«Феликс. Не приставай ко мне с этим делом, пока оно не даст результатов. И не спускай глаз с Ростова — он метит на твое место, и если ты погоришь, оно ему достанется.
Юрий».

«КОМУ: Заместителю начальника европейского отделения. ОТ КОГО. Управление Председателя Комитета Государственной Безопасности.
КОПИЯ. Руководителю европейского отделения. ДАТА: 29 мая 1968 года.
Товарищ Ростов:
Каир выделил агента, который будет работать в вашей группе по расследованию деятельности Дикштейна. Он тот самый, который первый заметил Дикштейна в Люксембурге. Его имя Ясиф Хассан.
Подпись (Максим Буков, личный помощник Председателя)»

Когда он читал лекции будущим агентам, Пьер Борг говорил: «Звоните. Всегда держите связь. И не только, когда вам что-то нужно, но, если возможно, каждый день. Мы должны знать, что вы делаете — и у нас может быть для вас жизненно важная информация». После этого курсанты в баре слышали, как ерничал Дикштейн: «И тратьте на звонки не меньше ста тысяч долларов».
Борг злился на Дикштейна. Он легко впадал в гнев, особенно, когда не знал, что происходит. К счастью, гнев редко влиял на его суждения. Он злился и на Каваша. Он мог понять, почему тот выразил желание встретиться с ним именно в Риме — у египтян тут была большая команда, так что Кавашу нетрудно найти предлог для визита сюда — но не было никаких причин, по которым они должны встречаться именно в этой чертовой бане.
Борг выходил из себя, сидя в своем кабинете в Тель-Авиве, беспокоясь о Дикштейне, Каваше и других, ожидая от них известий, пока, наконец, не начинал думать, что с ним не поддерживают связь, потому что агенты не любят его; наконец, он окончательно выходил из себя, ломал карандаши и орал на секретаршу.
Господи, теперь ещё только не хватало бани в Риме — да и в этих местах полно извращенцев. Кроме того, Борг решительно не любил свое тело. Он спал только в пижаме, никогда не плавал на людях, никогда не примерял готовую одежду в магазинах и вообще никогда не ходил голым, не считая кратких минут под душем по утрам. А теперь он находился в парной, обернув вокруг бедер самое большое полотенце, которое только мог найти, и ощущая белизну своего тела, кроме лица и рук: плоть его лежала мягкими складками, и на плечах росли клочки седоватых волос.
Он увидел Каваша. Тело араба было стройным и смуглым и почти безволосым. Они встретились взглядами в духоте парной и подобно тайным любовникам бок о бок, но не глядя друг на друга, направились в отдельный номер с диванами.
Борг испытал облегчение, когда вокруг него не стало людей, и изнывал от нетерпения скорее услышать новости от Каваша. Араб включил устройство, от которого ложе стало вибрировать: его гул должен заглушить подслушивающее устройство, если здесь было таковое. Двое мужчин, стоя вплотную друг к другу, говорили вполголоса. Смутившись, Борг несколько отодвинулся от Каваша и теперь ему приходилось говорит через плечо.
— Я внедрил своего человека в Каттар, — сказал Каваш.
— Блистательно, — с огромным облегчением произнес Борг на французский манер. — А ведь ваше управление даже не имеет отношения к этому проекту.
— У меня есть кузен в военной разведке.
— Хорошо сработано. Что за человек в Каттаре?
— Саман Хуссейн, один из наших.
— Отлично, отлично, отлично. Что ему удалось выяснить?
— Строительные работы закончены. Они возвели здание для реактора, плюс административный блок, помещения для администрации и взлетную полосу. Им удалось продвинуться дальше, чем можно было предположить.
— Что относительно самого реактора?
— Теперь идет работа над ним. Трудно сказать, сколько времени она займет — там немало высокоточной аппаратуры.
— И им удастся смонтировать ее? — удивился Борг. — Я имею в виду все эти сложные контрольные системы…
— Контрольные системы не обязательно будут столь уж сложными, насколько я понимаю. Скорость ядерной реакции можно замедлить, всего лишь опуская графитовые стержни в атомный реактор. Но есть кое-что еще. Саман нашел место, которое кишмя кишит русскими.
— О, мать твою, — ругнулся Борг.
— Так что, можно предположить, что у них будет вся самая последняя электроника.
Борг опустился в кресло, забыв и о бане. и о вибрирующем ложе, и о своем мягком белом теле.
— Это плохие новости.
