Но и мне не следовало рычать на тебя, Маргрета, ты -
единственное, что есть у меня в этом чужом и страшном мире. Извини меня.
Она поднялась с постели.
- Тебе не надо ни о чем сожалеть, Алек. Но и смысла продолжать
разговор сегодня тоже нет. Завтра... Завтра мы сверим отпечатки пальцев,
сверим тщательно, при ярком солнечном свете. И тогда ты увидишь... Может
быть, это мгновенно вернет тебе память.
- Или столь же мгновенно сокрушит твое упрямство, моя драгоценная
девочка.
Она улыбнулась.
- Увидим. Завтра. А теперь пойду-ка я спать. Мы достигли той точки,
когда стали повторять одни и те же аргументы... и обижать друг друга. Я
так не хочу, Алек. Добром это не кончится.
Она повернулась и пошла к двери, даже не попросив поцеловать ее на
ночь.
- Маргрета!
- Да, Алек?
- Вернись и поцелуй меня.
- А зачем, Алек? Ты же женатый человек.
- Гм... Ну, ради Бога... ведь поцелуй - еще не адюльтер.
Она грустно покачала головой.
- Знаешь ли, Алек, есть разные поцелуи. Я бы не стала целоваться так,
как целовалась с тобой раньше, если бы не была готова в ту же минуту с
радостью перейти к тому, чтобы заняться любовью. Для меня это радостное и
вполне невинное дело... а для тебя адюльтер. Ты даже напомнил мне, что
сказал Христос женщине, уличенной в прелюбодеянии. А я не грешила... и не
собираюсь вовлекать тебя во грех. - Она снова повернулась к выходу.
- Маргрета!
- Да, Алек?
- Ты спрашивала, не собираюсь ли я снова попросить тебя вернуться
попозже. Теперь умоляю. Сегодня. Ты придешь ко мне сегодня попозже?
- Это грешно, Алек. Для тебя это грех, а стало быть, он превратит все
в грех и для меня - ведь я буду знать, как ты смотришь на это.
- Грех! Я не знаю, что такое грех. Знаю только, что ты мне нужна... и
думаю, что нужен тебе.
- Спокойной ночи, Алек. - И она быстро вышла из каюты.

Потом я долго чистил зубы и умывался, затем решил, что еще один душ,
пожалуй, сможет помочь. Я пустил еле теплую воду, что, по-видимому, слегка
успокоило меня. Но когда я забрался в постель, то долго не мог заснуть,
продолжая заниматься тем, что назвал бы размышлениями, хотя на самом деле
это занятие таковым не являлось.
Я перебирал в памяти многочисленные крупные ошибки, допущенные мною
за всю жизнь, перебирал их одну за другой, сметая с них пыль и подвергая
тщательному изучению, чтоб понять, как я превратился в тупого, неуклюжего,
безмозглого, самодовольного как осел идиота, которым выставил себя
сегодня, и как, добившись успеха в таком благородном деле, унизил и ранил
самую лучшую и самую милую женщину, которую когда-либо встречал.
Обычно я могу заниматься таким никчемным самобичеванием чуть ли не
всю ночь, особенно если допущенная мной глупость ощутимо велика.
Сегодняшняя же была вполне достойна того, чтоб я таращился в пустой
потолок многие и многие сутки.
Прошло немало времени, и полночь уже давно миновала, когда я очнулся
от звука ключа, который кто-то поворачивал в замке. Я принялся шарить в
поисках кнопки от ночника и нашел ее как раз в то мгновение, когда
Маргрета сбросила халат и легла рядом со мной. Я тут же выключил свет.
Она была теплая и нежная. Она дрожала и плакала. Я тихо обнял ее и
попытался успокоить. Ни она, ни я не произнесли ни единого слова. Слишком
уж много слов было сказано раньше, и большая часть их, к сожалению,
принадлежала мне. Пришло время, когда нужно было только прижаться, крепко
обнять друг друга и уж если говорить, так без слов.
Наконец бившая ее дрожь стала стихать, а потом прошла совсем. Дыхание
стало ровным. Она вздохнула и почти неслышно сказала:
- Я не могла оставаться одна.
- Маргрета, я люблю тебя.
- О, и я люблю тебя, да так, что сердце болит.

Кажется, мы оба спали, когда это произошло. Я-то вовсе не был
расположен ко сну, но впервые после хождения по углям почувствовал себя
спокойным и расслабился, ну и задремал, конечно.
