Узник наедине с собой был бессилен, но в группе
товарищей обретал веру в себя. <Мы можем> опережало
<я могу>. Свободное пространство, необходимое для вся-
кой целевой активности, было сначала пространством кол-
лективным и лишь позже становилось индивидуальным,
когда узник с опорой на товарищей не чувствовал уже
себя раздавленным лагерной машиной и имел силы ей про-
тивостоять.
Значение лагерной <групповой психотерапии> под-
черкивает в своих воспоминаниях венский психиатр
В. Франкл. Освенцимский лагерный госпиталь в период,
когда он был уже захвачен политическими заключенны-
ми, оказывал, по-видимому, свое лечебное действие не
столько благодаря лекарствам и применяемым процеду-
рам, сколько именно благодаря атмосфере товарищества
и человечности. В лагерных воспоминаниях можно най-
ти немало примеров тесной зависимости физического со-
стояния от психического. Возвращение к здоровью часто
зависело от возвращения к человечности. Это подтверж-
дается и тем фактом, что лагерные узы товарищества и
дружбы выдержали испытание временем, и до сих пор у
многих бывших узников остаются самыми прочными, так
что их можно трактовать как основную референтную
группу (Орвид). Они сыграли решающую роль в проти-
водействии лагерному кошмару.
Кошмарный сон обычно оставляет после себя след;
даже если его содержание забудется, остается в течение
какого-то времени чувство усталости, раздражения, угне-
тенности. Подобный след, только значительно устойчивее,
оставляет часто психоз, особенно шизофренического типа,
который нередко бывает кошмаром наяву. Тип изменений
после психоза подобен изменениям личности, наблюдаю-
щимся у бывших узников, особенно угнетенность, недовер-
чивость, вспыльчивость (Лесьняк).
Неизвестно, в какой мере наша жизнь наяву оказывает-
ся реализацией наших сновидений, не известно также, не
был ли кошмар концентрационных лагерей до своей реа-
лизации сонным кошмаром у многих, может быть, людей.
Во всяком случае его реализация оставила прочный след
в истории человечества. Значение этого следа может быть
полезным, если память о концентрационных лагерях на-
вечно вызовет отвращение к войне и ее фальшивым про-
рокам.
ОСВЕНЦИМСКИЕ
РЕФЛЕКСИИ
Вопреки, может быть, надеждам многих людей, Освен-
цим, Хиросима, японская бактериологическая война -
самые страшные преступления последней войны - не по-
блекли под воздействием времени, а груз ответственности,
который лежит не только на главных виновниках, но в
какой-то мере и на всем цивилизованном мире, не стано-
вится легче.
Вопросы <как> и <почему> не только не ослабевают, но
все более настойчиво возникают у все большего числа
людей и все еще ожидают исчерпывающего ответа. Как
могло дойти до подобного рода преступлений? Почему
люди могли так издеваться над невинными жертвами, и
как некоторые из жертв смогли выдержать эти жестокос-
ти? Как преступления последней войны отразились на не-
посредственных жертвах, а также на тех, что столкнулись
с ними косвенно? Иначе говоря: повлияли ли они, и если
повлияли, то как на дальнейшую историю индивидов и
всего человечества? Неизвестно, удастся ли дать полный
ответ на эти вопросы, ибо почти каждая попытка ответа
затрагивает самые глубокие и существенные проблемы че-
ловеческой жизни, а их обычно полностью разрешить не
удается.
В определенном смысле психиатр, который по природе
своей профессии занимается целостными аспектами чело-
веческой жизни, вынужден пытаться, хотя бы и неумело,
отвечать на некоторые вопросы. Эти проблемы, наконец,
бросают много нового света на человеческую природу и
расширяют тем самым психиатрический горизонт.
Эрих Фромм - американский социолог и психиатр,
один из создателей так называемой культурной школы в
27
психиатрии, считает, что характерной чертой современной
цивилизации является противоречие конкретного и аб-
страктного. Под влиянием технизации окружение челове-
ка все больше отдаляется от него в эмоциональном смысле,
становится далеким и чужим. Примером может служить
сравнение прежних войн, в которых контакт с врагом был
более непосредственным, с современной технической вой-
ной, в которой он становится безличностным и безэмоцио-
нальным. Летчик, который без малейшего волнения нажа-
тием кнопки умерщвляет тысячи человек, может заплакать
по поводу утраты своей любимой собаки. Тысячи людей
для него - абстрактное, собака - конкретное.
