было бы идти к небу, - а она
возвращается. (31) Встав на этот путь, она шествует смело, презревши
все, не оглядываясь на деньги: золото и серебро для нее достойны того
мрака, в котором лежали, она ценит их не по блеску, бьющему в глаза не-
веждам, но по прежней грязи, из которой выкопала их наша алчность. Она,
повторяю, знает, что богатства не там, где их копят, - наполнять надо
душу, а не мошну. (32) Пусть она будет хозяйкой всех вещей, пусть всту-
пает во владение всей природой, чтобы ограничить свои владения пределами
востока и запада, чтобы обладать всем по обычаю богов и с высоты своего
изобилия презирать богачей, не столько радующихся своим сокровищам,
сколько удрученных чужими. (33) Поднявшись на такую высоту, душа и о
плоти заботится, как о неизбежном грузе, но не любит ее и не подчиняется
тому, над чем поставлена. Не бывает свободным раб своей плоти. Ведь, не
говоря о других хозяевах, которых не миновать, если слишком о ней забо-
титься, собственная ее власть и своенравна, и прихотлива. (34) Из своей
плоти душа либо выходит спокойно, либо отважно спешит прочь и не спраши-
вает, что случится потом с останками. Как мы пренебрегаем остриженными
волосами и бородой, так и божественная душа, собираясь покинуть челове-
ка, не заботится, куда перенесено будет ее прежнее вместилище; спалит ли
его огонь, покроет ли земля, растерзают ли звери, - все это. на ее
взгляд, имеет к ней так же мало касательства, как послед - к новорожден-
ному. Что переставшему существовать до того, растащат ли птицы его тело,
или оно будет сожрано, отданное
морским собакам в добычу? "
(35) Но и пребывая среди людей, мудрый не страшится посмертных угроз
от тех. кому мало, чтобы люди их боялись вплоть до своей смерти. "Нет, -
говорит он, - мне не страшны крючья, не страшно гнусное для тех, кто
увидит, растерзание брошенного на поругание тела. Я никого не прошу от-
дать мне последний долг, никому не поручаю моих останков; природа сама
заботится, чтобы никто не лишился погребенья. Время схоронит тех. кого
жестокость вышвырнула в поле". Превосходно говорит Меценат:
Что мне гробница моя? Похоронит останки природа!
Можно подумать, будто это сказано человеком, высоко подпоясанным! От
природы он был велик и мужествен духом, да только распустился от посто-
янных удач 7. Будь здоров
Письмо XCIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) В том письме, где ты сетовал по поводу смерти философа Метронак-
та, словно он и мог, и должен был бы пожить дольше, я не обнаружил обыч-
ной твоей справедливости, которая всегда при тебе, кем бы ты ни стал и
чем бы ни занимался, и которой тебе недостает только в одном - в том же,
в чем и всем. Я встречал многих, кто был справедлив к людям, и ни одно-
го, кто был бы справедлив к богам. Мы каждый день ругаем рок: почему то-
го-то он унес посредине пути? почему не унесет такого-то,. а продлевает
его старость, тягостную и для него, и для других? (2) Молю" тебя, рассу-
ди по справедливости: ты ли должен подчиняться природе, или природа те-
бе? Какая разница, скоро или нескоро уйдешь ты оттуда,. откуда все равно
придется уйти? Заботиться нужно не о том, чтобы жить долго, а о том,
чтобы прожить довольно. Будешь ли ты жить долго, зависит от рока, будешь
ли вдосталь, - от твоей души. Полная жизнь всегда долгая, а полна она,
если душа сама для себя становится благом и сама получает власть над со-
бою. (3) Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? Такой
человек и не жил, а замешкался среди, живых, и не поздно умер, а долго
умирал. Прожил восемьдесят лет! Но дело-то в том, с какого дня его счи-
тать мертвым. (4) А этот погиб во цвете лет! - Однако выполнил обязан-
ности доброго гражданина, доброго друга, доброго сына и нигде ничего не
упустил. Пусть век его неполон, зато жизнь полна. Прожил восемьдесят
лет! Нет, восемьдесят лет просуществовал, - если только не говорить
"прожил" в том же смысле, как говорят "дерево живет".