Первым был тот невероятной силы толчок, который нас чуть не выбросил
из кровати, затем послышался рвущий барабанные перепонки звук ломающегося
металла. Я зажег ночник и увидел, как корабельная обшивка у изножья
кровати медленно прогибается вовнутрь.
Раздался сигнал общей тревоги, что усилило и без того оглушительный
шум. Стальная обшивка вздулась и лопнула, нечто грязно-белого цвета и
очень холодное просунулось в дыру. Свет погас.
Уже не помню, как я выбрался из кровати, таща за собой Маргрету.
Корабль тяжело накренился на левый борт, мы покатились к внутренней
переборке. Я ударился о дверную ручку, уцепился и повис на ней, держась
правой рукой, а левой изо всех сил прижимал к себе Маргрету. Теперь
корабль повалился на правый борт. В каюту через пробоину ворвался холодный
ветер и хлынула вода - мы слышали, чувствовали все это, но видеть ничего
не могли. Судно выпрямилось, потом снова упало на правый борт, и меня
оторвало от дверной ручки.
То, что произошло потом - моя реконструкция событий; кругом,
заметьте, тьма кромешная и сумасшедшая какофония звуков. Мы упали - я так
и не отпустил Маргрету - и вдруг оказались в воде.
Видимо, когда судно опять завалилось на правый борт, нас выкинуло
через пробоину. Но это лишь догадки. Все, что я действительно знаю - мы
вместе упали в воду и погрузились довольно глубоко.
Потом вынырнули. Я прижимал к себе Маргрету левой рукой, как
полагается делать, спасая утопающих. Мне удалось оглядеться и вздохнуть,
как вдруг мы опять ушли под воду.
Судно было совсем рядом и продолжало двигаться. Дул холодный ветер,
раздавался непонятный скрежет, что-то огромное и темное виднелось чуть в
стороне от корабля. Но именно корабль пугал меня больше всего, вернее, его
винт. Каюта С-109 была далеко впереди - и если мне не удастся отплыть
подальше от судна, корабельный винт смолотит нас с Маргретой, как
гамбургер. Я еще крепче прижал ее к себе и, изо всех сил колотя ногами,
устремился прочь от корабля. Я уже торжествовал победу, ощущая, что
грозящая нам опасность со стороны судна почти миновала... и туг с силой
ударился головой в темноте обо что-то твердое.

8
И взяли Иону и бросили его в море;
и утихло море от ярости своей.
Книга пророка Ионы 1, 15
Мне было удобно и не хотелось просыпаться. Но слабая пульсация в
голове раздражала, и, хочешь не хочешь, проснуться пришлось. Потряс
головой, чтоб отделаться от этого биения, и тут же набрал полный рот воды.
Я откашлялся.
- Алек? - Голос Маргреты раздался совсем рядом.
Я лежал на спине в теплой, как кровь, воде, соленой на вкус;
беспросветная тьма окружала меня. Пожалуй, никогда еще по сию сторону
смерти я столь явственно не ощущал себя пребывающим в чреве матери. А
может быть, это уже смерть?
- Маргрета?
- О! О Алек! Как я счастлива. Ты спал так долго! Как ты себя
чувствуешь?
Я пошарил вокруг, проверил одно, другое, подвигал третьим и четвертым
и понял наконец, что плаваю на спине рядом с Маргретой, которая тоже лежит
на спине, поддерживая мою голову руками - классическая поза спасателей из
Красного Креста. Она делала слабые лягушачьи движения ногами не столько
для того, чтобы двигаться, а чтобы держаться на воде.
- Мне кажется, со мной все в порядке. А как ты?
- Я тоже в порядке, дорогой, особенно теперь, когда ты проснулся.
- Что случилось?
- Ты врезался головой в гору.
- В гору?
- Ледяную гору. Айсберг.
(Айсберг? Я старался припомнить все, что произошло.)
- Какой еще айсберг?
- Да тот, который налетел на наш корабль.
Кое-что припоминалось, но ясной картины пока не складывалось. Ужасный
толчок, будто судно с ходу наткнулось на риф, а затем мы оказались в
воде... Попытка отплыть подальше и удар обо что-то головой...
- Маргрета! Мы же в тропиках, почти на широте Гавайских островов.
Откуда тут взяться айсбергу?
- Не знаю, Алек.
- Но это... - Я хотел сказать "невозможно", а потом подумал, что в
моих устах это слово прозвучит довольно глупо. - Вода здесь слишком тепла
для айсбергов. Послушай, перестань так усиленно работать ногами, в соленой
воде я плаваю так же легко, как кусок мыла "Айвори".