Человек смотрит на окружающий мир под углом зре-
ния своего воздействия на него. Таким уж образом уст-
роена нервная система, что восприятие неразрывно свя-
зано с активностью. Нервная клетка через посредство
множества дендритов принимает разнообразную инфор-
мацию (импульсы) из своего окружения, чтобы на ее осно-
ве посылать только по одному каналу (аксону) команду к
действию. Основная физиологическая единица, рефлек-
торная дуга, состоит из афферентного и эфферентного
звеньев. Таким образом, в самой структуре нервной систе-
мы замыкаются познавательные возможности организма в
рамках его деятельности.
Homo faber формирует свое видение мира соответ-
ственно орудиям, посредством которых он завоевывает
мир. Иначе выглядел окружающий мир, когда человек
держал в руке камень или мотыгу, нежели когда он
пользуется сложной технической аппаратурой.
Может быть, одной из наибольших опасностей техни-
ческого прогресса наряду с неоспоримыми выгодами яв-
ляется то, что человек воспринимает мир технически, т.е.
через призму машины, посредством которой этот мир за-
воевывается. Машина становится часто важнее человека и
превращается в оценочный критерий человеческих дости-
жений. Окружающий мир становится мертвым, эмоцио-
нально безразличным, если не враждебным; с ним можно
делать все, что вздумается, в зависимости от актуальных
28
потребностей. Поскольку человеческий мир - это мир,
прежде всего, социальный, поэтому аналогичным образом
воспринимаются отдельные люди иобщество. Человек
есть часть машины, более или менее эффективной в работе,
требующей время от времени отдыха или ремонта. Дос-
таточно добавить несколько химических препаратов или
выполнить некоторые процедуры, чтобы эта часть работала
дольше. Общество - сложная машина, состоящая из мил-
лионов <колесиков и винтиков> (отдельных людей), кото-
рые можно соответственно настраивать, управлять, устра-
нять. Нет необходимости добавлять, что это ложный образ
человеческого мира, как и вообще природы.
Человек не хочет быть колесиком в машине. Против
этого восстает его чувство свободы (павловский рефлекс
свободы), а также потребность чувственного резонанса.
Человек не может быть - как составная часть машины -
чувственно безразличным; он должен любить и ненави-
деть, а также быть любимым и ненавидимым. С приняти-
ем технического взгляда на мир человек чувствует себя
не только одиноким и покинутым, но и подвергающимся
опасности; мир представляется ему опасным и враждеб-
ным.
Чувство эмоциональной изоляции порождает стремле-
ние к сильным чувственным связям, отсюда легкость со-
единения изолированных индивидов в искусственные
группы, служащие той или иной бредовой системе. Созда-
ются связи на жизнь и смерть, в которых все посвящает-
ся для идеи и в которых чувство, что ты - автомат.
компенсируется величием <идеи> и эмоциональной груп-
повой связью; без своих <товарищей> ты был бы одино-
ким колесиком, ничем. Поэтому также и разрушение мо-
нолитного единства группы либо ослабление веры в бре-
довую систему почти моментально вызывает распыление
группы; сложная социальная машина разлетается на бес-
полезные винтики и колесики, ибо, как любое искусствен-
ное создание, она нестабильна.
В <машинном> обществе пропадает чувство ответствен-
ности, основное, как известно, для нормального развития
человека. Чувство вины, связанное с совершенными пре-
ступлениями, уменьшается или полностью исчезает, ибо
трудно его иметь в отношении предмета (нельзя обидеть
колесико в машине) и трудно чувствовать себя виновным,
если ощущаешь себя автоматом, слепо выполняющим при-
казы. Отсутствие чувства вины не уменьшает, однако, от-
ветственности. Вольно или невольно отвечать за свои дей-
ствия и за то, что превратился в автомат, приходится.
