— Если тебе неизвестно, я не имею права рассказывать. Каваш покачал головой, давая понять, что Ассам явно не понял его.
— Мне не нужно, чтобы ты выдавал мне секреты. Кроме того, я и сам могу догадаться, какой цели служит проект. — Это было ложью. — Меня беспокоит лишь, что контролирует его Мараджи.
— Каким образом?
— Я о тебе думаю. О твоей карьере.
— Меня не беспокоит…
— Значит, стоит побеспокоиться. Мараджи хочет занять твое место, и ты должен знать об этом.
Владелец кафе принес блюдо с оливками и две плоские тарелки с «питой», местным хлебом. Каваш молчал, пока тот не покинул их. Он видел, что ложь относительно Мараджи привела Ассама в состояние неопределенного беспокойства.
— Я предполагаю, — продолжил Каваш, — что Мараджи выходит с докладами прямо на министра.
— Хотя и я вижу все документы, — возразил Ассам.
— Но ты не знаешь, о чем он говорит с глазу на глаз с министром. У него очень сильное положение.
— Кстати, как тебе удалось узнать о сути проекта? — нахмурился Ассам.
Каваш прислонился спиной к прохладной цементной стенке.
— Один из людей Мараджи исполнял обязанности телохранителя в Каире и установил, что за ними следят. На хвосте у него сидел израильский агент по имени Тофик. У Мараджи не было оперативников в городе, так что его просьба о помощи поступила прямо ко мне. Я и взял этого Тофика.
Ассам с отвращением фыркнул.
— Плохо, что он позволил следить за собой. Еще хуже, что он обратился не в то управление за помощью. Просто ужасно.
— Может, нам удастся что-то с этим сделать, брат мой. Ассам почесал нос пальцем, унизанным кольцами.
— Продолжай.
— Расскажи Директору о Тофике. Скажи, что Мараджи, несмотря на его несомненные таланты, допустил тут ошибку, потому что ещё молод и неопытен по сравнению с таким, как ты сам. Настаивай, что ты сам должен заняться личным составом тех, кто имеет отношение к проекту в Каттаре. Затем доверь эту работу преданному тебе человеку.
— Понимаю, — медленно склонил голову Ассам. — Очень хороший план. Сегодня же переговорю с Директором. И я благодарен тебе, брат.
Каваш должен был сказать кое-что ещё — может быть, самое важное — но хотел обронить это в подходящий момент. Он решил, что имеет смысл подождать несколько минут. Встав, он сказал:
— Не ты ли всегда опекал меня? Они вышли бок о бок в пекло дня.
— И я немедленно же начну поиски нужного человека, — заявил после некоторого молчания Ассам.
— Ах да, — спохватился Каваш, словно только что припомнив какую-то незначительную деталь. — У меня есть человек, который просто идеально подойдет тебе. Он умный, толковый и очень надёжный — сын брата моей старшей покойной жены.
Глаза Ассама сузились.
— Значит, он будет все докладывать и тебе тоже.
— Если ты считаешь, что прошу у тебя слишком многого… — Каваш развел руки в жесте молчаливого сожаления.
— Нет, — возразил Ассам. — Мы же всегда помогали друг другу.
Пьер Борг знал Ната Дикштейна лет двадцать. В конце 1948 года Борг не сомневался, что у этого мальчишки нет никаких данных, чтобы стать толковым агентом, несмотря на его авантюру с судном. Тощий, бледный, неловкий и несобранный. Но решение принимал не Борг, и Дикштейн поступил под его начало. И Борг быстро уяснил, что при всех неказистых внешних данных мальчишка чертовски умен и хитер. Кроме того, он обладал каким-то странным обаянием, сути которого Борг не понимал. Кое-кто из женщин в Моссаде просто с ума сходили по нему — хотя остальные, включая и Борга, не видели в нем ничего этакого особенного. Во всяком случае, Дикштейн ни к кому не проявлял интереса: в его досье было записано:
«Сексуальная жизнь: никакой».
С годами Дикштейн обрел и опыт и знания, и теперь Борг мог положиться на него больше, чем на любого другого агента. По сути, будь у Дикштейна личные амбиции, он мог бы занять пост самого Борга.
Тем не менее, Борг так и не понял, как Дикштейн воспринял его инструктаж.