Молю тебя, мой Луцилий, постарайся, чтобы жизнь наша, подобно" драго-
ценностям, брала не величиной, а весом. Будем мерить ее делами, а не
сроком. Хочешь знать, в чем разница между мужем бодрым, презирающим фор-
туну, выполнившим все, что положено на службе у жизни,, поднявшимся до
высшего ее блага, и тем, у кого за плечами долгие годы? Один пребывает и
после смерти, другой погиб, не успев умереть. (5) Так будем славить и
причислять к счастливцам того, кто и отпущенной ему малости нашел хоро-
шее применение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
ликих чиноначальников этой школы, сказал, что придает внешнему некоторое
значение, хотя и очень небольшое. Но разве ты не видишь, - это ведь то
же самое, что быть недовольным дневным светом, если не горит еще ка-
кой-нибудь огонек? Много ли значит малая искра при сияющем солнце? (6)
Если ты недоволен только тем, что честно, значит, ты непременно хочешь
прибавить к нему или покой, который греки называют ао^лтрса, или наслаж-
денье. Первый еще можно принять: душе ничто не докучает, и она вольна
вглядываться во вселенную, ничем не отвлекаемая от созерцанья природы. А
вот наслажденье - это благо для скотов. К разумному мы добавляем нера-
зумное, к честному - бесчестное. Когда щекочут наше тело, это тоже нас-
лажденье, (7) так что же вы не решаетесь сказать, что человек бла-
женствует, когда нёбо его ублажено? И ты причисляешь пусть не к мужам,
но хотя бы к людям того, для кого высшее благо состоит из вещей прият-
ных: лакомств, красок, звуков? Прочь его из прекрасного разряда существ,
второго после богов, - к бессловесным скотам, ибо сам он животное, до-
вольное кормом. (8) Неразумная часть души сама состоит из двух половин:
первая - отважная, честолюбивая, безудержная, подверженная страстям;
вторая - низменная, томная, преданная наслаждениям. Половину необуздан-
ную, но лучшую и, во всяком случае, сильнейшую и достойнейшую мужа, не-
которые отставляют, а для блаженной жизни считают необходимой половину
хилую и низкую. (9) Разум они заставляют служить ей, унижая и опошляя
благо самого высокого по рожденью существа, превращая к тому же это бла-
го в нечто чудовищное, составленное из разных и не подходящих друг к
другу членов. Так говорит в "Сцилле" наш Вергилий:
Сверху - дева она лицом и грудью прекрасной,
Снизу - тело у ней морской чудовищной рыбы,
Волчий мохнатый живот и хвост огромный дельфина.'
С этой Сциллой срослись хотя бы животные свирепые, страшные и провор-
ные; а из каких чудищ составляют иные мудрость? (10) "Первейшее ис-
кусство человека, - говорил Посидоний, - это сама добродетель, ей ввере-
на бесполезная и хлипкая плоть, годная лишь на то, чтобы принимать пи-
щу". Божественная добродетель переходит во что-то скользкое, и к верхней
части, достойной поклонения и причастной небу, оказывается прилепленным
бессильное, ленивое животное: покой, хоть его место сразу же после доб-
родетели, сам ничего не дает душе и только устраняет помехи; наслаждение
же изнеживает ее и подтачивает любую ее твердость. Можно ли найти соче-
тание тел, больше рознящихся между собою? С самым сильным соединяют са-
мое вялое, с суровым - пустячное, с чистейшим - не знающее удержу ни в
чем, вплоть до кровосмешенья.
- (11) "Так что же, если крепкое здоровье, и покой, и отсутствие
страданья ничуть не мешают добродетели, ты не станешь к ним стре
миться?" - Почему же? Но стремлюсь я к ним не как к благам, а потому
только, что они не противны природе и я принимаю их по здравому суж-
денью. Какое же в них будет тогда благо? Только одно: правильность выбо-
ра. Ведь когда я беру одежду, какую мне подобает, когда гуляю, сколько
положено, когда ужинаю, как мне должно, то не ужин, не прогулка, не
одежда суть блага, а мое обращение с ними, мое умение соблюсти в каждом
деле отвечающую разуму меру. (12) Я и сейчас повторю: выбрать чистую
одежду - это достойный предмет стремлений, потому что человек по природе
- существо чистое и опрятное. Выходит, благо есть не сама по себе чистая
одежда, а выбор чистой одежды, так как благо - не в самой вещи, а в ее
выборе, и честность заключена в нашем действии, а не в том, на что оно
направлено. (13) Можешь считать, что сказанное мною о вещах сказано и о
теле. Ведь им природа облекла душу, словно некой одеждой, тело - ее пок-
ров. Но кто ценит одежду по сундуку? Ножны не делают меч ни лучше, ни
хуже. И о теле я говорю тебе то же самое: если мне предоставят выбор, я
предпочту здоровье и силу, но благом будет мое сужденье о них, а не они
сами.