Здесь речь никоим образом не идет о попытке умень-
шения вины военных преступников (хотя стоит обратить
внимание на полное отсутствие у них чувства вины), ни о
том, чтобы объяснить механизм, порождающий эти пре-
ступления (дело слишком сложное и все еще не прояснен-
ное). Важно привлечь внимание к опасности преступного
поведения, часто даже неумышленного, обусловленного
техническим подходом к человеку и обществу. Техничес-
кий подход к миру не следует путать с техническим про-
грессом; первый может быть опасным, второй - только
полезным.
Адольф Гавалевич в своей книге выражает убеждение.
что из <приемной газовой камеры (из блока № 7) удалось
выйти живыми только небольшой горстке тех, которые
верили в вещи "невозможные, невероятные", т. е. в то, что
"именно им удастся, несмотря ни на что, уцелеть">. <Разу-
меется, одной только веры было недостаточно. Необходи-
ма была решимость действовать в рамках реальных, хотя
и минимальных и безнадежных возможностей управлять
своим поведением. Необходимо было быть мусульмани-
ном "активным">. Автор приводит характерный пример,
показывающий, какое большое значение для того, чтобы
пережить лагерь, имели слова: <я хочу>. <Кто думал ина-
че, тот не жил. Однажды ночью один из моих товарищей,
еще в очень хорошем физическом состоянии, признался
мне: "С меня всего этого довольно, дело безнадежное, я
уже не хочу жить". Действительно, несколько часов спус-
тя его труп вынесли за стены барака>.
Не следует забывать, что еще до недавнего времени
большинство психиатров и психологов отрицало суще-
30
ствование свободной воли. Однако, в ситуации наиболь-
шего, видимо, подавления человека и унижения его досто-
инства, способность выбора, воля к жизни играли решаю-
щую роль.
И может казаться парадоксом то, что те, кто находи-
лись в экстремальной ситуации, могли еще сказать: <я
хочу> или <я не хочу>, тогда как их преследователи в
ситуации, материально и морально несравнимо лучшей,
этого сказать не могли. Подлинно живыми людьми в лаге-
ре были те, которые находились на грани смерти, а те, ко-
торые носили череп и кости на своих шапках, были не
живыми людьми, но автоматами.
Несмотря на богатую лагерную литературу, человек,
сам не переживший лагерь, не в состоянии представить
себе, что там происходило. Страдания, испытываемые
днем и ночью каждым узником, выходят за границы во-
ображения. Эта проблема привлекала внимание также и
выдающихся писателей. Например, Зофья Налковска,
принимавшая участие в Комиссии по расследованию гит-
леровских преступлений, посещала бывшие лагеря и мес-
та казней, разговаривала с бывшими узниками и свидете-
лями преступлений, запечатлела свои наблюдения в сбор-
нике очерков <Медальоны> (1946), признанном выдаю-
щимся, поразительным синтетическим документом о гит-
леровских преступлениях, занимающим особое место в
лагерной литературе. Автор отдавала себе отчет в том, что
<того, что переживали люди в гитлеровских лагерях и
тюрьмах, невозможно выразить словами>. Человеку, кото-
рый стремится ретроспективно охватить огромность пре-
ступлений, трудно вообще понять их сущность. В <Медаль-
онах> Налковска пишет: <Действительность можно вы-
держать, если она не вся целиком дана в опыте. Либо дана
неоднозначно, доходит до нас фрагментарно, в обрывках
реализации. Лишь мысль о ней стремится собрать ее, оста-
новить и понять>.
Это был иной мир, столь же иной, как мир психотика.
Попадая в лагерь, узники часто переживали состояние
острой дереализации; то, что видели, казалось им нереаль-
31
человека. Чувство вины, связанное с совершенными пре-
ступлениями, уменьшается или полностью исчезает, ибо
трудно его иметь в отношении предмета (нельзя обидеть
колесико в машине) и трудно чувствовать себя виновным,
если ощущаешь себя автоматом, слепо выполняющим при-
казы. Отсутствие чувства вины не уменьшает, однако, от-
ветственности. Вольно или невольно отвечать за свои дей-
ствия и за то, что превратился в автомат, приходится.