В Моссаде были и другие люди, которые могли справиться с расписанным планом не хуже Дикштейна — например, Майк, глава отдела специальных операций, да и сам Борг. Но не было никого, кому Борг мог сказать, как Нату Дикштейну: вот проблема — иди и решай её.
Они вдвоем провели весь день в специальном укрытии Моссада в городке Рамат Ган, неподалеку от Тель-Авива. Проверенные сотрудники Моссада с револьверами в кобурах под мышкой готовили им кофе, подавали еду и патрулировали сад. Утром Дикштейн встретился с молодым преподавателем физики из института имени Вейцмана в Реховоте. У ученого были длинные волосы, цветной галстук, и он объяснял химические свойства урана, природу радиоактивности и понятие критической массы с бесконечным терпением и предельно ясно. После ленча Дикштейн разговаривал с администратором из Димоны об урановых шахтах, обогатительных фабриках, технике обращения с ядерным топливом, его складирования и транспортировке, о правилах безопасности и интернациональных законах, о Международном Агентстве по атомной энергии, о Комиссии по атомной энергии США, о соответствующих учреждениях в Британском королевстве и Евроатоме.
К вечеру Борг и Дикштейн вместе пообедали. Борг сидел на какой-то диете, питаясь салатами и вываренным мясом, но выпил большую часть бутылки красного израильского вина. Он извинился, объяснив, что должен успокоить нервы, дабы его беспокойство не передалось Дикштейну.
После обеда он вручил Дикштейну три ключа.
— Тут полные наборы для тебя в сейфах в Лондоне. Брюсселе и Цюрихе, — сказал он. — В каждом — паспорта, водительские удостоверения, наличные и оружие. Если тебе придется воспользоваться каким-нибудь из них, оставь в сейфе старые документы.
— Отчитываться я должен перед вами или перед Майком? «Да ты вообще никогда ни перед кем не отчитываешься, сукин ты сын», — подумал Борг, но вслух сказал:
— Будь любезен — передо мной. При первой же возможности звони прямо мне, но пользуйся кодовым языком. Если не сможешь связаться со мной, свяжись с любым посольством и пусти в ход код встречи — а я уж попытаюсь найти тебя. где бы ты ни был. И в крайнем случае шли закодированное письмо дипломатической почтой.
Дикштейн бесстрастно кивнул: все это было привычной рутиной. Борг смотрел на него, стараясь проникнуть в его мысли. Что он чувствует? Считает ли, что справится с заданием? Есть у него какие-то идеи на этот счет? Собирается ли он сначала прощупать все возможности и лишь потом сообщить, что задание представляется невозможным? Убежден ли он, что создание бомбы пойдет на пользу Израилю?
— Тут должен быть какой-то предельный срок, — заметил Дикштейн.
— Да, но мы не знаем, что он собой представляет, — Борг вытащил из салата кружочки лука. — Мы должны сделать нашу бомбу раньше египтян. Это значит, что твой уран должен быть заправлен в наш реактор до того, как заработает египетский. После этого все зависит лишь от химии — ни та, ни другая сторона не могут заставить атомы двигаться быстрее, чем им положено. Первый, кто начнет, первым и придет к финишу.
— Нам нужен какой-нибудь агент в Каттаре.
— Над этим я и работаю.
— И нам необходим очень толковый человек в Каире, — добавил Дикштейн.
Вот об этом Боргу говорить не хотелось.
— К чему ты клонишь, пытаешься выкачать из меня информацию? — вопросом на вопрос ответил он.
— Просто думаю вслух.
На несколько мгновений воцарилась тишина. Борг выловил ещё несколько луковых колечек. Наконец обронил:
— Я сказал тебе, чего я жду, но все решения, как этого добиться, предоставляю принимать тебе.
— Ну ещё бы, — Дикштейн встал. — Думаю, надо поспать.
— Есть ли у тебя какие-нибудь идеи относительно того, как начать?
— Да, есть. Спокойной ночи.

Глава третья

Нат Дикштейн никогда не предполагал, что может стать секретным агентом. Необходимость постоянно обманывать угнетала и утомляла его. Он вечно врал людям, скрывался, то и дело представая в том обличье, которое ему совершенно не свойственно. Никогда не покидала тревога, что его вот-вот разоблачат. И часто мучили кошмары, что его окружают полицейские и с криками: «Ты шпион!» волокут в тюрьму, где ломают ему ногу.
Сейчас Дикштейн тоже находился в достаточно неудобном положении. Его ждала встреча с пресс-офицером Евроатома Пфаффером, но, по всей видимости, он пришел слишком рано.