- Ладно. Но разреши мне держаться за тебя. Один раз я уже почти
потерялась в темноте, ужасно боюсь, как бы это не повторилось. Когда мы
выпали сквозь дыру, вода была холодна. Теперь она теплая, значит, айсберг
уже далеко.
- Конечно, держись за меня, мне бы не хотелось потерять тебя. Да,
вода была холодна. Или она казалась такой по сравнению с чудесной теплой
постелью? И ветер был ледяной. А что случилось с айсбергом?
- Не знаю, Алек. Мы же вместе свалились в воду. Ты схватил меня и
отплыл подальше от корабля. Я уверена, что именно это нас спасло. Однако
было так темно, как бывает только в декабрьские ночи, дул страшный ветер,
и во тьме ты врезался головой в лед. Именно тогда я чуть не потеряла тебя.
От удара ты лишился сознания, твои руки разжались и ты меня отпустил. Я
ушла под воду, нахлебалась, всплыла, отплевалась, а тебя найти не смогла.
Алек, никогда в жизни я еще так не пугалась! Тебя не было нигде. Я
ничего не видела, я шарила руками кругом, но не могла до тебя дотянуться,
я звала тебя, но ты не отвечал.
- Прости меня.
- Я знала, мне нельзя впадать в панику. Но я решила, что ты утонул.
Или тонешь, а я ничем не могу помочь. Но, хлопая руками по воде, я
наткнулась на тебя, ухватилась за тебя, и все стало хорошо... хоть ты и не
подавал признаков жизни. Но я проверила - твое сердце билось сильно и
ровно, значит, в конце концов все должно было обойтись - и мне даже
удалось перевернуть тебя на спину и поддерживать твое лицо над водой.
Прошло много времени, прежде чем ты очнулся, и теперь все действительно
просто чудесно.
- Ты не потеряла голову. Если бы ты ударилась в панику, я бы уже
давно был мертв. Немногие сделали бы то, что удалось тебе.
- Ничего особенного: два летних сезона подряд я работала спасателем
на пляже к северу от Копенгагена, а по пятницам даже проводила инструктаж.
Обучила множество девчонок и мальчишек.
- Не терять головы в абсолютной тьме - этому не научишься. Так что не
скромничай. А что с кораблем? И с айсбергом?
- Алек, я же говорю - не знаю. Только после того, как я нашла тебя,
убедилась, что ты жив, и потащила тебя за собой, как на буксире, мне
удалось оглядеться. Все уже было так, как сейчас. Пустота. Сплошная тьма.
- Может быть, судно затонуло? Ведь удар был хоть и один, но очень
сильный. А не было ли взрыва? Ты ничего не слыхала?
- Никакого взрыва я не слышала. Только свист ветра и звук удара - ты
их, наверно, тоже слышал, - а затем какие-то крики уже после того, как мы
оказались в воде. Если судно и потонуло, то я этого не видела. Алек,
последние полчаса я плыву, упираясь головой то ли в подушку, то ли в
связку матрасов. Значит, корабль пошел ко дну и это обломок
кораблекрушения?
- Не обязательно. Но чувства особой радости не вызывает. А зачем ты
толкаешь ее головой?
- Потому что она может пригодиться. Если это подушка от палубного
шезлонга или матрас для солнечных ванн из бассейна, то они набиты капоком
[шелковистая вата, покрывающая семена тропического дерева капок;
используется для набивки подушек и т.д.; обладает высокой плавучестью] и
служат своего рода спасательным средством.
- Вот и я о том же. Если это спасательная подушка, то зачем толкать
ее головой? Почему бы не залезть на нее?
- Потому что я не могу сделать это, не отпустив тебя.
- О Маргрета! Когда мы выберемся из этой истории, не будешь ли ты
добра дать мне хорошего пинка? Ладно, я очухался теперь; давай посмотрим,
что ты нашла. Методом Брайля.
- Олл райт! Но я не хочу отпускать тебя в такой темноте.
- Любимая, я не меньше тебя заинтересован в том, чтобы не потеряться.
О'кей! Сделаем так: держись за меня одной рукой, а другую закинь назад и
покрепче ухватись за подушку, или как ее там... Я же повернусь и, не
отпуская тебя, попробую по твоей руке дотянуться до подушки. А потом
посмотрим - то есть пощупаем то, что нам досталось, и решим, как с ним
поступить.