Здесь речь никоим образом не идет о попытке умень-
шения вины военных преступников (хотя стоит обратить
внимание на полное отсутствие у них чувства вины), ни о
том, чтобы объяснить механизм, порождающий эти пре-
ступления (дело слишком сложное и все еще не прояснен-
ное). Важно привлечь внимание к опасности преступного
поведения, часто даже неумышленного, обусловленного
техническим подходом к человеку и обществу. Техничес-
кий подход к миру не следует путать с техническим про-
грессом; первый может быть опасным, второй - только
полезным.
Адольф Гавалевич в своей книге выражает убеждение,
что из <приемной газовой камеры (из блока № 7) удалось
выйти живыми только небольшой горстке тех, которые
верили в вещи "невозможные, невероятные", т. е. в то, что
"именно им удастся, несмотря ни на что, уцелеть">. <Разу-
меется, одной только веры было недостаточно. Необходи-
ма была решимость действовать в рамках реальных, хотя
и минимальных и безнадежных возможностей управлять
своим поведением. Необходимо было быть мусульмани-
ном "активным">. Автор приводит характерный пример,
показывающий, какое большое значение для того, чтобы
пережить лагерь, имели слова: <я хочу>. <Кто думал ина-
че, тот не жил. Однажды ночью один из моих товарищей,
еще в очень хорошем физическом состоянии, признался
мне: "С меня всего этого довольно, дело безнадежное, я
уже не хочу жить". Действительно, несколько часов спус-
тя его труп вынесли за стены барака>.
Не следует забывать, что еще до недавнего времени
большинство психиатров и психологов отрицало суще-
30
ствование свободной воли. Однако, в ситуации наиболь-
шего, видимо, подавления человека и унижения его досто-
инства, способность выбора, воля к жизни играли решаю-
щую роль.
И может казаться парадоксом то, что те, кто находи-
лись в экстремальной ситуации, могли еще сказать: <я
хочу> или <я не хочу>, тогда как их преследователи в
ситуации, материально и морально несравнимо лучшей,
этого сказать не могли. Подлинно живыми людьми в лаге-
ре были те, которые находились на грани смерти, а те, ко-
торые носили череп и кости на своих шапках, были не
живыми людьми, но автоматами.
Несмотря на богатую лагерную литературу, человек,
сам не переживший лагерь, не в состоянии представить
себе, что там происходило. Страдания, испытываемые
днем и ночью каждым узником, выходят за границы во-
ображения. Эта проблема привлекала внимание также и
выдающихся писателей. Например, Зофья Налковска,
принимавшая участие в Комиссии по расследованию гит-
леровских преступлений, посещала бывшие лагеря и мес-
та казней, разговаривала с бывшими узниками и свидете-
лями преступлений, запечатлела свои наблюдения в сбор-
нике очерков <Медальоны> (1946), признанном выдаю-
щимся, поразительным синтетическим документом о гит-
леровских преступлениях, занимающим особое место в
лагерной литературе. Автор отдавала себе отчет в том, что
<того, что переживали люди в гитлеровских лагерях и
тюрьмах, невозможно выразить словами>. Человеку, кото-
рый стремится ретроспективно охватить огромность пре-
ступлений, трудно вообще понять их сущность. В <Медаль-
онах> Налковска пишет: <Действительность можно вы-
держать, если она не вся целиком дана в опыте. Либо дана
неоднозначно, доходит до нас фрагментарно, в обрывках
реализации. Лишь мысль о ней стремится собрать ее, оста-
новить и понять>.
Это был иной мир, столь же иной, как мир психотика.
Попадая в лагерь, узники часто переживали состояние
острой дереализации; то, что видели, казалось им нереаль-
31
ным, как кошмарный сон, столь разительно отличался этот
мир от обычного человеческого мира. <Я подумал: это
все не может быть на самом деле, это как бы сон сна... > -
вспоминает А. Гавалевич.