(14) Говорят2 и так: "Мудрец, конечно, блажен; но высшего блага дос-
тигает он, только если этому способствуют естественные подспорья. Потому
обладающий добродетелью не может быть несчастен, но и высшего блаженства
нет у него, если он лишен естественных благ, таких, как здоровье и от-
сутствие увечий". (15) Однако ты при этом допускаешь вещь более неверо-
ятную: даже терпящий сильную и непрерывную боль может не быть несчастным
и даже быть блаженным; а вот высшее блаженство у него ты отрицаешь, хоть
это и меньше. Ибо если добродетель может сделать так, чтобы человек не
был несчастен, ей еще легче дать ему высшее блаженство, - ведь расстоя-
ние от блаженства до высшего блаженства меньше, чем от несчастья до бла-
женства. Так неужели же то, что способно вырвать человека из всех прев-
ратностей и перенести его в число блаженных, не может сделать и ос-
тального - дать ему высшее блаженство? Неужели оно лишится сил у самой
вершины склона? (16) В жизни есть вещи приятные, есть неприятности, но и
то и другое - вне нас. Если человек добра не бывает несчастен даже под
гнетом всяческих неприятностей, неужто он не испытывает высшего бла-
женства только потому, что лишен той или иной приятной вещи? Нет, как
под грузом неприятностей он не согнется настолько, чтобы стать несчаст-
ным, так недостаток приятного не низведет его с вершины блаженства; выс-
шее блаженство он испытывает независимо от всех приятных вещей так же,
как среди неприятностей не бывает несчастен, - а если его высшее благо
можно уменьшить, значит, можно его и отнять. (17) Я недавно говорил, что
огонек ничего не добавляет к свету солнца, затмевающего все, что блестит
без-него. - "Но порой застится и солнце!" - Сила и яркость солнца не
убавляются и среди препон; пусть стоит между ним и нами преграда и не
дает нам его увидеть, - оно делает свое дело, идет своим путем. Пусть
солнце светит за облаками - оно от этого не тусклее и не медлительней,
потому что застить его и препятствовать ему - не одно и то же. (18) Так
же и все противостоящее добродетели ничего у нее не отнимает. Она не
становится меньше, только не так сверкает; сама по себе она все та же и
бьет нам в глаза своим блеском, невидимо проявляет свою силу, наподобье
солнца во мгле. Против добродетели все беды, все уроны, все обиды так же
бессильны, как облака против солнца.
(19) Есть и такие что говорят, будто мудрец, чье тело не в столь уж
цветущем состоянии, и не несчастен, и не блажен. Но и это заблуждение:
добродетели приравниваются к вещам случайным, мужам честным приписывает-
ся то же, что и лишенным честности. А есть ли что более мерзкое и недос-
тойное, чем сравнивать вещи почтенные и презренные? Почтенны справедли-
вость, благочестье, верность, храбрость, разумность; и наоборот, ничего
не стоит то, что чаще и больше всего достается людям нестоящим: могучие
и всегда здоровые и крепкие голени, и плечи, и зубы. (20) И потом, если
считать недужного телом мудреца ни несчастным, ни блаженным, если оста-
вить его посередке, то и жизнь его не такова, чтобы к ней стремиться или
от нее бежать. Но разве не нелепо утверждать, что к жизни мудреца не на-
добно стремиться? И можно ли поверить, будто есть такая жизнь, чтобы не-
зачем было ни стремиться к ней, ни от нее бежать? Далее, если изъяны те-
ла не делают несчастным, они позволяют быть и блаженным. Ведь что бес-
сильно ухудшить наше состояние, то и наилучшему состоянию неспособно по-
ложить конец.
(21) Мне возразят: "Мы знаем холодное и горячее, но между ними есть
еще теплое; так же один блажен, другой несчастен, третий - ни блажен, ни
несчастен". - Я хочу разбить это выдвинутое против нас сравнение. Если я
добавлю к теплому больше холодного, оно станет холодным, если больше го-
рячего, оно станет в конце концов горячим. А если тому, кто ни блажен,
ни несчастен, я добавлю несчастий, он, по-вашему, не станет несчастным;
значит, ваше сравненье не похоже. (22) И потом: вот тебе человек ни бла-
женный, ни несчастный; я добавлю к его бедам слепоту, - он не станет
несчастным, добавлю изнуренье, - он не станет несчастным, добавлю посто-
янные тяжкие боли, - он не станет несчастным. Чью жизнь столько бед не
сделают несчастной, у того они и блаженной жизни не отнимут. (23) Кто
подался, как ему остановиться? А если что не дает ему скатиться донизу,
оно же удержит его и на вершине. - "Неужели невозможно уничтожить бла-
женство в жизни?" - Его даже и убавить нельзя! Потому-то одной доброде-
тели и довольно для блаженной жизни. - (24) "Что же, стало быть, тот
мудрец, кто дольше жил, кого не отвлекала никакая боль, не блаженнее то-
го, кто всегда боролся со злою судьбой?" - Ответь мне: разве он лучше и
честнее? А если нет, так он и не блаженнее. Чтобы жить блаженнее, нужно
жить правильнее; кто не может жить правильнее, тот и блаженнее не будет.