Пфаффер оказался молодым человеком с недоверчивым выражением лица и потрепанным коричневым портфелем в руках. Дикштейн последовал за ним в столь же растерзанный, как и его хозяин, кабинет и принял предложение выпить кофе. Они говорили по-французски. Дикштейн выступал под личиной представителя парижского отделения серьезного журнала «Международная наука». Он признался Пфафферу, что втайне лелеет мысль работать в «Сайентифик Америкен».
— Что вы пишите сейчас? — спросил его Пфаффер.
— Статья называется «НУМ» — «Неучтенные материалы». В Соединенных Штатах, — объяснил он свой замысел, — постоянно теряются радиоактивные материалы. Здесь же в Европе, как мне рассказали, налажена международная система по их отслеживанию.
— Совершенно верно, — кивнул Пфаффер. — Все страны, входящие в Евроатом, осуществляют контроль за расщепляющимися материалами. Во-первых, у нас есть полный список гражданских учреждений, у которых находятся их запасы — от шахт до производственных предприятий, складов, реакторов и перерабатывающих, фабрик.
— Вы говорите о гражданских учреждениях…
— Да, Военные не входят в наш список.
— Продолжайте. — Дикштейн с удовольствием предоставил Пфафферу излагать ситуацию, чтобы офицер не догадался насколько ограничены знания Дикштейна по этой теме.
— Для примера, — продолжал Пфаффер. — возьмем предприятия, делающие из урановой руды ядерное топливо. Сырье, поступающее на завод, взвешивается и подвергается анализу инспекторами Евроатома. Их данные вводятся в компьютер Евроатома и сопоставляются с информацией инспекторов добывающих предприятий — в этом случае речь может идти об урановых шахтах. Если налицо разница между количеством породы, выданной на-гора из шахт, и тем её количеством, что поступило на фабрику, компьютер сразу же обнаружит расхождение. Так же оценивается и материал, покидающий предприятие — и по количеству и качеству. Эти данные, в свою очередь, будут сопоставлены с цифрами, поступающими от инспекторов, наблюдающих за использованием ядерного топлива — допустим, на атомных электростанциях. Все отходы на них также взвешиваются и анализируются. Этот процесс контроля и двойной проверки включает в себя и конечное использование радиоактивных отходов. И, наконец, как минимум, дважды в год на предприятиях производится инвентаризация отходов.
— Понимаю. — Рассказ произвел на Дикштейна глубокое впечатление и серьезно обескуражил. Без сомнения, Пфаффер несколько преувеличивал эффективность системы, но, если даже делается лишь половина проверок, о которых шла речь, как можно стащить сто тонн сырья без того, чтобы это не было отмечено компьютером? Чтоб поощрить Пфаффера к дальнейшему разговору, он с восхищением отметил: — То есть, в любой данный момент вашим компьютерам известно местонахождение любой щепотки урана в Европе?
— В пределах стран-членов Евроатома — Франции, Германии, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга. И речь идет не только об уране, но и обо всех радиоактивных материалах.
— Как он транспортируется?
— Все детали перевозок должны получить наше одобрение. Дикштейн захлопнул блокнот.
— Похоже, система в самом деле отличная. Могу ли я увидеть её в действии?
— Это уже зависит не от нас. В каждой отдельной стране вы должны связаться с руководителями атомной энергетики и попросить разрешения посетить установки. На некоторые из них организовываются туристские туры.
— Не можете ли дать мне список их телефонов?
— Конечно. — Встав, Пфаффер открыл ящик с досье. Дикштейн, решив одну проблему, столкнулся с другой. Он хотел выяснить, в. каком ему двигаться направлении, чтобы найти хранилища радиоактивных материалов, и получил ответ: в компьютерах Евроатома. Но все запасы урана, о которых было известно компьютерам, находились под жестким контролем, который практически не позволял похитить ни грамма.
Пфаффер протянул ему листик. Сложив его, Дикштейн сунул бумагу в карман.
— Благодарю вас за содействие.
— Где вы остановились? — спросил Пфаффер.
— В «Альфе», напротив железнодорожного вокзала. Пфаффер проводил его до дверей.
— Люксембург вам понравится.
— Надеюсь, — ответил Дикштейн, пожимая его руку.