Каждый психоз, особенно шизофренического типа, ос-
тавляет после себя след; человек, пройдя через него, стано-
вится уже другим человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
товарищей обретал веру в себя. <Мы можем> опережало
<я могу>. Свободное пространство, необходимое для вся-
кой целевой активности, было сначала пространством кол-
лективным и лишь позже становилось индивидуальным,
когда узник с опорой на товарищей не чувствовал уже
себя раздавленным лагерной машиной и имел силы ей про-
тивостоять.
Значение лагерной <групповой психотерапии> под-
черкивает в своих воспоминаниях венский психиатр
В. Франкл. Освенцимский лагерный госпиталь в период,
когда он был уже захвачен политическими заключенны-
ми, оказывал, по-видимому, свое лечебное действие не
столько благодаря лекарствам и применяемым процеду-
рам, сколько именно благодаря атмосфере товарищества
и человечности. В лагерных воспоминаниях можно най-
ти немало примеров тесной зависимости физического со-
стояния от психического. Возвращение к здоровью часто
зависело от возвращения к человечности. Это подтверж-
дается и тем фактом, что лагерные узы товарищества и
дружбы выдержали испытание временем, и до сих пор у
многих бывших узников остаются самыми прочными, так
что их можно трактовать как основную референтную
группу (Орвид). Они сыграли решающую роль в проти-
водействии лагерному кошмару.
Кошмарный сон обычно оставляет после себя след;
даже если его содержание забудется, остается в течение
какого-то времени чувство усталости, раздражения, угне-
тенности. Подобный след, только значительно устойчивее,
оставляет часто психоз, особенно шизофренического типа,
который нередко бывает кошмаром наяву. Тип изменений
после психоза подобен изменениям личности, наблюдаю-
щимся у бывших узников, особенно угнетенность, недовер-
чивость, вспыльчивость (Лесьняк).
Неизвестно, в какой мере наша жизнь наяву оказывает-
ся реализацией наших сновидений, не известно также, не
был ли кошмар концентрационных лагерей до своей реа-
лизации сонным кошмаром у многих, может быть, людей.
Во всяком случае его реализация оставила прочный след
в истории человечества. Значение этого следа может быть
полезным, если память о концентрационных лагерях на-
вечно вызовет отвращение к войне и ее фальшивым про-
рокам.
ОСВЕНЦИМСКИЕ
РЕФЛЕКСИИ
Вопреки, может быть, надеждам многих людей, Освен-
цим, Хиросима, японская бактериологическая война -
самые страшные преступления последней войны - не по-
блекли под воздействием времени, а груз ответственности,
который лежит не только на главных виновниках, но в
какой-то мере и на всем цивилизованном мире, не стано-
вится легче.
Вопросы <как> и <почему> не только не ослабевают, но
все более настойчиво возникают у все большего числа
людей и все еще ожидают исчерпывающего ответа. Как
могло дойти до подобного рода преступлений? Почему
люди могли так издеваться над невинными жертвами, и
как некоторые из жертв смогли выдержать эти жестокос-
ти? Как преступления последней войны отразились на не-
посредственных жертвах, а также на тех, что столкнулись
с ними косвенно? Иначе говоря: повлияли ли они, и если
повлияли, то как на дальнейшую историю индивидов и
всего человечества? Неизвестно, удастся ли дать полный
ответ на эти вопросы, ибо почти каждая попытка ответа
затрагивает самые глубокие и существенные проблемы че-
ловеческой жизни, а их обычно полностью разрешить не
удается.
В определенном смысле психиатр, который по природе
своей профессии занимается целостными аспектами чело-
веческой жизни, вынужден пытаться, хотя бы и неумело,
отвечать на некоторые вопросы. Эти проблемы, наконец,
бросают много нового света на человеческую природу и
расширяют тем самым психиатрический горизонт.
Эрих Фромм - американский социолог и психиатр,
один из создателей так называемой культурной школы в
27
психиатрии, считает, что характерной чертой современной
цивилизации является противоречие конкретного и аб-
страктного. Под влиянием технизации окружение челове-
ка все больше отдаляется от него в эмоциональном смысле,
становится далеким и чужим. Примером может служить
сравнение прежних войн, в которых контакт с врагом был
более непосредственным, с современной технической вой-
ной, в которой он становится безличностным и безэмоцио-
нальным. Летчик, который без малейшего волнения нажа-
тием кнопки умерщвляет тысячи человек, может заплакать
по поводу утраты своей любимой собаки. Тысячи людей
для него - абстрактное, собака - конкретное.