Добродетель не знает прироста, - значит, не знает его и блаженная жизнь,
чей источник - добродетель. - Сама добродетель - столь великое благо,
что и не замечает привходящих мелочей, таких, как краткость века, горе,
всяческие телесные страдания. Ибо и наслажденье недостойно того, чтоб
она на него оглядывалась. (25) Что главное в добродетели? - Будущее ей
не нужно, дней она не считает: в самый ничтожный срок она вкусит вечные
блага.
Это все кажется нам невероятным, превосходящим человеческую природу -
затем, что мы мерим ее величие собственной немощью и прилагаем имя доб-
родетели к собственным порокам. Но разве не столь же невероятными кажут-
ся слова, которые некто мог сказать среди жесточайших мучений: "Какое
блаженство!" - А ведь этот голос донесся из самой мастерской наслаж-
денья! "Это мой последний и самый блаженный день!" - так сказал Эпикур3,
измученный и задержкой мочи, и болью незаживающих язв на животе. (26)
Так невероятна ли такая вещь для почитателей добродетели, если ее можно
найти и у подданных наслаждения? Они, выродившиеся, низкие духом, ут-
верждают, будто среди тягчайших страданий, тягчайших бедствий мудрец бу-
дет ни несчастен, ни блажен. Но это невероятнее невероятного! Я не вижу,
почему бы добродетели, сброшенной с ее высоты, не скатиться до самого
низа! Она либо должна давать блаженство, либо, если ее от этого отреши-
ли, ей не помешать нам стать несчастными. Покуда она на ногах, ее не
прогнать: ей подобает только полное пораженье - или полная победа.
- (27) Говорят и так: "Только бессмертным богам досталась на долю и
добродетель, и блаженная жизнь, - а нам лишь некое подобье и тень божес-
ких благ, к которым мы приближаемся, чтобы никогда их не достигнуть". -
Но ведь разум у людей и богов один: в них он совершенен, в нас поддается
совершенствованию. (28) А доводят нас до безнадежности наши пороки. Вто-
рым после мудреца стоит тот, в ком еще мало стойкости, чтобы всегда
блюсти наилучшее, чье суждение еще нетвердо и колеблется. Ему хочется
иметь острый слух и зрение, крепкое здоровье, тело, не отталкивающее на
вид и всегда сохраняющее крепость, и срок жизни подольше; (29) так неу-
жели он на всем его протяжении не сделает ничего такого, в чем придется
каяться? В человеке несовершенном пребывает некая сила зла; душа у него
подвижна, сохранившееся в ней зло гонит ее, и, гонимая, она отдаляется
от блага4. Пока он еще не стал человеком добра, - но становится им. А
кто еще добра не достиг, тот плох. Только
Тот, в чьем теле живут и отвага, и добродетель,5
равен богам; к ним он стремится, помня о своем происхожденье. (30) Ни
для кого не зазорны старанья подняться туда, откуда спустился. Какие у
тебя причины не верить в божественность того, кто сам есть частица бога?