Память порой откалывает странные штуки. Дикштейн понял это ещё маленьким ребенком, когда сидел в душной комнатке деда над булочной в Майл-Энд-роуд. с трудом разбираясь в странных начертаниях букв ивритского алфавита. Идея заключалась в том, что в памяти должен был отложиться лишь один образ, который и предстояло запомнить, не обращая внимания ни на что остальное. Чем и занимался Дикштейн, рассматривая лица сотрудников Евроатома.
Секретарши, посыльные и буфетчицы ему не нужны, как и старшие администраторы. Он заинтересован в персонале, занимавшем промежуточное между ними положение, — программисты на компьютерах, управляющие отделами, руководители небольших департаментов, личные помощники и заместители шефов. Для каждого из них он подобрал соответствующие псевдонимы, дающие представления об их характерных чертах: Воротничок, Тони Куртис, Безносый, Седой, Запата, Толстячок.
Он провел ещё три дня, так и не сдвинувшись, с места. Наблюдение за Запатой, Толстячком и Тони Куртисом ничего не дало.
Но Воротничок принес ему удовлетворение.
Он был примерно в возрасте Дикштейна. стройный элегантный мужчина в темно-синем пиджаке, с гладким синим галстуком и в белоснежной рубашке с накрахмаленным воротничком. Его длинные волосы, несколько длиннее, чем полагались бы мужчине в его возрасте, седели на висках. Туфли на нем были ручной работы.
Покинув офис, он пересек речку Альзетте и поднялся в старый город. Двинувшись по уходящей под откос мощеной улочке, он вошел в старый дом с террасой. Через две минуты в одном из высоких окон вспыхнул свет.
Дикштейн слонялся вокруг в течение двух часов. Когда Воротничок, наконец, вышел, на нем были плотно облегающие светлые брюки и оранжевый шарф вокруг шеи. Волосы у него на этот раз были зачесаны вперед, что несколько молодило его. и походка у него стала легкой и раскованной.
Дикштейн проследовал за ним до Рюк Дик, где тот нырнул в неосвещенный подъезд и исчез. Дикштейн остался снаружи. Через открытую дверь он не видел ничего, что давало бы представление о пространстве за её пределами. Уходящая вниз лестница была смутно освещена. Прислушавшись. Дикштейн уловил слабые звуки музыки.
Его миновали двое молодых людей в схожих желтых джинсах и тоже вошли внутрь. Один из них, полуобернувшись, улыбнулся ему и сказал: «Да, это именно здесь». Дикштейн последовал за ними по ведущей вниз лестнице.
Там оказался заурядный ночной клуб со столиками, креслами, с несколькими нишами, с маленькой танцплощадкой и оркестром из трех человек в углу. Уплатив за вход, Дикштейн расположился в нише, скрытой от взглядов Воротничка, и заказал пиво.
Он уже почти догадался, почему тут такая странная атмосфера, и. оглядевшись, получил подтверждение своей мысли: здесь располагался клуб гомосексуалистов. Несколько посетителей пользовались легким макияжем, пара могучих личностей располагалась около стойки бара, а очень хорошенькая девушка держалась за руки с пожилой женщиной в брюках: большая часть обитателей клуба была одета совершенно нормально с точки зрения европейца, и не было ни одного в затрапезном виде.
Воротничок сидел в компании пышноволосого человека в двубортном пиджаке. Дикштейн ничего не имел против гомосексуалистов как таковых. Для него Воротничок — человек, который работает в Евроатоме и виновен лишь в том, что обладает интересующими его сведениями.
Джазовое трио сменилось гитаристом, который исполнял немецкие народные песенки. Дикштейн не улавливал смысла большинства шуток, но остальная аудитория дружно хохотала. Несколько пар танцевало.
Дикштейн увидел, как Воротничок положил руку на колено своего спутника. Встав, направился к их нише.
— Привет, — весело сказал он. — Не вас ли я видел в Евроатоме недавно?
Воротничок побелел.
— Не знаю…
Дикштейн стиснул ему руку.
— Эд Роджерс, — представился он, называясь именем, под которым знал его Пфаффер. — Я журналист.
— Как поживаете, — пробормотал Воротничок. Несмотря на потрясение, у него хватило сообразительности не назваться.
— Мне пора бежать, — извинился Дикштейн. — Был очень рад увидеться с вами.
— Тогда до свиданья.
Повернувшись, Дикштейн покинул клуб. На данный момент он сделал все, что необходимо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41