Человек смотрит на окружающий мир под углом зре-
ния своего воздействия на него. Таким уж образом уст-
роена нервная система, что восприятие неразрывно свя-
зано с активностью. Нервная клетка через посредство
множества дендритов принимает разнообразную инфор-
мацию (импульсы) из своего окружения, чтобы на ее осно-
ве посылать только по одному каналу (аксону) команду к
действию. Основная физиологическая единица, рефлек-
торная дуга, состоит из афферентного и эфферентного
звеньев. Таким образом, в самой структуре нервной систе-
мы замыкаются познавательные возможности организма в
рамках его деятельности.
Homo faber формирует свое видение мира соответ-
ственно орудиям, посредством которых он завоевывает
мир. Иначе выглядел окружающий мир, когда человек
держал в руке камень или мотыгу, нежели когда он
пользуется сложной технической аппаратурой.
Может быть, одной из наибольших опасностей техни-
ческого прогресса наряду с неоспоримыми выгодами яв-
ляется то, что человек воспринимает мир технически, т.е.
через призму машины, посредством которой этот мир за-
воевывается. Машина становится часто важнее человека и
превращается в оценочный критерий человеческих дости-
жений. Окружающий мир становится мертвым, эмоцио-
нально безразличным, если не враждебным; с ним можно
делать все, что вздумается, в зависимости от актуальных
28
потребностей. Поскольку человеческий мир - это мир,
прежде всего, социальный, поэтому аналогичным образом
воспринимаются отдельные люди иобщество. Человек
есть часть машины, более или менее эффективной в работе,
требующей время от времени отдыха или ремонта. Дос-
таточно добавить несколько химических препаратов или
выполнить некоторые процедуры, чтобы эта часть работала
дольше. Общество - сложная машина, состоящая из мил-
лионов <колесиков и винтиков> (отдельных людей), кото-
рые можно соответственно настраивать, управлять, устра-
нять. Нет необходимости добавлять, что это ложный образ
человеческого мира, как и вообще природы.
Человек не хочет быть колесиком в машине. Против
этого восстает его чувство свободы (павловский рефлекс
свободы), а также потребность чувственного резонанса.
Человек не может быть - как составная часть машины -
чувственно безразличным; он должен любить и ненави-
деть, а также быть любимым и ненавидимым. С приняти-
ем технического взгляда на мир человек чувствует себя
не только одиноким и покинутым, но и подвергающимся
опасности; мир представляется ему опасным и враждеб-
ным.
Чувство эмоциональной изоляции порождает стремле-
ние к сильным чувственным связям, отсюда легкость со-
единения изолированных индивидов в искусственные
группы, служащие той или иной бредовой системе. Созда-
ются связи на жизнь и смерть, в которых все посвящает-
ся для идеи и в которых чувство, что ты - автомат.
компенсируется величием <идеи> и эмоциональной груп-
повой связью; без своих <товарищей> ты был бы одино-
ким колесиком, ничем. Поэтому также и разрушение мо-
нолитного единства группы либо ослабление веры в бре-
довую систему почти моментально вызывает распыление
группы; сложная социальная машина разлетается на бес-
полезные винтики и колесики, ибо, как любое искусствен-
ное создание, она нестабильна.
В <машинном> обществе пропадает чувство ответствен-
ности, основное, как известно, для нормального развития
человека. Чувство вины, связанное с совершенными пре-
ступлениями, уменьшается или полностью исчезает, ибо
трудно его иметь в отношении предмета (нельзя обидеть
колесико в машине) и трудно чувствовать себя виновным,
если ощущаешь себя автоматом, слепо выполняющим при-
казы. Отсутствие чувства вины не уменьшает, однако, от-
ветственности. Вольно или невольно отвечать за свои дей-
ствия и за то, что превратился в автомат, приходится.