— Есть и хуже. Дикштейн разоблачен.
Борг, как пораженный громом, уставился на Каваша.
— Разоблачен? — переспросил он, словно не понимая смысла этого слова. — Разоблачен?
— Да.
Борга охватили ярость и отчаяние. Через несколько секунд он нашел в себе силы осведомиться:
— Как… как этот ублюдок прокололся?
— Он был опознан одним из наших агентов в Люксембурге.
— Что он там делал?
— Вот это уже вам следовало бы знать.
— Ладно, не важно.
— Скорее всего, это чисто случайная встреча. Агента зовут Ясиф Хассан. Он мелкая сошка — работает в ливанском банке и присматривает за приезжающими израильтянами. Конечно, наш человек знал имя Дикштейна…
— Он пользовался своим настоящим именем? — недоверчиво спросил Борг. — Час от часу не легче.
— Не думаю, — возразил Каваш. — Хассан знал его с давних времен.
Борг медленно покачал головой.
— Невозможно представить, что с таким счастьем мы можем быть избранным народом.
— Мы организовали слежку за Дикштейном и информировали Москву, — продолжил Каваш. — Конечно, он тут же ушел из-под наблюдения, но Москва прилагает огромные усилия, чтобы снова обнаружить его.
Борг опустил подбородок на руки и невидящим взглядом уставился на эротическую картинку на изразцах стены. Словно весь мир вступил в заговор, дабы противостоять политике Израиля вообще и его планам в частности. Ему захотелось бросить все к чертовой матери и вернуться в Квебек; ему хотелось трахнуть Дикштейна по голове каким-нибудь увесистым предметом; ему хотелось стереть невозмутимое выражение с правильного лица Каваша.
Борг сделал жест, словно отбрасывая что-то в сторону.
— Лучше просто не надо. Египтяне здорово обошли нас с реактором; русские им помогают: Дикштейн разоблачен; КГБ пустил по его следу целую команду. Вы понимаете, что мы можем проиграть эту гонку? У них будет атомная бомба, а у нас — нет. И как вы думаете — пустят ли они её в ход? — Он схватил Каваша за плечи и затряс его. — Это же ваш народ, так скажите мне, бросят они бомбу на Израиль? И можете прозакладывать свою задницу, что да, бросят!
— Кончайте орать, — спокойно сказал Каваш. Он снял руки Борга со своих плеч. — Впереди ещё долгий путь, прежде чем одной или другой стороне удастся одержать верх.
— Ну да, — Борг отодвинулся от него.
— Вы должны обязательно связаться с Дикштейном и предупредить его, — сказал Каваш. — Где он сейчас?
— Провалиться мне, если я это знаю.

Глава пятая

Единственным совершенно невинным человеком, чья жизнь превратилась в руины стараниями шпионов, рыскавших в поисках урановой руды, был чиновник из Евроатома, которому Дикштейн дал прозвище Воротничок.
Оторвавшись во Франции от слежки, Дикштейн вернулся в Люксембург по автотрассе, предполагая, что за ним в люксембургском аэропорту установлено круглосуточное наблюдение. И так как у них был номер его машины, взятой напрокат, он оставил её в Париже и взял напрокат другую в другой компании.
В первый же вечер в Люксембурге он пришел в этот неприметный ночной клуб на Рю Дик, где сидел в одиночестве, попивая пиво и дожидаясь появления Воротничка. Но первым появился его пышноволосый друг, молодой человек лет двадцати пяти или тридцати, широкоплечий, с хорошей фигурой. Он направился прямо к кабинке, которую они занимали в прошлый раз. Двигался он изящно и грациозно, как танцор; Дикштейн подумал, что из него мог бы получиться неплохой вратарь в футбольной команде. В нише никого не было. Если пара встречалась тут каждый вечер, скорее всего, она предназначалась для них.
Пышноволосый молодой человек заказал выпить и посмотрел на часы. Он не заметил, что Дикштейн внимательно наблюдает за ним. Воротничок появился через несколько минут. На нем был красный джемпер и белая рубашка с распахнутым воротом. Как и раньше, он прямиком направился к столику, занятому его другом. Видно было, что оба они счастливы встрече. Дикштейну предстояло нарушить покой их мирка.
Он подозвал официанта.
— Передайте, пожалуйста, бутылку шампанского вон на тот столик, мужчине в красном джемпере. И принесите мне ещё пива.