Все окружающее нас едино, оно и есть бог, мы же - и его соучастники, и
члены его тела. Наша душа способна вместить его и вознестись к нему, ес-
ли ее не пригнетают пороки. Как положение нашего тела - прямое и устрем-
ленное к небу, так и душа наша, которой можно подняться, насколько она
хочет, с тем и создана природой, чтобы желать равного с богами и так не
оставлять праздными своих сил и самой развертываться во всю ширь. Не чу-
жою дорогой карабкается она ввысь; трудно было бы идти к небу, - а она
возвращается. (31) Встав на этот путь, она шествует смело, презревши
все, не оглядываясь на деньги: золото и серебро для нее достойны того
мрака, в котором лежали, она ценит их не по блеску, бьющему в глаза не-
веждам, но по прежней грязи, из которой выкопала их наша алчность. Она,
повторяю, знает, что богатства не там, где их копят, - наполнять надо
душу, а не мошну. (32) Пусть она будет хозяйкой всех вещей, пусть всту-
пает во владение всей природой, чтобы ограничить свои владения пределами
востока и запада, чтобы обладать всем по обычаю богов и с высоты своего
изобилия презирать богачей, не столько радующихся своим сокровищам,
сколько удрученных чужими. (33) Поднявшись на такую высоту, душа и о
плоти заботится, как о неизбежном грузе, но не любит ее и не подчиняется
тому, над чем поставлена. Не бывает свободным раб своей плоти. Ведь, не
говоря о других хозяевах, которых не миновать, если слишком о ней забо-
титься, собственная ее власть и своенравна, и прихотлива. (34) Из своей
плоти душа либо выходит спокойно, либо отважно спешит прочь и не спраши-
вает, что случится потом с останками. Как мы пренебрегаем остриженными
волосами и бородой, так и божественная душа, собираясь покинуть челове-
ка, не заботится, куда перенесено будет ее прежнее вместилище; спалит ли
его огонь, покроет ли земля, растерзают ли звери, - все это. на ее
взгляд, имеет к ней так же мало касательства, как послед - к новорожден-
ному. Что переставшему существовать до того, растащат ли птицы его тело,
или оно будет сожрано, отданное
морским собакам в добычу? "
(35) Но и пребывая среди людей, мудрый не страшится посмертных угроз
от тех. кому мало, чтобы люди их боялись вплоть до своей смерти. "Нет, -
говорит он, - мне не страшны крючья, не страшно гнусное для тех, кто
увидит, растерзание брошенного на поругание тела. Я никого не прошу от-
дать мне последний долг, никому не поручаю моих останков; природа сама
заботится, чтобы никто не лишился погребенья. Время схоронит тех. кого
жестокость вышвырнула в поле". Превосходно говорит Меценат:
Что мне гробница моя? Похоронит останки природа!
Можно подумать, будто это сказано человеком, высоко подпоясанным! От
природы он был велик и мужествен духом, да только распустился от посто-
янных удач 7. Будь здоров
Письмо XCIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) В том письме, где ты сетовал по поводу смерти философа Метронак-
та, словно он и мог, и должен был бы пожить дольше, я не обнаружил обыч-
ной твоей справедливости, которая всегда при тебе, кем бы ты ни стал и
чем бы ни занимался, и которой тебе недостает только в одном - в том же,
в чем и всем. Я встречал многих, кто был справедлив к людям, и ни одно-
го, кто был бы справедлив к богам. Мы каждый день ругаем рок: почему то-
го-то он унес посредине пути? почему не унесет такого-то,. а продлевает
его старость, тягостную и для него, и для других? (2) Молю" тебя, рассу-
ди по справедливости: ты ли должен подчиняться природе, или природа те-
бе? Какая разница, скоро или нескоро уйдешь ты оттуда,. откуда все равно
придется уйти? Заботиться нужно не о том, чтобы жить долго, а о том,
чтобы прожить довольно. Будешь ли ты жить долго, зависит от рока, будешь
ли вдосталь, - от твоей души. Полная жизнь всегда долгая, а полна она,
если душа сама для себя становится благом и сама получает власть над со-
бою. (3) Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? Такой
человек и не жил, а замешкался среди, живых, и не поздно умер, а долго
умирал. Прожил восемьдесят лет! Но дело-то в том, с какого дня его счи-
тать мертвым. (4) А этот погиб во цвете лет! - Однако выполнил обязан-
ности доброго гражданина, доброго друга, доброго сына и нигде ничего не
упустил. Пусть век его неполон, зато жизнь полна. Прожил восемьдесят
лет! Нет, восемьдесят лет просуществовал, - если только не говорить
"прожил" в том же смысле, как говорят "дерево живет".
Молю тебя, мой Луцилий, постарайся, чтобы жизнь наша, подобно" драго-
ценностям, брала не величиной, а весом. Будем мерить ее делами, а не
сроком. Хочешь знать, в чем разница между мужем бодрым, презирающим фор-
туну, выполнившим все, что положено на службе у жизни,, поднявшимся до
высшего ее блага, и тем, у кого за плечами долгие годы? Один пребывает и
после смерти, другой погиб, не успев умереть. (5) Так будем славить и
причислять к счастливцам того, кто и отпущенной ему малости нашел хоро-
шее применение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67