Здесь речь никоим образом не идет о попытке умень-
шения вины военных преступников (хотя стоит обратить
внимание на полное отсутствие у них чувства вины), ни о
том, чтобы объяснить механизм, порождающий эти пре-
ступления (дело слишком сложное и все еще не прояснен-
ное). Важно привлечь внимание к опасности преступного
поведения, часто даже неумышленного, обусловленного
техническим подходом к человеку и обществу. Техничес-
кий подход к миру не следует путать с техническим про-
грессом; первый может быть опасным, второй - только
полезным.
Адольф Гавалевич в своей книге выражает убеждение.
что из <приемной газовой камеры (из блока № 7) удалось
выйти живыми только небольшой горстке тех, которые
верили в вещи "невозможные, невероятные", т. е. в то, что
"именно им удастся, несмотря ни на что, уцелеть">. <Разу-
меется, одной только веры было недостаточно. Необходи-
ма была решимость действовать в рамках реальных, хотя
и минимальных и безнадежных возможностей управлять
своим поведением. Необходимо было быть мусульмани-
ном "активным">. Автор приводит характерный пример,
показывающий, какое большое значение для того, чтобы
пережить лагерь, имели слова: <я хочу>. <Кто думал ина-
че, тот не жил. Однажды ночью один из моих товарищей,
еще в очень хорошем физическом состоянии, признался
мне: "С меня всего этого довольно, дело безнадежное, я
уже не хочу жить". Действительно, несколько часов спус-
тя его труп вынесли за стены барака>.
Не следует забывать, что еще до недавнего времени
большинство психиатров и психологов отрицало суще-
30
ствование свободной воли. Однако, в ситуации наиболь-
шего, видимо, подавления человека и унижения его досто-
инства, способность выбора, воля к жизни играли решаю-
щую роль.
И может казаться парадоксом то, что те, кто находи-
лись в экстремальной ситуации, могли еще сказать: <я
хочу> или <я не хочу>, тогда как их преследователи в
ситуации, материально и морально несравнимо лучшей,
этого сказать не могли. Подлинно живыми людьми в лаге-
ре были те, которые находились на грани смерти, а те, ко-
торые носили череп и кости на своих шапках, были не
живыми людьми, но автоматами.
Несмотря на богатую лагерную литературу, человек,
сам не переживший лагерь, не в состоянии представить
себе, что там происходило. Страдания, испытываемые
днем и ночью каждым узником, выходят за границы во-
ображения. Эта проблема привлекала внимание также и
выдающихся писателей. Например, Зофья Налковска,
принимавшая участие в Комиссии по расследованию гит-
леровских преступлений, посещала бывшие лагеря и мес-
та казней, разговаривала с бывшими узниками и свидете-
лями преступлений, запечатлела свои наблюдения в сбор-
нике очерков <Медальоны> (1946), признанном выдаю-
щимся, поразительным синтетическим документом о гит-
леровских преступлениях, занимающим особое место в
лагерной литературе. Автор отдавала себе отчет в том, что
<того, что переживали люди в гитлеровских лагерях и
тюрьмах, невозможно выразить словами>. Человеку, кото-
рый стремится ретроспективно охватить огромность пре-
ступлений, трудно вообще понять их сущность. В <Медаль-
онах> Налковска пишет: <Действительность можно вы-
держать, если она не вся целиком дана в опыте. Либо дана
неоднозначно, доходит до нас фрагментарно, в обрывках
реализации. Лишь мысль о ней стремится собрать ее, оста-
новить и понять>.
Это был иной мир, столь же иной, как мир психотика.
Попадая в лагерь, узники часто переживали состояние
острой дереализации; то, что видели, казалось им нереаль-
31
человека. Чувство вины, связанное с совершенными пре-
ступлениями, уменьшается или полностью исчезает, ибо
трудно его иметь в отношении предмета (нельзя обидеть
колесико в машине) и трудно чувствовать себя виновным,
если ощущаешь себя автоматом, слепо выполняющим при-
казы. Отсутствие чувства вины не уменьшает, однако, от-
ветственности. Вольно или невольно отвечать за свои дей-
ствия и за то, что превратился в автомат, приходится.