Предварительно доставив ему пива, официант поставил затем ведерко со льдом и бутылкой шампанского в нем на столик Воротничка. Дикштейн увидел, как официант показал парочке на него, дав понять, кто приказал одарить их шампанским.
Когда они взглянули на него, он поднял свой стакан с пивом в знак приветствия и улыбнулся. Воротничок узнал его и забеспокоился.
Оставив столик. Дикштейн направился в туалет. Там, убивая время, он старательно вымыл лицо. Через пару минут появился приятель Воротничка. Молодой человек, дожидаясь, пока третий посетитель покинет помещение туалета, причесывался перед зеркалом. И лишь затем обратился к Дикштейну.
— Мой друг хочет, чтобы вы оставили его в покое.
Дикштейн выдавил гнусную усмешку.
— Пусть он мне сам скажет об этом.
— Вы журналист, не так ли? А что, если ваш редактор узнает. что вы посещаете подобные места?
— Я работаю по свободному найму.
Молодой человек приблизился к нему. Он был дюймов на пять выше Дикштейна и, как минимум, фунтов на тридцать тяжелее.
— Вы оставите нас в покое, — повторил он.
— Нет.
— Зачем вы это делаете? Что вам надо?
— Ты меня не интересуешь, красавчик. Тебе лучше пойти домой, пока я поговорю с твоим дружком.
— Черта с два, — и молодой человек огромной ручищей сгреб лацканы пиджака Дикштейна. Другую руку, сжатую в кулак, он отвел назад. Но удара не получилось.
Растопыренными пальцами Дикштейн ткнул молодого человека в глаза. Светловолосая голова рефлекторно отдернулась назад и в сторону. Дикштейн поднырнул под взметнувшуюся руку и нанес нападающему жестокий точный удар. У того перехватило дыхание, и он, отпрянув, согнулся в поясе. Дикштейн ещё раз ударил его, и удар пришелся точно в переносицу. Что-то хрустнуло и хлынула кровь. Молодой человек распростерся на изразцовом полу.
С него хватило.
Дикштейн покинул туалет, на ходу поправляя галстук и приглаживая волосы. Уже началась программа варьете, и немецкий гитарист исполнял песенку о гее-полицейском. Дикштейн расплатился по счету и вышел. По пути он заметил, как обеспокоенный Воротничок направлялся к туалету.
Стояла теплая летняя ночь, но Дикштейна колотило. Немного пройдясь, он зашел в бар и взял бренди. Здесь было дымно и шумно, и в углу орал телевизор. Дикштейн отнес свой напиток к угловому столику и сел лицом к стене.
О драке в туалете полиция не узнает. Она смахивает на ссору между любовниками, и ни Воротничок, ни администрация клуба не заинтересованы давать официальный ход такого рода вещам. Воротничок доставит своего приятеля к доктору, объяснив. что тот споткнулся на пороге.
Дикштейн допил бренди, и дрожь прекратилась. Никак иначе не удается быть шпионом, подумал он, если время от времени не поступать подобным образом. Приходится творить зло, чтобы выжить. Дикштейн припомнил, что нацистский врач в концлагере говорил нечто подобное.
Покинув бар, он вышел на улицу, направляясь к дому Воротничка. Он должен воспользоваться своим преимуществом, пока человек чувствует себя подавленным и деморализованным. Через несколько минут он оказался на узкой мощеной улочке и остановился у дома с террасой. В высоких окнах не было ни проблеска света.
Ожидание затянулось. Похолодало. Чтобы согреться, он прохаживался взад-вперед. Европейская погода просто выводила его из себя. В это время года Израиль весь в цвету: длинные солнечные дни и теплые ночи, тяжелая физическая работа днем и веселые дружеские общения по вечерам. Дикштейну захотелось вернуться домой.
Наконец, показались Воротничок со своим приятелем. Голова последнего была в бинтах, видно, ему крепко досталось: он шел, опираясь на руку Воротничка, словно слепой. Они остановились перед домом, и Воротничок зашарил по карманам в поисках ключа. Дикштейн пересек улицу и подошел к ним. Они стояли спиной к нему и. поскольку его туфли не производили никакого шума, не услышали шагов.
Воротничок открыл двери, повернулся помочь приятелю и увидел Дикштейна. Он так и подпрыгнул от ужаса.
— О, Боже!
— Что такое? — заволновался его друг. — Что такое?
— Это он.
— Я должен поговорить с вами, — довольно миролюбиво сказал Дикштейн.