Это оказалось не подушкой и даже не сиденьем от скамейки; это была
(как удалось выяснить на ощупь) большая подстилка для солнечных ванн,
примерно футов шесть в ширину и немного больше в длину. Достаточно большая
для двух человек - и даже для трех, если они хорошо знакомы. Да, это было
почти так же великолепно, как если бы мы натолкнулись на спасательную
шлюпку. Лучше! Плавучая подушка в придачу к Маргрете! Я вспомнил довольно
неприличную поэму, которая тайно ходила среди семинаристов: "Кувшин вина и
хлеба ломоть, и ты..."
Взобраться на матрас, шевелящийся, как червяк на крючке, да еще в
ночь, что чернее угольной кучи, не просто трудно - невозможно. Мы
совершили это невозможное таким образом: я обеими руками вцепился в
матрас, а Маргрета медленно переползала с меня на него. Потом она
протянула мне руку и я, преодолевая дюйм за дюймом, взобрался на
прогибающуюся поверхность подстилки.
Когда я попробовал опереться на локоть, то тут же свалился в воду. И
потерялся. Пришлось ориентироваться на голос Маргреты, чтобы добраться до
матраса, и снова медленно и осторожно вползать на него.
Опытным путем мы обнаружили, что лучше всего использовать
пространство и удобства, предоставляемые матрасом, так: лежать на спине
рядышком друг с другом, широко раскинув руки и ноги, подобно морским
звездам с рисунка Леонардо да Винчи, и занимая как можно большую площадь
нашей подстилки.
- Ты в порядке, родная? - спросил я.
- В полном.
- Чего-нибудь хочешь?
- Ничего. Кроме того, что у нас уже есть. Мне удобно, я отдыхаю, и ты
со мной.
- Присоединяюсь. Но чего бы ты хотела, если бы можно было получить
все, что угодно.
- Что ж... Тогда горячий фадж-санде. [funge sundae - помадка;
мороженое с фруктами, сиропом, взбитыми сливками, орехами и т.д. (фр.)]
Я обдумал эту идею.
- Нет. Шоколадный санде с сиропом из алтея и вишенкой наверху и чашку
кофе.
- Чашку шоколада. Но мне подать горячий фадж-санде. Я полюбила его,
когда была в Америке. Мы, датчане, готовим множество всяких вкусностей с
мороженым, но заливать горячим сиропом ледяное блюдо нам в голову еще не
приходило. Горячий фадж-санде. И лучше сразу двойную порцию.
- Олл райт! Плачу за двойную порцию, раз тебе так хочется. Пойду на
риск, я ведь обожаю держать пари... тем более что ты все же спасла мне
жизнь.
Она ласково погладила меня по руке:
- Алек, ты смеешься... и я счастлива. Как думаешь, мы выберемся
отсюда живыми?
- Не знаю, родная. Главная ирония жизни заключается в том, что мало
кто выбирается из нее живым. Но могу твердо обещать тебе одно: я сделаю
все от меня зависящее, чтобы угостить тебя порцией горячего фадж-санде.

Проснулись мы с рассветом. Да, я заснул и, насколько знаю, Маргрет
тоже, потому что, когда я проснулся, она еще спала. Было слышно ее
спокойное посапывание, и я лежал тихо, пока не увидел, что глаза у нее
широко раскрыты. Я не думал, что смогу заснуть, но не удивляюсь (теперь),
что нам это удалось, - отличная постель, полная тишина, чудесная
температура воздуха, усталость... и абсолютное отсутствие причин для
беспокойства, о которых стоило говорить, ибо мы не могли ничего
предпринять для решения наших проблем - во всяком случае до тех пор, пока
не рассветет. По-моему, я заснул с мыслью: да, Маргрета права - горячий
фадж-санде лучше шоколадного санде с сиропом из алтея. Помню, что мне
приснился такой санде - квазикошмар, в котором я чуть ли не по уши
зарывался в пломбир, отхватывал огромный кусок, подносил ложку ко рту и
обнаруживал, что она пуста. Думаю, от этого я и проснулся.
Маргрета повернулась ко мне и улыбнулась; она выглядела лет на
шестнадцать, и вид у нее был самый ангельский (...как двойни молодой
серны. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе...).
- Доброе утро, красавица.
Она хихикнула.
- Доброе утро, Очарованный Принц! Хорошо ли почивали?
- Если по правде, Маргрета, то я уже месяц не спал так хорошо.
Странно. И все, что мне нужно сейчас, так это завтрак в постель.
- Сию минуту, сэр. Бегу!
- Вас понял. Не следовало мне упоминать еду. Пожалуй, удовольствуюсь
поцелуем. Как думаешь, мы сумеем поцеловаться и при этом не свалиться в
воду?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47