Здесь речь никоим образом не идет о попытке умень-
шения вины военных преступников (хотя стоит обратить
внимание на полное отсутствие у них чувства вины), ни о
том, чтобы объяснить механизм, порождающий эти пре-
ступления (дело слишком сложное и все еще не прояснен-
ное). Важно привлечь внимание к опасности преступного
поведения, часто даже неумышленного, обусловленного
техническим подходом к человеку и обществу. Техничес-
кий подход к миру не следует путать с техническим про-
грессом; первый может быть опасным, второй - только
полезным.
Адольф Гавалевич в своей книге выражает убеждение,
что из <приемной газовой камеры (из блока № 7) удалось
выйти живыми только небольшой горстке тех, которые
верили в вещи "невозможные, невероятные", т. е. в то, что
"именно им удастся, несмотря ни на что, уцелеть">. <Разу-
меется, одной только веры было недостаточно. Необходи-
ма была решимость действовать в рамках реальных, хотя
и минимальных и безнадежных возможностей управлять
своим поведением. Необходимо было быть мусульмани-
ном "активным">. Автор приводит характерный пример,
показывающий, какое большое значение для того, чтобы
пережить лагерь, имели слова: <я хочу>. <Кто думал ина-
че, тот не жил. Однажды ночью один из моих товарищей,
еще в очень хорошем физическом состоянии, признался
мне: "С меня всего этого довольно, дело безнадежное, я
уже не хочу жить". Действительно, несколько часов спус-
тя его труп вынесли за стены барака>.
Не следует забывать, что еще до недавнего времени
большинство психиатров и психологов отрицало суще-
30
ствование свободной воли. Однако, в ситуации наиболь-
шего, видимо, подавления человека и унижения его досто-
инства, способность выбора, воля к жизни играли решаю-
щую роль.
И может казаться парадоксом то, что те, кто находи-
лись в экстремальной ситуации, могли еще сказать: <я
хочу> или <я не хочу>, тогда как их преследователи в
ситуации, материально и морально несравнимо лучшей,
этого сказать не могли. Подлинно живыми людьми в лаге-
ре были те, которые находились на грани смерти, а те, ко-
торые носили череп и кости на своих шапках, были не
живыми людьми, но автоматами.
Несмотря на богатую лагерную литературу, человек,
сам не переживший лагерь, не в состоянии представить
себе, что там происходило. Страдания, испытываемые
днем и ночью каждым узником, выходят за границы во-
ображения. Эта проблема привлекала внимание также и
выдающихся писателей. Например, Зофья Налковска,
принимавшая участие в Комиссии по расследованию гит-
леровских преступлений, посещала бывшие лагеря и мес-
та казней, разговаривала с бывшими узниками и свидете-
лями преступлений, запечатлела свои наблюдения в сбор-
нике очерков <Медальоны> (1946), признанном выдаю-
щимся, поразительным синтетическим документом о гит-
леровских преступлениях, занимающим особое место в
лагерной литературе. Автор отдавала себе отчет в том, что
<того, что переживали люди в гитлеровских лагерях и
тюрьмах, невозможно выразить словами>. Человеку, кото-
рый стремится ретроспективно охватить огромность пре-
ступлений, трудно вообще понять их сущность. В <Медаль-
онах> Налковска пишет: <Действительность можно вы-
держать, если она не вся целиком дана в опыте. Либо дана
неоднозначно, доходит до нас фрагментарно, в обрывках
реализации. Лишь мысль о ней стремится собрать ее, оста-
новить и понять>.
Это был иной мир, столь же иной, как мир психотика.
Попадая в лагерь, узники часто переживали состояние
острой дереализации; то, что видели, казалось им нереаль-
31
ным, как кошмарный сон, столь разительно отличался этот
мир от обычного человеческого мира. <Я подумал: это
все не может быть на самом деле, это как бы сон сна... > -
вспоминает А. Гавалевич.
Каждый психоз, особенно шизофренического типа, ос-
тавляет после себя след; человек, пройдя через него, стано-
вится уже другим человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38