— Звони в полицию, — голос приятеля от гнева дрожал. Схватив друга за кисть. Воротничок попытался втянуть его за порот. Вытянув руку, Дикштейн остановил их.
— Вам стоит впустить меня. В противном случае, я устрою ту ещё сцену прямо на улице, — предупредил он.
— Он превратит нашу жизнь в сплошной кошмар, пока не получит то, что ему надо, — сдался Воротничок.
— Ну что ему надо?
— Я изложу это вам в течение минуты, — сказал Дикштейн. Опередив их. он вошел в дом и поднялся по лестнице.
После минутного замешательства они последовали за ним. По лестнице вся троица поднялась до самого верха. Воротничок открыл двери чердачного помещения, и они вошли. Дикштейн огляделся. Здесь было просторнее, чем он прикидывал, и обстановка отличалась элегантностью и вкусом: стильная мебель, полосатые обои, много зелени и картин на стенах. Воротничок усадил своего друга в кресло, затем вынул из ящичка сигарету, прикурил её от настольной зажигалки и вставил тому в губы. Они сидели, прижавшись друг к другу, ожидая слов Дикштейна.
— Я журналист, — начал тот.
— Журналисты берут у людей интервью, а не избивают их, — прервал его Воротничок.
— Я не избивал его. Я только два раза ударил его.
— За что?
— Он что, не рассказывал вам, как напал на меня?
— Я вам не верю, — возмутился Воротничок.
— Сколько вам потребуется времени на подобные споры?
— Нисколько.
— Отлично. Мне нужна какая-нибудь история об Евроатоме. И отличная история — таковы требования моей карьеры. Итак, в данный момент существует возможность рассказать о гомосексуалистах, которые занимают в данной организации ответственное положение.
— Ты — паршивый подонок, — не выдержал приятель Воротничка.
— Совершенно верно, — согласился Дикштейн. — Тем не менее, я готов отказаться от этой истории, если мне предложат что-то получше.
Подняв руку. Воротничок пригладил свои седеющие волосы. и Дикштейн заметил, что ногти у него покрыты прозрачным лаком.
— Думаю, я догадываюсь, — сказал он.
— О чем? О чем ты догадываешься? — спросил приятель.
— Ему нужна информация.
— Совершенно верно, — согласился Дикштейн. Воротничок явно испытывал облегчение. Теперь самое время проявить некоторое дружелюбие и человечность, дать им понять, что дела не так уж и плохи. Дикштейн встал. На полированном столике сбоку стоял графин с виски. Он разлил его по трем стаканчикам. — Видите ли. вы достаточно уязвимы, и я засек вас, за что. как я предполагаю, вы должны испытывать ко мне ненависть; но я не собираюсь делать вид, что тоже испытываю к вам ненависть. Да, я подонок, и я использую вас — но это и все. Если не считать вашей выпивки. — Протянув им рюмки, он снова сел.
После короткого молчания Воротничок спросил:
— Так что вы хотите узнать?
— Ну что ж, — Дикштейн отпил крохотный глоток виски: он терпеть его не мог. — В Евроатоме имеются данные о перемещениях всех расщепляющихся материалов как в пределах стран-членов сообщества, так и вне их, так?
— Да.
— Уточним: прежде, чем кому-либо будет позволено переместить хоть унцию из точки А в точку В, он должен испросить вашего разрешения?
— Да.
— И имеются исчерпывающие данные о всех данных разрешениях?
— Все данные в компьютере.
— Знаю. При запросе компьютер даст распечатку всех готовящихся грузов, на которые получено разрешение.
— Что регулярно и делается. Ежемесячно в учреждении распространяется такой список.
— Блестяще. Вот что мне и надо — этот список. Наступило долгое молчание.
— Зачем вам нужен такой список? — прервал молчание приятель Воротничка.
— Я хочу проверить все отгрузки за текущий месяц. И предполагаю, что мне удастся доказать существенные расхождения между тем, что делается в действительности, и тем, что сообщают Евроатому.
— Я вам не верю, — вмешался Воротничок. — Вы не журналист. В ваших словах нет ни грана правды.
— Какая разница, не так ли? — спросил Дикштейн. — Можете верить во все, что хотите. У вас нет выбора, кроме как вручить мне такой список.
— Есть. Я могу уйти с этой работы.
— Если вы это сделаете, то я превращу вашего дружка в отбивную, — неторопливо сказал Дикштейн
— Мы обратимся в полицию! — воскликнул тот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41